Коронерцы

1.
Светило ослепляющее солнце. Оно било в глаза ярчайшим импульсом, и казалось, что стоит лишь разомкнуть губы – солнце выжжет всю глотку дотла, выжжет и ничего внутри не оставит, лишь обгоревшую трахею, через которую прольется свет прямо в нутро, к диафрагме. Говорят, в ней скапливается вся душа, но почему-то она отходит в нелепейшее место – в пятки.
Люди брели по равнине уже третий день, бежали, словно звери дикие, трусливо поджав хвосты, из потрескавшегося города с его старыми мостовыми, разрывающимися по швам, с его выцветшими желтыми стенами, оттенок которых был подобен краске на сумасшедшем доме, с его древними резными фонарями, изъеденными ржавыми экземами, с его прогнившими сводами давно опустевших музеев. Вся плоть города была больна, она отражала болезнь давно изжившего себя общества. Души новых героев этого тысячелетия давно превратились в черные дыры, заселенные могильными червями, - те пировали на останках некогда полных благочестия существ. Все бежали. Вокруг толкались, бились, изнемогали, рвались, рычали, разрывали глотки стонами, плевались кровью люди, словно тысячи дичайших зверей, невесть какой волей выпущенных из лесных чащоб. Их бесконечное число сумок – больших и малых, ярких и тусклых, новых и старых, мягких и жестких, - ударялось каждый раз о соседские бедра, руки, торсы, мешало идти. Ближний хотел обогнать ближнего. Ближний хотел затоптать ближнего.
Вдруг  из глубины безобразной толпы послышался сдавленный стон, переходящий в хрип отчаянья, затем пронзительный, возмущенный женский крик: «Больные коронерцы! Бей их! Камнями!» - и толпа озверела. Матери вкладывали детям булыжники в руки и задавали цель для удара, толпа перекрыла несчастным все пути к отступлению. Их было трое: женщина, мужчина и младенец. Они все в темных одеждах с мокрыми пятнами по ткани, с красными шелушащимися руками, с гноящимися глазами, выступающими из-под черных повязок на носу и рту, даже не отталкивались от толпы, лишь молила женщина: «Не трогайте ребенка! Он ведь здоров! Умоляю!» - но ее не слышали, не видели, не знали, знать не хотели, и первый камень попал в самое ценное, что было в руках у коронерки – в маленький сверток одеял и пеленок, мяукающий здоровым, пронзительным младенческим плачем, но толпа не слышала звуков, не замечала. Заблестело ружье, и три пули вонзились в три тела. Капли крови забрызгали стоящую сзади девочку. Та подняла руки, рассматривая алую влагу на них. «Нет! – кричала женщина откуда-то, - дочь не трогайте, она была без ран, она не заразится!» - но последний выстрел на этой равнине все же прогремел, девочка упала. Толпа замолчала. Раздались глухие рыдания матери, но она не спешила обнять умирающую дочь, хрипящую «Ма… кх… мама…» - ведь дочь была в крови коронерцев.
Толпа медленно поворотила прочь от четырех распластавшихся на ярко-зеленой траве трупов. Невдалеке виднелся лес с выжженными черными ветвями.
2.
Черный смог обволакивал Вальгиронский лес, когда туда бежали первые коронерцы под покровом ночи. Днем безжалостный свет разъел бы их слабые члены тела, превратив покровы его во влажный велюр. Они бежали: мужчины и женщины, старики и подростки… Не озираясь даже назад, как выброшенные бездомные кошки, они перебирали бессильными ногами по лесному дну, цепляясь за корни, больно ранившие сквозь резину подошв. Они путались в черных подолах и в любой момент готовы были взвыть от боли – но молчали, ведь страх безраздельно властвовал над их глотками.
Коронерцы бежали к закрытой военной лечебнице №5. Скоро должен был прийти рассвет, но люди были уже близко… Решетчатые ворота приняли всех. И стариков, и женщин, и детей. Мы с доктором Джеком Коронером, изучающим эту болезнь в числе первых исследователей, встречали их и лишь говорили всем одно: «…скорее… скорее… рассвет ведь близится… скорее…»
3.
- Я все-таки решительно ничего не понимаю, в чем же дело, доктор? –призналась я Джеку, когда мы шли по узкому коридору. Царил тут хаос – где-то валялись черные тряпки, чьи-то башмаки, истлевшие листы, чешуйки отмершей кожи коронерцев.
- Я все объясню, друг мой, - говорил доктор, поправляя очки на переносице и пропуская меня по коридору вперед, к его светлому кабинету. – Новый вид болезни, так угодный государству…
- Биологическое оружие?
- Именно! Вы догадливы, и это вредно. Я удивлен, что меня не тронула болезнь, видимо, я не являюсь мыслителем, но я и не жалуюсь – в моей голове лишь формулы, вещества да примеси. Присаживайтесь, плащ можете оставить на спинке кресла, - говорил он, открывая дверь.
- Но при чем здесь мысли, Джек?
- Все предельно просто, так просто, что даже становится смешно. Государство со времен своего появления нуждалось в определенной упорядоченности общества. Ему не нужны были люди, способные критически мыслить, воспринимать, осознавать, создавать. Нужны были лишь безвольные рабы, способные выполнять четко определенную функцию, работать на властолюбцев, соглашаясь на любые минимальные оклады и максимальные унижения за кусочек плесневелого хлеба, одеваясь в серые робы, ложась спать ровно в одиннадцать, а поднимаясь ровно в шесть, не испытывая эмоций и боли, стремлений и чувств, желаний и потребностей.
- Джек, при чем тут это?
- Вирус «коронер» распознает людей, в головах у которых идет активная работа долей мозга, отвечающих за особенности сознания, созидания, мышления, активно протекают связи между нейронами, ну и так далее. В общем, вирус распознает, какая голова больше мыслит, - Джек даже усмехнулся, - и поражает эту светлую головушку. Распространение симптомов идет постепенно, но быстро. Сперва на месте лимфоузлов возникают надрывы, из которых сочится вода. Затем кожа раздражается от света, и коронерцы одеваются в темные одежды. Потом кожа их шелушится, глаза, вечно подверженные солнцу, гноятся. Начинается светобоязнь. Мышцы слабеют, человек погибает. Государство стремится загнать больных под прикрытием благотворительности в пыльные бетонные подземные лазареты без капли света, где бедные мучаются от боли, дикой телесной боли… Мы здесь для того, чтоб облегчить их боль.
- В это верить сложно, но я попробую. Человечество непостижимо в вершинах жестокости и подлости, оно разрушает само себя, пилит сук, на котором сидит…
- Не все человечество. Болваны. Радуйтесь, что мы еще не больны. Хотя, как знать – раз мы не больны, значит мы – болваны, это уж неприятно, ведь лучше быстро умереть не болваном, чем жить долго и счастливо, но дураком…
4.
Очнувшись утром, я поняла, что голова моя болит безумно, разрывается на части, словно ее четвертуют. В кабинете у Джека было настолько тихо, что слышен был даже динамичный ход старинных часов на тусклой стене – значит, Джек уже ушел. Я думала о том, что он хорош, о том, что мечтала бы быть с ним, о том, что благодарна ему за работу. Я прошла к столу и включила пыльный телевизор. Диктор монотонным голосом вливал в мои уши тысячи слов…
«…В ГОРОДАХ СОЗДАНЫ ЭВАКУАЦИОННЫЕ БАЗЫ…» – так, значит, процесс отбора болванов начался…
«…БАЗЫ НАКРЫТЫ АТМОСФЕРНЫМИ ЩИТАМИ СО ШЛЮЗОВОЙ СИСТЕМОЙ ВХОДА-ВЫХОДА ИЗ ГОРОДА…» - конечно, чтоб стоящие за всем этим не заразились сами…
«ВХОД В ШЛЮЗЫ ЗАЩИЩАЕТСЯ. ДОПУСК КОРОНЕРАМ ВОСПРЕЩЕН» - а никто к вам и не полезет, китайские вы болванчики.
Я встала с дивана, ведь смотреть на диктора было уже тошно, прошла к зеркалу в ванной комнате. Оттирая мутные разводы с него, задумалась, прикрыв глаза. Еле раскрыла их потом, они были слеплены чем-то, вероятно, вчерашней тушью…
Мои глаза гноились. Руки покраснели. Влага текла из чресел.
Нет, этого не должно было случиться, нет! Я ущипнула себя в попытке доказать, что нахожусь во сне, но ощутила боль. Расплакалась. Услышала, как провернулся ключ, Джек вошел в кабинет…
- Боже! Диана, и Вы тоже! Господь милосердный, зачем забираешь дорогих мне людей?...
Я плакала, а Джек набирал в шприц розоватую жидкость их ампулки. Сыворотка должна была приостановить действие вируса, за счет всего ухудшения моих покровов тела пришлось колоть прямо в вену на шее – она вздулась и выделялась на красной коже. Мы отмыли глаза, заклеили все надрывы на теле, я переоделась в льняное черное платье и с ужасом осмотрела себя в зеркале. Под глазами воцарились темные круги, щеки вжались в череп, кожа обтянула плоть, пальцы ослабели и ороговевшая кожа кусками сползала с них. Жалкое зрелище! Джек сказал,  что не станет выселять меня из комнатки в кабинете, но я теперь обязана общаться с коронерцами. «Это твой вид, и ты должна иметь контакт с ним».
Мой вид… А как же моя жизнь? Отныне доктор Джек Коронер никогда меня не полюбит. Почему он болван, а не я? Ему больше подошла бы роль созидателя сознания…
5.
Прошло много дней. Нам уже не нужна вода и еда, перестали сочиться влагой раны, шелушиться руки. Мы превратились в существ безволосых, тонких, с хрупкими чреслами, кожей, подобной пергаменту, серой и невесомой. Мне стыдно, я ношу парик. Разум некоторых уходит – его заменяют страдания.
6.
- Мы лишь выжить пытаемся, выжить, воскреснуть над прахом живущих под стеклянным склепом, стать суперсуществами!  - нараспев произносила женщина, стоящая посреди общего зала.
- Разум покидает вас, - возражала я, смело выступив из глубины толпы. – Наше сознание есть вещь более высокая, чем наши чресла…
- О чем вы?
- Коронерцы! Я одна из вас, послушайте меня! Человечество застряло в физиологическом консерватизме, погрязло в животных потребностях, в безвольном рабстве еды и воды!
- Но ведь есть культура!..
- Художник писал картину, чтобы заработать на кусок хлеба. Музыкант писал сонату, чтобы выпить чистой воды. Сколько было гениальных бедняков в истории? Шедевры признаются шедеврами после смерти творцов потому, что не нужно платить гонорары! Мы отказались от еды и воды, и это огромный прогресс, но мы все еще привязаны к физическим оболочкам. Наши тела отнимают у нас время на уход за ними, время, в которое мы могли бы развивать сознание. Если мы избавимся от тел, наш разум будет напрямую помещен в ноосферу, сможет взаимодействовать с давно погибшими мыслителями. Освободившись от тела, мы станем сверхсуществами, сгустками чистого разума, совокупностями лучистой энергии.
В зале все молчали, думали, от обильных мыслей вздулись вены на шеях коронерцев.
7.
Медленная колонна переходила через ограды лазаретов вдаль, к чернеющей равнине, прячущейся в промежутках между лесом. Тут была оставленная плоть Земли. Под стеклянным куполом города веселились безумные люди, а против купола коронерцы лились толпой в предрассветный мрак. Страх уже не терзал их – лишь решимость была единым их мотивом, единым властным над ними, над их убеждениями. Они вышли вскоре на равнину, вышли и остановились, стали разматывать черные тряпки с тела. Солнце вставало… Вставало солнце!
Распластавшись на холодной земле, тысячи коронерцев обнимали траву и глину, лежа на животе, а на спине – солнце и небо, ожидая неминуемой смерти от испепеляющих лучей.
Скоро разум освободится от тела. Скоро сознание уплывет в ноосферу. И пускай живут болваны в своих стеклянных склепах, пускай радуются солнцу, еде и воде.