Афелинус-теленомус. Первое житие в Коми. Часть 4

Долговязый, темноволосый, с хорошо развитым носом, на клубной сцене выглядел комично, да и номер его соответствовал внешнему содержанию. «Афелинус-теленомус», песня – танец, объявил ведущий. Песня, текст которой состоял из этих двух слов, подчеркивала ножные выкрутасы. Баянист негромко подыгрывал «Камаринскую». Этот номер  придумал и исполнил Борис Векшин, мой одноклассник. Лихо он выламывал язык и ноги, скакал по сцене, изображая  наездника-теленомуса. Зрители, с недоумением, смотрели и слушали. Редкие смешки и робкое неодобрение царило в зале.

Праздничный концерт самодеятельных артистов, собственных, поселковых, состоялся. В отремонтированном клубе бывшего ОЛПа. Клуб сиял огнями, бронзой гипсовой лепнины и темной зеленью стен. Богатство неожиданно свалилось на жителей Южного. И не только клуб, но и баня, жилые бараки, футбольное поле с воротами и кое-где пробивающейся зеленью. События стремительно развивались после кончины  Сталина. Ещё в феврале, с приходом вьюжистой  ночи, пропало электричество. Иллюминация забора зоны погасла, зона в темноте! При неровном свете ракет, под лай овчарок и мат вохровцев, всех зеков выгнали из зоны, посадили на снег возле шестиметрового забора. Охранники плотным полукольцом охватили тёмную, шевелящуюся, простужено  кашляющую кучу, прижатую к забору. При попытке приподняться со снега, глухо стучали очереди ППШа, пули летели над головами заключённых, впивались в сухие брёвна забора, летели щепки. Жутко и непонятно.

Как-то незаметно пропала зона. Увезли заключённых. Исчезли охранники. Лай овчарок не нарушал ночной тишины. Нефтяники капитально отремонтировали бараки, другие сооружения. Южный вырос, население прибавилось. Всё это совершалось в великой спешке: к очередной годовщине Октября.

Учился я во вторую смену, вечером. До обеда все собственные дела заканчивал. На обед варил рыбный суп: из сушёной картошки, сухого лука и солёной трески. Приходила на обед сестра и частенько, подруга её, Выборова Елизавета. Ели они мой суп, да похваливали, больше ничего и не было. Мандолины пели и играли. Вдвоём с Борисом устраивали концерты, летом на улице. Наши «хоромы», повышенной набитости, предлагали улицу в летнюю пору, да и уклад жизни, активное общение жителей посёлка, располагали к этому. Но не долго звучал наш слаженный музыкальный дуэт. Получил Борис двойку за письменную работу по русскому языку, что зафиксировали красивой, головастой, с завитком, двойкой, во входившем в моду дневнике. Заглянул подвыпивший Сергей Кузьмич, отец Бориса, каким-то нечаянным образом в дневник сына, увидел эту красавицу и в сердцах, с краткой, но выразительной речью: «Ха-а-ат… по русскому языку… письменно…», хватанул, подвернувшейся под руку мандолиной по двойке, которая лежала на кухонном столе. Остался Борис без мандолины, а я без музыкального напарника.

Стараниями страстного любителя театра, пожалуй, и не любителя, а  полномочного представителя, концерт состоялся. Отдавший зоне «положенные» годы, Матвей Нижегородский, так он себя представил: «Матвей Нижегородский, актёр областного театра драмы» и резко кивнул головой, так как делали белые офицеры в фильмах о гражданской войне, не надолго  застрял на Южном. А так как театра здесь ещё не было, Матвей использовал сцену клуба для выявления  талантов из народа. Нижегородский жил театром, в концертную программу, в качестве стержня, или как говорили – гвоздя программы, был выбран отрывок из пьесы А.Островского «На всякого мудреца довольно простоты». Небогатый выбор исполнителей, заставил усиленно работать Матвея, втолковывать «артистам» сценические азы. Лет пятидесяти, небольшого роста, худощавый, одно плечо выше другого: перекос от житейских невзгод, тёмная одежда, аккуратно заштопанная и выглаженная. Годы неволи не сломали  уравновешенный, спокойный характер.

Бориса, с его экстримом, на сцену взяли, а меня, с моим примитивом – мандолиной, нет. Но я не горевал, не тянуло на подмостки. Тянуло на писательское ремесло. Начал писать рассказ о жизни деревенского мальчишки в суровые военные годы. Дальше изображения избы, русской печки, которую делил этот мальчишка с голодными тараканами, дело не двигалось. Я писал вариант за вариантом, нужного изображения действительности не получалось. Показал плоды своих мучений Борису. Он почитал и сказал: это что-то из Горького. Я свою тайну   раскрыл, за спиной моей распрямлялись крылышки надежды. Борис тоже взялся за сочинительство. Без сомнений и колебаний произвёл рассказ о учительнице – сухаре. Показал преподавателю литературы. Рецензия не заставила долго ждать: убрать и никому не показывать.

Так как я и Векшин Борис  считали причастными, каким-то боком, к «писательству», то решили сходить к настоящему писателю. Таким оказался Анатолий Знаменский. Жил он на Вой-Воже в микрорайоне симпатичных домиков, приветливо встречавших приезжающих из Ухты своим приличным внешним видом и назначением: семье – отдельный домик. Мы слышали, что Знаменский пишет романы, один из них, «Неиссякаемый пласт», опубликован в журнале «На рубеже». И знали то, что он «сидел», и что работает в тракторном гараже и живёт в одном из прекрасных, малогабаритных домиков. Я с волнением ожидал увидеть солидного, пожилого мужчину, чуть ли не с прокуренной трубкой в зубах: таков должен быть писатель, по моему разумению. А Анатолий оказался парнем лет тридцати, простым в обхождении. Предложил чаю, поговорили, узнал, что привело нас к нему. Никакого «взгляда сверху» мы не ощутили. Рассказал о писательских трудностях и дал посмотреть рукопись, где упоминались Коба и горы Кавказа.

«Трудную» жизнь литератора мы оставили, временно, других забот и дел разнообразных, множество.  Карусель жизни лихо крутилась со всё возрастающей скоростью. Вечерние сборища около уличного водопроводного крана, который находился в кожухе, обогреваемом газом, привели к тому, что все мальчишки влюбились в одну девчонку – в Машу Таскаеву, дочку офицера-чекиста, шуструю и подвижную, с шикарной копной соломенных волос. Я исключением не оказался, чувство симпатии, тяги какой-то, захватило меня. Я решил, что влюбился. Теперь стал мучить меня вопрос: что такое – любовь? Хождение в словари, художественная литература, не дали ответ на плавающую неясность. К посторонним обращаться, по столь щекотливому вопросу неудобно, да и в те годы не принято было, очень личное дело, надо нести и переваривать самому. Вопрос решился очень просто: всем мальчишкам  посёлка Маша предпочла Володю с Центрального поворота, а затем и совсем исчезла из нашей жизни, в связи с ликвидацией зон,  охранников, за ненадобностью, убрали, семья её уехала.

Пришла пора «Тарзана». В клубе Вой-Вожа столпотворение. Несколько сеансов в день не удовлетворяют желающих посмотреть это необычное кино. По посёлкам, то в одном месте, то в другом болтались верёвки-лианы. С дикими криками качались мальчишки. Четыре серии шли месяц. И узнали мы, что кино это досталось в качестве трофея Великой Отечественной войны нашей стране и народу. Так было написано в начале каждой серии. Необыкновенный фильм.

Школа была приложением, печальным и обязательным, к нашей жизни. Я увлёкся лыжами. С детских лет, самодельные лыжи-доски, носили нас по угорам, а вот бегать я не мог физически, из-за постоянного недоедания. Когда сестра привезла меня в Коми, первую зиму активно болел всевозможными гриппами. На день рождения получил подарок: «Справочник сельского физкультурника», сестра подарила. Книга учила как устроить спортивную площадку и, даже, стадион с футбольным полем и беговыми дорожками, и обязательной ямой для прыжков в высоту. Справочник учил осваивать азы любого вида спорта, добиваться успехов и становиться чемпионами. Были в нём выкройки для шитья из кожи футбольных мячей. Кожей, кроме собственной, мы не обладали. Вырезали и сшивали мячи из голенищ кирзовых сапог, которые находили на свалке. А другую книгу, о  самолётах, зная мой интерес к самолётам, подарил Алексей, брат Бориса Векшина. Теперь, я с апломбом знатока, мог рассуждать о работе лётчика.

По справочнику сельского физкультурника я изучил все виды лыжного хода. Физически окреп. Питание без разносолов, понятия такого не было, но жили сытыми, купили ящик макарон и пекли из них оладьи. Магазин перебрался в более просторное здание. Работал в нём Илья Лазаревич. С каких краёв он появился на Южном, неизвестно, но в среде нашего, ребячьего, народа прибыль: старший сын – Володя, пошёл работать на промысел. Средний, Геннадий и дочка Нина учились в школе. Илья Лазаревич – мужик с юмором, в магазине, рядом с буханками хлеба, стояли эмалированные посудины с крышками. Я читал и удивлялся: ночные вазы, назывались.

Купила сестра лыжи, палки и ботинки, и невиданные и неслыханные крепления – ротофелы.  Абсолютно управляемые лыжи с этими креплениями. Стал бегать, забыл про гриппы и насморки. В направлении второй Нибели осталась тракторная дорога, её, в качестве лыжни, я и использовал. Добегался до того, что взяли меня в сборную школы по лыжам и записали капитаном. Иван Семёнович Торопов, преподаватель военного дела, повез нас, лыжников Войвожской школы, на весенних каникулах, в Ухту на соревнования. Торопов недавно появился в нашей школе, служил на пограничной заставе в Карелии, Как видно, надоело ему шпионов ловить, взял да и приехал воспитывать лоботрясов военному делу. В Ухте поселились в одном из деревянных симпатичных домиков по улице Горького. Жили там школьники интерната. Под окнами, через улицу, весело махали нам ветки молодых сосенок парка пионеров. Была первая оттепель. Довольны были ей жители Ухты, многолюдно и весело на улицах. Нам оттепель тоже нравилась, но завтра на лыжах бегать, а на лыжне вода блестит.

В столовой переполох углового масштаба: в углу зала, где нет столов, мычит мужчина в телогрейке. Глаза его бессмысленны, во рту раскрытая опасная бритва, остриём внутрь. Качается мужик и мычит. Два милиционера не дают ему покинуть угол, но и не предпринимают решительных мер. Посетители столовой заняты обычным делом: обедают. Пока искали свободные столы, устраивались, происшествие пропало, как ничего и не было, только уборщица тряпкой подтирала следы происшедшего.

Километровый круг лыжни закольцевал парк пионеров. По этому кругу наматывали эстафетные круги. Войвожская команда лидировала, нам возмущённо свистели болельшики местных команд и, так как это не действовало, стали бросать на лыжню песок с дороги. В азарте, видно забыли они, что лыжня для всех одна. Назавтра десятка. Лыжня бежала через долину реки Ухты, круто лезла в заречные увалы, и пропетляв там, длинным спуском выводила к парку пионеров. Оттепель вчерашнюю, корова языком слизнула, небольшой морозец, но с пронзительным метельным  ветром, неожиданности лыжни, не позволили ребятам повторить вчерашний успех. Третье и пятое места нас не устроили.  До отъезда время было, пошли мы на «городской» уголок Ухты, на улицу Мира и попали в «автопоилку». С этого кусочка города началась застройка каменными домами. Симпатичные дома. Сталинскими, их теперь называют. Поглазели, потолкались на улице, захотели попить. Подвернулась под руку «автопоилка». Не помню, что уж написано было на вывеске, но мы сообразили, что лимонад здесь найдём. И нарвались на драку мужика с железным ящиком, автоматом разливочным. Пьём мы копеечный лимонад, а мужик, взявши талоны в кассе, суёт их в автомат, чтобы он взамен плеснул ему в стакан. Тот с рычанием плюнул что-то. Мало показалось мужику, осерчал он и с криком: « Ах ты, падла, обманывать трудовой народ!», хотел ухватить его за грудки. Не было у автомата грудков, размахнулся разъярённый неудовлетворённый посетитель и крепенько врезал автомату по морде. Снова захрипел и забулькал механизм, плеснул недостачу. Удивился мужик, удивились посетители, и мы, в том числе. «Вот так надо, вашего брата, учить!» - сказал мужик, выпил, сплюнул и с гордым видом вышел.

Театр Южного работал успешно. Видно, неплохим актёром и организатором, оказался Матвей Нижегородский, артист областного театра драмы. Несколько концертов прошли с успехом. Сложилось ядро труппы, оно задавало тон, желающих на подхват – в достатке. Всё разрушил внезапный отъезд Нижегородского. По какой причине, куда,  неизвестно; но скупые мужские слёзы, не театральные слёзы, а искреннего сожаления, я видел. И было неловко от странного чувства очередного расставания.