Кафе Снежок

                К А Ф Е   "С Н Е Ж О К"


    Редко, может быть, раз в два года бываю я в Усолье Сибирском. Случается это обычно в первой половине июня, потому что именно в это время мы отправляем сына на лето к бабушке. Жена улетает с ним, и я остаюсь дома один.
   До Усолья от нас всего ничего — полчаса езды на электричке. Это не много, но и не мало, если учесть, что в Усолье меня никто не ждет, и дел там у меня никаких нет. И все-таки в который раз я сажусь в пригородный поезд и еду туда.
   Впервые я побывал там лет десять назад. Уже к вечеру, исходив пешком добрую половину его улиц, усталый и изнывающий от жары, я вышел к какому-то кафе на самой окраине города. Это была вытянутая внутрь двора и отделанная под гранит одноэтажная пристройка к большому дому. Я толкнул обитую фанерой некрашеную дверь и вошел в кафе.
   В сравнении с шумом и зноем улицы, внутри было удивительно прохладно и тихо. Плотно зашторенные окна едва пропускали свет. За полукруглой стойкой прямо перед дверью протирала полотенцем тонкие золотисто сверкающие стаканы хозяйка кафе — спокойная и улыбчивая женщина в светлом, серебряным полумесяцем охватывающем ее лоб кокошнике.
   Взяв сок и бутерброд с ветчиной, которую она прямо при мне аккуратно отрезала острым ножом от целого куска, я устроился за одним из пустующих столиков. Посреди него на квадратной льняной салфетке стояла ваза с живыми цветами. Такие же точно вазы были на всех столах в этом и другом, наполовину прикрытом сейчас высокой кожаной гармошкой ширмы уютном зале.
   Покончив с обедом, я задержался за столом, чувствуя, как приятно отдыхают, натруженные за день ноги. Других посетителей в кафе по-прежнему не было, но это не создавало здесь никакого ощущения пустоты или неловкости. Уходить отсюда не хотелось. Я сидел, не двигаясь, глядя на замершие по ободку с внутренней стороны вазы голубоватые капельки воды. По-видимому, хозяйка кафе налила ее совсем недавно.
   Вдруг воздух в зале ощутимо вздрогнул. Несколько капель извилисто стекли по стеклу вниз, и вокруг меня осторожно, как бы освобождаясь от долгого плена, возникла тихая мелодия. Далекий голос певца плыл над столиками, над простыми луговыми цветами в прозрачных вазах.
   Женщина за стойкой улыбнулась, взглянув на меня, и принялась расставлять на полке свои сияющие чистотой фужеры.
   Слышали ли вы когда-нибудь сказку о шкатулке со спрятанным внутри ее городом? Шкатулку эту нельзя было открывать до тех пор, пока не вернешься к себе домой. А распахнувший ее раньше времени, оказывался в чужом, шумном и суетливом городе, в котором до него никому нет никакого дела. И выйти из этого города уже невозможно.
   Именно так чувствовал я себя несколько минут назад, до того как зазвучала здесь включенная для меня песня, которую негромко и нежно пел незнакомый голос.
   Ни разу не бывавший в городе, о котором пелось в песне, я словно бы перенесся на много миль на восток.
   Далеко в темном океане сливались с низкими звездами огни больших кораблей, и звучал спокойный и одинокий голос певца:

   На сопках город манит огнями
   Над океаном, как добрый знак...

   Никогда раньше я не слышал этой песни. И запомнилось только, что пелось в ней о любви, о сияющей огнями золотой бухте и о девушке с солнечным именем Светлана.
   Музыка кончилась так же внезапно, как и началась. Я по-прежнему сидел один в маленьком уютном кафе с детским названием "Снежок". И было мне так легко и спокойно, как будто вернулся я уже домой. И чужой город сделался вдруг своим.
   С тех пор, всякий раз, когда мне приходилось бывать в Усолье, я, как всегда, вдоволь нагулявшись по его солнечным и шумным улицам, старался разыскать свой "Снежок".
   И снова играла здесь музыка, и стояли в вазах цветы. И как раньше возникало ощущение того, что я дома.

   В последний мой приезд в Усолье я гулял по его улицам легко и радостно, как бывает перед встречей со старым и добрым другом. К обеду погода стала портиться. Задул с Ангары холодный ветер, и город, сразу сделался чужим и неуютным. Пора было возвращаться к вокзалу. Но "Снежок" был где-то рядом, и я поспешил к нему.
   Через несколько минут я открыл тугую дверь кафе и, сделав несколько шагов, остановился, не узнавая его. Стойка, за которой включала музыку улыбчивая женщина в кокошнике, была снесена совсем, и от нее осталось лишь квадратное окошко в стене, заставленное сейчас горой грязной посуды. И не было здесь уже ни цветов, ни штор на окнах. Зато столов стало вдвое больше, и все они были заняты.
   У нового буфета стояла длинная очередь.
   Мешки с розоватым содержимым один за другим падали на стойку. Растрепанная и заполошная буфетчица быстро вымазывала столовой ложкой розовый снег мороженого в крупные, похожие на рюмки, вазы, а ее помощница едва успевала выносить из кухни тазообразные разносы с бутербродами.
   Стук посуды, гул голосов и грохот динамиков, раз за разом выталкивающих из себя заевшую на одном месте детскую песенку — все это в первое мгновенье оглушило меня.
   За распахнутыми створками высоких окон сгущалась предгрозовая темень. Несколько человек с разносами в руках слонялись по залу в поисках свободных мест. А люди все входили в кафе, озабоченные и спешащие, они толпились у порога, толкали меня, заполняли собою весь "Снежок".
   Мне показалось, что кто-то опять открыл по неосторожности ту самую волшебную шкатулку и впустил сюда город; чужой, непонятный мне город, который никогда теперь не спрятать назад.
   Сидевшая на моем прежнем месте женщина, склоняясь над тарелкой, торопливо зачерпывала ложкой и проглатывала один за другим холодные белые шарики. И только, пожалуй, один человек в этом зале — ее малыш с вымазанными мороженым щеками, не спешил никуда. Он невозмутимо тянул губами свой морс, наклоняя тонкий, с золотистым ободком стакан все ниже и ниже к краю стола.
   Я поспешно развернулся и вышел из кафе.

   На улице быстро темнело. Какое-то мощное и грозное, как предупреждение о грядущих бедах, природное явление, тяжелой черной каплей упавшее с небес на землю, разливалось теперь вокруг меня.
   Не успел я сделать нескольких шагов, как налетевший неожиданно сильный ветер едва не сбил меня с ног. Небо померкло от летящего песка и пыли. С сухим треском переломилась у меня над головой ветка огромного тополя. Я не узнавал больше ни двора, ни дороги, по который нужно было уходить отсюда.
   Потом я услышал далекие звуки музыки.
   И чем дольше я приближался к ним, тем сильнее мне хотелось повернуть прочь. Невидимый за домами духовой оркестр играл траурный марш.
   Я повернул в сторону, и с трудом миновав чужой двор, вышел к пустырю на окраине города. Вокзал остался где-то левее. Музыка отсюда была почти не слышна, но я снова повернул назад, навстречу ее развеваемым бешеным ветром звукам.
   Теперь я думал только об одном: чтобы успеть до наступления грозы добраться до станции и уехать из этого города.
   Пронзительный и близкий звук трубы, взмыв надсадно до самой высокой ноты, оборвался, наконец. И в наступившей прерываемой только свистом ветра тишине что-то белое выступило из кустов сбоку и немного сзади от меня. Я оглянулся и отпрянул назад, едва не упав.
   Огромная серебристая женщина с застывшим белым лицом угрожающе взметнула надо мной согнутую в локте руку. Но это была всего лишь трехметровая каменная статуя юной пионерки, украшавшая двор какой-то школы.
   Ветер внезапно стих, шумно зашуршали листья в парке, и стремительный и обильный, уже много дней ожидаемый всеми ливень обрушился, наконец, на замерший город.
   Я шел, не обращая внимания на дождь, назад — к вокзалу.
   Прежнего "Снежка" больше не существовало. Был — другой. Но почему же он не стал лучше, чем старый?
   Прокатившееся по нему колесо перемен в первом же своем обороте сбросило с его столов цветы и, смяв уют, убрало все лишнее, что мешало делать деньги. Но без чего, как оказалось, невозможен праздник обыкновенной человеческой души. Снова шел я один по чужому городу. Все казалось прежним: и старый парк c чугунной оградой, и сверкающее асфальтом шоссе, и враз потемневший от дождя, едва различимый сквозь плотную завесу падающих на город теплых и очищающих струй, гранитный монумент вокзала. Но теперь я знал обманчивость этого ощущения. Мир стремительно и необратимо менялся вокруг меня.
   В электричке у меня разболелась голова. То и дело, наклоняясь вперед и делая вид, что зашнуровываю ботинок, я старался опустить ее пониже. Боль стихала, отступая немного, чтобы через минуту — другую вернуться с новой силой. И снова звучала в памяти моей полузабытая мелодия.
   Странно, что именно это, ничем не примечательное кафе, и услышанная один-единственный раз песня и сделались когда-то для меня добрым знаком целого города...

   Последняя страница этого рассказа была утеряна мной, и он исчез в обычном хаосе черновиков, и погиб бы совсем, если бы четыре года спустя мне не удалось впервые побывать во Владивостоке.
   Именно там я узнал, что бухта, разрезающая город пополам, зовется "Золотой рог", а центральная его улица его носит имя Светланы.
   А в один из последних вечеров я обнаружил за дальним мысом одиноко стоящую на береговом выступе палатку.
   Отдыхавшие в ней ребята-студенты угостили меня жареными мидиями, плоские белые раковины которых, усеивают берег океана после каждого шторма. Потом один из них — высокий патлатый парень в штормовке цвета хаки взял гитару, и... я замер, не веря своим ушам:

    Снова бухта, как рог золотой засияет огнями,
    Лижет тихо прибой белых мидий черту.
    Корабли всей земли, зацепившись за дно якорями,
    Гладят пристань бортами, целуют волну.

   Он пел ту самую песню, которая звучала для меня однажды в далеком сибирском городе, в уютном и добром кафе с детским названием "Снежок".
   Далеко в темном океане плыли, сливаясь с низкими звездами, огни больших кораблей, горел на берегу наш ночной костер, и звучал негромкий и спокойный голос певца:

   Вдоль по улице главной, что вечною дышит любовью,
   Бескозырки, как волны, и запах весны.
   Радость встречи в прощальном гудке отражается болью,
   Сделай явью Светланка матросские сны…
   
   Примостившись на камнях возле палатки, я стал торопливо записывать на клочке бумаги едва различимые в неярком свете костра слова песни и ее припева:

   На сопках город манит огнями
   Над океаном, как добрый знак.
   Любовь и вера, да будут с нами,
   Владей Востоком российский флаг.
   
   Потом я спросил, откуда они знают ее; на что, певший у костра парень самоуверенно заявил мне, что эта песня станет гимном Владивостока, и что он является единственным ее автором.
   Он написал ее в то самое время, когда я бродил по их городу, а они жили тут, на берегу Тихого океана, в одиноко стоящей на самом краю земли палатке.


   
                ***


Полный текст песни из рассказа «Кафе «Снежок»:


Снова бухта, как рог золотой, засияет огнями.
Нежно лижет прибой белых мидий черту.
Корабли всей Земли, зацепившись за дно якорями,
Гладят пристань бортами, целуют волну.

На сопках город манит огнями
Над океаном, как добрый знак.
Любовь и вера да будут с нами.
Владей Востоком, российский флаг.

Вдоль по улице главной, что вечною дышит любовью -
Бескозырки, как волны, и запах весны.
Радость встречи в прощальном гудке отражается болью,
Сделай явью Светланка матросские сны....

На сопках город манит огнями
Над океаном, как добрый знак.
Любовь и вера да будут с нами.
Владей Востоком, российский флаг.



ПРИМЕЧАНИЕ:

Золотой Рог — бухта, на берегу которой расположен Владивосток, в темное время суток освещена огнями стоящих в ней кораблей.

Белых мидий черту – после шторма прибрежная черта океана усеяна белыми раковинами мидий. 

Владей Востоком – название города Владивосток Российской империи образовано от его исторического предназначения «владеть Востоком».

Светланка — главная улица города. Ее точное название — Светланская, но горожане любовно называют ее Светланкой, причем иногда даже в официальных документах. Улица (первые постройки) возникла в 1861 году из прибрежной намывной полосы вдоль берега бухты Золотой Рог. Исторически на этой улице происходит встреча возвращающихся из плавания моряков и родных и дорогих им людей.