Тещин Язык

        

     Погибшим в железнодорожной катастрофе под Ашой 3 июня 1989 года        ПОСВЯЩАЕТСЯ

– Быстро все на левый борт! –  скомандовал Сергей, натягивая канат.
Он сноровисто поменял галс, и яхта, поймав попутный ветер, удвоила скорость и одновременно выровнялась. В отличие от легкокрылой птицы,  свободно парящей в восходящих от теплой земли потоках, она жестко повиновалась рулевому, слегка поскрипев своей главной грот-мачтой. Словно поворчала слегка для приличия. А потом уже более покладисто и даже весело побежала к середине озера Тургояк, разрезая пенным буруном его лазурную гладь.
– Здесь близко к берегу подходить опасно. Можно на Тещином Языке  килем напороться на камни. Были такие случаи, – объяснил свой маневр Сергей, фиксируя толстый канат, и добавил:
– Несмотря на то, что воды за последние три года сильно прибавилось.
Но Осокин уже успел с борта яхты разглядеть на Тещином Языке все, что хотел. И успел уже удивиться увиденному. И пообещал себе: завтра пешком наведаться туда, где не был более пятнадцати лет.
Чтобы не со стороны озера, а с близкого расстояния дать абсолютную свободу нахлынувшим на него воспоминаниям...   
...Яхта ускорила свой ход, и мыс со стоящими на нем впечатляющими сооружениями, и фигуры катающихся с надувных горок людей, и снующие туда-сюда по заливу катамараны прямо на глазах начали уменьшаться в размерах.  Очень скоро лишь легко долетающие по воде звуки веселой музыки и восторженные крики людей свидетельствовали: на этой полоске берега только что запущенный  аквапарк с десяти утра до одиннадцати вечера функционирует на полную катушку.
«Это характерно и для человеческой памяти» – размышлял Осокин, сидя на корме летящего по озеру судна, – «с годами многие события прошедшей жизни как бы растворяются в своих отдельных деталях, теряют четкость и остроту. Но бывает и так: получив толчок, человек способен проявить чудесное свойство, восстановив события давно ушедшего времени, словно случились они минуту назад».

***
– Двести рублей! – охранник аквапарка, крепкий, коротко стриженный под «полубокс» молодой парень лет двадцати-двадцати пяти, был непреклонен.
– Мне на десять минут... всего лишь на десять минут, –  попытался убедить его Осокин.
– Да хоть на минуту, – раздраженно отреагировал страж в униформе, – платите в кассу две сотни за вход и можете до одиннадцати вечера тут находиться... пользоваться аттракционами, лежаками. Вот здесь, под стеклом все написано.
Он лениво ткнул резиновой дубинкой в «Правила поведения граждан на территории», утомленно зевнул, покосился на шлагбаум и захлопнул массивную металлическую калитку. Осокин оглядел забор, полосу пляжа, отметил фланирующих по мелкому песку охранников и, глубоко вздохнув, потянулся за кошельком.
Не сразу, по одному ему известным приметам, отыскал он то самое, относительно ровное место, где двадцать лет и два месяца назад стояла их палатка. Теперь здесь находилась шашлычная под открытым небом, однако сохранилась сосна, на ствол которой они натягивали одну из веревок палатки. А три других колышка были вбиты в каменистую землю, сейчас укрытую узорной плиткой.
Переплатив вдвое, Осокин купил бутылку холодного пива, моментально запотевшую от разности температур, и присел за столик в шашлычной. Как же давно это было?
Он сдал очередную летнюю сессию в институте и приехал из тогдашнего Ленинграда, теперешнего Санкт-Петербурга на каникулы. Июнь в то лето на Урале был на удивление сухим и жарким, а погожие деньки способствовали  небывалому наплыву туристов на берега озера, славящегося далеко за пределами его города.
Он потягивал пиво и вспоминал. Тогда, помнится, он очень удивлял сокурсников своими рассказами об этом озере – о Тургояке. Мало кто из них верил, что кристально чистая вода этого горного водоема позволяет в ясную и безветренную погоду без особого труда разглядеть блестящую монету, лежащую более чем на десятиметровой глубине. Все качали головами. Заливай, мол, да знай меру. И лишь киргиз Нуриахмет из «параллельной» группы горячо и эмоционально поддерживал его:
– Почему нет? У нас на Иссык-Куле тоже так. А Байкал? Мой брат там служил, говорил: такая же хрустальная вода. Кто не верит? Почему нет?
– Верим, Нурик, верим, чудес немало на свете. Как в том анекдоте, когда рыболову-хвастуну друзья руки завязали. Чтобы он не травил про таку-у-у-ю рыбину. А он показал кулак и говорит: во какой глаз у рыбы был! А ты лучше, Шурик, про монашку Веру расскажи, – просил Олег, коренной питерский житель с Васильевского острова.
– Так я вам про нее в прошлом году рассказывал, – отвечал Осокин, – если хотите, так и быть, напомню. Было это еще в девятнадцатом веке. Веру в молодости за богатого старика сосватали. Ее разорившийся отец собирался таким образом поправить финансовое положение. А была она необычайно красивая, умная, образованная и гордая одновременно.
– И фигуристая? – съязвил Олег, но Нуриахмет решительно рубанул рукой:
– Послушай, не мешай!
– Так вот, – продолжал Осокин, пропустивший мимо ушей ехидный вопрос
 Олега, – заявила тогда отцу Вера: я люблю другого, за старца не пойду, лучше  уйду в монастырь. Отец – на принцип. В монастырь? Давай, дескать, ступай. Вот она и пошла туда. Но в монастыре посмотрели на нее и наотрез отказались принять в монахини. Она была такая красивая, что, вероятно, никак не ассоциировалась у служителей церкви со смирением, послушанием и пожизненным служением Богу.
Как бы там ни было, а Вера решила стать отшельницей и поселилась на острове озера Тургояк. Там существовали подземелья. Старожилы говорили, что когда-то шесть тысяч лет назад их выстроили древние люди. Они же установили огромные камни – мегалиты.
Вера разбиралась в медицине, особенно в гомеопатии, собирала травы и успешно лечила крестьян из окрестных деревень. А те в благодарность за это помогли оборудовать жилище и снабжали продуктами. Так и прожила Вера всю жизнь на острове, помогая людям. А они назвали тот остров в ее честь: остров Веры.
Осокин вспомнил и про другие истории, связанные с озером, которое находилось в глубокой горной котловине: пять на восемь километров. Вспоминал, как порой с опаской отплывали от берегов его рыбаки. Сколько было случаев: отходили от берега в ясную и безветренную погоду, а на середине озера – откуда ни возьмись – поднималась высокая волна, переворачивала лодки, как ничтожные скорлупки грецких орехов. Бывало не раз, что гибли, тонули в волнах люди, а выбравшиеся поражались: на берегу и в помине ветра не было.
Да что говорить: сам он чуть не канул в пронзительно лазурную глубину Уральской Жемчужины. Однажды, после первого ещё курса, также на каникулах, решил испытать себя и проверить на практике свои достижения в секции плавания. Выбрал денек в июле, когда вода прогрелась градусов до двадцати – а теплее в этом озере почти и не бывало – да поплыл в сторону острова Веры шестиударным кролем.
Поначалу плыть было одно удовольствие. Сквозь линзу прозрачной воды видел он стайки проворных окуньков, по более светлому песку возле увесистых камней на дне отмечал норки раков. Но вскоре глубина увеличилась настолько, что дно скрылось за многометровой толщей воды. Косяки рыб больше не попадались, и, как ему показалось, вода стала холоднее и неприветливее.
Он отплыл от городского пляжа не так уж далеко. Еще были видны вдали фигурки загорающих и купающихся людей. И тут ощутил едва заметное волнение на поверхности, одновременно почувствовав озноб. Это снизу, из самых-самых глубин таинственного озера обдавало его леденящим потоком. А поток этот был настолько силен, что доставал до поверхности.
Осокин вспомнил тогда рассказы бывалых пловцов, быстро сообразил, какой опасности подвергается в одиночном плавании без сопровождения. Случись судорога – у него даже иголки с собой нет. И как он только отважился на такое?
Быстро поплыл он к берегу и, отдышавшись, поведал другу о случившемся.
– Это еще что! – махнул рукой приятель, – считай, повезло тебе. А ты знаешь, что году этак в шестьдесят третьем утонул в озере один альпинист... Валентин Жигарев?
– Слышал. У яхт-клуба доска мемориальная установлена на скале, у самого озера.
– Точно, – подтвердил друг, – так вот, поскольку случилось это на приличной глубине, через руководство завода вызвали водолазов с Балтийского Флота. Те спустились и ничем помочь не смогли. Рассказали, что погрузились почти на пятьдесят метров. А дальше увидели: в скале узкая расщелина. И бездна! И туда никто из них спуститься не рискнул. Так и покоится Валентин на дне озера. И не просто на дне, а где-то в одном из подземных лабиринтов на дне.
Осокин отчего-то вспомнил сейчас этот разговор. Вспомнил, как пришли они пешим походом на это место, разбили палатки, а потом приступили к ловле раков. Лучше всех это выходило у Сереги. Он необычайно ловко ловил их и охотно делился с ребятами секретами своего мастерства:
– Подплываешь к камню и смотришь, где песок посветлее. Там и нора у него.
– Это понятно.
– Дальше оцениваешь, что легче: камень отвалить в сторону или же вытащить рака прямо за клешню. Если клешня большая – сунь ему ветку или даже палец прямо в клешню! Он намертво хватает, и тут уж не зевай! Перехватывай за спину и кидай в заплечную сумку.
– Так уж и палец! Большому раку?
– Вот именно! Большой-то рак не больно хватает клешнями. Просто давит сильно. А маленький – до крови цапнет! Клешни у него острые, как ножички.
В тот вечер наловили они раков достаточно. На четверых целое ведро. Да так ведром и поставили на костер ещё живыми. Сидели у костра, бренчали на гитаре песни из репертуара группы «Deep Purple» и «Nazareth». Двое из их кампании под воздействием портвейна № 15 и свежего воздуха благополучно заснули, и когда он начал будить их для дегустации экзотического блюда, один парень из их класса – Вовка, спросонья недовольно проворчал:
– Какие раки... в два часа ночи?
Посмотрели на часы – точно два! Минута в минуту! А ведь часов у Вовки, отродясь не было.
Теперь раков в озере нет. Буквально спустя два года после того памятного лета внезапно исчезли. И с того времени больше не появлялись.
Пропали эти членистоногие и в соседнем озере Инышко – озере тоже непростом, коварном своим двойным дном. На Инышко они раков ловили по-другому. Разбрасывали приваду – крупу или даже картофельные очистки вблизи у берега – и жгли с наступлением темноты бересту или факелы. Обитатели дна, своеобразные санитары озера подтягивались из глубин озера на свет и нехитрую приманку, их накалывали на вилку, прикрепленную к концу бамбукового удилища или же к концу самой обычной длинной палки. 
Улов был впечатляющим и также измерялся ведрами.
Однако ловить руками, ныряя в глубину в маске с трубкой, энергично работая ластами, было куда интересней. И неспроста сегодня вспомнил он об этом интересном и своеобразном промысле. Ведь, если разобраться, именно благодаря ему он познакомился с Мариной.
На следующий день того похода погода также не разочаровала. С утра их кампания позавтракала обычной походной едой – килькой с макаронами, а после обеда захотелось ему опять поплавать в глубине, поохотиться на раков. Вынырнул как-то раз с очередной добычей, чтобы продуть трубку, да не рассчитал маленько. А, точнее, в погоне за одним особо крупным экземпляром настолько задержался на четырехметровой глубине, что потом, спохватившись и задыхаясь уже от нехватки воздуха, поспешно всплывая, врезался головой в покачивающийся на лазурных волнах надувной матрас.
Продул сначала трубку, потом выплюнул ее, хватанул воздуха и, задыхаясь, принес извинения удивленной девушке.
– Ничего, ничего, бывает… – великодушно простила она его. А потом, увидев большого рака в руке ловца, округлила и без того круглые, огромные голубые глаза:
– Вот это да! Какой большой. Это вы здесь его добыли?
– Прямо тут, на дне, – уточнил Осокин, лежа спиной на воде и слегка пошевеливая ластами, – хотел он от меня ускользнуть, только ничего у него не вышло. Все равно догнал.
– Разве раки умеют быстро плавать? – вновь округлила красивые глаза девушка. Я думала, они только ползают по дну.
– Еще как умеют, – горячо подтвердил Осокин, – быстро-быстро… задним ходом. Конечно, не так проворно, как рыбы. Хвост распрямляют, потом подгибают, вверх – вниз, вверх – вниз. Видят они не только перед собой, но и по бокам. Глаза так устроены. А в случае опасности стараются нырнуть под первый попавшийся камень. Довольно забавно.
Он ловко перекинул очередной экземпляр в сумку, укреплённую на поясе, и хотел было продолжать подводную охоту, но девушка пристально взглянула на него:
– Как бы я хотела тоже поплавать с маской. Здесь такая прозрачная вода. Извините, если, конечно, это возможно, – робко попросила она.
– Конечно… конечно… – пробормотал тогда Осокин, которому девушка сразу же очень понравилась, а потом, спохватившись, спросил, – а вы с маской когда-нибудь плавали?
– На море, – более уверенно и даже весело отозвалась девушка, – у меня вторая тетка живет в Лазаревском, рядом с Сочи. Только крабов я там не ловила, боялась. Они такие страшные. И вода там не такая прозрачная. А сюда я приехала из Питера к другой тетке. Первый раз на Южном Урале, и мне здесь очень нравится.   
– Так и я из Питера, – воскликнул Осокин, – то есть, хочу сказать: я там учусь,  в Ленинградском институте точной механики и оптики. На третий курс перешел.
– А я коренная питерская жительница, учусь в университете, на факультете журналистики, только на курс ниже. Меня зовут Марина, – представилась девушка.
– Саша, – отрекомендовался Осокин, – у меня такое предложение. Давайте сначала попробуем понырять в том заливе. Там от полутора до двух с половиной метров, но раки встречаются. Гребите туда, а я сейчас у Сереги второй комплект снаряжения возьму.
Он указал на мелкий залив.
Через несколько минут они дружно ныряли в прогретой воде лагуны, а потом сидели на базальтовых черных камнях и грелись на солнышке. Марина оказалась способной ученицей, уже с третьей попытки вытащила небольшого рачонка и теперь внимательно рассматривала его, выкопав небольшое углубление в песке. Буквально двадцать на двадцать сантиметров. Миниатюрный бассейн мгновенно заполнился водой, а рачок потешно шевелил усиками, не делая, впрочем, никаких попыток дать деру.
Осокин поднес к его клешне прутик, клешня тотчас же сомкнулась.
– Вот какая реакция! – восхищенно отметил он, – совершенный биомеханизм.
– Отпущу-ка я этот маленький биомеханизм на волю, – улыбнулась Марина и перехватив у Осокина прутик с повисшим рачком, бережно отпустила его в воду.
–  Раз – и нету! – засмеялась она, наблюдая, как рачок тут же отцепился и очень быстро удалился задним ходом в глубину озера.
– Правильно! – одобрил Осокин, – пусть растет.
Они погрелись на солнышке, еще раз поплавали в хорошо прогретом заливе и незаметно перешли на «ты»
– Саша! А знаете, как называется этот залив? – весело спросила Марина.
– Никак, – ответил Осокин. Все это место называется Тещин Язык, а у залива нет названия.
– Тещин Язык? Интересно. Есть цветок с таким названием. А залив пусть будет называться «лагуна  восходящего солнца». Сегодня утром я проснулась, вышла из палатки и обомлела. До чего же красиво здесь восходит солнце! Оно поднимается вон из-за того горного хребта и начинает играть с водой. На мелководье рассыпается искрами. А потом отраженными лучами пляшет по камешкам, пробегает по песку, подмигивает вон тем березкам, которые в шеренгу, как в очередь, попить выстроились у озера. А потом уж заглядывает в лес. Дескать, вставайте все, хватит спать! 
– Этот хребет на востоке, из-за которого восходит солнце, называется Ильменским или Ильмен-тау. В нашем городе даже улица такая есть. Самая последняя перед лесом. Перед ней дома взбираются на гору как бы террасами. А заходит солнце за другую гору.
– Здорово! Мне и город понравился. А Машгородок особенно. Как удачно архитектор вписал его в долину и в горный ландшафт!
– Точно! – согласился Осокин, - кстати, эту долину раньше называли золотой.
– А почему так?
– По реке Миасс до сих пор ходят драги – моют золото. В девятнадцатом веке была настоящая «золотая лихорадка», как в Америке. Находили огромные самородки. Я в Краеведческом музее муляжи видел – впечатляющие! А за проектирование Машгородка архитектору дали Ленинскую премию. Знаете, как он выглядит, если посмотреть на него с птичьего полета?
– Для этого надо родиться птицей.
– Не обязательно. Можно забраться на одну из вершин Ильменского хребта. Вот, например, на Лысую гору. Впечатление потрясающее. Внизу леса, озера, речка вьется синей ленточкой между перелесков. И город! Как будто паришь над всем этим! Мы с ребятами весной всегда туда за подснежниками ходили. Когда я еще в школе учился. Такая была у нас традиция.
– Как бы я хотела туда, на вершину! – поделилась Марина, – взглянуть на всю эту красоту.
– А почему бы нет.
– Жаль, не получится. Уезжаю завтра. К той самой тетке, что на море. И билет уже есть. На поезд «Новосибирск-Адлер».
– На завтра?
– Да.
– Надо же – я этим же поездом на производственную практику еду. В Ростов. Только послезавтра.
Марина призадумалась.
– А знаешь что, Саша, – давай поедем вместе, – вдруг выпалила она. И чуть помедлив, добавила, – если ты, конечно, не возражаешь.
– Как это? – одновременно растерялся и обрадовался Осокин – то есть, я, разумеется, только «за». Ехать будет веселей! Но… поменять билет… сейчас же проблема с этим… ажиотаж, курортный сезон.
– С билетами как раз нет проблем, – пояснила Марина, – у моей миасской тетки лучшая подруга в билетной кассе работает. Поменяю, вот и все. И тогда мы пойдем на Лысую гору.
– Было бы классно!
– Значит, решено. Поедем вместе, – подытожила Марина, – я думаю, моим родственникам эта идея придется по душе. Они все время переживают, как бы в дороге со мной что-нибудь не приключилось. Кстати, пойдём вот к той польской палатке, я тебя с дядей, Василием Петровичем, познакомлю.

*** – Это тебе! – Саша Осокин преподнес девушке огромный букет различных полевых цветов всевозможных цветов и оттенков. Такой огромный, что ее лицо буквально скрылось за ним. Марина уже вплела в свои соломенные длинные волосы какие-то совсем небольшие цветочки, понравившиеся ей своим своеобразным ароматом, а теперь не удержалась от восклицания:
– Волшебные цветы с альпийских лугов!
– Это громко сказано. Хотя я не был в Альпах и не был в Швейцарии, с которой любят сравнивать наши места, но те, кто там был, говорят, у нас нисколько не хуже.
Они спускались по узкой тропинке вниз с горы. И по мере движения вниз озеро Тургояк, расположенное как раз напротив, становилось все ниже, а речка извивалась синей лентой все ближе. А забавные коробочки домов с движущимися между ними игрушечными машинками скоро исчезли за громадными соснами.
– Как будто мы птицы. Парим в облаках, и с каждым кругом все снижаемся и снижаемся. И скоро опустимся совсем на нашу грешную землю, – поделилась Марина, – и только огромный букет неповторимых цветов будет напоминать о той сказке, в которую мы ненадолго заглянули. Совсем ненадолго. Осенью будем вспоминать про эти цветы и эти горы. Про Тургояк, лагуну восходящего солнца и мыс Тещин Язык.
Она приникла лицом к цветам и добавила:
– Я люблю ходить в театр, радоваться хорошей игре, находкам режиссера. Люблю дарить цветы артистам. Ты же знаешь, в Питере цветы круглый год. Однако те цветы другие. Они крупнее, ярче, красивее, в конце концов, намного дольше будут стоять дома в вазе.  Но в этих, полевых цветках чувствуется особая, первозданная сила. Думаю, любому артисту, как человеку творческому, одаренному и неординарному, они приглянулись бы именно этим. Мы с тобой, Саша, обязательно сходим осенью в Мариинский театр. Летом все театры на гастролях. А вот осенью…
Глаза ее заискрились, засияли. Словно на мгновение почувствовала она себя сидящей в огромном, заполненном ликующими людьми зале, а там, за опустившимся занавесом только что скрылись волшебники, подарившие тонкой, тревожной душе еще одну сказку.
– Конечно, – с радостью согласился Осокин, за все время учебы в Северной столице лишь дважды посмотревший в театре комедии.
Ему было очень легко с Мариной, и он подумал, что с удовольствием послушал бы с ней даже оперу. Быть может, он что-то не понимает в этом жанре сценического искусства, и Марина смогла бы помочь ему разобраться. Или ходил не на лучшие постановки. Как бы то ни было, он вдруг поймал себя на мысли, что знаком с этой девушкой всего второй день, а как будто знает много лет.
– Чему ты так загадочно улыбаешься? – спросила тогда она. А он скрыл сначала свои мысли, ответив односложно:
– Да так. Вечер, а комаров немного.
– А я,  знаешь, Саша, о чем подумала? – Марина внимательно посмотрела на него, – мы второй день знакомы, а у меня сложилось такое впечатление, что я знаю тебя очень, очень давно.
– Так и я об этом только что подумал, – признался Осокин. Повинуясь охватившему его сильному душевному порыву, он хотел поцеловать девушку, но она легко отстранилась:
– Ты меня неправильно понял, мы же с тобой не в последний день видимся. Все у нас будет. И все будет хорошо. Я очень хочу этого.
– Я тоже.
Оранжевый диск солнца катился в сверкающую чашу горного озера. Над соседней горой парила хищная птица. Белка спрыгнула с одной сосны, перебежала на соседнее дерево и, нисколько не стесняясь двух молодых людей, идущих по тропинке, взявшись за руки, принялась умывать свою забавную мордашку. С обеих сторон тропинки росли огромные доисторические папоротники, и от них, как и от корабельных сосен веяло консервативным спокойствием. Дескать, росли мы при царе Горохе, росли до и после революции, и всегда будем здесь. Как вот этот древний огромный гранитный камень.
– У меня сосед по лестничной клетке Валерка, – сказал вдруг ни с того, ни с сего Осокин, – на год меня  старше. Так вот. Он еще со школы был помешан на минералах, все время в Минералогическом музее Ильменского заповедника пропадал. Мы с ним лазили по заповеднику, даже по дальним заброшенным копям. Знаешь, какие камешки нам удалось найти? Горный хрусталь, карналлит, яшму!
– И всё это здесь?
– Да.  В этих самых горах. Здесь, если хочешь знать, вся таблица Менделеева!
Они свернули на широкую просеку, по которой размашисто шагала линия электропередач, и пошли по дорожке, то и дело обгоняя трудолюбивых садоводов, везущих дары полей по домам в своих скрипучих тележках. На душе у Осокина было легко и приятно, и ему не хотелось прощаться с Мариной.
– Вот мы и пришли, – сказала девушка, когда они приблизились к добротному четырёхэтажному дому так называемой «сталинской» постройки, – до завтра и спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – пожелал Осокин, прекрасно понимая, что в эту ночь не сразу заснет.
Так и вышло. Он не сомкнул глаза вовсе, провалявшись до самого утра на раскладном диване. А на рассвете, заглянувшем в его небольшую комнату с окнами на восточные склоны Ильменского хребта, вскочил, бросился к старенькому письменному столу, попытался сочинить стихотворение, изорвал большое количество бумаги и понял, что впервые в своей жизни влюбился по-настоящему...

***
Время близилось к полудню. Аквапарк, как резиновый, все заполнялся и заполнялся отдыхающими, а в шашлычной стало тесно от желающих перекусить. В углу гоготала нетрезвая кампания бритоголовых отморозков, и их громкая, косноязычная и похабная речь угнетала Осокина. Он купил еще одну бутылку пива, но за столиком пить не стал, а пошел туда, где над водой нависали темные глыбы скал.
Осокин присел на одну из них, наблюдая, как  на батуте резвились подростки. Как  с надувной горки с визгом спускались загорелые и не очень граждане, а потом дородная тетка полетела вниз с таким душераздирающим криком, словно вылетела по меньшей мере с горящего самолета, несущегося к земле с огромной скоростью.
«Моя мама, после того, как разбилась ее подруга детства, очень боится летать самолетами, оттого и уговорила меня ехать поездом. Так безопаснее» – вспомнил он слова Марины.
Он и сам считал так. До той самой ночи, когда лязг, страшный скрежет сминаемых чудовищным усилием металлических конструкций и крики раненых людей посреди ночи вдруг оборвались одним самым последним ударом, и все погрузилось во мглу. Он не знал тогда, что скоро его с многочисленными ожогами и переломами врачи назовут Счастливчиком, удивляясь, как хрупкий в сущности человек смог вообще элементарно и просто выжить посреди этого дикого и небывалого разгула огня в горящем составе под городом Ашой.
Осокин открыл глаза, когда совсем рядом с собой услышал негромкие голоса. Он увидел дядю Марины Василия Петровича и удивительно похожую на нее женщину. Его удивило поразительное сходство этой совсем не старой, но совершенно седой женщины. Да, конечно. У нее такие же глаза, как у Марины, такой же чуть курносый нос, но глаза были усталые, заплаканные, под отяжелевшими красными веками. Женщина протянула ему золотой крестик и очень тихо сказала:
– Саша! Это Вам просила передать Марина.
Осокин попытался было приподняться, но острая боль пронзила все его тело,  пригвоздив к койке. Он попытался собрать силы, чтобы спросить самое важное: «Где она, что с ней?», но главный вопрос так и остался не прозвучавшим, превратившись в плохо различимое булькание сквозь бинты, закрывающие обожженное лицо.
– Ему нельзя пока говорить, – строго отчеканила медсестра, но Василий Петрович словно прочитал его мысли и негромко вымолвил:
– Марина умерла. Вчера...   

...Вот этот, совсем небольшой золотой нательный крестик он не снимал с того самого дня. Хотя, будучи крещеным, никогда до этого не носил крестов...
Стайка мелких рыбешек подошла к тому самому камню, где сидел Осокин, но внезапно чего-то  испугавшись, дружно метнулась в глубину. Возможно, причиной тому послужила белая чайка, что села на воду неподалеку, а потом легко взмыла  ввысь,  поднявшись выше всех других птиц. Наверное, для того, чтобы с высоты птичьего полета лучше разглядеть синеющие вдали горы, чашу прозрачного горного озера и сидящего на берегу со странным названием «Тещин Язык» одинокую фигурку погруженного в свои воспоминания человека...


Справка
3 июня 1989 года произошла крупнейшая в истории России и СССР железнодорожная катастрофа под Ашой. Из-за утечки газа случился мощный взрыв в тот момент, когда на путях встретились вагоны поездов, следовавших в Адлер и Новосибирск. По официальным данным погибло 645 человек, 623 человека стали инвалидами, получив тяжелые ожоги и телесные повреждения.