История любви. Прошлое. Глава 8 часть 2

Yeah, it's plain to see
That baby you're beautiful
And it's nothing wrong with you
It's me – I'm a freak
But thanks for lovin' me
Cause you're doing it perfectly…

… Just don't give up
I'm workin' it out
Please don't give in
I won't let you down
It messed me up, need a second to breathe
Just keep coming around
Hey, whataya want from me
Whataya want from me


Just don't give up on me
I won't let you down
No, I won't let you down


(Да, все ясно,
Ты прекрасен, детка…
Дело не в тебе,
Дело во мне – я чудак,
Но спасибо, что любишь меня,
Потому что ты делаешь это лучше всех…

… Просто не переставай верить,
Я все утрясу.
Пожалуйста, не сдавайся,
Я не подведу тебя…
Я запутался, мне нужно выдохнуть.
Просто оставайся рядом,
Эй, что ты хочешь от меня?
Что ты хочешь от меня?


Просто не бросай меня,
Я не подведу тебя,
Нет, я не подведу тебя…)


Adam Lambert «WWFM»


Было бы неправильным сказать, что после той нелепой хэллоуинской  ночи они с Адамом отдалились друг от друга. Не отдалились, нет – хотя Томми хандрил всю неделю в Лос-Анджелесе, выходя из дома только на репетиции к европейской части тура и в тату-салон, где обзавелся новой татуировкой – вечное средство от тоски.  Не отдалились, несмотря на то, что Адам словно старался меньше отсвечивать, даже почти перестал предлагать другу присоединиться к нему в походах по очередным клубам или магазинам. Они все так же были привычно близки, везде машинально оказываясь рядом, так же не могли не касаться друг друга, тянулись за поцелуями на сцене и вне нее. Адам скрашивал свой досуг после выступлений очередными блондинами, Томми смачно целовался с пышногрудыми фанатками, и при этом оба музыканта знали, что, скорее всего, следующим утром они проснутся в одной постели. Все как всегда – как все последние месяцы. И все же кое-что изменилось.
Томми и раньше не мог без грусти думать о том, что тур неминуемо подойдет к концу. Но это было связано лишь с боязнью очередных расставаний и потерь, и если говорить откровенно, он ни на минуту не сомневался, что они с Адамом будут продолжать видеться. Какая разница – есть общая работа или нет?! Они уже давно шагнули далеко за рамки «коллег по сцене», так отчего же им не проводить иногда время вместе – в какие-то свободные дни или… ночи? Но теперь даже эти встречи с Адамом, как и их отношения в принципе, стали зависеть от одного единственного решения, которое Томми должен будет принять – обязан, так как кроме ответа «да» или «нет» в этой ситуации не было вариантов. Не думать об этом не получалось, иногда больше, иногда меньше, но мысль о том, что Адам ждет от него «приговора» им обоим, преследовала Томми практически постоянно. И чем больше он об этом размышлял, тем четче он понимал: у него нет решения. У него просто не может быть никакого чертова решения, кроме одного – чтобы тур никогда не заканчивался.

Хваленая  духовная связь в этот раз сыграла с ними злую шутку. Кто бы знал, как это больно – видеть в любимых глазах понимание того, что происходит в твоей душе. Знать, чувствовать, как Адама кидает от вины и сожаления до раздражения, упрямства, почти бешенства – признавать, что он прав. И не иметь никакого средства, чтобы помочь. Об этом лучше было не говорить – какой смысл?  Они даже стали реже уединяться, боясь, что вместо секса случится очередное «выяснение отношений». Но невысказанные обиды и оправдания лишь увеличивали раздражение друг на друга, которое иногда против их желания переливалось через край.

- Ну и как очередной блондинчик? Не подкачал?

Они только прибыли в Германию, устали как черти и решили провести хотя бы половину выходного дня, просто валяясь в постели. Тут их и настигли фотографии финских папарацци, на которых Адам весьма нежно обнимался со смазливым мальчиком, снятым той ночью в гей-клубе. Томми сам не понял, что именно его задело в этих фото: то ли сам факт их появления, то ли бурная реакция фанатов, разделившихся на два одинаково раздражающих его лагеря. Сам он в ту ночь напился до зеленых чертей и свалил из очередного клуба на пару часов раньше Адама, который объявился только днем – обычное дело, Томми даже не собирался спрашивать, с кем он провел время. И если бы не эти фото, они оба и не вспомнили бы про «инцидент».

- А ты знаешь, очень неплох! – Адам картинно пожал плечами и внимательно посмотрел на своего басиста, расположившегося в кресле напротив. - Да и поговорить с ним было приятно и интересно. Вообще, веселый парень. А главное, знаешь, что? Мы открыто шли по улице к нам в отель, и он не оглядывался по сторонам и не пытался перебежать на другую сторону. Кажется, ему было совершенно наплевать, что о нем подумают. Пожалуй, скоро я начну ценить это больше секса…

- Пф, я бы удивился, если бы он от тебя шарахался! Кто откажется засветиться со Звездой? Ты только представь, какая популярность на него теперь свалится. Кто знает, может, ты ему карьеру той ночью сделал?

- Томми, прекрати…

Томми не хотел ссориться, черт, он вообще не хотел говорить об этом. И уже жалел, что завел этот идиотский разговор, но внутри все просто клокотало от непонятной обиды. Ревность? Какая к чертовой матери ревность?! То, что он испытывал, было в сто – в тысячу раз страшнее.

-  Не я это начал, Адам. Это тебе вечно чего-то не хватает. Сначала просто дружбы. Потом «не просто дружбы». Флирта. Откровенных поцелуев. Секса… Ты знаешь, я иногда ловлю себя на мысли, что не столько боюсь камин-аута, сколько… того, чего тебе захочется потом…

Он задыхался, но продолжал говорить, предупреждающе выставив вперед руку, не давая Адаму вставить слово. Мерзкое чувство, что вот сейчас, в этот самый момент, благодаря никому не известному финскому шлюшонку, он вдруг понял причину всех этих своих страхов, сдавливало грудь тупой болью и вызывало ощущение непоправимости.

- Ты ведь не остановишься, получив меня, правда? Тебе всегда нужно чего-то добиваться, завоевывать, иначе… неинтересно? Такая натура, я понимаю… Я могу понять, серьезно. Только, что я буду делать, когда мне больше нечего будет предложить тебе?

- Томми… - Адам побледнел так сильно, что в другой ситуации Томми испугался бы за его состояние, но сейчас было не до этого, сейчас важно было не сказать что-нибудь еще, после чего уже действительно больше нечего будет бояться.

- Я не хочу об этом говорить. По-прежнему нет. Если ты все еще хочешь… если сможешь… так…

Его стиснули в пугающе крепких объятьях, до боли в ребрах, до невольных слез в уголках глаз. Стоя посреди гостиничного номера, уткнувшись Адаму в плечо и чувствуя себя абсолютно выпотрошенным после эмоционального срыва, Томми отстраненно думал о том, что это не выигранная «битва», и уж тем более – «война». Это лишь отсрочка. Надолго ли?

Но пока что  подобные разговоры всегда заканчивались одинаково. Во всяком случае, Томми надеялся, что они будут заканчиваться именно так как можно дольше: что Адам будет судорожно прижимать его к своей груди, шептать извинения и заверения в том, что ему нужен он – он, такой, какой есть, только для него одного, а не для всего мира.

Но как бы то ни было, как бы Томми не хотелось оттянуть этот момент, тур  подходил к концу. Фактически, до возвращения в Лос-Анджелес оставалось чуть больше двух недель и всего семь стран, два последних «домашних» концерта можно было не считать. И хоть Адам не собирался вселяться в свой новый совершенно не обустроенный пока дом сразу же по возвращению, да и больше не заводил разговоров на эту тему, Томми не испытывал иллюзий на счет их отношений после тура. «Начало конца» затянулось, в результате, просто вымотав их обоих морально и физически. Вместо панических попыток принять какое-то решение, найти  компромисс, Томми все чаще испытывал тупое безразличие: как будет, так будет. А вместо жарких ночей, наполненных страстным сексом до рассвета, они теперь частенько просто засыпали в обнимку, не говоря ни слова, стараясь впитать, закрепить в памяти эти моменты настоящей близости.

От длительного выматывающего тура устали все – от самого последнего техника до Адама, по-прежнему вытаскивающего большую часть каждого шоу своими эмоциями. Их уже вряд ли спас бы очередной недельный отдых: всем просто хотелось распаковать чемоданы, переступить через эту, несомненно прекрасную, но слишком затянувшуюся пору их жизни. Более ста концертов, огромное количество стран и людей – даже такой адреналиновый маньяк как Адам испытывал самый настоящий перегруз. Томми мог понять всех их – каждого в отдельности с их личными причинами и весомыми аргументами. Он отлично понимал Монти, который так и не успел толком понянчиться со своими близняшками,  Айзека, очень трогательно скучающего по своей милой жене, Кэм, мечтающую, наконец, обнять свою любимую Лейшу. Он видел, как вымотан Адам, и, черт возьми, готов был отдать ему свои силы, свою жизненную энергию, чтобы поддержать друга, но, увы,  не умел.

- Если бы ты был вампиром, я бы отдал тебе свою кровь, ты бы стал ее пить? – Томми был выжат как лимон после концерта, немножко пьян и почему-то ужасно одинок, он жался к Адаму и бормотал всякую чушь, просто желая получить чуть-чуть внимания.

- Хммм… Я бы не смог отказаться от такого угощения, - острые зубы прихватили шею, затем подбородок, рождая в теле Томми ответную дрожь предвкушения. – Но потом тебе пришлось бы тоже покусать меня. Я бы не позволил тебе наслаждаться бессмертием в одиночку.

Эти последние недели, снова загнавшие их в турбас, наверняка запомнятся странным свойством: с одной стороны, дни летели слишком быстро, их хотелось остановить, притормозить этот обратный отчет до «жизни после», растянуть во времени. Но с другой стороны, неизбежность расставания всех со всеми тяготила, все слова уже были сказаны, обещания и клятвы не потеряться друг с другом в огромном Лос-Анджелесе, произнесены, и пусть уж оно закончилось бы поскорее, чтобы не выматывать душу ожиданием.


«Я в Париже! Поверить не могу, черт!»

Город Влюбленных встретил их холодным ветром и дождливой моросью, но это не могло испортить радостного возбуждения от встречи с легендарными историческими местами. Прогулка по Монмартру и берегу Сены, Луврскому парку и Эйфелевой площади  навевала романтические мысли с добавлением капельки грусти – говорят, в Париже это случается со всеми.

- Я бы не хотела здесь жить. Сюда нужно приезжать только, чтобы признаваться в любви или выходить замуж, - Кэм куталась в шарф и нежно улыбалась своим мыслям, не обращая внимания на голубей, выпрашивающих корм.

- Я хотел бы гулять по этим улицам и паркам, обнимая любимого человека. Целоваться на фоне Эйфелевой башни, наплевав на папарацци…

Эта фраза Адама, сказанная невероятно тоскливым тоном, заставила Томми съежиться и опустить взгляд, испытывая жгучую вину и жалость. Какого черта он творит?! Что с ними обоими происходит? Как они позволили себе так сильно заиграться чувствами друг друга? Ему захотелось тихо и незаметно исчезнуть – с этой смотровой  площадки с великолепным видом на панораму города, из жизни Адама. Исчезнуть, не мешать любимому человеку быть счастливым.

И все же Париж оставил  в сердце теплое щемящее воспоминание – романтической сказки, несбывшейся мечты, прекрасного сна, который – Томми был уверен – еще долго не забудется, даже на фоне новых стран и городов. Никому не хотелось уезжать, и, несмотря на то, что тур все еще не закончился, именно в Париже все особенно остро почувствовали, как больно им будет расставаться.


Амстердам оказался идеальным местом для лечения хандры – веселая и разгульная атмосфера вседозволенности захлестнула глэмили с  головой, подарив голландским фанатам потрясающий концерт, один из самых отвязных за весь тур. Томми почувствовал себя слегка под кайфом еще до первой затяжки действительно отменной травкой – они с Теем и Терренсом смеялись как ненормальные над каждым словом и жестом друг друга, устроили стриптиз в гримерке перед шоу, упражнялись в сальных многозначительных шуточках вплоть до самого выхода на сцену. Адам поначалу не принимал участие в безумствах приятелей, но на самом концерте разошелся так, что даже видавшие виды танцоры смотрели на своего «босса» с отвисшими челюстями.  Зал не утихал ни на минуту, сопровождая выходки кумира одобрительными воплями, отдача фанатов толкала на «подвиги» или глупости – кому как больше нравится – а не иссякающая травка, добытая техниками и гуляющая по рукам в течение всего шоу, только подливала масла в разгоревшийся не на шутку огонь.

Томми к концу концерта достиг той особой кондиции, в которой любая странность или дикая выходка воспринималась не просто как должное, но как обязательно необходимая и единственно правильная вещь. Мир вокруг был прекрасным и разноцветным, раскрасневшиеся, перекошенные от восторга лица фанатов казались самыми красивыми на всем белом свете, Томми любил всех и чувствовал ответную любовь в каждом брошенном на него взгляде – неспешная, жидкая эйфория самой приятной консистенции и температуры текла по венам вместо крови, наполняя мозги воздушными пузырьками счастья. В таком состоянии музыкант становился мирным и покладистым, готовым абсолютно на все, если это доставит радость окружающим его людям. Спрыгнуть с крыши, взявшись за руки? Легко! Раздеться догола на глазах у всего зала? Да пожалуйста! Заняться сексом в общественном месте? Да и еще раз да – если это сделает вас счастливыми! Если бы Адам спросил его в микрофон – любит ли его Томми Джо, и готов ли провести в его постели остаток своих дней, пожалуй, Томми с легкой очаровательной улыбкой признал бы публично этот факт, не испытывая при этом никаких сомнений и страхов.

Адам не попросил своего басиста признаться ему в любви, он просто подполз к нему на этом чертовом подиуме непозволительно близко, спел своим сексуально вибрирующим голосом какую-то ноту, от которой у Томми подогнулись колени, и все естество музыканта потянулось на этот зов, животные инстинкты возобладали над разумом, оголив еле сдерживаемое неприкрытое желание. Поцелуй унес их обоих с первых секунд: где-то там, в другой реальности, ревел зал, Айзек продолжал отбивать ритм, выла гитара Монти. Пальцы Томми механически зажимали струны, в поясницу жестоко впивался край подиума, но все это было настолько неважно, по сравнению с волшебным, тягучим, сладким поцелуем, что почти не задерживалось в сознании. Адам жадно впился в подставленные губы, вырывая из горла Томми мучительный просящий стон, их тела вибрировали от возбуждения, а головокружение было таким сильным, что становилось страшно открыть глаза.

После концерта Нил поймал их, снова целующихся, где-то на полпути от сцены к гримеркам и безжалостно растащил по разным душевым, заявив, что Лейла хочет попрощаться с сыном перед отъездом в отель, а Адама не то что матери, даже фанатам показывать неприлично – с таким-то стояком и шальным взглядом. Хныкающему от досады Томми пообещали подобрать его после автограф-пати – еще до концерта они все собирались в какой-то ночной клуб, но теперь, кажется, у Адама поменялись планы. Прохладный душ не помог – Томми был слишком уверен, что сейчас ему не поможет вообще ничего, кроме хорошего жаркого траха, и его тело было с ним полностью согласно. Марихуана еще не начала выветриваться, поэтому мягкий податливый музыкант без  единого возражения последовал за Нилом, вытащившим его из объятий какой-то не в меру активной фанатки, и залез в незнакомую тонированную машину, где его ждала так необходимая доза объятий и поцелуев Адама. Дальнейшая  ночь запомнилась Томми смутно и скачкообразно. Вроде бы Нил таскал их по каким-то клубам, ругаясь на то, что они не поддерживают разговор, так как постоянно пытаются залезть друг  другу в штаны, потом они оказались в совершенно незнакомом номере уже вдвоем и занимались сексом, пока у них не закончились силы, как будто перед этим не виделись по меньшей мере несколько месяцев. Истощенный концертом и постельными подвигами, Томми отрубился после очередного оргазма, даже не успев  дождаться, когда с него скатится такой же вымотанный Адам, и всю ночь смотрел один и тот же яркий душный сон о том, как они занимаются любовью прямо на сцене, под аккомпанемент гитары Монти и жаркие аплодисменты зала.

Как это часто бывает, после всплеска искусственной эйфории навалилась тоска. Просматривая в интернете эпичные видео с амстердамского концерта, Томми не мог понять, что он испытывает: шок от того, что действительно ЧУТЬ НЕ произошло на сцене? Сожаление о том, что они способны на такое только будучи хорошенько обдолбанными? Стыд? Грусть – что такое вряд ли когда-нибудь еще повторится? Он старался не подавать вида, что его вообще как-то задело произошедшее, смеялся вместе с друзьями, мило смущался при упоминании миссис Ламберт, которая смотрела ЭТО ВСЕ из зала, продолжал, как ни в чем не бывало, общаться с фанатами в твиттере и радоваться предстоящим концертам. Единственный, от кого не получалось скрыть «растрепанные» чувства, конечно же, был Адам, в отличие от него самого, воспринявший этот нелепый срыв на сцене чуть ли не как прелюдию к «камин-ауту». Теперь Томми почти физически ощущал волну раздражения и непонимания, исходящую от  любимого человека, и это только еще больше заставляло его замыкаться в своих безрадостных мыслях, невольно отдаляясь, избегая близкого общения.


Их мир рушился по кусочкам с каждым новым днем, с каждым следующим городом. Поцелуи и игривые улыбки на сцене – как и прежде, молчаливая отчужденность или намеренное избегание скользких тем – за пределами камер и глаз фанатов. Их кидало из крайности в крайность: от отчаянных объятий в гулкой тишине спящего турбаса до раздраженных пререканий, каждый раз чудом не перерастающих в настоящую ссору. Иногда Томми казалось, что они устали от таких «недоотношений» оба – что, возможно, втайне каждый из них ждет, у кого первого не выдержат нервы.

- Но ведь ты не умер там, в Амстердаме? И мир не взорвался и потолок на тебя не рухнул? А ведь еще чуть-чуть, и я бы залез тебе в штаны – прямо там, на сцене. И ты – Томми Джо Рэтлифф – не был бы против!

Очередная перепалка случилась почти на ровном месте: Адам нашел в твиттере бурную дискуссию фанатов, спорящих об их с Томми действительных отношениях, и имел неосторожность заметить, что бороться с таким любопытством можно только правдой. «Вот если бы они знали точно, что мы спим вместе, им было бы неинтересно это обсуждать – проблема решилась бы сама собой!» Но  этого хватило, чтобы Томми взорвался, выплескивая все накопившееся за последнее время напряжение.

- Что ты хочешь услышать? Да, черт возьми, у меня от тебя крышу сносит – ты и так это знаешь, для этого не нужно устраивать дешевые шоу! Твою мать, Адам, объясни мне, почему тебе непременно нужно вытаскивать свою личную жизнь на публику! Да, ****ь, я хочу целоваться с тобой, я хочу трахаться с тобой – я люблю это – но почему это нужно транслировать на весь мир?!

- Я мог бы обойтись без трансляций, Томми, если мне было что еще показать всему миру! Ну, вот такой я человек, ****ь! Я весь открыт – мне нравится это! И если я люблю, я хочу кричать об этом на весь мир, а не прятаться по углам!
 
- Ну, значит, ты выбрал не того человека. Сожалею. Я никогда не любил вытаскивать на свет  свои чувства. Мне нравилось целоваться с тобой на публику, пока это было игрой. Но мне не нравится, когда мою любовь используют в качестве дополнительного пиара для повышения рейтингов. Прости, для этого можешь поискать себе еще кого-нибудь.

- А ты знаешь, я найду. Уверен просто, что если я позвоню по паре телефонов, ко мне примчатся даже с другого конца света – просто чтобы быть рядом. Может быть, если ты увидишь со стороны, что не так уж это и страшно – обнять меня при всех на камеру – ты изменишь своему принципу? Вот только… как бы не оказалось поздно, Томми…

- Давай обойдемся без угроз. Хочешь позвонить? Звони! Дураков бесплатно пропиариться за твой счет на свете не мало. Если это тебе важнее… Вперед. Звони.

Томми было тошно от самой ситуации, от этой ссоры, в которой он не услышал ничего нового и которая вряд ли что-то изменила для них, от того, что через несколько часов  они с Адамом вышли на сцену и отыграли действительно хороший концерт, привычно мило улыбаясь и вполне жарко целуясь под вопли фанатов. Впервые мысль об окончании тура показалась не трагедией, а надеждой на  избавление от слишком затянувшихся отношений, застрявших на одной стадии. Самым главным во всем этом было не думать о том, КАК он сможет жить, не обладая правом быть с Адамом хотя бы эпизодически, время от времени.

«В конце концов, мы же можем попытаться оставить все как есть? Вряд ли Адам откажется, если это будет единственным вариантом», - это было очень похоже на сделку с совестью, но большего Томми не смог бы сейчас предложить.


Тур заканчивался несколькими концертами в Великобритании, которая также не баловала их погодой, но компенсировала декабрьские холода горячим приемом зрителей. Томми все больше времени проводил с Айзеком, они упорно гуляли, несмотря на пронзительный ветер, продирающий до костей, пробовали местные сорта пива и кофе, покупали в каждом городе подарки для Софи. Новый хороший друг снова спасал Томми от одиночества и чувства своей ненужности, нападающего на гитариста всякий раз, когда он не находился в объятиях Адама. Увы, последнее случалось все реже. Они словно негласно заключили пакт о невмешательстве в ситуацию: к примеру, Адам больше не говорил ни слова о совместных прогулках и времяпрепровождении Томми с Айзеком, даже перестал прожигать своего ударника ревнивым взглядом.  Взамен Томми Джо не интересовался, куда «мистер Звезда» уезжает сразу после концертов один или с кем-то из танцоров и не пытался узнать, с кем Адам переписывается на своем айфоне, уединяясь по углам. Перед возвращением в Лос-Анджелес Томми обмолвился Айзеку о том, как его тяготит предстоящая разлука и будущее вынужденное безделье, и получил приглашение погостить у них с Софи, сколько ему вздумается.

- Мы будем по-прежнему проводить вместе все свободное время, и это смягчит для тебя переход от тура к обычной жизни, - убедительно сверкал глазами Айзек. – И когда ты немного адаптируешься, сразу вернешься к себе домой, вот и все. Соф будет просто счастлива, если мы приедем вдвоем!  Она уже немножко влюблена в тебя и мечтает о тебе позаботиться.

Томми не мог принять окончательного решения до тех пор, пока не узнал, что Адам вместо возвращения в Лос-Анджелес снова отправляется в Париж, и, судя по заранее виноватому, тщательно отводимому взгляду, его там ждут не только промо-интервью. Накануне расставания они провели вместе долгую, волшебную ночь, наполненную нежностью и любовью. Томми старался не думать, что это способ «извинения» Адама за что-то, в чем он собирается провиниться, и тем более запрещал себе даже допускать мысль о том, что это… прощание?

- Я буду скучать… Правда, я… Очень, буду, да, я уже скучаю.

- Я тоже, Малыш, я тоже. Я вернусь скоро, всего через несколько дней, обещаю…

Лос-Анджелес никогда еще не казался Томми настолько серым, пустым, бессмысленным. Нет, он любил Калифорнию, свой город, даже эти чертовы буквы на холмах, но не тогда, когда возвращение домой означало конец слишком многому, что согревало его, составляло смысл его жизни. «Мерзкий Лос-Анджелес» встретил его равнодушным солнцем и привычным гулом, небоскребами и океанским прибоем, калифорнийской жарой, заставившей музыканта немедленно захотеть оказаться в дождливом Париже, где его, увы, никто не ждал. Ощущая себя физически и эмоционально выжатым до последней капли, Томми обнялся в аэропорту с такими же уставшими и погрустневшими друзьями и не испытывая ничего, кроме тупого безразличия, отправился домой. Сутки ушли на сон, но перед этим Томми успел поболтать с приятелями, у которых все  новости сводились к жилищным проблемам, из-за чего Дэйв с Майком временно переселились к Нику, но Майкл решил отделиться и активно занимается поиском какой-нибудь недорогой квартирки неподалеку, заодно собираясь вплотную заняться альбомом «Mouthlike».

- Решай сам, Ти-Бон, можешь оставаться тут – тебе всегда найдется тут место, или если хочешь, потом переберешься к Майку, вам будет удобнее записывать материал на пару.

Он не хотел ничего решать, не  сейчас. Если говорить о желаниях, то все они сводились к совершенно бессмысленным и несбыточным вещам, и Париж  по-прежнему лидировал, хотя сам Томми не мог понять, почему его тянет туда как магнитом? Только ли потому, что там сейчас находится Адам? Или потому, что там осталось какое-то незавершенное дело, не дающее ему спокойно спать по ночам? Заставив себя разобрать чемодан и закинуть в стиральную машинку концертные тряпки, Томми повидался с мамой и сестрой, а потом сбежал к Айзеку, ненавидя себя за то, что использует искреннее дружеское расположение в почти корыстных целях. Хотя было глупо надеяться, что милое семейство Карпентеров сможет заменить ему одного единственного человека, с кем он действительно хотел бы сейчас оказаться рядом.

Они снова находились на разных концах света, пытались подстроить друг под друга свои режимы сна и болтали в сети по полночи. За  прошедший год Томми в совершенстве овладел наукой разлук и ожиданий, только теперь во всем этом было чуть меньше смысла. Адам гулял по Парижу с каким-то «особым другом», о котором Томми не собирался расспрашивать, он и узнал-то об этом случайно, прочитав стенограмму интервью Адама парижскому радио и сложив «два и два». Сам гитарист не был уверен, что захочет встречать друга, любовника, если уж на  то пошло, среди ночи в аэропорту ради того, чтобы проводить его домой и заняться любовью – или сексом? – как это было еще каких-то полгода назад. Слишком многое изменилось для них. Но все-таки недостаточно, чтобы вздохнуть полной грудью, перевернуть страницу и подумать о том, чем заняться теперь – после тура, после всего.

Первые несколько дней Томми проявлял энтузиазм только в том, что имело хоть какое-то отношение к закончившейся счастливой поре. С Айзеком можно было бесконечно вспоминать день за днем, город за городом, концерт за концертом – вытаскивать из памяти все незначительные мелочи и смаковать их, выискивая в интернете фото и видео, сделанные фанатами. Софи оказалась благодарным и терпеливым слушателем, и Томми проникался к ней все большей нежностью и симпатией, хотя иногда ему казалось, что она знает слишком много про него, про его черную пустоту внутри, гораздо больше, чем ему хотелось бы показывать. В перерывах между ностальгическими воспоминаниями Томми разбирал фанатскую почту и подарки на прошедший день рождения, общался с поклонниками и знакомыми в твиттере, смотрел сериалы, работал с Майклом над их старым материалом. Обычная жизнь. Было странно осознавать, что она продолжается, несмотря на запрятанную глубоко, подальше от посторонних глаз, тоску. Очень не хотелось признаваться самому себе в том, что он может выжить – пусть чуть менее счастливо улыбаясь, занимаясь никому не нужной ерундой и рассеянно поглаживая кончиками пальцев крупные черные бусы, когда-то подаренные ему Адамом и  найденные теперь на дне шкатулки с «концертной бижутерией». Гладкие стеклянные бусины были теплыми и успокаивающими, они как будто все еще хранили тепло тех прекрасных дней, когда восторженный, бесконечно влюбленный Томми Джо смотрел в сияющие для него одного светло-голубые глаза.

Всего через неделю все они встретились снова – концерты в Филадельфии и Майами, два последних Глэмнэйшн-шоу в Лос-Анджелесе – жалкая доза счастья, недостаточная для того, чтобы снова почувствовать вкус жизни. Адам прилетел на первый концерт прямо из Парижа, немного растерянный, еле уловимо чужой. Томми интуитивно почувствовал перемену, как будто между ними возникла почти незаметная, но ощутимая стенка из тонкого стекла: вроде бы, все такой же ждущий взгляд и теплая улыбка, но это уже не тот Адам, которого можно затащить в ближайшее пустующее помещение и впечатать в стену, жарко сбивчиво шепча, как сильно по нему соскучились. Эта (пробел) недосказанность так и осталась висеть в воздухе, несмотря на внешне не изменившиеся отношения. Они даже встретились пару раз в отеле, где Адам поселился после тура, ожидая, когда в его новом доме закончится ремонт. Секс по-прежнему был выше всяких похвал, вот только молчаливая нежность чуть-чуть горчила, не то от тоски по прошлым дням, не то от предчувствия будущих событий.


Оказавшись предоставлен самому себе, Томми, вопреки наихудшим ожиданиям и страхам,  нашел себе массу занятий. Правда, большинство из них нашли музыканта сами, с помощью старых и новых друзей, но факт оставался фактом – Томми с удивлением обнаружил, что ему особо и некогда предаваться депрессии и сожалениям. Встречи с друзьями, неожиданное приглашение на съемки в проекте NOH8, активная работа с Майклом, выступление с Монти – все это здорово отвлекало от поселившейся глубоко внутри пустоты, создавало иллюзию выживания. Жаль, что все эти новые интересные проекты не требовали внимания к себе двадцать четыре часа в сутки. Рано или поздно очередная встреча-концерт-съемка-репетиция заканчивались, и Томми оставался наедине с собой, своими сериалами и любимыми песнями.

«В твоей комнате
Где время застыло
Или движется по твоему желанию…
Позволишь ли ты придти утру вскоре?
Или оставишь меня лежать здесь?
В твоей любимой темноте
Твоей любимой полутьме
Твоём любимом осознании
Твоим любимым рабом…

В твоей комнате,
Где души исчезают
Только ты существуешь здесь…
Проведёшь ли ты меня к своему креслу,
Или оставишь лежать здесь?
Твоей любимой чистотой,
Твоим любимый призом,
Твоей любимой улыбкой,
Твоим любимым рабом…

Я держусь за твои слова
Живу твоим дыханием
Чувствую твоей кожей
Всегда ли я буду здесь?»

«In Your Room» Depeche Mode потрясающе передавала внутреннее состояние Томми Джо, пугающе точно и правдиво. Он все еще был зависимым, все еще упрямо надеялся, что они не потеряли друг друга, не разменяли свои чувства на дешевые концертные трюки, что все еще может вернуться, стать как прежде. И в то же время, ни в чем не был уверен, всего страшился, сомневался в обоснованности своих надежд. Остро хотелось верить, что Адам просто устал… ему нужно побыть одному, но ведь это не значит, что он перестал нуждаться в своем Томми Джо? Возможно, ему просто нужно время? Нужно просто немного подождать? Или?..

«В твоей комнате,
Твои горящие глаза
Заставляют страсть восставать
Ты позволишь огню угаснуть скоро,
Или я всегда буду здесь?
Твоей любимой страстью,
Твоей любимой игрой,
Твоим любимым зеркалом,
Твоим любимым рабом…

Я держусь за твои слова
Живу твоим дыханием
Чувствую твоей кожей
Всегда ли я буду здесь?..»


Томми не знал, зачем принял приглашение Адама встретить с ним Новый Год. Весь его здравый смысл буквально вопил, что из этого не выйдет ничего хорошего, что умнее и безопаснее всего будет провести праздничную ночь с семьей Карпентеров или на худой конец со старыми друзьями в Бербанке. Но Адам так редко его теперь куда-нибудь звал, что Томми даже не раздумывал, прежде чем сказать: «Да», несмотря на то, что был уверен с самой первой минуты, что эта ночь не сделает его счастливым.

В развороченном новом доме, отремонтированном примерно наполовину, собралось всего несколько самых близких друзей Адама, многих из которых Томми был искренне рад видеть. Здесь никто не смотрел косо на непривычно заросшего, растерявшего свою «глэмовую» элегантность Адама, и не обращал  внимание на них с Томми, с самого момента встречи сросшихся, слипшихся как сиамские близнецы, не выпускавших друг друга из объятий даже ради скромного праздничного ужина. Море выпивки, пьяные выходки и игры, музыка, громкий смех – фоном для болезненно нежных касаний под рубашкой, вытащенной из джинсов, для умиротворенного горячего дыхания за ухом. В сознании Томми почти не отразилось, что он снова находится в том самом доме, который в некотором смысле стал камнем преткновения для их странных отношений, том самом, который мог бы стать и его тоже, если бы у него было чуть-чуть больше смелости. Адам больше не вспоминал о своем предложении, как и о подаренном ключе, болтающемся на общей связке у Томми в кармане, и этот факт не то радовал, не то обижал – трудно было разобрать после стольких бокалов вина и неспешных поцелуев. В сам момент наступления первого дня нового года они с Адамом крепко прижимались друг к другу, но оба чувствовали, почти знали наверняка, что дурацкая примета на этот раз не сработает. Это не было празднованием наступления нового года их жизни – это было прощанием со старым, прекрасным годом, который подарил им друг друга… Отличный повод, чтобы тупо напиться, или провести ночь, вглядываясь в глаза единственного по-настоящему близкого человека. Без слов.


В этой новой нелепой ситуации Томми больше всего раздражало ожидание. Ни он, ни Адам не предпринимали никаких шагов, не пытались что-то изменить, как впрочем, и сохранить то, что у них уже было. Чертово пустое зудящее ожидание неизвестно чего, осторожные шаги по кругу, оглядываясь друг на друга, но не предпринимая даже попытки протянуть руку – позвать – хоть что-то сказать. Фоном проходили остальные события, дни, репетиции с Майком, Монти и Айзеком, все эти бесконечные сериалы, часы, потраченные на дурацкие игры в телефоне – все что угодно, чтобы убить время «до» - чего, Томми не знал сам, и с каждым днем все меньше надеялся на то, что что-то изменится.

Он с искренним энтузиазмом принял приглашение Монти поехать с ним на NAMM – как и в прошлом году, это был отличный повод сбежать из замкнутого круга, хоть на несколько дней выпутаться из липкой паутины сомнений и страхов, глотнуть свежего воздуха. Томми отлично проводил время: принял участие в автограф-сессии и фотосъемках, посетил  пару концертов,  сыграл с Монти и Стивом Куком, вдоволь наобщался с другими музыкантами и фанатами. Можно было бы с уверенностью сказать, что выходные удались на славу, если бы в конце предпоследнего дня фестиваля Томми не получил смс от Адама.

«Я переехал в свой новый дом. Ты знаешь адрес и у тебя есть ключ. Я просто буду ждать».

Томми казалось, что его физически разрывает напополам. Это было настолько больно, несвоевременно, несправедливо по отношению к нему – к ним – что хотелось зло орать в ночное небо или разбить костяшки пальцев о ближайшую стену.

«Как ТЫ не понимаешь?! Неужели ты не чувствуешь, мать твою?! Ты все сваливаешь на меня? Это Я должен решить сейчас – за нас двоих?!» Эта и еще сотня подобных смс не были отправлены. Выбесившись до полного опустошения, Томми просто вернулся домой, сделав вид, что ничего не было: никаких сообщений, никакого ключа, никакой истерики.

Агония отношений, еще совсем недавно приносивших радость и наполнявших жизнь смыслом, затягивалась и причиняла тупую боль с каждой попыткой сохранить то, что ускользало сквозь пальцы. Они с Адамом иногда созванивались, болтали ни о чем в полушутливом тоне, боясь затронуть хоть намеком те темы, которые могли спровоцировать выяснение отношений, реже списывались – слишком велик был соблазн сорваться и написать то, о чем потом оба будут жалеть. Совместный «светский раут» в поддержку Сутана оставил двойственное ощущение у обоих: с одной стороны, они дико соскучились и не могли наглядеться друг на друга «как в старые добрые времена», но с другой… Томми не хотелось думать, что из-за этих идиотских «непониманий» они потеряли самое ценное – свою внутреннюю связь, свою способность чувствовать друг друга, читать мысли и настроение друг друга, уметь поддержать одним лишь словом, касанием, взглядом. Он не узнавал Адама, не мог до конца понять, что скрывается за странным имиджем и неестественным эмоциональным подъемом, не ощущал себя на своем месте рядом с ним, и это оказалось гораздо страшнее пересудов за их спиной.

После этой «драг»-вечеринки, закончившейся резким спадом настроения у Адама и их скорым отъездом по домам, Томми несколько дней не находил себе места. В нем словно что-то перещелкнуло, кусочки паззла повернулись под другим углом и неожиданно сошлись. Томми вдруг очень ясно понял, что как бы не сложились в дальнейшем их отношения с Адамом, ему всегда важнее всего будет одно: видеть его счастливым. Сделать так, чтобы он был счастлив, сиял, горел энтузиазмом, не мог сдержать рвущейся с губ улыбки, испытывал жажду творчества двадцать часов в сутки. День за днем, ночь за ночью, каждую свободную минуту Томми перебирал в голове мельчайшие подробности их весны и начала лета – маленькие драгоценные крупинки настоящего ничем не омраченного счастья. Их было много – Судьба была к ним благосклонна. И чем больше счастливых воспоминаний проходило перед глазами музыканта, тем сильнее становилось желание отбросить все бредовые принципы, раз и навсегда «забить» на мнение и любопытство окружающих, просто приехать…

«Просто позови меня, чувак. Позови – позвони, напиши, черт возьми – позови меня! Сейчас!»


В конце января они с Майком переехали на новую квартиру – маленькое уютное холостяцкое жилище в паре кварталов от их прежней «берлоги». Адам в эти дни, в преддверии своего дня рождения, проводил время с новым знакомым  - показывал ему Диснейленд, водил в цирк, знакомил с друзьями. Томми совершенно не интересовало, что это за парень и  откуда он взялся: поговаривали, что это один из фанатов, которых Адам «удостаивал особого внимания», что он приехал чуть ли не из чертовски далекой Финляндии или типа того… что Адам во всех интервью намекает, что «больше не один». Томми было совершенно некогда заниматься ерундой и выяснять какие-то желтые подробности про своего друга: ему нужно было купить этому самому другу подарок на день рождения, Монти ангажировал его еще на пару концертов, Майки торопил с записью, да еще и Айзек познакомил со своим приятелем, Рави, которому Томми обещал помочь на живых выступлениях, взяв на себя партию соло-гитариста. Жизнь вступила в свои права, не стояла на месте, и это было прекрасно, потрясающе – чувствовать себя нужным, востребованным, иметь возможность заниматься своим делом.

День рождения Адама праздновался в небольшом клубе, среди приглашенных – семья, глэмили, близкие друзья. И молодой парень – в меру субтильный, по-своему симпатичный, голубоглазый крашеный блондин с заразительной улыбкой. Адам познакомил их, но Томми не запомнил имя – непривычное для уха и произношения.  Важнее было то, как Адам смотрел на этого – кажется, финского? – мальчика, как старался не оставлять его одного, придерживал ладонью за поясницу, украдкой целовал  в висок. Томми хватило нескольких минут, чтобы понять одну простую истину: он опоздал. Умнее всего было бы уехать – под любым предлогом покинуть этот дом. Но он  знал, что тем самым причинит Адаму боль и вызовет ненужные разговоры.
Вечеринка удалась на славу – реки всевозможного алкоголя, музыка, шутливые фотосессии, пьяные признания и поцелуи. Каждый из приглашенных гостей унес с собой немало «особых» воспоминаний о своих и чужих «подвигах», для кого-то веселых, для кого-то не очень. 
После всех выпитых коктейлей  в голове Томми не осталось ничего кроме навязчивого ритма клубной музыки, грохотавшей на танцполе под утро. Он нуждался в душе, крепком кофе и десяти часах сна – и тогда, возможно, его память предоставит ему что-нибудь еще. Например, странное ощущение собственной неуместности – стертое мягкими нежными губами с его губ, пронзительный настойчивый взгляд, не отпускавший Томми не на миг и потемневший как перед грозой, когда пьяный вдрызг Айзек полез с поцелуями. Крепкое объятие на прощание… соль и горечь на губах… «Люблю», которое больше походило на «Прости». Эти воспоминания не дарили напрасных надежд, но и не позволяли отчаяться. А значит, можно было глубоко вздохнуть и жить дальше. Но сначала – душ, кофе, сон…