Телеграмм

Жил-был. Сначала  дельфиненком из пеленок выкатывался. Цветочком из кроватки выглядывал.  И вдруг слова с язычка как посыплются.  В разные стороны, на разные темы. А как это? А почему так? А что это ты делаешь? А зачем? И так и ходит человек. Узнаёт, как все вокруг работает. Как жили древние греки. Как Баба Яга одного наказывала, другого миловала. Как человек на свет появляется. Потом начинает маленький спрашивать: «А мы зачем живём?»  И вот не всегда взрослые отвечают, как надо. Утыкаются в себя: « И, правда, зачем?». Ребенок это чует и отстраняется от взрослого, который не может на такой простой вопрос ответить.

Ребенок чувствует, что вот у папы глаза недобрые какие-то стали, не такие какие-то. Он сам как раз только начал вопросом этим задаваться, так его в армию забрали, а там как-то под одну гребёнку было. Все верили. Все знали, и куда жить, и как. А тут такой совсем ещё ребёнок и с таким вопросом. 
- А-ну, давай проветрим мысли? Хочешь в парк на аттракционы?
И идут. Только малыш галочку себе поставил в уме "мол, папа, увильнул от вопроса, и если б ответ был какой-то простой, то он бы запросто ответил". Получается, либо ответа нет, либо папа дурак. Что хуже? Малышу одинаково ужасны оба варианта.

Идёт  на следующий день к маме и после ряда почему, зачем и как, вдруг как спросит вроде издалека, но в точку.

- Курочки, чтобы яйца нести, чтобы люди их ели. А сами люди - зачем живут? - Мама прижмет к себе и скажет: «Тебе бы и спать пора. Ты чего не спишь? Вырастешь, узнаешь всё. Именно ты живешь, чтобы расти. Ясно?» Ребенок глянет так на маму. Она же мама. Она все знает. Ей-то можно верить. И спит спокойно.Улыбается.
-Чтобы расти...

А потом как-то сидит ребенок играет игрушками. Кто-то в дверь звонит. Мама открывает. И что-то там происходит. Будто что-то по стене поползло большое. Малыш выбегает и застывает. Это мама по стене ползёт и в руках  бумажку держит.
"Странно. Мы никогда так не играли", - и мальчик рядом с мамой по стене сползает. Только у него не получается такой звук."Я, наверное, ещё маленький просто. Мне просто спины ещё не хватает, чтоб так шуршать".

-Мам, а что это?
-Это, сынок, телеграмма.
И оба целую вечность молчат, и малыш первый надрывает это молчание.
-Если бы телеграмм был, то ясно, что это грамм телевизора. Кусочек вечерней сказки, к примеру.
Мама вдруг как улыбнётся. Будто её мальчик включил фонарь в темноте, в которой она что-то искала слепым взглядом.
-Телеграмм, ты мой ненаглядный! Иди сюда. Всё-то ты себе объясняешь. И вопросики твои, как солнечные лучики. Светят и греют всё вокруг.
Оба встают и идут из прихожей.

"Как-то не так мама говорит. Что-то с ней не то. Она плачет? А почему слёз не видно?"
-Ма, тебя что? Тоска грызет? – спрашивает Телеграмм маму. Он ведь сердцем всё слышит. И что похожее из сказки вспоминает.
-Какая-такая тоска? И что значит грызет? У нее что зубы есть?
-Нет!
-Значит, и не грызет. И что это такое - тоска?  Где ты ее видишь?
-Нету тут, - заглядывает малыш под стол.
-Есть ты! Есть я! А тоски никакой нет!

И как подхватит малыша и самолётом в детскую "уууу", и давай катать его колобком и потягушки делать. Смеются заливаются вдвоем: мама и ребенок. Ребёнок смехом. Мама и слезами, и смехом. И когда ребенок засыпает, мама с улыбкой на лице отходит. Она помнит, как и её мама так вот баюкала и её саму. И теперь вот выросла её мама. Сорвали её.


И как же так? Вот половину всех этих клеточек, из которых состоит ее тело, ей мама дала и вместе с папиной половиной выносила в себе. А потом родила. Потом сказки рассказывала. Бантики заплетала. Галстук гладила. На пианино учила играть. Красиво так в окно смотрела, когда она-дочка впервые играет весь этюд. И вот в кухне сидит она-дочка и улыбается, глядя вглубь времён.

Там мама вместе с папой на лодке плывут по реке. Папа на веслах. Красивый: бровастый, глазастый, рукастый такой широкий в плечах и с таким широким сердцем её папа. На середину реки выплыли, и он песню затягивает: "Эй, ухнем..." Ветер слегка дует. А река их на своей шершавой ребристой коже держит. Горизонт далеко-далеко уходит. Будто бы они в самом центре земли. Из него песня рвется. Отец поет. Она-дочка сидит у мамы на руках. За борт держится. В воду смотрит, и на отцовом "эй, ухнем" дрожать начинает - представить боится, какая там глубина. И мороз по коже. На отца глядит, маму прихватит ручонкой и не так страшно. Очень она это помнит хорошо. А потом папа вырос. Сорвали его во сне. И теперь вот маму.

Завтра лететь. Красивые, добрые люди они - ее родители. Были и вот взяли и сплыли один за другим.  И вот «она-дочка» стоит у окна и смотрит вдаль и чувствует, что она сама раз как-то и подросла. И вспомнила, как «она-дочка» также маму застала в слезах. Застала и пристала: «Что такое? Мам! Скажи, что это такое?»
- Полынь, детка!  Это полынь такая горькая бывает,  в душу попадет  и  пока не выплачешь её, не уходит».
- Мам, а зачем эта полынь нужна?,- мама  молчит. «Она-дочка» от любопытства исходит.
- Всё для росту и она, стало быть, тоже...
- Мам,курочки, чтобы яйца нести, чтобы люди их ели. А сами люди, зачем живут?
Мама смахивает слезу и улыбается.
- Вот ты сок пьешь.
- Пью.
- А зачем?
- Как зачем? Вкусно!
- Так и жить вкусно... – мама в глаза «ей-дочке» смотрит с такой любовью, с таким теплом. Девочка тоже смотрит на маму, а потом всей душой к ней как прижмется и что-то такое горячее ей в сердце льётся-не-перельётся.
- Малыш мой ненаглядный. Ты запомни вот это, что сейчас чувствуешь.
- А что это, мам?
- Это, малыш, сок жизни, её вкус.

«Она-мама»  досадует, что своему ребенку ещё не рассказала такого. А у самой так что-то и бьется в сердце, бурлит. Горячее. Ключом. Она всё это сейчас отнесёт к ребёнку в комнату, а пока посидит так ещё немножко и вспомнит, как они тогда по реке плыли и отец пел.