1682 Хроники стрелецкого бунта - 11

                11
Слава Богу, обошлось той ночью без пожара. Под утро немного притихла Москва, но после третьих петухов опять зашевелилась.  Сперва потихоньку, понемножку, а к полудню возле царского крыльца снова столпотворение. Проснулись стрельцы и опять за своё….
«майя в 16 день приходили также на Постельное крыльцо с ружьем».
Вновь крики, шум, гам возле царских палат. Пару раз кто-то из ружья пальнул. Набат над Москвой загудел. Опять Нарышкиных стрельцы ищут и грозятся изо всех сил, будто им шлея под хвостом назойливо  трет. У Нарышкина Кирилла Полуэктовича за ночь вдесятеро седых волос прибавилось. И не от страха, а от стыда. В подземелье прятаться ему пришлось. Нашел он там укромный уголок и дрожал, словно заяц под сырой корягой. Да, скажи ему кто-то с месяц назад, что Нарышкин в подземелье прятаться будет, так мигом  бы Кирилла Полуэктович   тому наглецу голову срубил. Да и не сказал бы ему никто так, не то, что не сказал, не подумал бы ни един человек на Москве, что боярин Нарышкин от стрельцов прятаться будет.  Да как же такое подумать-то можно?
 - Совсем распоясались стрельцы, - нервно взад-вперед  ходил по покоям соей дочери Наталии Кирилла Полуэктович. – Приструнить некому… Вот беда-то…  Кто-то должен их к порядку призвать…  Не на них управы теперь. Нет…  Царя б они испужались, а так… Что же делать- теперь? Что же делать? Беда…  Выйди с Петром, Наталья…  Может они царя посовестятся...  Пусть он им слово скажет…  Если сейчас их не утихомирить, то плохо всем будет.
 - Не пущу! – громко закричала Наталья Кирилловна, прижимая к себе испуганного Петра. – Он же еще дитё неразумное!
 - А как же нам быть, Натальюшка? - промолвил отец  уже негромко, склоняя перед дочерью седую голову.  – Может, постыдятся они его. Нет ни на кого больше надежды… Царь он, ведь, венчанный на царство… 
 - Не пущу! – еще громче кричит Наталья Кирилловна. – Вон пусть Софья идет! Её не тронут, а если и тронут, то невелика потеря. А Петрушу не пущу!
Толпа возле крыльца царского прибывала. Самые дерзкие стрельцы опять в хоромы царские пошли, да только верная охрана не пустила их. Скрипнули зубами разозленные бунтари и отступили, пока…  А по толпе слушок меж тем пополз, что не обошлось при  смерти государя Федора Алексеевича без колдовских чар. Поначалу двое пошептались, потом с десяток в кружок сошлись, а ближе к полудню все в голос орали:
 - Подать сюда дохтура Степана Гадена,  это он государя нашего жизни лишил. Он три дня и три ночи зелье колдовское варил по черной книге! А дохтур Ян помогал ему в злобном деле! По указу Нарышкиных!  Нарышкиных! Не зря  Ванька царскую шапку мерил! Нарышкины воду зам утили! По их указке этот подлец  Гаден зло творил!
Не меньше сотни удальцов побежали к хоромам Гадена, только самого доктора они там не нашли, а вот сына докторского - Михаила на площадь Красную приволокли. Приволокли и стали бить боем смертным, но юноша вертким оказался, вырвался от истязателей да на царское крыльцо за широкие спины верных стрельцов.
 В это же время Кирилл Полуэктович царевну Софью Алексеевну на дело благое уговаривал.
 - Матушка, Софья Алексеевна, - кружил пожилой боярин вокруг нахмурившейся царевны, - выйди к стрельцам, скажи, чтоб не бузили. Кровушки-то сколько уж пролилось. Сходи. Попроси, чтоб больше смертоубийства не творили. Пристыди их.
- Почему я? – строго глянула на боярина царевна.
- Тебя послушают. Послушают.
- А как не послушают? – вмешался в разговор Василий Голицын. – Не ходи, Софья Алексеевна.  Злые они сегодня…
- Я сама знаю, что мне делать, - Софья Алексеевна резко поднялась с кресла и пошла к порогу.
 - Я тоже с тобой сестричка, - побежала за Софьей её сестра царевна Евдокия.
«И выходили к ним говорить государыни царевны, чтобы они, помня кресное целование, так к ним в дом государев не приходили с  невежеством».
 - Разойдитесь стрельцы! – громко крикнула с крыльца на гомонящую толпу царевна. -  Не гоже возле царского крыльца безобразничать! Вы же крест Государю целовали!  – И толпа притихла.  Присмирели стрельцы и даже потупились некоторые.
 И только хмельной Ивашка Сидоров стрелец полка Карандеева орет из задних рядов.
-  Мы тебя, царевна, трогать не собираемся! Мы всю нечисть хотим из палат царских вымести, мать их за ногу! Чтоб тебе полегче жилось и братьям твоим.  Дозволь нам дело богоугодное сделать, и Ваньку Нарышкина на кол посадить. 
 - И колдунов поганых, Гадена с Яном туда же! – Подхватила толпа Ивашкины речи. – Подать сюда колдунов поганых! Подать!
Вновь взволновалась многошумная  толпа. Задние на передних напирают, передние же потихоньку на крыльцо пошли. Стрельцы дворцовой охраны вышли поперед царевен, копья перед  собой наизготовку выставили, а за спинами их боярское волнение.
 - Отдать им кого-то надо! – волновался, ставший на днях боярином Никита Константинович Стрешнев. -  Как злому псу кость  в пасть швыряют, так и им кого-то надо бросить.
 - Кого? – вертел головой и таращил глаза налитые кровью Кирилл Полуэктович.
 - Мишку Гадена! – крикнул кто-то из-за спины боярской. – Ему теперь всё одно не жить!
И мигом вытолкнули к бунтарями истошно орущего Михаила.
- И Яна лекаря туда же! – услышал Нарышкин  еще один злой совет.
Лекаря тоже швырнули неугомонным стрельцам. Ян яростно сопротивлялся и, падая, увлек за собой думного дьяка Аверкия Кириллова. И здесь же у крыльца всех троих стрельцы до смерти забили.
«И великий государь приказал им их выдать   - думнаго дьяка Аверкея Кирилова, дохтура Яна да Степанова сына. И они их убили же…»
Свершив злое дело, стрельцы чуть-чуть успокоились, со ступеней крыльца сошли, но расходиться не собирались, продолжая орать во всё горло:
 - Степку Гадена давай сюда! Где он, изувер иноземный?! Гаденыша  его придушили, а сам-то он, где прячется?! Пусть выйдет на разговор! И Ванька Нарышкин пусть покажется!
Иван Кириллович в это время прятался в чулане, где постельница Клушина подушек с перинами хранила. Молодой боярин  дрожал средь этих подушек и шептал не переставая:
 - Господи Иисусе Христе помилуй мя, Господи Иисусе Христе помилуй мя…. Господи Иисусе Христе…
Кирилл Полуэктович вновь Софью Алексеевну молит.
 - Скажи им еще слово, матушка. Скажи.
 - Уходите, стрельцы! – опять  кричит царевна с крыльца высокого. – Побойтесь Господа Бога! Уходите!
- Да, мы уйдем, матушка, - орут в ответ Софье Алексеевне стрельцы. – Ты нам только Ваньку Нарышкина отдай и Степку Гадена! За государя нашего, за Федора Алексеевича поквитаться хотим!
 - Завтра утром приходите! – кричит в ответ царевна, срывая голос. – Завтра! Вот мое вам слово – завтра…
 - Завтра, завтра, - пронеслось по толпе. – Спасибо, матушка!
«А Ивана Нарышкина и Степана дохтура государыни царевны упросили до утрея, а того дни их не сыскали».
Постояли стрельцы еще чуток у царского крыльца, и пошли немецкую слободу громить. Кто-то обещался подвал показать, где вина заморского великое множество хранится. Пока подвал заветный искали, громили всё, что под руку попадет. И прошли они по той слободе, как когда-то Мамай по Руси.
А доктор Степан Гаден, как понял, что стрельцы в немецкую слободу пошли, так встревожился неимоверно. За семью свою взволновался. Выпросил у калеки юродивого лохмотья взамен на свое справное платье с серебряным шитьем  и бегом родню спасать, но признали доктора и в этом облике.
«… и Степана дохтура сыскав в нищенцком образе, привели его в Верх и отдали в караул».
Гадена хотели на месте камнями забить, но вступился за него пятидесятник Савельев Гаврила.
 - Не сметь! – рявкнул он, подняв над головой огромный жилистый кулак. – Сказано государыней царевной – завтра, значит, завтра! А пока путь в темнице под караулом посидит.
Стрельцы галдящей толпой сопроводили дрожащего доктора к месту заточениям и опять принялись Немецкую слободу громить. Всё крушили, ломали и втаптывали в грязь. Все от такого беспутства попрятались,  а стрельцам без людей лихо стало, и тут кто-то вспомнил о Марфушке – жене водопроводного мастера.
 - А, ведь, она точно колдунья! - тряс указательным перстом Тимоха Сергеев. – Не зря Евтюшка Марков про её ведовство молвил. Не зря! Сжечь её надобно!
Охотники расправиться с колдуньей стремглав побежали на Поварскую улицу. За ними трусила еще большая толпа желающих поглазеть на расправу над колдуньей, а после бежали те, кому лишь бы только бежать за кем-нибудь.  В те дни в Москве таких было, хоть пруд пруди.
Марфушку повели в Стрелецкий приказ и заставили поначалу боярина Волынского Василия Семеновича её стеречь, но потом Тимоха Сергеев стал уговаривать товарищей, чтоб  попытать бабу.
 - Посмотрим, как её колдовские чары под кнутом егозить будут, - скалился и широко улыбался Тимоха. – Ох, и визжат они, братцы, аж мороз по коже! Ох! Мы прошлым летом пытали одну в Суждале!
 - Наговор это! – истошно орала баба, когда её к лавке тащили. – Не колдунья я! Наговор! Никаких волшебств не ведаю!
После тридцати двух ударов кнутом всё равно Марфушка на своем стояла, хотя и шепотом:
 - Не ведаю волшебства…
 - Точно, ведьма! – суетился вокруг лаки Тимоха.  – Другая бы давно богу душу отдала, а эта всё шевелится. Точно, ведьма! Огнем её надо попытать! От огня непременно она в колдовстве признается!
Принесли смоляной факел, запалил его  и, давай, бабе в лицо пламенем тыкать. Она хрипела, плевалась,  а злой палач её кнутом со всей силы стегал. Пот с него градом, а баба не признается. Так она не признавшись и померла…