параллели случай из жизни

Параллели. (случай из жизни)

 Он проснулся. Он наконец-то проснулся. Как никогда раньше. Наконец-то угрызения совести за самого себя заиграли в нём с такой силой, что он, наконец, проснулся.
 Сегодня во сне. (Во сне?) Он снова был ребёнком. Тем двенадцатилетним пацаном с ясными мыслями и ясным взглядом, с лёгкими шагами-крыльями. Безо всяких жизненных принципов, абсолютно свободным. Но не это главное. Он хотел вспомнить, что было главное, чего он был лишён все эти взрослые годы. Вспомнил и заплакал во сне. Он видел себя во сне и плакал над собою. Свобода души, единение души и тела, любовь жизни и окружающей природы, любовь всех людей на земле. И сердце, юношеское сердце, тоскующее и пылающее чистыми чувствами.
 Он вспомнил себя в деревне. Точнее, не вспомнил и не видел себя во сне, как это обычно бывает. Сегодня ночью с ним произошло что-то необычное. Он переместился во времени на сорок лет назад. Он был самим собой – в этом нет ничего особенного.
 Но самим собой! Не утратившим собственной личности и бесконечной ясности восприятия эго и окружающего мира в максимальной гармонии.
 Что было первым необычным впечатлением – это запах – резкий запах, обжигающий дыхание, такой приятный и одурманивающий… За несколько десятилетий работы в городе он позабыл что такое настоящий запах. Он лишился этого блаженства, как и личности.
 Открыл глаза и почувствовал маленькое сердечко, бьющееся в детской груди. Его груди! Нежная кожа, тонкие ручки и ножки, плоский мягкий животик. Поднялся и побежал к зеркалу. На него смотрел мальчик с большими чёрными глазами. Лицо загорелое, смуглое. Юношеские упругие щёчки. Он улыбался самому себе. Такое знакомое лицо, знакомая улыбка, такая близкая беззаботная улыбка…
 В груди защемило от счастья и боли. Как же, всё-таки, прекрасна жизнь! Во всех её проявлениях! Он плакал от счастья, он плакал от воспоминаний и счастья, он плакал от воспоминаний и близости к этому мальчику и где-то в подсознании молился «… ну ещё мгновение, ещё минуту побыть в данном обличии». Боялся прикоснуться к самому себе, чтобы всё не исчезло, если это сон. Но на него всё также смотрело улыбающееся, такое любимое ему лицо.

– Я. Это я, – он услышал свой голос, звонкий, радостный, совсем ещё детский, когда трудно различить говорит ли мальчик или девочка.
– Я. Это я, – снова произнёс он как заклинание, наслаждаясь собственным голосом. Прошёл по полу босыми ногами – шаги лёгкие, пружинящие, во всём теле лёгкость и одухотворение.

 Опомнился. Где он? Запах деревенского дома, в каждом углу которого свои особенности аромата. (Но ведь во сне человек не ощущает запаха видимых им предметов?) В зале пахнет печью, золой в печи, старой деревянной мебелью, подушками из гусиного пуха, слегка пропитанным человеческим потом и слезами; натуральными шерстяными одеялами из бараньей шерсти. Ещё и ещё. Он различал тысячи ароматов и думал о них, наслаждаясь собственной жизнью.

Откинул ширму из кружевной ткани, распахнул дверь. Из открывшейся щели вбежал котёнок серого цвета, пушистый и урчащий, когда он взял его на руки.
– Ведь это не сон, правда? – спросил Марат, глядя в зелёные глаза мохнатого комочка.
 «Мур», – ответил котёночек, прижавшись всем телом к его рукам и мягкими движениями гладя головой его грудь. От котёнка пахло парным молоком, травкой, куриными косточками и древесным углем. Такой смешной и нежный, совсем ещё глупый.
– Маленький. Ты, наверное, кушать хочешь?
 «Мяу», – произнёс зверёныш тоненьким голосом, жалобно и певуче.
 Марат открыл холодильник, стоящий на кухне возле кровати. На полке стояла литровая банка с молоком; в небольшой кастрюле – по запаху он сразу догадался – суп лапша из курицы. Самому есть не хотелось.
 Осмотрел комнату – в углу возле печи маленькая миска с засохшей на дне жёлтой массой. Налил туда молока. Положил рядом кусочки куриного мяса из супа. Котёнок продолжал громко мурлыкать, лакая из миски и слегка перебирая лапками по полу.
– Проголодался, маленький. Кушай, кушай, – Марат налил себе кружку молока. Как же вкусно! В свежем глотке ощущался аромат луговых трав и коровы. Он даже почувствовал её пыхтящее дыхание и даже её мысли о телятах.
 Выпитое молоко тут же разлилось по жилам дополнительным приливом свежести и вдохновения. Вдохновения!
 Марат выбежал на улицу. Ослепило яркое летнее солнце, оглушили великолепные волшебные природные звуки. Миллионы тонких ароматов сразили его дыхание. Запах навоза – это запах деревни – слегка кисловатый и успокаивающий. С полей веяло пыльцой сотен тысяч трав, влагой реки, хвоей далёкого леса…
– Марат. Ты уже встал? Иди, умывайся. Сегодня домой поедешь. Дядя Андрей едет в город, тебя с собой возьмёт.
– Тётя Вера! – радостно закричал Марат. – С добрым утром, тётя Вера. Он узнал её – пожилая женщина с заботливым лицом – сестра его бабушки. Она проработала учительницей в школе всю жизнь.
– Что с тобой, Марат? Зачем балуешься? Давай, умывайся, и будем завтракать. А потом поедешь. Нужно ещё вещи собрать, – женщина погладила мальчика по голове. Мальчик почувствовал тепло от ладони, через прикосновение почувствовал голос сердца этой женщины, наполненного заботой и, почему-то, жалостью. Возможно, жалостью от расставания, так как в душе она не хотела, чтобы мальчик уезжал.
 Туалет с жужжащими мухами, писклявыми комарами; по углам которого паутина с поджидающими своей добычи жирными пёстрыми пауками. Пауки смотрят на мальчика множеством любопытных глаз.
 Умывальник – какая же простая и, в то же время, оптимальная конструкция. Вода в умывальнике прохладная, колодезная; когда умывал лицо, почувствовал сладковатый привкус воды, свежесть раннего утра.
 Завтрак по-деревенски: чай с молоком, белый хлеб, сметана, яйца, лук. Очень уютно. Хочется жить и жить. А скоро… в сердце ещё и ещё что-то щёлкнуло… скоро он приедет домой – родной подъезд, дворовые друзья и… родители.
 Он снова заплакал от нахлынувших чувств. Точнее, плакала его душа, но мальчик продолжал беззаботно пить чай, поглядывая на сидящего рядом со стулом котёнка, благодарно взирающего на своего спасителя. Услышали рёв мотора грузового автомобиля на улице, скрипнула калитка.
– Ну всё, Марат, иди, одевай туфли. Я тебе сумку с гостинцами вынесу.
 Тётя Вера ушла в зал. Марат выбежал на улицу. Дядя Андрей сидел на скамейке возле сарая и курил.
– Как дела? – дядя Андрей подмигнул мальчику и улыбнулся. – Скоро мамку с папкой увидишь. Соскучился, наверное.
– Да, – весело произнёс Марат своим звонким голосом. – Да!
 Неужели всё началось СНАЧАЛА?! Как прекрасна жизнь! Он снова увидит родителей, их счастливые, наполненные любовью глаза.
***
 Какой странный сон. Или это не сон? Он, наконец-то, проснулся.
 Может быть, он и есть мальчик, а всё то – вся эта ненужная суета, о которой и вспомнить особо нечего – лишь дурной кошмар. А что, собственно, было в его жизни? Он посмотрел на своё тело – нет, он уже не мальчик. Заплывший жиром живот – «трудовая мозоль».
 Рядом пульт от телевизора – это он во всём виноват – это телевизор украл у него молодость. Посмотрел на свои ноги – почему-то ноги были отёкшие, с синеватым оттенком. Попытался подняться, но сил не было. Только сейчас услышал, что с дыханием что-то произошло – он лежал, но дышал как после длительного и интенсивного забега. В груди что-то хрипело, временами клокотало. Посмотрел на руки – пальцы кистей какие-то синевато-серые, большие.
 «Который час? Уже светло. Так, сегодня выходной, поэтому будильник не звонил». Нащупал под подушкой сотовый телефон. От движений рукой дыхание ещё более ухудшилось, в глазах потемнело. Тяжело. Как тяжело! Невыносимо! И безвыходно. Кто поможет? Кто поможет, кто снимет с него эту тяжесть, невыносимую тяжесть?
 «Ещё один вор времени моей жизни», – подумал, посмотрев на телефон. Набрал скорую помощь. Трубку не брали. Перезвонил ещё раз. Ещё и ещё. Безрезультатно – никто не брал трубку. Приступ гнева охладил внезапно открывшийся кашель, сменившийся рвотой. Рвало какой-то жёлтой жидкостью, потом кровью. Немного отдышавшись, набрал 112.
– Служба спасения слушает.
– Мне плохо! – говорить оказалось очень трудно, голос едва внятный, шипящий и хрипящий.
– Скажите, что случилось? Мы внимательно слушаем.
– Меня рвёт.
– Советуем обратиться в скорую помощь, телефон 03.
– Но они не бе…
 В трубке послышались гудки.
 Снова попытка дозвониться до скорой. Никто не берет трубку. Снова 112.
– Служба спасения слушает, – тот же услужливый голос.
 «Мне нельзя гневаться. Успокойся, тебе же будет хуже».
– Послушайте, пожалуйста, соедините меня со скорой. Они не берут трубку. Мне очень плохо, что-то тяжёлое, резкое, не могу встать с постели.
– Подождите, не вешайте трубку, сейчас попытаемся соединить.
 Послышалась неприятная мелодия, нескончаемая раздражающая мелодия. «Сколько можно!»
– Скорая слушает.
– Послушайте, я не могу встать, мне плохо.
– Скажите конкретно, что случилось? Вы не пьяны? Говорите внятнее.
– Нет, я не пьян. Меня рвёт кровью, подняться не могу, сил нет. Пожалуйста, пришлите сотрудников с носилками.
– Это уже мы решаем, кого отправлять, – прозвучал гневный голос. – Всё понятно. Говорите фамилию и адрес. Домофон есть? – Марат ответил.
– Скоро приедут. Ждите.
 Марат положил телефон под подушку.
 «Наконец-то проснулся!» Новый порыв скорби и страха. Как же так? Как он мог провести свою жизнь впустую? Жизнь даётся всего один раз. Рука потянулась к пульту от телевизора. «Может, взгляну – что там?» – мелькнула привычная мысль. «Пожиратель времени!» Стало мерзко – он презрительно подумал о себе – как проводил он свои вечера, свои вечерние и свободные часы, выходные? Телевизор, телевизор, телевизор. Он жил чужими жизнями. Но ведь у него жизнь своя – и она когда-то кончается – об этом надо помнить! Как осознать это?! Вероятно, он забыл. Спешил с работы, чтобы посмотреть очередную серию полюбившегося сериала. После сериала ещё фильмы, передачи – такие волнующие, человечные. Фильмы о семье, о детях, о любви – разве можно пропустить…
 А у него не было ни семьи, ни детей. Работа – что работа – обычный бухгалтер – пешка – бабская работёнка. Этого ли он хотел?

 Вероятно, привычка откладывать всё на «потом». Да, спасительное «потом». В старших классах, наблюдая за ухаживанием сверстников за девушками, он думал, что всё у него получится в институте, в будущем, «потом». И ещё надеялся на «случай» – будто девушка сама начнёт с ним знакомиться, если он ей понравится. А чтобы понравиться, нужна хорошая внешность.
 И он избегал драк, всяческих ссор, чтобы не испортить лицо, не испортить форму носа. Из-за чего получил репутацию лоха, которого любой мог оскорбить, подшутить над ним, ударить – «Только не по лицу» – молился он про себя, закрывая лицо руками.
 В институте всё переменилось к лучшему. Не было уже тех унижений, что в школе. Он блистал умом, идеально сдавал экзамены. Всегда выглядел на «отлично». Но с личными отношениями всё так и не складывалось. Время в институте пролетало незаметно.
 Работа. Устроиться было трудно. Он искал место, где больше женщин, где вероятность «закрутить роман» была бы выше.
 В результате, имея высшее образование, закончив престижный экономический факультет нефтяного института, устроился бухгалтером в сбербанк. Да и выбора особого не было. На престижные места в предприятия с высокой зарплатой без блата и взяток не устроишься. Ему ещё повезло, что сюда взяли. Сколько же здесь было красоток! Он приходил на работу каждый раз с твёрдым желанием пригласить одну из сотрудниц в кино. Каждый раз, но всегда находил причину отказаться. «Сегодня сериал. Ну ладно, ничего страшного – завтра точно приглашу».
 «Потом» откладывалось на неделю, на месяц, на годы.
 Друзей у него не было.
 Он часто думал о несправедливости, искал виновного. С близкими общаться перестал. «Я не в том возрасте, чтобы сидеть у родителей на шее» – гордо думал он, глотая очередную серию фильма, очередную передачу из разряда «бабушки на посиделках».
 А как половые потребности? Несколько раз воспользовался службой досуга. Но боялся заразиться СПИДом и … стало противно при мысли о самом себе.

 С годами он подходил к зеркалу и не узнавал себя. Точнее, узнавал, но не верил и думал – когда же всё это кончится. На него смотрело заплывшее жиром лицо с лысиной, лоснящимся тройным подбородком. Куда делась его красота? Для чего, для кого он берёг свою красоту, так ни разу ею не воспользовавшись? Для чего? Лучше бы он разбивал лицо в ежедневных драках, отстаивая собственное право на полноценную жизнь.

 Живот вырос незаметно. Он и не заботился о своей фигуре, считая, что физические упражнения должны обеспечивать сами жизненные ситуации, а двигаться без причин, забавы ради, глупо.
 Марат и раньше задумывался обо всём этом. Бывало даже, мучили бессонницы. Он ворочался в постели весь мокрый и думал о себе. «Ведь я – это я! Ведь это я! Я единственный и неповторимый! Только я принадлежу себе! Разве не понимаю? Это моя жизнь! Неужели это моя жизнь?!» Включал свет, уходил в ванну, долго мылся под душем, смотрел на себя в зеркало и говорил себе: «Нет, завтра начну всё по-другому. Ведь я – это я! Это моя жизнь!» Снова ложился в кровать, включал телевизор… А завтра начиналась прежняя высохшая суета.

 Сегодня он проснулся. «Да, я проснулся, наконец-то, проснулся!» Когда был тем хрупким и жизнерадостным мальчиком… О чём он тогда мечтал? Он вспомнил свои мечты – все до единой, несмотря на то, что мозг наполнялся мутной жижей.
 Мечтал стать великим учёным, вторым Эйнштейном или Ломоносовым. Мечтал открыть тайну вселенной. Создать экспериментальную базу на Марсе для колонизации других планет.
 Мечтал о любви. Любовь. Он видел это высшее чувство у своих родителей – в их взгляде друг на друга и на него. Он был единственным ребёнком в семье. Поздним ребёнком. Родители рано состарились. «Мы не ценим тех, кто рядом». Самые светлые воспоминания в его жизни были воспоминаниями о своих родителях. Сами мысли о них сейчас ассоциировались у него с чем-то светлым, и вообще со светом. Их давно уже нет, но, казалось, что они тут, они рядом с ним и смотрят всё также любяще и тепло.
 «Почему! Ну почему это всё со мной?! Как я мог состариться так быстро? Как будто жизнь – это обман. Неужели жизнь можно так легко потерять? Как будто игра какая или сон».
 Нет. Не игра. Это реальность, требующая от нас самопожертвования ради всеобщего блага.

 Раздался звонок в дверь. «Ах да. Как же я открою? Я не могу встать».
– Я не могу встать! – хрипло закричал Марат, захлёбываясь пеной и мокротой, выходящими из лёгких от небольшого напряжения. – Выбивайте дверь!
 «Не слышат!
 Что делать?»
 Логический ход мыслей завертелся с бешеной скоростью.
 «Может, ещё не поздно? Может, всё начну сначала? Женюсь, заведу детей. Ведь я ещё не такой старый. Существуют брачные агентства. Только нужно выбраться из сложившейся ситуации. Что со мной? Может быть, отравился чем?»
 Попытался достать сотовый телефон, но руки не слушались. Попытался кричать, но из горла послышалось только какое-то шипение с хрипом.
 Смутно различал за дверью шум.
 Странное чувство. Начал вспоминать своих родителей, их взгляд, их заботливые руки. На глаза навернулись слёзы. Ничего не видно. Как долго идёт время. Жизнь промчалась жалким мгновением, а теперь замедлило свой темп настолько, что секунда кажется вечностью.

 «Сколько прошло? Кажется, что уже сутки. Где же скорая помощь?» Голова настолько мутная и тяжёлая, что больно закрыть глаза и, тем более, уснуть.
 Послышался скрежет, шум за дверью. Жужжание дрели. Дверь резко распахнулась, ударилась о стену. Топот ног.
– Фу! Чё воняет перегаром. Алкашня опять. Мужики, пройдите вперёд – кто его знает, что там они устроили. С бодуна не могут даже дверь открыть… Да смотри сколько наблювал-то! Диспетчеру говорит «с кровью» – да обычная блевотина. Алкашня позорная.
– Антонина. Но здесь есть кровь в рвотных массах, – послышался гнусавый мужской голосок. Голос несколько смущающийся, остерегающийся.
– Да ты ещё поройся в блевотине. Больно надо смотреть на говно. Понятно уж, будет кровь. Слизистую надорвал с натуги. Пить меньше надо. Ох и надоели эти алкаши! – голос пожилой женщины, гордый и противный. Как будто она перед кем-то хотела показать свою власть и вседозволенность. – Надоела мне эта пьянь! Смотри не наступи. Иди полотенце из ванной принеси – накроем блевоту.
 Марат попытался увидеть обладательницу противного голоса, но ничего не вышло. Глаза широко раскрыты, но из-за мути и тяжести в голове ничего не видно. Стало даже приятно, что он не видел её. Марат заулыбался.
– Смотри, ещё ржёт надо мной! Глаза залил, вон рожа какая отёкшая. Вытрезвитель надо было приглашать. Чёрт! Поднимайся! Поднимайся, тебе говорят! Чё, на носилках, что ли тебя нести, да?
 Марат почувствовал онемение во всём теле, озноб. Попытался пошевелиться.
– Да поднимайся ж ты, скотина – чья-то рука дёрнула его за шиворот. Послышался шлепок. Марат почувствовал, как тело воткнулось в мягкую жижу, в ноздри вошёл резкий запах гнили и кислоты. Чья-то рука потащила его за шиворот.
– Доктор, может, вы поосторожнее были бы? – неизвестный вежливый, но уверенный в себе бас. – Вы ведь, всё-таки, клятву Гиппократа давали.
– Да уж. Чт-то вы… – недоговорил другой мужской голос.
– Какая клятва? Для кого? Для этой алкашни, что-ли? Да мне лучше б зарплату подняли! – женщина несколько смягчилась, видимо, опомнившись, что немного перестаралась. Она не поняла причину претензий, точнее, поняла по-своему – Да всё равно в приёмном покое одежду снимут и на стирку отвезут. Чего жалеть-то? К тому же, по влажному везти легко. Вы-то стоите как истуканы, помогли бы, – уже смеясь и переводя «разговор» на шутку произнесла женщина.
– Послушайте, давайте мы отнесём его в машину. Он же, всё-таки, человек.
– Так сразу и надо было. А то языком молоть – не мешки ворочать. Семёныч! Тебя только за смертью посылать! Ты чё принёс-то? Да это ж дорогая вещь, наверное – другого полотенца не мог найти? У нас в машине носилки новые, сейчас в блевотине испачкаешь, потом отмывай от этой алкашни. А в приёмнике чужое мыть не будут.
– Антонина, ничего больше не нашёл. Шкафы закрыты, ключа нигде нет. А это висит на видном месте, – оправдывался «гнусавый». Голос молодой. Странно, что пожилая женщина зовёт его по отчеству, будто насмехаясь.
– Ладно, возьмём. А красиво! Ручная работа – кто-то ни один месяц вышивал. Да чё там! Опохмелится – всё равно не будет помнить ничего.
– Доктор, не надо, – резко ответил обладатель уверенного баса. – Давайте мы повезём на своём автомобиле. Антон, пойдём за нашими носилками. Куда везём?
– Да, вообще-то, в вытрезвитель надо бы. Да может окочуриться там. Повезём в ЦРБ, пусть откапывают бедолагу.
 Чиркнула спичка. Марат почуял запах табачного дыма.
– Эх. Напьются, сволочи, а мы потом за них отдувайся, – слышно было, как женщина выпускает дым изо рта колечками. – Делать нечего! – голос женский, но хриплый и низкий, как будто простуженный. – Сегодня за ночь три часа только поспала. Всю ночь со всякой мелочью вызывают. Не спится им. Не знаю, как полторы сутки отработаю. Жрать-то надо! Ну, ничего, дома высплюсь, – снова чувствовалась уверенность и самохвальство в голосе.
– Да, – послышался несколько приниженный и стеснительный гнусавый голос.

 Послышись громкие звуки и топот ног.
– Жив?
– Жив, конечно, куда он денется?
– Вы давление-то мерили? Что-то он бледный очень?
– А ты кто? Начальник мой, что ли? Много вас начальников развелось! – переходя с грубости на шутливый тон, ответила женщина.
– Вроде алкоголем и не пахнет.
– Да ладно, не умничай, - засмеялась женщина.

 Марат почувствовал, как его переложили на носилки, понесли. Долгая поездка. Какие-то голоса. Шум.

– Принимай! Алкашню очередную привезли. Распишешься? – снова чиркнула спичка. Снова запахло дымом сигареты.
– Сегодня главным дежурным начмед, нужно дождаться. Сейчас спустится. Он у нас со странностями…

 Марат снова почувствовал как его куда-то понесли. Послышался голос.
 «Почему я никогда так не мог говорить? А ведь мог же…»
 Голос командный – не просто властный, а командный, приструнивающий провинившихся:
– Кто разрешил здесь курить? Почему на машине МЧС? Вы кардиобригада?
– Да нет. Это ал… – голос женщины дрогнул.
– ЭКГ! Сколько давление?
– Девяносто на шейсят.
– Когда мерили? ЭКГ! Где ЭКГ? Я спрашиваю! Почему не вызвали кардиобригаду? – голос врача становится всё более властным и чётким.
– У нас аппарата ЭКГ в машине нет, – слабым голосом, как провинившаяся ученица перед строгим учителем, сбивчиво ответила женщина.
 Марат почувствовал, как левую руку обхватило что-то тёплое, послышались звуки нагнетаемого в манжету воздуха.
– Какие девяносто на шейсят?! – с остервенением передразнил женщину начмед. – Где было «девяносто на шейсят»? Настя! Срочно в реанимацию. ЭКГ там снимем. Подключить систему с … (Марат услышал непонятные ему сложные медицинские термины.) Запиши диагноз: Обширный инфаркт миокарда, кардиогенный шок, острая сердечная неодстаточность. Максима Васильевича вызови из терапии. А с вами я потом разберусь! – обратился он к бригаде скорой помощи.
 Марат услышал облегчённый выдох женщины.
– Нашёлся, тоже мне, – процедила она сквозь зубы, семеня к выходу. – Действительно, со странностями.
***
 Снова необычное чувство лёгкости. Марат сделал глубокий вдох, глаза прояснились. Он сидит в кабине грузового автомобиля. Рядом дядя Андрей. Марат потрогал бардачок – вроде не сон. А может, то – сон? Скорее всего, заснул в пути. Ну и кошмар!
– Дядя Андрей, мы скоро приедем? – Марат снова вспомнил отца с матерью, их свет. Как будто облако подкатило к горлу, в груди загорелось счастье и нетерпение от скорой встречи. Как он бросится им на шею и закричит: «Мама! Папа!», и больше никогда («Никогда!») не будет с ними расставаться.
 Он посмотрел на дядю Андрея, но лицо дяди стало расплываться в каком-то тумане.
– Клиническая смерть. Двадцать ноль ноль. Парень, похоже, уже пережил одну клиническую. Нужно у бригады скорой расспросить, как он вытянул, – незнакомый писклявый голос кричал ему в ухо.
– Если б они не постарались, он бы жив ещё был. Сволочи! Адреналин внутрисердечно! Подключаем ИВЛ!
 Марат почувствовал, как кто-то давит ему на грудь. Давит и отпускает. Давит и отпускает. Жар по всему телу. Жар во рту. Отпустили. Что-то острое вонзилось в грудь. Какая боль!
– Не надо! – еле внятно произнёс Марат – Не надо! Не хочу!
– А-а! Голубчик, вытащили мы тебя с того света! – послышался властный голос начмеда, но в нём чувствовалась забота и дружелюбие. – Реанимация в двадцать ноль семь, – обратился он к кому-то.