Поездка в Шенталу

МАРИНА ПЕРЕЯСЛОВА

ПОЕЗДКА В ШЕНТАЛУ

Рассказ


Когда же он отпустит меня из поля своего тяготения, когда память хотя бы ненадолго перестанет терзать мозг? Наверное, только когда я напишу о нем.
Саша умер от рака. Внезапная весть об этом молнией расколола меня пополам: на одну часть – «этого не может быть» и другую – «это так и есть». Откуда у него мог взяться рак: могучий русский богатырь, пышущий здоровьем, мощный лоб с ранними залысинами (я считала – это от ума и таланта), самородок, способный многое сделать. За что ни брался – все получалось блестяще, лучше, чем у других. Шли к художнику на занятия – Сашина герань в глиняном горшке получалась самой живой; ехали в пионерский лагерь на практику – сочинял там азбуку в стихах, и дети распевали ее как песенку. И так во всем: все получалось «на пять», не меньше. Что же он успел сделать? Не знаю. Слышала только, что уже смертельно больной выступил со своей гитарой по Центральному телевидению в передаче «Шире круг» - играл людям свои любимые испанские мелодии.
Никогда прежде горе не сдавливало меня с такой силой, и самое страшное состояло в непоправимости происшедшего: мне совершенно некому было рассказать об этом, ведь никто рядом не помнил Сашу, а если и помнил, то не мог понять моей потери. Слезы невозможно было остановить. Я проплакала всю ночь и к утру поняла, что должна ехать в эту затерявшуюся в пространствах Самарской области Шенталу. Я никогда там не бывала прежде, но знала, что теперь не могу не побывать.
Судьба в это раннее воскресное утро была милостива ко мне. Автобус отходил в 7.00. Я успела на него: мне достался последний билет на последнее в автобусе место № 33. Четыре часа пыльной дороги – с закрытыми глазами, поминутно наполняющимися слезами, и непрестанные воспоминания о нем.

…Он сказал мне тогда: «Если ты скажешь, чтобы я не пил, я послушаюсь тебя. Но ты не знаешь, почему я это делаю». Оказывается, диагноз был уже поставлен. Он сам еще не верил, но все-таки уже прорывалось спасительное: «Я не верю, что исчезну бесследно с земли, я обязательно снова появлюсь на ней – травой, одуванчиком или вот этим телеграфным столбом». Я, помнится, согласилась с ним…

Мысль о том, что его больше нет, повлекла за собой отчаяние: неужели это закономерность, что из сотен встречных я молниеносно и намертво прирастаю к тем редким людям, в которых чую самый важный для меня человеческий талант – талант души, в чьи творческие возможности бесконечно верую, но внезапно узнаю, что они обречены на преждевременную физическую гибель, хотя это еще вопрос – какой срок считать преждевременным и считать ли это гибелью вообще? Каждый из них тянется ко мне всем своим бурлящим, жаждущим жизни существом, и всех их мне хочется согреть своим теплом, стать им отрадой: сестрой, матерью, женой. И в такие минуты я думаю, что мне, как и им, должен быть отмерен недолгий в этой жизни срок и оттого надо спешить: Таня уже пять лет живет на преднизолоне, борясь с неизвестно откуда взявшейся  у нее волчанкой, Андрей облучился в армии. Нет, больше я никого не потеряю. Мне и Сашину смерть не пережить. Наверное, только когда человек начинает реально осознавать свою кратковременность в этом мире и неизлечимая болезнь уже терзает его неотвратимостью конца, он может так рыцарски-бережно относиться к девчонке-однокурснице, не предназначенной ему судьбой, а лишь близкой по жизненному вдоху и пульсу.

…Помню, когда меня кто-то обижал, Сашка выпаливал: «Я его убью!», а потом вспоминал, как в прошлую среду я стояла у стены дома «в солнечных лучах и вся светилась». Сколько щедрого человеческого тепла перешло от него ко мне, как помог он мне поверить в себя, в свое большое предназначение на земле!..

Автобус остановился. Шентала оказалась совсем не маленькой деревушкой, какой она мне представлялась, а довольно крупным сельским центром с каменными домами и двумя школами. Бросились в глаза зеленые уютные дворики и россыпи одуванчиков вдоль заборов. Первым, кто мне попался на дороге, был сухопарый чернявый парень, согласившийся проводить меня до школы. Школа была нема – заперта на все замки по случаю воскресенья. Мне неудобно было больше утруждать моего вежливого встречного, и мы простились, но он сказал на прощанье: «Еще увидимся, я часто бываю на автовокзале». Помню, недоуменно посмотрела на него: «Что можно делать на автовокзале целыми днями?»
Через минуту возле меня объявилась пожилая женщина в платочке – местный селькор. Вскоре она уже вела меня к родной сестре Александра Александровича Рогова, бывшего учителя английского языка школы № 2. Старшая сестра, очень похожая на брата правильными чертами круглого лица и внутренней добротой, сквозившей во всем ее облике, сразу поняла меня. Мы шли к кладбищу, и она рассказывала дорогие мне подробности Сашиной жизни последних лет и последних дней: он слушал запоем классическую музыку, не понимаемый родными и знакомыми, конспектировал труды по истории древнего мира, был душой компании в праздники и очень скрытным в будни, а последнее время как-то отошел ото всех них. Я все-все это могла понять – мы с ним очень похожи. Я рассказывала сестре о той части жизни брата, которая была скрыта от нее, она мне верила. Голос мой поминутно срывался, готовый перейти в плач, но было стыдно бередить ее начинавшую затягиваться  рану, и я старалась крепиться.

…Его хоронили в декабре 1980 года, шел снег – природа осыпала его последней живой благодатью. Странное совпадение: Саша умер в один радиоактивный год с артистом и певцом Владимиром Высоцким. Оба стали для меня невосполнимой потерей, один – близкий человек, другой – далекий, прошедшие разными путями по моей жизни…

Сашино кладбище – очень величественное, какое-то прозрачное, сквозное, залитое солнцем. Сосны поднялись высоко в небо и замерли в глубоком молчании. Я смотрела на фотокарточку на памятнике, совсем не такую, какой следовало быть. Тут у Саши взгляд был потухший, я знала другой. Из глубины земли поднимались ко мне токи благодарности моего друга, перешедшего в траву, в деревья. Я думала: «Человек жив, пока его помнят». Я думала о многом, но больше о том, как непоправимо я опоздала. И все-таки перед глазами стояло счастливое, смеющееся лицо Саши. Друг был рад нашей встрече.
Я пробыла в Шентале всего два часа, вместившие в себя несколько лет. Билетов на обратный рейс не было. Мой случайный знакомый, проводивший меня до школы, уже переодевшись в милицейскую форму, курсировал по автовокзалу. Я доложила ему, что разыскала Сашину сестру и даже была на могиле. Он, стараясь повысить в моих глазах значение своей Шенталы, сказал, что билетов мне не достать, и хорошо будет, если мне удастся уехать хотя бы завтра. Но я была совершенно спокойна в этой гудящей, желавшей уехать толпе, я твердо знала, что к завтрашнему утру попаду на работу, потому что это был особенный день, и судьба была благосклонна ко мне. Сашина сестра безрезультатно металась по Шентале в поисках знакомых, чтобы добыть мне бронь, и смотрела на меня печальными потрясенными глазами. Потом, держа на  руке маленького сынишку, одетого в желтый цыплячий костюмчик, долго махала вслед увозившему меня автобусу.
У водителя автобуса было неожиданно красивое, открытое лицо, он взял нас, несчастных, не сумевших достать билеты, но жаждущих ехать четыре часа стоя. Я отстояла этот почетный караул. Перед глазами все еще стояло счастливое, улыбающееся лицо друга.