Легенда о звере

I
Каждую ночь зверь спускался к людям. Сам не знал – зачем. Может быть, потому, что в лесу было невыносимо тоскливо. В лесу всегда было тоскливо. С тех самых пор как зверь появился на свет. Хуже всего было по полнолуниям, когда волки начинали протяжно выть. В эти минуты зверь чувствовал себя травоядным: он не умел выть, а лишь  рычал. А от тоски рычать не принято. Тем более на луну. И тогда зверь возненавидел луну, потому что она научила его ненавидеть самого себя. И стало еще тоскливей.
Впрочем, зверь не различал тоски, ненависти и других чувств. Для них не было названий, и все они сливались во что-то смутное и непонятное.
Единственным развлечением зверя было жадно внюхиваться в ветер, доносивший запахи с той стороны, где люди. Он расщеплял эти запахи на мельчайшие оттенки и запоминал их. И больше всего ему нравился один оттенок, который почти невозможно было уловить в ветре. Он всегда оставлял его в стороне, когда складывал другие оттенки, как мозаику, в единое целое. Ему казалось, что именно так, наверняка, пахнет луна, и зверь сожалел, что к ней никак нельзя принюхаться, потому что она всегда поднималась над людским селением.  И вскоре бережно хранимый оттенок превратился в самостоятельный запах. И поманил.
С тех пор каждую ночь зверь спускался к людям, сам не зная, зачем, инстинктивно ища источник того самого запаха без оттенков. Правда, как только он появлялся в селении, его присутствие сразу же выдавал захлебывающийся собачий лай. Зверь изредка рычал на собак, но от этого лай только усиливался. В окнах зажигался свет. Люди выходили на улицу, у некоторых в руках были железные палки, которые – зверь однажды видел это – плюются огнем. Но зверь не боялся. Он умел прятаться, и не знал, что его светящиеся глаза легко заметить в темноте. Зверь не умел зажмуриваться.
И однажды ночью он даже нашел то, ради чего спускался к людям. Но это была не луна – в глубине души зверь  знал, что у луны не может быть запаха, она слишком далеко, хоть и поднимается над людским селением, – это был человек. И зверь приблизился к человеку, оцепеневшему от ужаса… То была странная ночь, потому что собаки почему-то не лаяли, словно  в первый раз за все это время не учуяли его. После той ночи на тропинках появились капканы и глубокие ямы, покрытые соломой, и железные палки все чаще плевались огнем…
 
 
 
 
II
… Когда был обнаружен труп девушки, все подумали, что это волки. И от этой мысли стало легче, потому что волки – это понятно и привычно. И даже как будто забыли о случившемся. И хотя некоторые за несколько дней до того, как погибла девушка, видели ночью, когда собаки захлебывались от лая и рвались с цепей, два не по-волчьи светящихся глаза и даже стреляли по ним, никто не обратил внимания на совсем не волчьи следы  когтей на теле погибшей. Не обратили внимания и на старого охотника, который, осмотрев тело, не сказал ничего о волках. Он вообще ничего не сказал.  Ничего не сказали и те, кто заметил зверя. Дело кончилось тем, что на лесных тропинках, прилегающих к селению, понаставили капканов и даже вырыли кое-где волчьи ямы. Из дома перестали выходить затемно и все чаще стреляли в померещившихся волков. Но вскоре, несмотря на все предосторожности, нашли растерзанное тело еще одной девушки. И тогда заметили совсем не волчьи следы когтей и вспомнили, что ночью не было никаких криков, а человек, на которого нападают волки, должен кричать. А старый охотник и на этот раз ничего не сказал о волках. Потом вспомнились еще какие-то давно забытые поверья, которых никогда не было, и то, что дьявол может воплощаться не только в людей, но и – так ему и положено – в невиданные существа, и еще что-то о семи ангелах. А старый охотник не верил ни в дьявола, ни в ангелов, и почти все поверья не воспринимал всерьез, потому что знал, что они выдуманы на случай. Он много чего повидал на своем веку и теперь верил лишь в зверя и в медвежью лапу, висевшую у него дома на стене – старинный талисман, весь смысл которого он не понимал до последнего времени.   
Лишь он один выходил из дома после наступления темноты, потому что не боялся зверя. Он давно изжил в себе всяческий страх и иногда ему даже становилось не по себе от этого. Старый охотник видел зверя в ту ночь, когда погибла первая девушка. Видел, как зверь приблизился к ней, и как потом скрылся  во мраке. Он мог спасти девушку, но… неужели он еще чего-то боялся? Не невиданных же зверей?...
 
 
III
А потом, когда погибла еще одна девушка, было решено устроить засаду. Это решение далось нелегко. Люди не соглашались. Отчасти потому, что верили – адский дух нельзя убить из ружья, но в большей степени потому, что предложение исходило от старого охотника. И хотя люди доверяли ему, всех смущало то, что старый охотник – все верили в это – давно изжил в себе всяческий страх.
Когда стемнело, направились к окраине леса. Впереди всех шел старый охотник, и в сумке у него лежала медвежья лапа – старинный талисман, весь смысл которого он не понимал до последнего времени.
Расположились по периметру и стали ждать. Ждали долго. И когда появились волки, старый охотник выстрелил в воздух. И люди воодушевились, забыв тут же об адском духе которого нельзя убить из ружья, обрадовавшись, потому что волки – это понятно и привычно. Спустили собак, стали травить волков, бросившись вдогонку.
А старый охотник остался ждать зверя. Он много чего повидал на своем веку и знал, что людей нужно оберегать от всего непонятного и непривычного.
 Он вскинул было ружье, когда появился зверь, но не выстрелил: знал, что если он сейчас убьет зверя, охота не будет успешной.
А зверь машинально обходил капканы, зная уже, что никогда более не учует того запаха без оттенков, который поманил его из леса к ненавистной обманщице-луне, нелепо повисшей над людским селением. Зверь видел старого охотника. Видел еще той ночью, когда наконец-то нашел источник того запаха, ради которого спускался к людям. Тогда он даже зарычал в его сторону, а потом вдруг по-своему, по-звериному, как бы сквозь пелену, ощутил что-то непонятное. Не знал, что именно, потому что ни для чего не было никаких названий. Но если б названия были, он бы понял, что это глупо, когда звери принюхиваются к людям и не нападают на них – также глупо, как рычать от тоски на луну, но, что глупее всего, – старый охотник видел это,  и у него были названия, глупые названия для того, что зверь чувствовал по-своему, по-звериному, как бы сквозь пелену.
И действительно, когда-то давно, в молодости, старый охотник слышал рассказы о странном звере, которому тоскливо в лесу, особенно по полнолуниям, когда волки протяжно воют на луну, а зверь не умеет выть, а только рычит, а рычать от тоски глупо, тем более на луну. Передающаяся среди охотников из поколения в поколение легенда о звере говорила также, что зверь неуязвим, и что охота на него не увенчается успехом без помощи медвежьей лапы – охотничьего талисмана, весь смысл которого он понял лишь сейчас, по прошествии долгих лет.
 Мысль о звере не давала охотнику покоя.  Он старел, но она не старела вместе с ним, становясь все более цельной и ясной – эта мысль о странном звере, который ненавидит луну и не умеет выть. Много лет подряд он искал зверя, проводя целые дни в лесу. И однажды встретил его. Зверь стоял на небольшом возвышении, там где кончался лес и пни от срубленных деревьев свидетельствовали о близости людского селения, и жадно внюхивался в ветер. Тогда охотник также вскинул ружье и прицелился, надеясь успеть выстрелить до того, как зверь заметит его. Но охотник не выстрелил. Странная мысль пронзила его сознание – зверь заметил его, зверь знает, что он стоит совсем недалеко и тщательно прицеливается... А зверь все стоял и внюхивался в ветер. И во всем этом было что-то пугающее своей внезапной бессмысленностью, от чего хотелось спрятаться. Уходя, охотник понял, что рано или поздно что-то должно заставить зверя завыть на луну и улавливать в доносимых ветром запахах один лишь только запах крови. С тех пор он больше не искал зверя, но каждый вечер прислушивался к волчьему вою, стараясь различить в нем вой зверя. Но всегда был слышен один лишь только вой волков. А мысль о звере не давала ему покоя, становясь все более цельной и ясной - эта мысль о странном звере, который ненавидит луну и не умеет выть…
Зверь стоял в нескольких метрах от охотника. И охотник видел близко как никогда два не по-волчьи светящихся глаза, и в глазах этих он видел усмешку. И вновь, как тогда, странная мысль пронзила его сознание, и мысль это пугала своей внезапной бессмысленностью. Охотник знал, что это его последний шанс, и что если сейчас ничего не произойдет, то людей уже не удастся уберечь от всего непонятного и непривычного. А зверь стоял и не шевелился, и как прежде чувствовал – по-своему, по-звериному, как бы сквоз пелену – что-то смутное  и непонятное, но ни для чего не было никаких названий, и зверь ненавидел охотника, потому что у него были глупые названия для всего того, что он чувствовал.
В этот самый миг один из тех людей, которые бросились вдогонку волкам, вернулся обратно – как видно, обеспокоенный отсутствием старого охотника. Он оцепенел при виде зверя, устремил беспомощный взгляд на старого охотника, и тот подал ему знак рукой – встать рядом с ним. А потом зверь видел, как старый охотник ударил человека плюющейся огнем железной палкой по голове, и как заносил медвежью лапу над распластавшимся телом. И зверь возненавидел старого охотника еще больше, потому что знал, что следы от его когтей намного страшнее следов от когтей медвежьей лапы, и зарычал наводящим ужас утробным рыком. Одним рывком он приблизился к  старому охотнику и повалил его на землю. Падая, охотник успел с облегчением подумать, что теперь наконец не нужно будет больше прислушиваться  к волчьему вою по вечерам… В следующий миг показались люди, и запах крови смешался с запахом собак, и железные палки плевались огнем, и одна даже обожгла зверю лапу.
 
 
IV
Зверь знал, что больше не спустится к людям. Припадая на переднюю лапу и машинально обходя капканы, он возвращался в лес, оставляя позади лай и визг потерявших след собак и невыносимую смесь из их запаха и запаха крови.  А потом в лесу было все так же тоскливо, особенно по полнолуниям, когда волки начинало протяжно выть, а зверь чувствовал себя травоядным, потому что не умел выть а лишь рычал. А рычать от тоски не принято. Тем более на луну. В эти минуты зверь по старой привычке поднимался на небольшое возвышение, там где кончался лес и пни от срубленных деревьев свидетельствовали о близости людского селения, и жадно внюхивался в ветер. Зверь не знал, что там, где живут люди, кто-то вновь каждый вечер прислушивется к волчьему вою, стараясь различить в нем его, зверя, вой.