Первое увольнение

     Я уже собирался уходить домой, закончив рабочий день, заполнив необходимые бумаги и наведя порядок на своём рабочем столе, как услышал из-за тонкой стенки, отделявшей комнату преподавателей кафедры физического воспитания и спорта института Холодильной промышленности, где я работал преподавателем, от кабинета Заведующего кафедрой НикФеда, его густой голос. Вообще-то его звали Николай Фёдорович, но за глаза он был не только для нас, но и для студентов – НикФед. Иногда мы называли его Шеф и Босс, за глаза тоже, но он знал об этом и был, как нам казалось, доволен. Кабинет себе он сразу велел отгородить от общей комнаты, оттяпав приблизительно четверть помещения, пристроив две стены, в одной сделав дверь, которую тщательно запирал, отлучаясь по неотложным делам. Стенки из фанеры отлично пропускали звук и все его переговоры и разговоры были слышны присутствующим на кафедре, чего он не стеснялся, уснащая беседы с приятелями солёными шуточками и выражениями, от которых деланно смущались две женщины – лаборантка кафедры и преподаватель спортивных игр.
    
     Принимая меня на работу, он пригласил зайти к себе в пристроечку-кабинет, позволил сесть и учинил лёгкий допрос на тему зачем я пришел к нему на кафедру. Я слегка заскучал от его нудновато-поучительного тона, с которым он комментировал каждый мой анкетный ответ, но мне нужна была работа,  в сложное время, когда в Ленинграде не очень, мягко говоря,  поощрялся приём на должности людей с моей анкетой, но меня привёл в институт мой однокашник Юра, уходящий на работу в Альма Матер,  давший мне отличные рекомендации, как в профессиональном, так и в личностном плане. Не смог я ответить только на один вопрос: “Вы хотите быть преподавателем, или Преподавателем!” выделив интонацией большую букву во-втором случае. Поскольку я не высказал вслух желание стать “Героем социалистического труда”,- а так хотелось,- то он стал развивать мысль о значении обучения, образования и воспитания в таком учреждении, каким являлся Технологический институт холодильной промышленности, кафедрой в котором он имел честь руководить, и на счастье работать на которой я претендую. Всё, что он вещал я слушал на первом курсе института, в своё время сдал экзамены по педагогике и психологии на отлично несколько лет назад,  а вот с какой целью он решил меня вразумлять повторно? Ведь мой диплом лежал у него на столе вкупе со всеми требующимися документами. И он дотошно проглядел каждую бумажку.
    
     Только я собрался встать, собрать свои бумаги с его стола и удалиться, пожелав ему на прощанье быть таким Руководителем, каких Преподавателей  он намеревается собрать под своё начало, как зазвонил телефон. Он величаво снял трубку, размяк лицом, назвал звонившего Вася, сообщил ему, что у него находится соискатель места преподавателя  и, закрыв трубку рукой, послал меня к лаборантке кафедры для оформления заявления о приёме на работу.
    
     Потом, через несколько месяцев,  старший преподаватель кафедры, слышавший наш  разговор из-за стены, проникнувшийся ко мне доверием и симпатией, доверительно поведал, что НикФед тогда ”выдавал”  введение в свою диссертацию на звание кандидата педагогических наук. Кирилл Петрович был на своего зава в обиде, что сквозило в его рассказе, на то, что тот, в период подготовки и защиты своего научного труда, всю свою работу по кафедре свалил на него. Продолжалось это около года. Потом яркий вклад в отечественную науку был утвержден на Учёном совете, облечён дипломом кандидата, что давало звание доцента, прибавку к заработной плате и возросшее самомнение.
    
     Кирилл Петрович, приглашенный на защиту в качестве ближайшего соратника и товарища, в красках описал событие от “A”до “Я”.
    
     “Диссертация носила актуальное значение и животрепещущее название. Что-то о роли специальной гимнастики для бойцов Конной армии Михаила Фрунзе. Вся суть её, как, может быть, упрощенно трактовали завистники и злопыхатели, каковых всегда в излишке бывает возле более удачливого и “пронырливого”,- отзывались злые языки и так,- сводилась к тому, как надо беречь и лелеять собственную задницу /пардон, фи/ ухаживать за ней, чтобы предохранять от потёртостей и сбитостей. Всё же рабочий инструмент, такой же, как боевой конь, верная шашка и ... она – любезная. Члены Учёного Совета, получившие высокое право от Высшей Аттестационной Комиссии /ВАК/ карать или миловать ищущих своё место в славной когорте учёных, до последних слов пожимающие плечами, не совсем понимая о чём речь и какое значение для педагогики имеет труд, претендующий на учёное звание, вдруг повскакивали со своих мест, стараясь опередить друг друга в провозглашении здравицы.

     НикФед приберёг основной козырь на конец спектакля. Он громко возопил: “Да здравствует наш дорогой Иосиф Виссарионович Сталин! Вдохновитель и организатор наших побед! Лучший друг учёных, студентов и физкультурников! Ура! Ура!! Ура!!!” Мы все стояли, орали и аплодировали. Если кому раньше и приходила злая  мысль о “чёрном шаре” при голосовании, то она была отринута, работу оценили как заслуживающую право на высокую оценку дисертационной, соискатель был поздравлен и пригласил Учёный Совет в полном составе на банкет в ближайший ресторан на Невском проспекте. Меня не позвали, ранг, наверное не соответствовал – так заключил своё повествование Кирилл Петрович. НикФед сказал, что для “своей” кафедры он устроит праздник особо.
    
     Ну, это было давно, а сейчас НикФед пригласил меня к себе в кабинет и сказал, что завтра нас, меня и его, ждут в Партбюро института с отчётом о состоянии спортивной работы со студентами ВУЗа, проживающими в общежитии.
    
     Некоторое время назад мне по линии кафедры было дано поручение “на общественных началах” - очень модное тогда движение, т.е. бесплатно – наладить спортивную работу в общежитии. Я добросовестно съездил, убедился в том, что условий для благого начинания никаких, попытался провести турнир для юношей по подъему гирь в крохотной комнатушке, приспособленной под “Красный уголок” - таковые должны были быть везде, где проживали советские люди, для охвата их политическими и прочими информациями. Комендант здания, заглянувший на соревнования, ужаснулся угрозе для пола и выставил нас вон.  Гири иногда роняли. Попробовал я внедрить в общежитие настольный теннис. Привёз туда  из института стол, комплект сеток и ракеток, теннисные шарики, назначил ответственного за сохранность инвентаря и проведение игр. Место для установки стола нашли на мужском этаже, где в середине коридора было небольшое расширение, типа эркера. Там уже стояла тумба, покрытая красным плюшем, на которой возвышалась большая бронзовая голова Владимира Ильича. Впритык к тумбе можно было поставить стол и в коридоре оставалось еще некоторое место для прохода.
     Через несколько дней я вознамерился провести турнир на первенство этажа, о чём предупредил в институте ответственного. Приехав к вечеру в общежитие, поднимаясь на игральный этаж услышал взрывы хохота. Подошел к столу, окруженному студентами и увидел, что они играют несколько своеобразно, “разминаясь” к предстоящему первенству. Игроки старались шарик отбить на половину соперника не прямо, а делая отскок ото лба Владимира Ильича. Потом мне пояснили, что первый раз у кого-то это получилось случайно. Повеселились и решили утвердить приём, давая за его удачное исполнение не одно, а три очка. И некоторые игроки так поднаторели в этом, что выполняли удары виртуозно. Я не успел отреагировать на кощунство ребят, как на взрывы хохота, слышные на всех этажах, и зная о предстоящем турнире, к нам пожаловал комендант – бывший военный. Узрев бесчинство, творящееся во вверенном его отставному попечению учреждению, он пришел в ярость. Через минуту у стола мы с ним остались вдвоём. Комендант в общежитии Бог и царь. Ребята не захотели портить с ним отношения и сочли за благо испариться. Он мне высказал всё, что думает о этих пьяницах, бездельниках, бл- дунах, за которых он кровь проливал, пообещал пожаловаться в деканат, партбюро и ещё куда-то.

     Я его убедил, что делать это не стоит, согласившись стол немедленно убрать. На чём и порешили. Я доложил НикФеду, что ничего в общежитие делать нельзя в силу отсутствия каких-либо условий. Погоревали, поплакали и забыли. И вот сейчас, пожалте, на ковёр. Иного я и не предполагал. Правда высказал Шефу предположение о неподсудности своей, не член партии я, мол. Но начальник смерил меня взглядом, как смотрят обычно на неразумного ребёнка.
    
     -Вы, Исаак Михайлович, недопонимаете чего-то. Партийное бюро – это высший орган в любом учреждении Советского союза. Партия руководящий и направляющий орган и её всё касается,- завёл он привычно агитационно-пропагандистскую тягомотину величественно и торжественно. Пришлось быстро согласиться, лишь бы отстал и отпустил, что он и сделал с напутствием подготовиться к вопросам, которые мне будут завтра заданы на Высшем Форуме. Я за собой не чувствовал никакой вины и собирался членам  Партбюро  рассказать, что пытался предпринять, что получилось, вернее не получилось.
    
     Назавтра, отработав учебный день, мы с НикФедом отправились в кабинет ректора института. Там проходили заседания Партбюро. НикФед, как член бюро отправился внутрь, мне предложили подождать в приёмной, пока слушаются более важные вопросы. Наконец, из кабинета выглянула секретарь ректора, – она вела протокол Партбюро, – и пригласила меня зайти. НикФед представил меня членам, из которых я знал ректора,- он был рядовым членом бюро,- самый главный – секретарь, невзрачный человечек, преподаватель технических дисциплин. Я его видел в институте мельком, даже не здоровались, совсем  не мог себе представить, что это вождь коммунистов ВУЗа. Кроме того, важно сидели у стены два полковника с военной кафедры при полном параде, и ещё четыре-пять преподавателей с технических кафедр.
     Я знал порядок проведения подобных “мероприятий”, чай, не вчера родился. Кому-то из членов Высокого Ареопага поручалось подготовить и “проработать” вопрос, чтобы заранее доложить его на заседании, выработать определённое мнение и его сообщить “группе товарищей”. Я понял по вниманию, с которым эта “группа товарищей” по ВУЗу, чуть не сказал – по Тамбовскому лесу,  встретила моё появление, по их сУрьёзным и  заинтересованным лицам, что они всё-всё обо мне знают и даже знают какое решение следует вынести. Решив про себя дорого отдать жизнь в случае чего, я сел на милостивое разрешение секретаря бюро. Нет! Не на разрешение сел, а на стул, по его разрешению, и стал ждать продолжения действа, для которого было выделено драгоценное время моих старших руководителей и наставников. Как там в Конституции – “Партия руководящая и направляющая сила!”  Ну, направляйте,- подставился я.
    
     - Следующий вопрос, вынесенный на бюро,- проскрипел секретарь, – это отчёт товарища Рукшина И.М /назвал полностью/, преподавателя кафедры физического воспитания, о состоянии спортивно-массовой работы в студенческом общежитие № 1 . Вопрос готовил товарищ.../ фамилии я не запомнил, вернее, не обратил внимания.../, этот бюрочлен был из тех мужчин, которые оправдывали своё худосочие тем, что и в школе, и в институте, чем очень гордились, были освобождены от “физры”, считая этот прискорбный факт своей биографии достижением. Членбюро /вместе/ обратился ко мне с вопросом...
      
     - Расскажите, пожалуйста, нам /по его сверх-серьёзному выражению лица и железной интонации я ждал продолжения, типа – почему Вы помогали Раскольникову процентщицу убивать, или, на худой конец, почему Вы ежегодно устраиваете наводнения в Ленинграде, гидра, контра, редиска и, вообще, нехороший человек!? /Такие вот забавные мысли мне в голову приходили/. Я никак не мог подумать, что им настолько нечего делать, что на бюро вынесли вопрос, ознакомление с которым приводило в тупик. Ну, это для здравомыслящих, к которым я их не причислял и дальнейшее развитие событий подтвердило мою правоту.  НикФед   не мог допустить, что “его”  преподаватель сам будет что-то говорить и встрял:
    
     - Преподавателю кафедры /имя рек/ было вменено в обязанность, по поручению кафедры, на общественных началах...
    
     - Николай Федорович,- перебил его секретарь, а Ваш преподаватель умеет говорить сам? И отвечать за порученные ему дела? Может быть, Вы за него и в общежитие должны были ездить? Давайте, всё-таки, послушаем его. Мы тут не в игрушки играем, всё-таки!
   
     - А во что?– невольно подумал я, отметив, что второе “всё-таки” здесь было лишним. Во время их краткой перепалки я крутил головой, разглядывая их поочерёдно, опять-таки, вольнодумно и легкомысленно представляя, что они могут сцепиться в драке из-за меня, и кого следовало бы поддержать. Но бюрочлен оказался главнее,- он готовил вопрос, поэтому я подался вперёд, готовый выслушать его и, как на духу, отвечать “только правду” и ничего кроме.
    
     - Расскажите, пожалуйста, нам, - начал он снова запевку,- какое поручение по кафедре Вы получили и, подробнее, пожалуйста,какую работу организовали в общежитии № 1. И  как часто, сколько раз в неделю туда ездите? Представьте нам, пожалуйста, план работы  и расписание занятости студентов, численность групп по наполняемости и полу.
    
     - Нихера,- очень нецензурно подумал я, - этот дурачок, хоть и бюрочлен, видно, взял где-то  план секционной работы целой кафедры и решил, что я должен был выполнять его один, да, к тому же, “на общественных началах”, т.е. бесплатно. Тогда, кстати, в стране появилась мода “на общественных началах”. Доходило до дури. В киножурнале  “Новости Дня” диктор, читая сладким голосом текст, написанный и подсунутый ему идиотом, показывал и рассказывал, как Олимпийская чемпионка по лёгкой атлетике Галина Зыбина проводит на общественных началах, как и её товарищи по сборной СССР, занятия в школьных  секциях по легкой атлетике, чтобы дети вступили на тропу, ведущую в Олимпию. Об этом, конечно, я их просвещать не стал, а рассказал то же, что и НикФеду, когда мы с ним, убедившись в тщете задуманного, похерили дурную идею. Ан нет! Вынырнула она.
    
     Потом-то я додумал, в чём сыр-бор, с Божьей помощью и рассказами моих студентов, с которыми я работал вечерами, в нормальных условиях, в зале института, обучая трижды в неделю премудростям прыжков, подготавливая их к разным спортивным соревнованиям на первенство Ленинграда среди ВУЗов. Оказывается упала посещаемость занятий в Институте в первые часы, именно среди студентов, проживающих в общежитии. Юноши и девушки, лишенные родительской опеки, понявшие, что вопреки одной даме, заявившей на телемосте СССР – США, что в СССР секса нет, всё-таки, он имеется, стали им заниматься по мере возможности, предпочитая утром не покидать постель, чтобы ехать через полгорода раным-рано для получения знаний. А спали вместе они исключительно для тепла,- так заключил рассказ мой студент – староста секции.
    
     И Партбюро, погрузившись в морально-идеологические размышления, стало искать, нет, не причину создавшейся ситуации, не решения проблемы, а козла отпущения! Кто виноват? И что делать с виноватым? Ход мыслей был прямым, даже прямолинейным, как политика нашей организующей и направляющей силы. Студенты расходуют физические силы не в том направлении, что мешает им овладевать знаниями. Они эти силы должны были расходовать в спортивных занятиях. Тогда бы на греховные мысли и дела, идущие вразрез с Моральным кодексом строителя коммунизма не отвлекались. Тааак! А как к этому относится спортивная кафедра? Относится! Даже вот поручение отписала! А кому? А мине! Ура! Нашли! А подать сюда Ляпкина-Тяпкина! И вот он, я! Главный виновник распутства, прогульщицва, разброда и шатаний в здоровой студенческой среде. Организатор и попуститель  злостного  срыва поступательного движения к коммунизму, путём снижения уровня подготовки инженерных кадров для нужд холодильной промышленности.
    
     Всё это я прочитал в глазах членов бюро, выслушавших мою, не покаянную, на что они расчитывали, а спокойную, объективную и объясняющую речь.
    - Делать там ничего нельзя из-за отсутствия мало-мальских условий. О чём и докладываю.
   
     Первым в бой, как и положено, рванулся представитель военной кафедры, товарищ /волк ему товарищ/ полковник, с маленькими танками на петлицах мундира.
    - Что Вы тут нам рассказываете? – Думаю, на поле боя он обходился без рации. Я уважаю фронтовиков, но меру знать положено всем, даже если он на войне был ранен и контужен, о чём говорил мелкий тик его левого глаза. – Кто хочет, тот делает! – распалялся он зычнее, - а кто не хочет, тот ищет причины, чем бы оправдать своё безделье.
   
     - Я не бездельник! И нечего на меня кричать! Я объяснил условия! Вы не слушали и понять не хотите,- повысил голос и я, чтобы он мог меня услышать.
    - Как Вы со мной разговариваете? – затикали оба глаза, - мальчишка! Да я за Вас...
    - А Вы как со мной разговариваете,- попёр я на него. Чего ради терпеть от фанфарона?   
     – Про “я за Вас” – не надо! / Слышал я такое от липовых вояк, сообщавших направо и налево по любому случаю, что они “за нас кровь проливали”/ - За меня,- продолжил я – проливал кровь мой отец и пять моих дядьёв. И я Вам не мальчишка, а преподаватель Института. И еще раз прошу не кричать. Я Вам не студент и не солдат. – Этим я окончательно его сразил.
    
     Ректор института, до того хранивший молчание, опустив голову,- я даже подумал, что он понимал, о чём я говорил и сознавал мою правоту,- предостерегающе поднял руку...
    - Товарищи! Не обязательно, чтобы нас слышали на улице. Соблюдайте приличия, пожалуйста, - он кивнул секретарю бюро, как бы побуждая его продолжать. Полковников в институте не любили. За кастовость, с которой они пытались себя вести, за безразмерное хвастовство военных воспоминаний, и, не в последнюю очередь, за то, что они получали вдвое больше денег, чем старшие преподаватели. Неважно, что половину из них составляла военная пенсия, выплачиваемая через Военкомат, пристраивавший отставных военных на соответствующие кафедры ВУЗов, где они не обременяли себя работой. Ну, и поведение, конечно, образец которого был продемонстрирован сейчас.
   
     - Товарищи! У кого какие будут мнения? Высказывайтесь, прошу,- снова взял бразды правления в свои руки секретарь. Мой оппонент отвернулся к окну, шумно дышал, раздувая ноздри, всем видом показывая, что он свое дело сделал. Запустил машину и теперь осталось довести её до конца по правильной колее, проложенной им. Слово попросил его коллега по кафедре, полковник артиллерийских войск, судя по петлицам.
     - Наш молодой коллега, проявивший неуместную горячность, рисует ситуацию в очень чёрных красках. Я не думаю, что проявив определённую выдумку, умение и старание, в чём не будем сомневаться, нельзя не придумать что-нибудь, чтобы занять нашу молодёжь, оторванную от дома, чтобы они не чувствовали себя заброшенными, одинокими, лишенными нашего внимания.
     – Во, демагог,- восхитился я про себя,- не иначе был в армии политработником. – Что придумать,- невинно поинтересовался я, перебив его, - может Вы подскажете, имея, как я понимаю, недюжинный опыт.
      Ему понравилась грубая лесть. – Ну, например, для девушек можно организовать секцию гимнастики, художественной, вроде, где они с лентами танцуют, с мячами.
   
     - Ага,- в тон ему продолжил я,- но для этого нужно иметь,- я стал загибать пальцы,- зал, размером не менее 10 на 10, ковёр, зеркальную стенку, музыкальный инструмент, пианиста, ленты, обручи, булавы, мячи... Я думал Вы предложите,- я привстал, утрированно поглядел на его петлицы,- стрельбу из гаубиц,- потом перевёл взгляд на петлицы его коллеги,- или гонки на танках и самоходках. Это было бы так же реально, как и то, что Вы предлагаете.
      Я поймал улыбку ректора. Я ему определённо нравился. А что? Молодой, симпатичный, знающий преподаватель, не дающий себя в обиду. Дело своё любит, видно, болеет за него. Так я думал о себе. Интересно, он догадывался о моей самооценке. И за кого он будет в случае вынесения мне какого-либо взыскания? Мужик-то, вроде, разумный.
      Артиллерист гневно прервал меня. – Ну, вот, Вы опять ищете оправдания себе, не делая попыток понять нас и наладить работу. Да ещё позволяете оскорблять людей заслуженных старше себя. Ерничаете, понимаете ли? – Второй задохнулся от возмущения и только кивал, выдумывая каким карам он подверг бы меня, дай только волю.
   
     -Товарищи коммунисты, - вступил секретарь,- я, думаю, всё ясно. Давайте отпустим преподавателя и примем решение, о котором Николай Федорович, заведующий кафедрой доведёт до его сведения. Кто за? Единогласно! Спасибо, можете идти.
     НикФед проводил меня до двери, положил руку на плечо и доверительно сказал:
    - Идите домой, отдыхайте. У нас еще много вопросов, ждать не надо. Завтра обговорим.
    
     Я отправился домой с чувством какой-то гадливости. Взрослые люди. Как мне потом сказали, там было несколько кандидатов технических наук. Слушали какую-то чушь и никто! никто не сказал – а парень-то прав. Что Вы на него напустились? Они были придавлены, так называемой партийной дисциплиной. Единым строем, как партия велела.
    
     Назавтра, когда я пришёл на кафедру, лаборантка показала мне глазами на кабинет Шефа
    - Ждёт Вас. Сердитый, что-то, с утра.
     Я стукнул в двери. – Звали?
    - Заходи, Исаак Михалыч. – НикФед переходил на “Ты” в знак особого расположения,- садись. Вчера, конечно, ты малость перебрал. Разворошил осиное гнездо. Что ты не мог их выслушать и покивать головой, а сделали бы по своему.
    - Не мог, Николай Федорович. Я им что, пацан, призывник? Что они меня взялись обвинять и учить тому, в чём не смыслят сами ни шиша! А остальные что молчали? Подставили меня?
   
     - Ты сам себе навредил. Я за Вас /вдруг перешёл на “Вы”, устанавливая дистанцию/ бился до последнего, но против Партбюро пойти не смог. Я выразил особое мнение.
    - А какое было решение? Уволить меня Партбюро не может по закону. Не за что. Выговор дать тоже – я не член партии. Что? Пальцем погрозить, просить по линии кафедры наказать меня? – Я, вспомнив вчерашнюю мерзость, начал заводиться, понимая, что не хочу я с этими людьми быть в одном заведении, встречаться в одних коридорах, в столовой институтской, на соревнованиях, куда военная кафедра являлясь, чтобы примазаться к нашим успехам. Мне стала глубоко противна трусость других членов бюро, которые безучастно позволяли так обращаться со своим коллегой – преподавателем общего Института. Лишь бы их не тронули. А, может быть, студенты к ним не хотели идти, предпочитая общение с милой девушкой скучной лекции унылого начётчика?
    
     - Исаак Михайлович! Партийное бюро вынесло постановление: “Не рекомендовать на прохождение аттестации на вакантную должность преподавателя кафедры физического воспитания”.
   
     / Поясню, что это такое. Должность преподавателя ВУЗа выборная. Будто  бы.Человек, претендующий на неё и прошедший аттестацию, занимает её 4 или 5 лет/забыл/ Когда истекает положенный срок, то преподавательское место выставляется на аттестацию. Если преподаватель устраивает кафедру, то переаттестация является формальностью, если же нет, то это повод избавиться от неугодного человека/.
   
     Мой однокашник Юра привёл меня на свое место в середине учебного года, уверив НикФеда, что я сразу вольюсь в процесс, как и получилось. Я отработал 3 года и 6 месяцев, когда подошел срок переаттестации моей преподавательской вакансии. За что и ухватились бюрочлены. Я не поверил НикФеду, что он бился за меня против партколлег. И был посрамлён. Когда зашел в приемную директора к секретарше ставить какую-то печать на какую-то бумажку, она, оглянувшись по сторонам протянула мне машинописную копию странички.
    - Спрячьте! Я Вам ничего не давала и не говорила. Это копия протокола, который я вела на том  Партбюро, на котором Вас разбирали. Это выступление Вашего шефа. Счастливо Вам устроиться. Думаю, будет не хуже, где бы ни работали.
     Зазвонил телефон. Я поблагодарил и удалился. В коридоре развернул листок и прочитал:
    
     ИВАНОВ НИКОЛАЙ ФЕДОРОВИЧ: Я категорически против Вашего решения, товарищи. От имени кафедры и своего заявляю, что РУКШИН Исаак Михайлович хороший преподаватель, отличный тренер по легкой атлетике, пользуется любовью и уважением коллег, а главное, студентов, занимающихся с удовольствием, как на общих уроках, так и в спортивной секции. Занятия проводит интересно, с энтузиазмом и выдумкой, о которой здесь говорили. Хочу отметить, что всё, на что ссылался РУКШИН, действительно делало невозможным работу в общежитии. Кстати, хочу отметить, что поручение РУКШИНУ было на ОБЩЕСТВЕННЫХ началах, т. е. Бесплатно!  У меня всё. Увольнение РУКШИНА  считаю ошибкой.
    
     СЕКРЕТАРЬ ПАРТБЮРО: Ставлю на голосование. Кто за Первое предложение:  “Не рекомендовать РУКШИНА И.М. к аттестации на вакантную должность преподавателя кафедры физвоспитания. Большинство. Спасибо. Переходим к следующему вопросу.
   
     Я почувствовал, что багровею. От стыда, что не поверил НикФеду, рискнувшему пойти против единогласности, сказавшему казённые дежурно-анкетные слова для характеристик, что было приятно, но более от того, что они – суки беспредельные – могут вот так творить беспредел именем партии, не считаясь с интересами дела, ставя выше них свои личные, дурные амбиции. Через некоторое время военные кафедры в ВУЗах отменили и эти полковнички разбрелись по городу сторожами частных гаражей, где нашли свое место. А меня Генка, мой давнишний друг, пусть ему будет тепло и светло на небесах, взял за руку и отвел к своим приятелям. Они устроили меня на работу в техникум. В Институте, откуда меня выгнали, я получал 120 рублей. Здесь я стал получать 170. Правда, через 4 года меня выгнали и отсюда. Это уже другая история. Расскажу и о ней. А тогда написал:
      
       И трижды меня выгоняли с работ,
       Уж я ли на них не старался...
       Причин было много. И профиль не тот!
       Не пил! Не давал!* Не склонялся!

ПРИМЕЧАНИЕ: профиль – понятно,
            не пил – понятно,
            не давал взяток – хотя вымогали,
            не склонял головы перед идиотами,
            даже если они были начальниками.