В стране Канта. По Восточной Пруссии 2012

(21 июля 2012 – 2 августа 2012)

Кантианец Том
Строит свой дом
Прочно, на века
Кладка его крепка
Дом невидим, неслышим
Он – то, чем мы дышим

Кантианец Том сдвинулся с места. Хоть это смещение в пространстве и не слишком важно. Отчасти это паломничество туда, где «прусский дух, где Прусью пахнет», отчасти – хождение по землям самого себя. Кант – уроженец Кёнигсберга в Восточной Пруссии (Borussia). С 1945 г. это Калининград и Калининградская область СССР. С 1949 года здесь не осталось ни одного немца.

Как корка на запекшихся губах,
Дух Пруссии, поверженной во прах.

Имя Immanuel, означает «С нами Бог», а kant (нем.) – «увидел свет», «родился». Жизнь философа, родившегося в семье простого ремесленника-седельщика, пришлась на 18-й век, в 1804 году он ушел. Его могила до сих пор является местом паломничества образованных европейцев. Притянула она и кантианца Тома.

Кантианец Том
Под своим окном
Изучает извивы
Экзистенции сливы,
Сливу потчуя светом,
Дозревая при этом.

Это одна сторона медали. А вот другая.
Трудно себе это представить, но еще в конце 19 века на этих землях сжигали ведьм. Это самый край, глубочайшее захолустье христианской ойкумены, язычество здесь было очень сильно. Сначала язычники убивали монахов-проповедников, посягавших на их веру, потом уже наоборот. Кострами до самого последнего времени рьяно занималась, по всей видимости, римско-католическая церковь, иезуиты. Созданная ими карма не заставила себя ждать – в 1945 году католичество здесь было полностью искоренено soveticus’ами, ныне редкие действующие кирхи существуют как пряная туристическая добавка, в уцелевших зданиях кирх в лучшем случае разместились православные храмы.

Не успели полуобернуться –
Карма не замедлила вернуться,
Будто всё поставили сначала –
Католицизм исчез как не бывало.

Давно хотелось побывать в этом краю, где с 1945 года началось приживление русско-белорусского этноса на исконно прусских территориях (переселенцы получали большие подъемные). Здесь случился удивительный опыт: попытка пересадки русов на освобожденную войной (и победой) от коренного населения, возделанную европейскую почву – ведь остались храмы и площади, сады и огороды, поля и дренажи, мощеные камнем дороги, наконец, пустые дома, наполненные вещами и имуществом выселенных и отправленных в Германию ни с чем местных немцев. Любопытно взглянуть и на архитектурные останки Восточной Пруссии, и на результат культурно-этнической пересадки населения.

Срезав этнос, сдвинулась граница.
Оттого ль нам прошлое не снится7

Можно закрыть кирхи, разбомбить форты и крепости, разобрать на кирпич защитные укрепления, сровнять с землей кладбища, но в сёлах и пригородах больших и малых городов остались нетронутыми сотни сельских домиков немецких бюргеров под красной голландской черепицей, уцелело немало городских сооружений,

Хоть войны ныне – дети беспредела,
Но кое-где хоть что-то уцелело.

Неплохо сохранились городки-курорты Кранц и Раушен (Зеленоградск и Светлогорск), застроенные поразительными по своей живописности домиками в стиле фахверк. Осталось и немало кирх, выстояла даже пара-тройка прусских замков.

Сместившись как на снизке бусы,
На месте прусов стали русы.

Как русы обошлись с нежданным прусским наследием? Только ли преодолевали, выветривали и искореняли? Ведь это и есть культурная оболочка, сформированная здесь Европой. Повлияла ли она на них? Случился ли здесь магический, иррациональный, невольный процесс оевропеивания переселенцев – или наоборот, началось обрусение и размывание европейской культурной оболочки? Все эти более чем занятные вопросы клубились в голове кантианца Тома, когда он, наконец, брал билеты до Калининграда – себе и двум своим юным спутницам-художницам.
До поездки тщательному изучению подверглись два подвернувшихся путеводителя, один, довольно объемный, по Калининграду («Оранжевый гид», написан одесситом, в нем многовато молодежного стёба, и потому он остался в Москве; наиболее надёжна в нем чисто историческая часть на желтых страницах – мощный экскурс в историю Пруссии), 2-й путеводитель – «Калининградская область» («Русский гид. Полиглот», АЯКС-ПРЕСС, Москва, 2011) – сжатый, очень толковый.
Для романтики и экономии финансов взяли велосипеды, палатку, спальники. Из города в город , чтобы не тратить попусту силы и время, передвигались по железной дороге, на электричках и дизелях. Изредка – при отсутствии нужного транспорта – совершали велоброски. За 12 дней побывали в семи крупнейших городах Восточной Пруссии – Кёнигсберг (Калининград), Тильзит (Советск), Инстербург (Черняховск), Пиллау (Балтийск), Тапиау (Гвардейск), Кранц (Зеленогрдск) и Раушен (Светлогорск). Конечно, царапало везде встречавшееся имя виновника массовых убийств невинных людей, коммуниста Калинина. В Москве в 1990-е годы все названия мест с его именем под давлением общественности были убраны. Был переименован Калининский проспект, станция метро Калининская и что-то еще. В провинции до этого руки не дошли. Ныне молодежь понятия не имеет об истинном лице члена Компартии Калинина.
Довелось посетить также Отрадное под Раушеном (ночевали в гостинице «Старый дуб» в двух шагах от музея скульптора Германа Брахерта), Ной Курен (Пионерский Курорт с его музеем «Рогнеда») между Кранцем и Раушеном, прокатиться по старой немецкой дороге «Большаково –  Черняховск» (30 км). Впечатлений было даже более чем достаточно – к концу поездки они переливались через край. Предельно свободный велодрейф делал доступным любые объекты и любые пути к ним, включая пешеходные парковые тропинки, проходные дворы, «народные тропы» по пустырям и стройкам, и т.п.
Мы неутомимо вглядывались в черты лица бывшей Восточной Пруссии, ее города и пригороды, сельские пункты и дороги-«каменки», обсаженные вековыми деревьями или фланкированные аккуратно срезанными заподлицо огромными пнями, бугристые большаки вдоль побережья, речки и пруды, замки и форты, водонапорные башни и мосты, и конечно, бюргерские домики пригородов и сёл под красной голландской черепицей, где, казалось, с 1930-х годов время остановилось.
Наша палатка вставала и близ Королевских ворот в Калининграде, и возле Тихого озера в Черняховске, и с рыбаками на берегу Преголи близ Великолукского под Гвардейском, и на балтийском побережье, на песчаных дюнах – и тогда кантианцы засыпали под шум прибоя, а бывало, что к нему добавлялся и шум проливного дождя.
Уставая от номадности – делали передышку в гостиницах, смывали дорожную пыль, подзаряжали батарейки для цифровиков – и снова вставали на дорогу велокочевья и свободного дрейфа, исполненные любопытства и пристального внимания ко всему иноземному, что нас окружало на бывших восточно-прусских землях. Нас интересовали особинки, непохожесть, отличия от привычного русского, и особенно, московского культурного ландшафта.

Узнаю, может быть, и я
Смак ощущенья инобытия?

20 июля 2012 с большими сложностями мы загрузились на Белорусском вокзале Москвы в фирменный поезд до Калининграда. Третьи полки новомодных плацкартов модернизированы дополнительными перегородками. Из-за этого стоило немалого труда заложить туда байки со снятым передним колесом и седлом, и свернутым вбок рулём. Проводницы тоже явно отвыкли от велотуристов, помощи от них ждать не приходилось, но хотя бы нам не чинили препятствий, пока мы довольно долго возились с погрузкой и размещением байков. Два байка легли поперек, с полки на полку, вверху над головами пассажиров в одном купе, третий, складной (мой), точно так же – в другом купе, где ехала Лиза. Все байки, как это требуется – в чехлах для перевозки.
21 июля 2012 в полдень мы выгрузились из поезда на конечной – Южном вокзале Калининграда, у вагона собрали байки, с рюкзаками на багажниках спустились вниз по пандусу в подземный переход и перешли в здание вокзала. Сдали рюкзаки в камеру хранения (100 руб. в сутки за место, камера работает до 9 вечера), оставив себе лишь маленькие заспинные рюкзачки с путеводителем, цепью с замком и ремнабором (у меня), бумагой для рисования (у девушек), плащами и цифровичками, и поехали осматривать город.
У девушек сданные в камеру хранения походные рюкзаки вышли небольшие, компактные, весом до 10 кг. Мой рюкзак был более громоздким – там два велочехла (мой, полиэтиленовый, и Машин, матерчатый), спальник, большой полиэтилен для укрывания байков ночью, запасные камеры, велоключи и клей, цепь с замком, насос, кипятильник (он нам пригодился в гостиницах), нож. Но с течением дней в результате всё более удачной и рациональной укладки объем рюкзака постепенно сокращался, он стал более компактным и уже не громоздился ужасающей бесформенной горой на багажнике. Девочки свертывали свои коврики в трубку и привязывали поверх рюкзака. Это придавало нашей небольшой велостайке слегка цыганистый вид. А я свой обрезанный на треть коврик закладывал внутрь, сложив гармошкой. Именно он придавал рюкзаку устрашающую громоздкость. Наконец я догадался дополнительно сложить его пополам – и всё компактно сжалось.
Местное время не совпадает с московским. По Москве час, а в Кенгсберге 12. Дальние поезда отправляются по Москве, пригородные – по местному времени. Всё остальное тоже живет по местному времени. 
Военные укрепления нас интересовали мало, и всё же мы в первую очередь осмотрели двое ворот близ вокзала – Бранденбургские и дальше, у реки, Фридрихсбургские. Первые, проездные, пожалуй, наиболее интересны из всех, виденных нами (псевдоготика), вторые – чистый новодел, выглядят как дешевая декорация. Зато по дороге к Фридрихсбургским воротам мы добрались по Железнодорожной ул.  до моста через Преголю и нашли слева у берега перед самым мостом интимное и весьма живописное местечко со спуском к воде и видом на порт. Здесь несколько старых судов, листья кувшинок, линейка с отметкой уровня воды, фрагмент заборика свисает над водой – милый околоречной прибрежный бедламчик. Железный клепаный мост с двумя башнями подъемного механизма – тоже экзотичный экспонат. Конструктивизм у немцев был на высоте. Перешли по пешеходной части моста через Преголю на северную сторону и дальше двинулись в музей океана. Здесь уголки ландшафтного дизайна, фонтанчики, клумбы, батискафы, голландский домик-новодел, даже есть велостоянка. Огромное впечатление производит обгорелая чугунная капсула для спуска космонавтов с орбиты – ее толстенные стенки и внутреннее убожество красноречиво говорят о состоянии нынешнего человечества. В музее 6 отделов, собрание экспонатов хаотично и случайно. В отделы покупка билетов раздельна. Плюс осмотр исследовательского судна «Витязь» (надо заказывать экскурсию). В кассе предлагают единый билет на посещение четырех из шести отделов, это дешевле, чем раздельные посещения. Купив единый билет, мы посетили подводную лодку (сильные негативные ощущения – пространство лодки наполнено энергетикой страданий и страхов тех, кто годами служил на ней), аквариум и еще две не слишком выразительные экспозиции со всякой всячиной, из которых мне запомнилась коллекция метеоритов, их я никогда не видел, в том числе камни с ромбовидными узорами и с зеркальной поверхностью.  Вместо этих экспозиций, пожалуй, надо бы взойти на борт СРТ – среднего рыболовного траулера, стоящего у пирса возле подлодки. Но сил на это уже не было. Мы также уже не пошли в зал со скелетом кита. СРТ и этот зал как раз были 5-м и 6-м отделом музея, куда надо было приобретать уже отдельные билеты.
На всё это ушло немало времени. Измождённые осмотром экспозиций музея Океана, высосанные подводной лодкой, мы решили подкрепить силы. Перекусили в блинной на Театральной ул. (искали ее долго – вокруг музея океана и на Ленинском проспекте, где мы оказались, много дорогих претенциозных кафе либо фаст-фудов – и тем и другим мы пренебрегли).
Потом покатили на остров Канта к кафедральному собору, 14-й век. Он производит колоссальное впечатление. Как истинное творение духа, он внемасштабен и безразмерен. Вблизи огромен, вдали мал. Всегда гармоничен. Соразмерность всех частей удивительна. В 16-31 я подошел к кассе музея. Кассирша вежливо ответила, что касса уже минуту как закрыта, ибо в 17 часов музей прекращает работу.
Мы всё же осмотрели музей в день отъезда, 2 августа, попав и на органный миниконцерт Артура Хачатурова (местный юноша-органист), они проводятся в 11 и 14 часов через день, по 40 минут. В кафедрале – лучший орган России. Звук поразительный. После первой вещи – Баха – остальное воспринимается с трудом, хотя была в числе прочих игривых штучек некая современная вещица трансового характера, которая завершалась примерно двухминутной вибрацией на одной ноте, производящей своей простотой и одновременно мощью и трепетностью органного звучания колоссальное впечатление. Музыка не завершилась – она преобразилась в мантру, в мировую вибрацию, в АУМ.
Маша потом жаловалась мне, что всё впечатление от концерта смазалось, когда украшавшие орган скульптурки раскрашенных ангелочков с библейскими музыкальными инструментами в пухлых ручках вдруг задвигались в финале как в дурном кукольном театре, являя нам образ достославного немецкого сентиментализма. Психологи утверждают, что сентиментализм и жестокость всегда идут рядом и сопутствуют друг другу как аверс реверсу.
«Корабль» собора превращен в музейный зал. Здесь две значимые вещи: купель и медная дверь капеллы, где находится купель.
Каменная купель с поразительными по древности архетипов изображениями стоит в северной капелле собора. Ступенчатые голгофы с процветшими крестами на них здесь изображены зеркально по отношению друг к другу – одна смотрит вверх, другая вниз. Столь наглядного и простого образа двоемирья, двоедонья мне и в Армении не попадалось. В этой купели крестили Канта.
Изумительна дверь в капеллу со сквозным сетчатым изображением (кшетра!) медных витков мировой лозы с лицами людей и бутонами на окончаниях спиралевидных завитков лозы. Воплощенный человек – бутон, которому суждено распуститься. В центре композиции – мужчина и женщина с рыбьими хвостами, русал и русалка, Адам и Ева, полулюди-полубоги, блестящий по наглядности образ, ведь рыба – древний образ свободного плавания в океане мирового Нооса.
Витражи собора украшены во множестве втянутыми ромбами и вихревыми мотивами. Тут еще и снимки остатков очень наивных по рисунку фресок собора (14 век), на одной из них кости скелета человека видимы сквозь полупрозрачную плоть.
Интересен стенд, посвященный Рихарду Вагнеру. Но преимущество за Кантом – во множестве рисунки и гравюры его дома близ замка (и то и другое не уцелело), портреты, и самое важное – в последнем зальчике музея, на самом верху, его посмертная гипсовая маска, производящая весьма неприятное впечатление. Судя по маске, большая часть художников, изображавших Канта, придавала его лицу (особенно носу) не присущую ему миловидность.
Забавна витринка с бумажными деньгами африканских стран – «великих» людей на них заместили портреты зверюшек.
Из скульптур в западной части парка на острове Канта интересен мальчик-юноша, словно орех, выбирающийся из расколовшейся скорлупы более зрелого тела. Забавен смысл этой скульптуры, по сути проповедующей инфантилизм, вечную подростковость без зрелости.  Еще одна скульптура у кафедрала: обнаженные мужчина и женщина архаичных пропорций образуют колонны портика, смотря друг на друга. Они – опора некоего обобщенно-мистического «входа» как зияющей между ними пустоты портала.
А вот конструктивный и лаконичный портик над гробницей Канта кажется диссонансным, чужеродным – и по материалу, и по архитектуре. От него веет холодом. Он просто отталкивает. Здесь не тянет задержаться. В своей конструктивной наготе он еще и умудряется выглядеть помпезным и претенциозным. Явно невпопад приставили его к средневековому красавцу-собору. На одной из гравюр я увидел, как раньше выглядела часовня Канта – гармонично прислонившаяся к уголку колосса-собора ажурная готическая капелла с резным ступенчатым щипцом.
Львы у здания биржи хороши, особенно левый. Въездной мостик на остров Канта с Октябрьской ул. весьма мил, у него непривычное сейчас, дощатое покрытие разводных частей, тут и экзотичные немецкие люки и лючки, у быков видны зубчатые колеса – остатки разводных механизмов.
Отсюда минута езды до Рыбной деревни. Она хоть и новодел, но выглядит симпатично, особенно смотровая башня в виде маяка. Пока я приковываю цепью три наших байка у фонаря напротив входа в башню, девочки ныряют внутрь – и через минуту, огорченные, возвращаются: в башне ремонт, наверх хода нет.
Тротуар узкий, у входа в башню на скамейке, едва ли не рядом с нами, сидит полноватый мужчина, внимательно наблюдая за нашей ситуацией. Он встаёт и подходит к нам. «Вход в башню был платный», – обращается он ко мне как старшему. «Мы знаем», – понимающе подхватываю я, – готовы заплатить». Двести рублей переходят их рук в руки, и через три минуты мы любуемся городом с верхней точки, чудесно проникнув на винтовую лестницу наверх сквозь запертые двери. Никаких следов ремонта внутри башни нет. А есть даже небольшая экспозиция с костюмом водолаза. Этот же трюк – увы – не прошел в Кранце (Зеленоградск), где местная башня тоже на ремонте – видимо, вполне настоящем.  «Приезжайте в сентябре», – напоследок категорически сказали нам в Кранце, и мы откатились на вокзал. А башня в Раушене (Светлогорск) вообще недоступна для подъема, находясь в ведении санатория с пропускным режимом.
Как же философствовать, не поднявшись на башню?
Остаётся совок. Остаются soveticus’ы.
Кантианцу Тому их не понять.
Подъехали к дровяному мосту. Здесь очаровательный отель с уголком  паркового дизайна перед ним. Сели на скамейку. Рядом скульптурка кошки. Напротив музыкальный салон. Вспоминаю об оборванной в Конакове 6-й струне. «Есть струны для 12-струнки?» Есть. «Может, есть и отдельно 6-я струна?» Есть и отдельно. «И это не первая, а более тонкая, рассчитанная на «соль»? «Естественно», – отвечают мне.  И я незамедлительно становлюсь счастливым обладателем трех очень редких гитарных струн толщиной 0,009 – именно они наиболее уязвимы и рвутся чаще всего. 
От Рыбной деревни, сверившись с картой, мы отклонились вправо с Октябрьской к реке и через пару минут из-за многоэтажек вдруг вынырнула колоссальная кирха Креста 1903 г. (ныне Крестовоздвиженский собор). Она впечатляет своей лаконичной и своеобычной архитектурой. Внутри два храма, нижний и верхний. Верхний поразителен округлостью и простором оформленного архитектурно пространства, даже несмотря на православную алтарную преграду, урезавшую и чуть подпортившую общее впечатление от заллы.
Здесь мы принимаем решение вернуться к вокзалу, забрать вещи и уже тогда двигаться дальше, к северу, попутно ища место ночлега. Поэтому мы едем по Октябрьской на юг и у моста видим «Красный домик» – чудесное псевдоготическое сооружение в виде небольшого сказочного замка. Отсюда разводили мост и была таможня. Рядом с мостом, с другой стороны причал прогулочного теплоходика, и мы лицезреем его прибытие и манёвры зачаливания.
Далее мы на ул. Хмельницкого у кирхи Святого Семейства 1907 г., где ныне органный зал. Здесь над нами повисли низкие темные тучи, а время подошло к восьми часам.
Мы не пропустили чудесную, в петербургском духе, арку с колоннами во двор дома 25 постройки 1890 года на ул. Хмельницкого. Здесь во дворе покатое мощение, ненавязчиво сходящее на нет под горку, крылечко, вход в скромную столовую «Ритм», она уже была закрыта, но 2 августа, в день отъезда, мы вернемся сюда и отдадим ей должное.
Забрав на вокзале из камеры хранения рюкзаки, поехали к Фридландским воротам. Сначала по проспекту Калинина, потом – зачем всё по шоссе? – свернули в парк, по тропкам, мимо озёрок. Парк успокаивает, утишает. В одном  из прудиков на наших глазах в камыши устремился некий мелкий меховой водоплавающий зверок – выдра?
Со стороны парка, с отражением в воде ворота на закате особенно интимны, но совершенно недоступны. Поэтому, обогнув недостроенную мечеть, мы выехали из парка уже на ул. Дзержинского и двинулись обратно (влево), на перекресток с проспектом Калинина. Перед самыми воротами нырнули к заросшему, экзотичному в своем крайнем запустении прудику, тянущемуся вдоль ул. Дзержинского до ограды ворот. Потом девочки, взяв цифровички, поднялись на зеленый травяной склон над воротами и на некоторое время исчезли, поглощенные фотосессией.
С перекрестка Калинина и Дзержинского мы заехали в тупичок к реке Преголе и неожиданно оказались возле ворот пустующей крепости Преголя (или форта?), традиционной круглой формы, в ней не так давно был склад или, может быть, рынок, еще сохранились блеклые надписи «ОВОЩИ».
От Фридландских ворот по Октябрьской мы выехали на Московский проспект и домчались до Закхейских ворот. Они прямо на проспекте. Хоть они и самые древние, но не особо впечатляют. Многие ворота Кенигсберга напоминают по архитектуре типично азийскую архитектуру, причем измельченную, дробную, вторичную, позднего времени, я насмотрелся на нее в Бухаре, Самарканде, Хиве и других местах. Видимо, от матери-Азии ее и заимствовала Европа, как и балочно-стоечное, каркасное устройство домов (нем. фах(т)верк).
От Закхейских ворот мы повернули на Литовский вал, это роскошная по части прусского стиля улица высоких (в три-четыре этажа) немецких домов со ступенчатыми щипцами. Но вот показались и Королевские ворота – ужасающий новодел. Мы планировали к вечеру добраться до Гурьевска и там заночевать в палатке. Стали спрашивать, сколько же еще ехать. На третий раз нам определенно сказали, что до выезда из города еще километров восемь. И там четыре. А время уже девять (мы перешли на местное время, значит, по Москве десять), и мы изрядно устали и вволю наездились. А завтра с утра снова езда. Надо искать ночлег где-то прямо здесь. Мы не торопясь едем по ул. Гагарина, внимательно изучая окрестности. Справа небольшой густой лесок. Слева пустырь с высокой травой. Далее справа старые жилые домики в три этажа, здесь же садовые участки. Мы сворачиваем вправо на узкую дорогу между зелеными изгородями, тут же начинается: сгоревший сарай, помойка, кучи мусора и гнилых досок – типичные бомжатники. Запустенье и грязь нас не вдохновляют, возвращаемся на Гагарина, подъезжаем к ближайшему жилому дому. Здесь две бабули возвращаются со своих участков с корзинками клубники. Завязываем разговор. Их участки – ближайшие к дороге. Но бабули ловко уклоняются от наших намеков на желательность переночевать, поставив палатку на одном из садовых участков – видимо, трясутся за свой ягодный урожай. Предлагают встать снаружи, у заборчика, где лавочка. Но это открытая обочина дороги, место не совсем удачное.
Подходит мужчина из того же дома и включается в разговор. Он более практично симпатизирует нам, чем бабули, и тут же предлагает реальное место ночлега: здесь же, за домом, среди вишен, «там, где обычно мы делаем шашлыки». От подъезда туда ведет узкая тропка между изгородей. Правда, завтра воскресенье, и как раз народ собирается выйти на шашлыки… Но мы уверяем, что снимемся рано утром, освободив место.
Что ж, давайте посмотрим. Место укромное и в то же время в двух шагах от дома, от людей. То, что нужно. Ставим палатку. Накрываем байки на ночь полиэтиленом. Через полчаса все спят. 
22 июля 2012. На сегодня у нас три главных объекта: Армянская церковь, Ботанический сад и Зоопарк. Мы возвращаемся к Королевским воротам и по Литовскому валу продолжаем прерванное вчера движение на север, мимо мало впечатливших нас военных кирпичных чудищ – бастионов «Грольман», «Обертайх» (справа) и казармы «Кронпринц» (по левую руку). На пути невыразительные Росгартенские ворота, рядом башня Дона, с улицы она смотрится неважно, музей янтаря еще закрыт, утро же, но нас он и не волнует, мы просто заглядываем во дворик перед входом в башню полюбоваться чудесными цветущими клумбами.
А вот слева от входа в башню Дона небольшой проём в стене – его мы отметили еще в Москве. Сюда мы проскальзываем, оставляем байки у стены, а сами движемся через мостик к воде – и обретаем возможность лицезреть башню Дона во всей ее фортификационной красе сбоку и с тыла. Вид величественный и впечатляющий. Пожалуй, трудно с чем-то сравнимый. Под стенами утренняя зеркальная вода, рыбаки застыли. Чуть дальше – прекрасно сохранившаяся и весьма любопытная северная часть (Росгартенских?) ворот.
Тут же, рядом, на площади Василевского, в кирпичной аркаде с нишами на берегу Верхнего озера обнаруживаем любопытные настенные рисунки-наклейки. Это не граффити. Возможно, здесь книжный развал, и на стене изображена груда книг с надписанными корешками. Подбору книг можно позавидовать. Тут и Кастанеда, и «Птицы» Битова, Кант и Пелевин, Андрей Белый, Волошин и Хармс, «Уолден» Генри Торо и «Улисс» Джойса, Томас Манн и Стругацкие.
Далее вдоль Верхнего озера катим на север по ул. Тельмана – Котовского – Чехова, открывая для себя совершенно новый облик Кенигсберга – тихие уютные домики бюргеров в один-два этажа на тенистых зеленых улочках с немецкой брусчаткой. 
Скоро находим Армянскую церковь Сурб Степаноса (ул. Герцена 1г, она является продолжением Лесной ул., идущей мимо входа в Ботанический сад). Форма церкви традиционна, оранжевый туф выписан из Армении, возле церкви хачкар 2001 года, посвященный 700-летию принятия христианства в Армении и постройке храма Сурб Степаноса. Рядом Армянский культурный центр с картинами, он закрыт. То ли еще рановато, то ли воскресенье. Небо куксится.
От армянского храма Сурб Степаноса на ул. Герцена едем в Ботанический сад, устраиваем байки у входа, в ограде  за кассовой будкой, накрываем на всякий случай полиэтиленом и едва успеваем дойти до старой немецкой оранжереи (она рядом), как начинается проливной тропический дождь. У нас в средних широтах таких дождей не бывает. Что ж, этот чудесный неспешный осмотр изрядно запущенной оранжереи под неистовый стрёкот дождевых струй и неизбежную капель там и сям с протекающего стеклянного потолка с проржавевшими рамами еще немецких времён надолго запомнится нам.
После дождя везде лужи, на листьях, кустах, траве капли дождя. Не замочив ноги, можно  лишь чинно ходить по дорожкам. Но вот и снова солнце. Едем в Зоопарк. Снова приковываем байки у входа в ограде и расходимся в разные стороны – девочки делать наброски, а я – просто прогуляться по территории. Зоопарк Кенигсберга – дивный ландшафтный заповедник, он блестяще спланирован, здесь много сказочных уголков, в том числе островки для птиц с милыми мостиками, фестонами зелени, вечнозелеными кустами. Для нас Зоопарк явился прямым продолжением и как бы второй частью визита в Ботанический сад. Время летит здесь чарующе незаметно. Парк бережно и нежно вбирает в себя.
В 18-20 с Южного вокзала Калининграда уходит единственный дизель на Тильзит (Советск), только это заставило нас оторваться от безмятежного фланирования по аллеям Зоопарка, где окультуренный природный пейзаж производит, пожалуй, более глубокое впечатление, чем собственно животные и птицы. Вольеры обветшали с немецких времён, но тоже сохраняют все свое очарование. Здесь почти не ощущается обычной для зоопарков бесчеловечности и тоски содержания живых существ в неволе. Но в целом Зоопарк Кенигсберга – это просто песня. Просто праздник.
Мы не успели посмотреть кирху Луизы и особенно Историко-художественный музей. Калининград оказался протяженным городом-спрутом, поглотившим щупальцами своего soveticus’ного урбанизма отдельные сохранившиеся прусские фрагменты. То, что на карте рядом, на самом деле требует езды и поисков. Поэтому мы вообще не коснулись западной, старой части города (ул. Кутузова, Чапаева, Каштановая) и утешали себя тем, что неувиденное попадется нам в иных местах, в иных городах. К тому же неизбежны возвращения в Калининград – из-за того, что сеть маршрутов пригородных поездов построена в виде звезды с центром в Калининграде, и путь, к примеру, из Черняховска в Зеленоградск или из Светлогорска в Балтийск для нас лежал вновь через  Калининград (автобусы и маршрутки прямых рейсов для нас из-за байков были недоступны). Что-то еще мы надеялись досмотреть позже. Так и вышло.
Возле Южного вокзала, точнее, между ним и Автовокзалом обнаружилось чудесное недорогое кафе «Встреча» с подносами и «рельсами» линии самообслуживания. Перекусив, мы загрузились в дизель (купив билеты и на байки – по 20 руб.) и через два часа были в Тильзите.
Тильзит (Советск) – маленький, компактный городок с массой интересной архитектуры. Для нас было интересным всё, что дышало временем – жилые дома и гаражи, дворовые пристройки и храмы, сараи и гидранты, камни мостовых и водосточные люки, заборы и вековые деревья. Уже напротив вокзала, на Первомайской ул. завиднелись выразительные краснокирпичные стены и пакгауз с характерным, сразу узнаваемым, стильным щипцом. Хотелось увидеть главный памятник Тильзита – мост Луизы – на закате, и мы покатились к Неману. Для этого проехали весь городок насквозь по центральной улице, идущей от вокзала. Часть ее отведена под пешеходные прогулки. Наконец уперлись в таможню на границе с Литвой и свернули в переулок, к реке.
На набережной у моста Луизы стоял знакомый ВГИКовский студент с этюдником и писал маслом исторический мост, залитый нежнейшим закатным рефлексом. Ну да, у ВГИКовцев же здесь летняя практика.  Мы подошли посмотреть на праведные живописные труды и поздороваться.
Тем временем завечерело. Поехали к Тихому озеру и на его дальнем уединенном берегу нашли лужайку с высокой травой в рост человека близ уютного частного домика в два этажа. Здесь и поставили палатку.
23 июля Утром проходивший по дороге дядька страшно удивился на нас и сказал, что здесь много клещей, поэтому тут и образовался такой заповедный заросший уголок. Но клещи нас миновали.
Мы поехали вокруг озера и нашли массу чудесных тихих уголков во дворах, архитектурных фрагментов, деталей и культурных крошек. Пара живописных особнячков на Школьной 28, смотрящих на озеро и занятых каким-то детско-подростковым центром, была гостеприимна и доступна для осмотра со всех сторон.
На углу улиц Некрасова и Ленина отыскалось удивительное сооружение – симбиоз кирхи и заводика, этакий сиамский близнец: soveticus приплавил себя к европеоиду. Очень показательная вещь в плане ответа на вопрос кантианца Тома о том, что случилось с европейской культурой на прусских землях после прихода русов.
Привлеченные живописностью пригородных домиков вдоль шоссе, идущего на город Неман (ул. Тимирязевская), мы сделали марш-бросок по трассе на пару километров, (она идет вдоль реки), попутно осмотрели три кирпичных башни на берегу.
Купили арбуз, выбрались на берег Немана. По реке проходит граница с Литвой, бакены на реке чередуются. Красные – наши, зеленые – литовские. Точно так же и на пограничном столбе чередуются зеленые и красные полосы.
Купаться запрещено. Только устроились на песочке у воды – пограничники из-за кустов, документики проверяют. Для пребывания в пятикилометровой приграничной полосе (каковой является Советск) по закону необходимо разрешение какой-то местной власти, типа регистрации, без этого мы нарушаем закон. Мы искренне заверили, что не знали об этом, приехали сегодня, а завтра утром уезжаем, и один из пограничников простодушно заметил, что тогда регистрироваться нам уже нет смысла.
Катаясь по городу, гадали, где же ВГИКовские студенты? Где они пишут свои полотна? Нигде их не было. И лишь под вечер мы отыскали тройку знакомых лиц у железной дороги за вокзалом, возле замечательной немецкой водонапорной башни, которая блестяще смотрится в паре с выразительным щипцом краснокирпичного близлежащего строения, ныне жилого дома (остальные студенты, как выяснилось потом, отъехали в Польшу).
Студенты посоветовали нам заглянуть за переезд, в ту часть города, которая находится слева от железной дороги (если смотреть из России к Литве). Мы так и сделали, свернув на мощеную камнем ул. Александра Невского, идущую от переезда – и благодаря этому открыли для себя новое, своеобразное и волнующее лицо Восточной Пруссии в виде одиноких загородных усадеб, ветшающих, нередко заброшенных, но по-прежнему вполне достойных. Они упрямо и неуклонно сохраняли заложенный в них дух.
На одном из заброшенных участков по ул. Невского мы заночевали, поставив палатку в густой траве на небольшом отдалении от дороги-каменки, за кустами,  под огромным величественным тополем в два обхвата, она вписалась между стволом и небольшой куртинкой. А вокруг луг, ясность взгляда, простор. Палатка просто растворилась под свисающими к земле и оглаживающими ее тополевыми ветками. Мы угадали с ночлегом – с установкой палатки возникла мандала, а вместе с ней и внутренняя гармония как точная внутренняя сонастроенность с местом и его духом. 
Засыпая, слышали, как по близкой дороге-каменке проносятся редкие машины – особый, очень чистый звук от соприкосновения протектора с гладким мощением прокатывался волнами вдоль дороги, создавая затухающие биения, которые никогда не приходилось слышать на обычной, асфальтовой дороге.
Из Тильзита решили двинуться на Черняховск, но прямых поездов туда нет, дизель на Черняховск ходит только из Калининграда. Прикинув по карте, решили на единственном обратном дизеле Советск–Калининград (6-31 утра) доехать до Большакова Gr. Skaisgirre), оттуда – 30 км до Черняховска на велосипедах по шоссе. Именно на этой дороге перед Черняховском – поселок Маёвка с замком Георгиенбург, что укрепило нас в наших намерениях.
24 июля 2012 В 5-30 подъем. Крона тополя-великана приняла на себя всю росу, палатка сухая. Собрались, не мешкая и не торопясь, и по пустынной утренней дороге-каменке покатили до недалекого вокзала. В 6-31 уехали до Большакова – полчаса на дизеле. Оттуда четыре часа неспешной езды с передышками по старой немецкой дороге на Черняховск.
Местами сохранились – по европейской традиции – ряды огромных деревьев на обочинах, под ними уютно и прохладно – их кроны, их ауры  бережно передают тебя друг другу словно из рук в руки. На этих участках возникает блаженное ощущение нахождения в раю. Понимаешь, что именно так должно быть везде. Устоявшийся покой. Колоссальные кроны кленов, дубов, лип над головой. Многоярусная живая вселенная. Вечером я спросил девочек о самом сильном впечатлении дня. Маша ответила: старая немецкая дорога с деревьями. А для Лизы все красоты перевесил подлый укус маленькой собачонки, которая тихо забежала сзади и куснула ее за ногу.
На многих участках вдоль дороги остались лишь огромные пни, срезанные заподлицо – там асфальт пышет жаром на солнце, превращая и дорогу, и процесс езды по ней в подобие адского пекла.  Контраст между участками с деревьями и без них – просто поразительный.
Дорога проходит через несколько населенных пунктов, в паре из них придорожные магазины, где мы перекусили. В Большакове дорога сохранила мощение камнем,  остальная трасса асфальтирована.
К полудню добрались до замка Георгиенбург (28 км от Большакова) в двух км перед Черняховском, он весьма приметен, прямо у дороги, перед ним – конезавод с краснокирпичными прусскими строениями.
Испросив дозволения, зашли в замок. Внутри удручающая разруха. Дело даже не в том, что замок сильно разрушен, это как раз удел замков – быть стертыми с лица земли. А в том, что его строения были приспособлены под самое обычное жильё, не так уж давно тут жили. А теперь здесь – выпотрошенное жильё, вывернутые наизнанку и намотанные на внешний взгляд кишки жилых руин с жалкими остатками обжитости – вывернутыми дверными коробками, обрушенными потолочными перекрытиями, лопнувшими оконными рамами. Руины жилых строений действуют гораздо более угнетающе, чем руины любых других сооружений.
Среди апокалипсиса разрухи взгляд притягивает угловая, как бы стоящая отдельно, руина замковой башни – случайно недоразрушенный колоссальный фрагмент кирпичной кладки сходящихся углом стен, этакая титаническая груда кирпича. Она громоздится в дальнем от входа углу внутреннего двора, слева – массивная как гора, величественная в своей изувеченности кирпичная громада, где едва угадываются намеченные когда-то архитектурно формы.
Рядом, за оградкой – по-бюргерски аккуратистские, с чисто вымытыми личиками, краснокирпичные павильоны конезавода в прусском стиле, с характерными щипцами.
Извне замок выглядит гораздо более целостно (не отсюда ли миф путеводителей, что он де неплохо сохранился?), но в целом тоже оставляет равнодушным. Ощущаются и волны крови, энергии насилия, страха, гнева, ярости, которые долгие века подмывали его стены. Лучше держаться подалее от подобных объектов. Забавно, что нынешняя молодежь, не понимая и не ощущая всего этого, играется в пропитанных кровью руинах в рыцарей, турниры и прочую белиберду историко-воинственного толка. Что ж, неплохо уже и то, что ныне это всего лишь игра, забавы недоростков.
Замок ли виноват с его энергетикой, или 30 км пути под палящим солнцем по изрядно оскопленной бесчеловечными древесными спилами прусской дороге, но в Черняховск мы въехали довольно уставшие. Кто-то рассказывал, что местные водители, превышая скорость, постоянно бьются о деревья, фланкирующие обочины старых прусских дорог. Наверное, именно из-за этого на каких-то участках местная власть деревья и снесла – значит, не что иное как низкая культура и внутренняя расхлябанность сознания нынешнего населения бывшей Пруссии приводит к вырубке вековых деревьев вдоль старых дорог. Вот так. Культурный порог понизился  – и деревья стали смертельно опасны. И тогда их уничтожают. И тогда райская дорога превращается в привычный для России пышущий зноем ад. А этого даже никто и не замечает.

За уши подростка не тяни,
До зрелости – столетья, а не дни.
Непрочен осознания настил,
Пусть Пётр и уши отрывал, и бороды рубил.

Что ж. Дорога и насыщает, и опустошает. Поездки и привязывают, и освобождают нас от привязанностей. Рождают иллюзии, и уничтожают иллюзии.
Итак, мы въехали в Черняховск не в самом лучшем состоянии духа и тела. При въезде в город у моста спросили – и тут же нашли недорогую гостиницу «Аргус» на ул. Ленинградской, на территории мебельной фабрики или ДОКа – деревообрабатывающего комбината. Получили прекрасный трехместный номер за 1200 руб. С облегчением освободили байки от груза, а себя внутренне – от дороги и велокочевья. Это переключение сработало как лучший отдых. Приняли душ, пообедали в прекрасном кафе при гостинице – и после этого налегке покатились осматривать город.
И тотчас же наткнулись на второй замок, Инстербург. Снаружи он выглядит как весьма непритязательная руина разбомбленного в пух и прах огромного завода. Нам и в голову не пришло, что это замок. У его стен мы остановили милую девушку и спросили, где же тут замок Инстербург. А вот же он, – махнула она рукой на развалины. Внутри вид столь же плачевен. Мы зашли через арку во двор. Здесь стояли палатки, велосипеды, дымили костерки – типичный кампус или слёт, слонялись или неподвижно сидели на солнышке молодые люди, не зная, чем заняться. Какая-то девушка вяло тренькала на гитарке. Вокруг царила атмосфера апатии, заторможенности и бездействия. Это, видно, и была тусовка. Мы угодили на некий молодежный фест.
Начитавшись про подвалы замка, мы жаждали увидеть их своими глазами. За триста рублей некий юноша милостиво свёл нас вниз по небольшой лестнице без всяких запоров (по которой мы и сами вполне могли бы спуститься). Мы ожидали хотя бы некоего таинственного лабиринта со свечами или фонариками – ничего подобного. Самым прозаическим образом быстро закончившиеся подвалы, следующие по прямой один за другим  («дальше низя – опасно!») прекрасно освещались через огромные провалы в стенах. Там не было ровным счетом ничего интересного, вообще ничего – голые кирпичные своды, пустые углы, затхлость. Ни романтики, ни архитектуры. Что ж, изживание иллюзий тоже денег стоит.
После посещения расхваленных в путеводителях Георгиенбурга и Инстербурга моя давнишняя неприязнь к замкам и крепостям сильно окрепла и перешла в стадию устойчивого отвращения.
Зная про музей, пошли его искать. Поднялись на 2-й этаж. Тут в большой зале в прохладце, опутанные проводами, тихо лежали ноутбуки, деловито заряжались аккумуляторы, и шло заседание – молодежь (совет феста?) с солидными минами сидела за большим столом и чинно внимала оратору (прям как большие).
Зато стены увешаны рисунками. Мы тихо обошли заллу, осматривая картинки – зарисовки, сделанные на улицах Черняховска. Несколько работ были неплохи.
Была тут еще она комната, запертая. И вдруг ее открыли. Зашли и туда. А там масса всякого барахлишка, стены увешаны рухлядью «под музей». Тут некий весьма предприимчивый молодой человек попытался нам втюхнуть весьма сомнительные рисунки и на редкость безвкусные поделки с авторской подписью. Мы вежливо отулыбались на его предложения и, с облегчением ретировавшись из замка, поехали в город.       
Немецкая архитектура 18-19 века суховата. Как крайность встречаются дома, похожие на классическую тюрьму («в соседнем доме окна жолты»), они из мрачного, почти черного кирпича, с нарочито приземистыми, романскими арочными проемами окон и порталов. Другая крайность – легкомысленные барочные саниментальные дома. В этом же ключе – «розочки» витражей собора в Черняховске, скульптуры в Зоопарке Кенигсберга, и особенно скульптуры на променаде над морем у отеля «Самбия» в Кранце.
Странно, но кантианца Тома крайности не убеждают. Он не верит антитезам. Он также полагает, что любимая философами логика как способ доказательства чего-либо – такой же предмет веры, как и всё остальное.

Не существует логика, основа.
Одно не вытекает из другого.
Одно всегда содержится в другом.
Я – и бродяга, и жилец, и дом.

Неужели город  обесчеловечивает архитектуру из-за тяготения к многоэтажности? Храм вот никогда не многоэтажен. Редкие церкви в два этажа всегда запоминаются удушливо низковатым потолком нижнего храма.
Прочь из такого храма! Прочь из города – в пригород, на окраину. Здесь нас тотчас обступает россыпь веселых одноэтажных голландских домиков на два ската под вечной черепицей. Но при чем тут немцы? Голландской архитектурой застроена вся Европа.   

Стишок в немецком духе,
навеянный укусом собачкой Лизы:

Сколь это по-немецки было –
Меня вчера собачка укусила.
Тактично, а не как попало,
Она удачно сзади забежала.
«За что?» – воскликнул я. – «За дело!
За заточенье духа в тело!»


TAPIAU / Гвардейск

Электричка из Черняховска в Калининград. Едем до Гвардейска. Перед станцией Озерки Новые (1258-й км) справа по ходу на территории зоны, обнесенной колючей проволокой, великолепная сохранившаяся кирха с яркой новой раскраской – словно игрушка. Растерянно озираем ее из окна.
Выходим на станции Гвардейск. 1246-й км. Место выглядит как полустанок. Сам городок Тапиау (нем. «теплое место») в двух километрах, его и не видно за полосой зелени. Вдоль полотна автотрасса. В какую сторону к городу? Через 300 м – несколько довоенных домишек с островерхими башенками у впечатляющего железного немецкого моста через Преголю. Отсюда влево виден Тапиау. Дальше дорога вдоль реки, слева начинаются первые, то по-европейски аккуратные, то по-русски перекошенные домики пригорода (это ул. Дзержинского) – и вдруг обшарпанные бетонные стены, обнесенные поверху витками колючей проволоки, из-за них едва выглядывают крыши замка Тапиау, превращенного в тюрьму.  Он потому и сохранился, что охрана узников и охрана замка слились в экстазе. Да только что толку от его сохранности – из-за высоких стен замок с его архитектурными красотами практически не виден.
Под стенами тюрьмы – воды Деймы. Дейма – это не река, а широкий канал, хитроумно проложенный немцами так, что Преголя, подходя к городу, образует Т-образный перекресток, разделяясь на два расходящихся в противоположные стороны одинаковых рукава. Сама Преголя отвиливает влево, а правый рукав (канал) назван Деймой. Местный житель рассказал нам, что у немцев существовал городской благоустроенный охраняемый пляж. Чтобы на него не наносило течением грязи, из камня была сооружена хитроумная подводная коса, благодаря ей всю грязь проносило мимо. Soveticus’ы косу зачем-то разобрали – берег запсивел и зарос, одичал. Купаться теперь негде, да и запрещено в окрестностях тюрьмы. Единственное купальное место мы отыскали в конце ул. Красноармейской, отъехав в сторону пару километров.  У немцев существовала и система дренажа, благодаря которой грунтовые воды уходили в реку. После войны она оказалась нарушенной, в подвалах местных жителей теперь после дождей стоит вода.
Итак, мы едем мимо тюрьмы, с настороженно взирая на ее облупленные стены, вышки по углам и охрану. Переезжаем мост через Дейму. Начинается Тапиау. Дорога идет в гору и, завернув влево, упирается в крохотную будку автостанции. Это, собственно, центр городка. Чуть дальше кирха, чуть правее ратуша. Черняховск меньше Кенигсберга, Тапиау меньше Черняховска, то есть еще человечнее. Еще соразмернее человеку.
В кирхе ныне храм Иоанна Предтечи, здесь хранится часть дуба Мамврийского. Здесь я переписываю себе цитату: «Если ты находишь, что в тебе нет любви, а желаешь ее иметь, то делай дела любви, хотя сначала и без любви. Господь увидит твое желание и старание и вложит в сердце твоё любовь». Преподобный Амвросий Оптинский.
Названия магазинов милы: «Карапузик», «Ночничок».
Одна из наиболее выразительных улочек Тапиау – Горная, она в самом центре, короткая и узкая, круто спускается к Преголе, на ней всего несколько старонемецких домишек в два-три этажа. Если пройти через арку во двор дома №6, мы попадаем в тихий омуток особым образом оформленного «кошачьего рая». У внутренней стены дома, примыкающей к лоджии первого этажа, сложен из дикого камня на цементном растворе целый замок для кошек. Они давно обжили его и прекрасно чувствуют себя. Здесь живет не менее двадцати кошек. Очевидно, дело, разумеется, не в архитектуре, а в более чем теплом отношении к зверкам местных жителей.
На ул. Тельмана, в двух шагах от кирхи, находится ратуша со ступенчатым порталом, напротив нее – еще более выразительное строение из темно-красного кирпича такой же архитектуры. С ул. Тельмана сворачиваю вправо на очень уютный и домашний Новый пер. Он и сам по себе многофактурен. К тому же отсюда отчасти видно выразительное старонемецкое здание из красного кирпича на ул. Гагарина, занятое военной частью. Когда я сделал его снимок, находясь прямо перед зданием, ко мне от ворот не спеша подошел бдительный дежурный в форме и вежливо попросил снимок стереть.
Между ул. Дзержинского и Красноармейской – совсем короткая, но весьма выразительная  Замковая ул.  А вот Красноармейская – очень протяженная, на ней тоже много любопытного. Если ехать по ней всё прямо и прямо, то можно добраться до места купания на Дейме. Девочки зависли порисовать во дворике дома № 20 по Калининградскому проспекту. Здесь уютно, тихо, лавочка, клумбы, и на удивление – колодец с воротом. Удивление – от привычки видеть колодцы в селах и деревнях, а не во дворах городских домов. Вода близко. Рядом с ведром на тросе прикована слегка ржавая, но вполне исправная кружка. Значит, воду можно пить. Окрест живописные домишки старонемецкой постройки.
Чудесно путешествие с художницами. Они тоже бескорыстны. Им ничего не надобно, кроме впечатлений.
Мы как губки. Мнится, что мы впитываем. На самом деле увиденное и пережитое отжимает из нас воду привязанности к жизни.
Делая наброски, эскизы, пиша картины, человек, избравший стезю художника, незаметно для себя всё больше и больше освобождается от внешнего, от «натуры» – в пользу неизобразимого. Тогда это духовная практика. В противном случае он – кто?
Оставив девочек рисовать во дворике, катаюсь по городку. В конце ул. Красноармейской сворачиваю вправо на ул. Маркса, к башне, и попадаю в дивный красночерепичный пригород, где и сараюшки выглядят как крытый черепицей домик с щипцом, но в миниатюре.
Я оглядываюсь назад. Калининград – город-спрут, зажавший своими щупальцами останки поверженной Пруссии. Советск поспокойнее, но слегка напрягает своей пограничной режимностью. Черняховск спокоен, резко контрастен, своим обнищавшим аристократизмом напоминает Выборг. Тапиау-Гвардейск миниатюрен, легко обозрим и тем человечен, но и он поцарапывает гигантской тюрьмой и настороженными военными частями.

ЕВАНГЕЛИЧЕСКАЯ КИРХА В РОЗЕНАУ (Калининград, ул. Козенкова)
В уютном пустом дизельке из Тапиау/Гвардейска мои лапочки клюют носом – так уже наездились. Теперь мы смещаемся в Кранц, на море. Едем через Калининград. Между электричками у нас зазор три часа, и мы успеваем прокатиться на ул. Козенкова  к внушительной евангелической кирхе в Розенау, ныне храм Покрова Богородицы. Он примечателен редким образом ангела Благое Молчание со скрещенными крестообразно на груди руками, его нимб совмещает золотой круг и два втянутых ромба.
Улица Козенкова по-своему уникальна, на ней всего два дома, один с одной стороны улицы, другой – с другой. Это жилые немецкие двухэтажные дома. Они тянутся метров на сто от начала улицы до конца. Как обычно у немцев, нумерация идет не по домам, а по подъездам. Их, что ли, 26. Над каждым подъездом – небольшой барельеф, хаусмарка. Они все разные. Такая уж тут была традиция – метить свой подъезд неповторимо. Так они и уцелели до сих пор, эти немецкие хаусмарки – серые, покрытые сверху слоем городской пыли, погрубевшие от слоёв покраски.
KRANZ (нем. «Венок») / ЗЕЛЕНОГРАДСК
Электричка до Кранца идет из Калининграда 45 минут. Городок очень зеленый, это скорее приморское селение без общественного транспорта, большая часть домов – в один-два этажа, он сразу прилегает, обнимает собою, не ставит дистанции и чарует своей атмосферой и архитектурой. Он полностью сохранился и, похоже, мало изменился. Здесь в летние месяцы отдыхала немецкая элита.
Вдоль берега над пляжем устроен помост на сваях, набережная, променад.  Он тянется метров на триста. С обеих сторон обрывается в дикие пески. На променаде перед отелем «Самбия» (похоже, он самый роскошный в городе) – пять выразительных, крайне реалистичных по исполнению скульптур из меди. Сюжеты таковы: полуобнаженная дива с длинной косой, осиной талией и истонченным ликом, детишки поливают друг друга из шлангов, мальчик и девочка отпускают каждый по голубку, один мальчик качает другого на качелях, девочка радуется чайке, сидящей у нее на голове. У всех детишек – одутловатые откормленные щёчки, идиотические улыбки, стёртые черты лиц – не люди, а антропологические признаки человека, полуфабрикаты, будто плохо вытесанные деревянные чурбанчики, куклы балаганного представления в театре жизни, как это изъясняла Паола Дмитриевна Волкова на примере «Корабля дураков» Босха.  Один из мальчиков – просто вылитый гоблин. Рты у всех полуоткрыты в блаженном экстазе, в позах дешевая экспрессия. Я попытался выяснить, кто автор скульптур, но безуспешно.  Даже взял мэйл отеля и послал из Москвы запрос, но ответа не получил.  По ощущению, это копии оригинальных немецких скульптур 1920-30х годов – уж очень ярок здесь сакраментальный немецкий сентиментализм – непременный спутник жестокости, как утверждают психологи. И полуобнаженная утонченная красотка с осиной талией тоже очень архетипична как прототип куклы Барби, простидевушки, которая предназначена услаждать мужчин, а не рожать детей.
 
Как мгновенно замерший прибой,
Kranz застыл, оставленный собой.
Он спустил спасательные шлюпки –
Улочки, дома – житья скорлупки,

Их теченьем понесло советским,
А ведь был он городом немецким.

Всё, что было, им не позабыто.
Сквозь него сочится жизни жито –
Новой жизни, и играя с ней,
Он проникнут духом прежних дней.

Мы прокатились по Московской, зашли в кирху, увидели приметное гипсовое лицо моряка на углу одного из зданий на Пограничной ул., по Курортному проспекту вернулись к вокзалу, свернули на ул. Тургенева в дивный парк с белоснежной деревянной беседкой, нырнули в более простецкие по архитектуре улочки в районе Саратовской.
Спросили, где ставят палатки, и чуть отъехали вдоль берега мимо отеля «Королева Луиза» на восток, в сторону Куршской косы. Здесь, до пропускного пункта – незаповедный берег, где можно стоять. Встали на дюне над морем, у огромных серебристых тополей. Разгребли место для палатки, слегка закидали чистым песком кострище. Место красивое, здесь явно постоянно шашлычат и мангалят, песок перемешан с угольками и золой. 
Пляж столь же прекрасен своим белым песком, сколь и ужасен яркими проявлениями уровня культуры sоveticus’ов. В кустах и на склонах дюн полно стекол от битых бутылок. Из песка там и здесь торчат бетонные глыбы с ржавыми металлическими штырями. В воде догнивают остатки немецких пирсов. Мусор. Компании оставляют за собой груды пластика. Ощущение такое, что война здесь и не прекращалась. Война России с собственным бескультурьем. До победы еще далеко.

СРЕДОСТЕНИЕ СО ЗВЕЗДАМИ
Надо мной палатки полотно
Как полуоткрытое окно.
Точки галактического круга,
Мы сквозь сетку смотрим друг на друга.
*
Стелется прерывисто, неломко
По спирали звёздная позёмка.
Гряды этих волн сродни потоку,
Мы же – на припёке, где-то сбоку.
*
Просто так лежать, глаза прикрыв,
Напевать привязчивый мотив,
Что рождён в гармониях нетленных,
Слышен он, поверь, во всех вселенных.
*
Телом, духом, праджней, головой  [праджня (санскр.) – мудрость]
Восходить на взморье сон-травой,
С дюнами шептаться до рассвета,
Оказавшись в середине лета.
*
Ты, конечно, здесь не одинок.
Листовёртка скрылась под листок.
Два баклана полетели к югу.
Всё земное послано друг другу.
*
Что трезвее – вечер или утро?
И кому нужнее кама-сутра?
Ветер-ветер, дуй же, не ленись –
Без прибоя как нам обойтись?
 
Есть в Кранце 1-й Октябрьский переулок. Он в центре городка, в двух шагах от моря, отходит от ул. Октябрьской, вьется между домиками и скоро впадает в ул. Чкалова. Это самый мощёный, самый узкий, самый зеленый и самый уютный переулок в городке.

NEUKUHREN
Из Кранца мы сместились на электричке в Neukuhren, ныне Пионерский Курорт. Из окна лицезрели целое поле современных огромных ветряков на манер голландских. В Пионерском несколько любопытных живописных домишек в традиционном стиле фахверк. Особенно хорош дом, где балки-стойки образуют косые кресты.
 В последние дни июля жара набрала такую силу, что мы решили переждать самую жаркую пору дня у моря в тени. Добираясь до пляжа, наткнулись на местный краеведческий музейчик, где буквально прилипли к витринке с разверткой изображений на золотом кольце (диаметр 8 см, предположительно 8–-9 век, ныне в запасниках Пушкинского музея в Москве), после войны кто-то из местных немцев обменял его на хлеб. Чего только не было на этом кольце, бог ты мой! Едва ли не все древнейшие зооморфные архетипы. И губастый змей-дракон Шеша с круговыми завитками, губами держащий невесомо парящего перед ним мужчину, тело которого как бы продолжает тело Шеши, и лучник,  охотящийся за оленем, и хищник, терзающий лань, и олень с рогами-древом жизни у стебля, увенчанного тремя листочками, и странные неведомые нам существа и растения. Кроме кольца, здесь лежал пухлый альбом со старыми фотографиями, стоял немецкий газовый счетчик – здесь в середине 19 века в домах уже был газ; неизменный для нынешних музейчиков патефон с грампластинками, еще какая-то мелочь.
Из Нойкурена на велосипедах по асфальту, грунтовкам и наконец по бугристому большаку без покрытия мы с немалым удовольствием часа полтора катили до Раушена, избрав не основную трассу, а проселочные дороги, идущие в параллель, но ближе к побережью, по полям и овражкам.

СВЕТЛОГОРСК / РАУШЕН (нем. «Шум моря»)
Раушен поражает своей непохожестью на Кранц. Кранц ровный как стол, Раушен расположен на гребне огромной дюны, идущей вдоль побережья. Калининградское шоссе, по которому мы въезжали в город со стороны Кранца, идет у подножья этой огромной лесистой дюны. Чтобы попасть собственно в город (скажем, на ул. Ленина), нужно метров триста подниматься вверх. Ул. Ленина идет по гребню дюны. Моря сверху ниоткуда не видно – горизонт закрыт зеленью огромных древесных крон. Где бы вы ни были на ул. Ленина, чтобы попасть к морю, надобно преодолеть крутой и протяженный спуск вниз.
Кранц – зеленый городок, но зелень здесь как бы парковая, прирученная, отчетливо окультуренная. А Райшен буквально затонул, исчез под густой и едва ли не сплошной сенью высоченных сосен, скрывающих небо смыкающимися кронами, немало и деревьев-гигантов других пород, своими размерами и густыми купами просто подавляющих строения и здания. Кранц интимен и скромен, соразмерен человеку, Раушен претенциозен и более помпезен как дорогой светский курорт, кое-где даже развязен. Кранц весьма целостен и обозрим, Раушен открывается взгляду крошечными кусочками, изолированными друг от друга.
Мы точно знали, что хотим увидеть здесь: кирха, церковь, сфинксы 1910 г.  и «Несущая воду» Германа Брахерта в парке, две скульптуры на променаде у моря,  «Царевна-лягушка» напротив вокзала, и главное – макет средневекового Кенигсберга в переулке Гофмана.
Увидели мы и водонапорную башню, и здание органного зала, и керамическую карту области и Светлогорска, побывали в музее скульптора Г. Брахерта в Отрадном (полтора км от вокзала к западу по шоссе). Единственный объект, который нам не удалось отыскать – упомянутая в оранжевом путеводителе по Калининграду дача Геринга на Приморской 11. Похоже, она более не существует в природе и упомянута автором-одесситом лишь для красного словца.
В восточном конце ул. Ленина у ворот частного дома с превеликим удивлением для нас неожиданно обнаружились два китайских льва, точнее, т.н. «собачки Будды» – образы защитников дхармы, отсылка к активно практикующим адептам. Шар под лапой одного из львов с сетчатым покрывающим орнаментом – отсылка к радужному телу, дхармакайе, господином которой стал практикующий адепт. У другого льва под лапой – крошечный львёнок – образ неофита на духовном пути как знак преемственности в передаче дхармы от более опытных адептов к менее опытным, от мастеров к новичкам. 
Но более всего нам хотелось спокойно побыть наедине с морем, поставив палатку где-нибудь на берегу. Так мы и сделали, отойдя примерно на километр восточнее от города. Словно по заказу, едва мы устроились в палатке на гребне прибрежной дюны и спрятали байки под полиэтилен, небо нахмурилось и потемнело, пляж опустел, загремел гром, подул свежий ветер и пошел чудесный балтийский дождь. Мы остались на берегу совершенно одни, наедине с морем. Далее – стихи, потом – молчание.
*
Приезжаем к морю налегке
И палатку ставим на песке
В месте без особых темных пятен
Где песок вполне лицеприятен
*
Туча из-за берега пришла
Вниз упала молнии стрела
Прокатился гром веселым боем
Чайки молча взмыли над прибоем
*
Вкруг меня – моей палатки кокон
Словно теремок, и он без окон.
Но вполне я счастлив, ведь со мною
И капель дождя, и шум прибоя.
*
Дождь играет листьями дерев,
Потемнел песок, отяжелев.
Волны, омывая брег-алтарь,
Рушатся и пенятся как встарь.
*
Дождь заполосил и перестал,
Гряды волн огладил ветра шквал.
По палатке капель барабан.
Вновь Ильи небесный кегельбан.
*
Берег. Кромка. Дюна. Мы на ней
В склон вплелись извивами корней.
Гряды волн. Солёный дух нетленья.
А вокруг колючие растенья.
*
Не ища отдачи и награды,
Встали как кочевники-номады.
Ветер тучки движет посолонь.
Утихает дождик. Клонит в сонь.
*
Балтика скромна своим нарядом.
Раушен – «шум моря» – где-то рядом.
Мир, глаза прикрыв, покоя полн
И внимает перебежкам волн.
*
Балтийское море на редкость пресное. Соли не ощущается. Кажется, что эту воду можно спокойно пить.
Наиболее сильное впечатление в Светлогорске – от макета средневекового Кенигсберга. Он просто волшебен. Он из камня. Он под открытым небом, среди сосен. Настоящий мох зеленеет на стенах его крошечных домов. Настоящая вода течет по его каналам. Архитектура слегка стилизована (в плане перспективы), но едва ли не каждый дом сохраняет свое индивидуальное лицо, не говоря уже о крепостных воротах, стенах, башнях, кирхах и замке. Это целая миниатюрная страна, подробно воспроизведенная и исполненная глубокого достоинства. 
ОТРАДНОЕ ПОД СВЕТЛОГОРСКОМ
У Лизы кончился заряд на цифровичке – и мы, простояв день на море,  решаем перебраться в гостиницу. После нескольких неудачных попыток устроиться в Светлогорске едем в Отрадное. Здесь жилье дешевле, чем в фешенебельном Светлогорске.  Устраиваемся в отеле «Старый дуб» на Сибирском пер., 1650 руб. ($55) за прекрасный трехместный люкс из двух комнат с милым балконом, который представляет собой переход в соседний номер.
Отель в двух шагах от музея Брахерта. Среди зеленой просторной лужайки в цветочных клумбах стоит скромный домик. Вокруг, на участке, среди травы скульптуры. Странные вещицы сохранились в музее: он стилизовал свои полурельефы под Египет, на торце полена вырезал небольшую фигурку стоящего мужчинки, на небольшом камне грубо намечал контуры клювастой птицы. Хороша его скульптура женщины в архаичном стиле. На барельефах лица его женщин подчеркнуто нейтральные, ничего не выражающие, невыразительные, как бы стертые. И совершенно одинаковые. Черты лица мелкие, фигуры подсушенные.
Отрадное – местечко тихое, небольшое, как и в Раушене, домики тонут среди буйной лесной зелени, ощущение, что мы, скорее, в лесу, чем в жилой зоне. К морю – крутой спуск через лес. Живописные домики с элементами фахверка нашлись и здесь.   

PILLAU / БАЛТИЙСК

31 июля 2012 вечером мы в Балтийске. Слегка подуставшие от впечатлений, выгружаемся из электрички. Напротив вокзала замечаем в подвальчике кулинарию и заходим подкрепиться. Здесь всё неправдоподобно дёшево. Сосиска в тесте – 10 руб. Вдобавок на стене висит культурный стишок Омара Хаяма:

Не зли других и сам не злись –
Мы ж только гости в этом мире тленном,
И если что не так – смирись,
Будь поумнее, улыбнись,
Ведь в мире всё закономерно:
Зло, излученное тобой,
К тебе вернется непременно.
 
Расспрашиваем местных жителей о дешевой гостинице – нас единодушно отсылают в «Золотой якорь» рядом с маяком, именно туда ведет от вокзала слегка спускающаяся вниз извилистая дорога, мощеная камнем. Это еще и главная улица, вроде бы ул. Ленина. По ней двигаемся к гостинице, озирая удивительные окрестности – псевдоготику зданий Штаба справа, здание музея Балтфлота и Собор. По тенистой аллее с колоссальными тополями, смыкающимися где-то в вышине над нашими головами, огибаем площадь с музейными зенитками и танками и выруливаем на набережную. Здесь, привалившись к ней синеватым тяжелым бортом, стоит стальной «морской охотник», его громада ощерилась во все стороны стволами орудий, а на гранитной набережной, по которой мы катим, возле трапа выстроилась на вечернюю поверку его команда. Командир проводит перекличку. Притормозив, мы ошалело взираем на это незамысловатое действо, виденное лишь в кино. Чуть далее видны прижавшиеся к берегам серые глыбы других «морских охотников» – да их тут целая эскадра! Понятно, что доставать цифровик в такой ситуации слегка некорректно. Отсюда два шага до гостиницы, она здесь же, на набережной. Нас принимают с распростертыми объятиями – гостиница пуста, приезжие схлынули. Заносим вещи в уютный номер со скошенным потолком под самой крышей и налегке едем прокатиться по городу, решив завтра на утреннем пароме переправиться на Балтийскую косу. 
1 авг 2012. Шесть утра в гостинице «Золотой якорь». Ночью изрядный дождь налил лужи на набережной Морского бульвара. Он так рьяно хлестал в открытое окно нашей мансарды под покатой крышей, что пришлось отодвинуть отокна Машину кровать. Успеваем попить чаю. Солнце встаёт. Без десяти семь мы возле парома «ВИСТАЛА» (что бы значило это название?). Здесь никакого движения. Ни души. Будка кассы зашторена, расписания за шторой не видно, и реагирующий на движение фонарь, зажигаясь, освещает лишь опущенную пластиковую шторку.
На катере МЧС, приткнувшемся рядом с паромом, появляются двое суровых мужчин. Озадачиваем их вопросом, будет ли паром. «Еще рано. Он же в 7-20», – сурово отвечают МЧСники. А я думал, что ровно в семь – потому мы и подошли так рано. Это следующие рейсы без минут – в 10, 12, 14, 16, 18, 20. Последний – в 21-30.
В 7-15 подходит женщина-кассир. К этому времени у кассы возникают три паренька с удочками, явно на рыбалку. Переправа пассажира стоит 70 руб., «пассажир с велосипедом» – 100 руб. Это сразу туда и обратно. В 7-30 мы на Балтийской косе. Здесь у пристани магазинчик, тут же прокат велосипедов, палаток и рюкзаков.
Воздух на косе иной – как бы следующая, более высокая степень разреженности людских энергий, очищенности от вибраций человека. Изрядно настоявшийся покой. От легкости, прозрачности сред, огибающих края прибрежных земель,  и простора хочется взлететь. На небе ни облачка.
Едем на Южный мол по Малой набережной мимо тройки обшарпанных жилых домов. Здесь вполне островная атмосфера, не предполагающая присутствия посторонних – всё спокойно валяется вокруг домов , полусдувшаяся резиновая лодка с подвесным мотором, запчасти  вокруг полуразобранной «лады» и всё такое прочее.
За домами слева показались руины Западного форта. Если приглядеться, они видны и с набережной в Балтийске. Форт – словно картина, написанная мастером эстетики руин. Сверху на руине плотный дёрн, трава, деревья с окультуренными, нерусскими кронами. Под стеной остатки рва заполнены зеркальной водой. В воду сходит песчаная отмель. Желтая пологая дюнка отделяет прудку под стеной форта от моря. На взгорке с жесткой степной травой – несколько деревьев, кострище, место уютное, вольготное, с широким морским обзором.

Скажи, туда ли мы пришли?
Здесь облака как корабли,
Холмы воды, и суши уплощённость
На фоне неба и земли.
Здесь возникает отрешённость
От жизни, что с собой несли.

Внутренний дворик форта круглый, он неплохо сохранился. С двух сторон в него плавно сходят зеленые откосы заросших травой дюн. Сохранилась и арка ворот «с тыла». А со стороны моря форт разрушен, своды внутренних помещений вывернуты наизнанку и обрываются к прибою. Здесь волны набросали на берег ковер из зеленых водорослей с острым морским запахом. Среди них отыскался сувенир на память о Балтийской косе – выброшенная волной детская формочка в виде зеленого морского конька. Уцелели остатки внутреннего хода в толще стены к одному из бастионов.
Каждая часть обруиненных развалин Западного форта словно специально обточена, выверена по лекалу художником. Эстетика руин здесь достигает пика изысканности и совершенства. Место просто поразительное.
Девочки не поленились забраться на ажурную и тонкую, на растяжках, словно сотканную пауком, башню возле форта. Потом двинулись в сторону Южного мола. Здесь вдоль берега распадающиеся остатки деревянных  сходен, бетонных пристаней, пирсиков. Через равные интервалы на берегу ржавые щиты со сквозными цифрами и буквами судовых стоянок – какое-нибудь А 20. Море сверкает под солнцем. Откуда же это ощущение бесшабашного, беспричинного счастья?
Ничего особенного на дальней оконечности южного мола мы не увидели, перекусили, угнездившись над водой на огромном бетонном кубе, и поехали обратно к пристани. От нее по асфальтовой дороге понеслись теперь в другую сторону – мимо огромных тополей к колоссальным ангарам заброшенного немецкого аэродрома, видимым и с того берега, из Пиллау.
На старом аэродроме, среди по-прежнему идеальных по состоянию бетонных плит колоссальных немецких взлетных полос, на самом берегу моря  воздух напоён покоем и свежестью. В нем словно растворён эликсир жизни. Пространство огромное. Оно понижает собою значимость и масштаб всего, что помещено в нем. Сюда всё вместимо. Кирпичная башня с уцелевшим циферблатом часов кажется кукольной выгородкой. Молодежный яхт-клуб из Калининграда поставил свои палатки в одном из ангаров, под сохранившейся высокой кровлей. Они приехали на элегантных импортных «караванах», привезли лодки и газовую плиту для готовки. Ребята деловито копошатся возле парусников.
На берегу экзотичными пятнами – и старые суденышки, отжившие свой век. Они импрессионистически пестрят разноцветными слоями облупившейся краски. Чуть дальше приткнулся буксирик, баркас и пара моторок.
Ряды торчащих из воды проржавевших свай пирсов, заточенных вверх острыми оранжевыми пиками. Остов баржи на мелководье – от него остались лишь обводы, тонкий абрис. Пара автомобилей рыбаков и туристов. Несколько человек ловят рыбу. На моих глазах мужчина подводит к берегу на леске приличного окуня, женщина ловко вытаскивает его подсачником.
Еще пара палаток под огромными тополями. Под такими великанами можно безбедно прожить одну-две вечности.
У воды дымит крошечный костерок с кофейником на камнях. Синий дымок вьется в прохладном утреннем воздухе. Непередаваемое ощущение небольшого микрокосма, странным образом вобравшего в себя всю вселенную. Отсюда некуда идти. Да и нет смысла уходить. Здесь – всё – есть.
Мы было поехали по бетонке среди густых зарослей колючей облепихи вглубь косы, но опомнившись, быстро повернули обратно – вдруг стало ясно, что мы уже всё увидели. Больше ничего нового не будет. Там, дальше – такой же берег и песок, только дикий. Без особых следов человека и построек. На той же «ВИСТУЛЕ» в 10-25 мы вернулись в Пиллау. Впечатления от Балтийской косы оказались самыми сильными – дух вольности и покоя витает над этими местами. Это ощущение не приходило к нам в городах, как бы хороши они не были.      
*
Размыкаются лица
Шифр сознания нем
Тает облака след
Хочется не шевелиться
Хочется не говорить ни с кем
А никого и нет

Глохнет спящая птица
Слух ушел не совсем
Слишком тих неответ
Хочется не шевелиться
Хочется не говорить ни с кем
А никого и нет

Неделима крупица
Дробен шепот «зачем?»
Полутьма-полусвет
Хочется не шевелиться
Хочется не говорить ни с кем
А никого и нет  28 июля 2012 Балтика Кранц (Зеленоградск)
*
В музее Балтийского флота, помимо забавных моделей первых подлодок, сильное впечатление производят фотоснимки памятников города Мессина (юг острова Сицилия) до и после мощного землетрясения 1908 года (разбором завалов и спасением людей занимались наши военные моряки, по воле судьбы оказавшиеся в этом районе). Многовековые культурные наслоения в виде архитектуры были в один миг сметены с лица земли резким сотрясением почвы. Поневоле напрашивается аналогия: не таким ли резким сотрясением почвы оказался и для Восточной Пруссии послевоенный отход ее земель в пользу России?
После удивительного Западного форта на Балтийской косе решили отыскать форт Штиле в северной части Балтийска. Женщина, у которой мы спросили дорогу, рассказала, что под этим названием скрывался секретный подземный завод по сборке снарядов, на котором работали русские военнопленные. Все они были уничтожены, выжил один человек. Перед отступлением немцы заминировали все автоматические двери, перекрывающие подземные коридоры, уходящие на много этажей под землю, и затопили штреки. После победы наши просто залили бетоном все входы вниз, оставив разминирование и исследование высокотехнологичного немецкого наследства «на потом». Это «потом» пока так и не наступило. Ныне на территории форта за колючей проволокой располагается крошечный военный складик– нам даже не разрешили сделать снимок обломка каменной плиты с надписью по-немецки «Форт Штиле», мирно покоящейся в траве в двух метрах близ въездных ворот, но уже с той стороны. Перед воротами, слева – скромная памятная стела, установленная после войны немцами, когда-то жившими здесь. На ней надпись по-французски: «STALAG 1A PASSANT! SOUVIENT-TOI!» – «Помяни, прохожий!»
Обескураженные колючей проволокой и запретом сфотографировать плиту, мы взяли левее от ворот, в густые древесные заросли, и вскоре вышли на край глубокой лощины, на дне которой, в «тупичке» ныне находятся гаражи. При подъезде к гаражам крутой, практически вертикальный  склон узкой лощины облицован метров на восемь керамическим кирпичом, в этой впечатляющей стене сохранились мощные, герметично закрывающиеся двери с закругленными краями и трубы забора воздуха с защитными клапанами. Мы поняли, что это и есть вполне доступные обозрению остатки форта Штиле.  Выше стены на склоне среди высоких деревьев разместилось православное кладбище.

Утренней электрички из Балтийска в Калининград нет, поэтому, чтобы попасть на свой поезд в Москву, уходящий в три часа дня, нам приходится уехать из Балтийска вечером, за день до отъезда. Это означает, что нам придется переночевать где-то в Калининграде. Где? Серьезная проблема. Всю дорогу ломаю голову, перебирая виденные места, но оптимального решения не нахожу.
Вечером едем знакомым маршрутом к Королевским воротам в расчете на ночлег где-нибудь поблизости, в подлеске на близлежащем валу. Приезжаем, но там явно неспокойно, какое-то подозрительное движение, полупьяные выкрики, бомжовые загаженные стоянки. Вокруг канала, на другом его берегу тоже немало укромных мест, этакие заросшие тупички вдоль глухого забора, за которым высится новая жилая многоэтажка, но в глухом заросшем тупичке вставать не с руки – оттуда некуда отступать. Всегда выгоднее вставать почти на виду, почти на дороге – чтобы до людей было рукой подать. Мы вновь едем по ул. Гагарина, мимо дома, за которым ночевали в первый раз среди вишен – здесь безлюдно, никого уже нет. Начинает темнеть. Решаем встать на огромном ровном пустыре на левой стороне от дороги, заросшем густым бурьяном. Пустырь ничем не отделён от улицы – просто начинается густая трава. Бурьян мне по плечи, а девочки тонут в нем с головой. В центре пустыря стоит огромная ферма высоковольтной линии.
Ныряем в бурьян – и скрываемся в нем. Метрах в пятнадцати от дороги расчищаем место от веток и сучьев.  Палатка полностью утопает в этой пампе. Смеркается. На соседней стройке весьма кстати зажигается мощный прожектор, его свет достаёт и до нас. Это плюс. Здесь не будет чернильного ночного мрака.  К тому же вокруг большое, хорошо обозримое пространство, где сразу виден идущий человек. А вот нас зато совершенно не видно. Мирно засыпаем до утра.
Часов в семь утра нас будит трескотня маломощного движка. Он всё ближе. Что такое? Нас окружают, берут в клещи? Нет, это местные дворники-азиаты взялись выкашивать наш пустырь. Пока они ездят своей травокосилкой по краю, то приближаясь к нам, то удаляясь. Забавно, доберутся ли они до нас? Около получаса, затаившись, напряженно ждем итога их деятельности, гадая, собираться нам или подождать, пока всё успокоится? Так и не дождавшись покоя, выбираемся из палатки – а тут и азиаты, уморившись, угомонились. Складываем вещи – и двигаем пить кофе к ближайшей кофейне у Королевских ворот. На память об этом экзотическом ночлеге остался снимок: девочки среди зеленого моря бурьяна по плечи.
В конце поездки в Пруссию нынешний обитатель этих земель мне представился как сросшиеся «сиамские близнецы» – кантианец Том и Шалтай-Болтай.

КАНТИАНЕЦ ТОМ И ШАЛТАЙ-БОЛТАЙ
как две стадии видоизменений человека
(написано в поезде Калининград – Москва 2 авг 2012)

В дхармакае словно в серебре
Пребывал в сакральном алтаре
На престоле внутреннего света
Человек, не ведая про это.

Мы жильца, что обживал сей дом,
Назовём-ка «кантианец Том».

Но ему наскучил вечный день,
Для забавы отшатнулся в тень,
Стал играться в умаленье света,
Стал чередовать и то и это.

В светотень влеком своей игрой,
В сумерки спускался он порой,
Тьму в себе сгущая всё азартней,
Становясь всё резче и плацкартней.

Там, в ночи, где тени так зыбки,
Потерялись света маяки.

Хорошо вернуться бы обратно,
Снова в свет, но стало непонятно,
Где он, да и как в него входить,
Чтобы тьму и сумрачность избыть.

Да и стоит ли? – Уже привыкли
Видеть друга друг как фигли-мигли.
Зыбятся живущие мельком,
Зрящие затмившимся зрачком.

Остаётся разве что шататься,
Сомневаться, мяться, колебаться…
Вот и получился невзначай
Человек-шатун, шалтай-болтай,
Мастер умножения химер
С оборотнем-прозвищем «Люмьер»  (lumiere (фр.) – свет)

Шалтай-Болтай
Явился на замену,
Шалтай-Болтай
Уперся носом в стену.
Она невидима, но ощутима
И для шалтаев непереходима.

Шатаясь как медведи-шатуны,
Шалтай-Болтай болтался у стены
Как в тупике – ведь от себя не скрыться
В домиках под красной черепицей.

Но мастерит по-прежнему свой дом
В Шалтай-Болтае – кантианец Том,
Приближая прибавленье света.
Весь вопрос – когда случится это.
*
ВОСТОЧНАЯ ПРУССИЯ – ЭТО…
Там где Раушен и Кранц
Там где Гансы can’t danz
Там где Кант – лишь гробница
Там где немцам – не спится