Гибискус

               
    Над пожелтевшими горами неподвижно повисли  белые с синеватым отливом клочья облаков, октябрьское солнце, ещё не потерявшее всей летней силы, невидимыми лучами нагрело асфальт; машины,  с шумом проносясь мимо, обдували согнутую над рулём фигуру велосипедиста. Смуглое с узкими щелями глаз и широким носом лицо слепило солнце, и водителям встречных машин казалось, что мужчина в синей куртке полностью закрыл глаза и заснул за рулём. В некотором смысле он действительно спал, рассматривая поля и горы, наблюдая за дорогой под мерный, повторяющийся скрип  видел сон наяву, где семилетним пацаном битых два часа, добирался в начальную школу, трясся в старом японском автобусе по пыльным улицам Сеула.  Вход в огромное здание школы, проглатывающий  кусками толпу школьников, еле слышный из-за гула голос учителя, переполненные классы -   – картинки, раскрашенные детскими ощущениями и переживаниями, менялись одна за другой и исчезали, подобно автомобилям проносившимся мимо. Там в далёкой Корее, разделённой тридцать восьмой параллелью, в пятидесяти километрах от безжизненной  демилитаризованной зоны, проникшей на два километра на Север и на два километра на Юг, остались отец и мать, а здесь на Западе Украины с ним были лишь его  воспоминания. Всю  жизнь Янг готовился к этой поездке в табор: школа, училище, армия, университет, руководство церковным хором, совмещаемое с работой в строительной компании, женитьба, рождение детей, первая миссионерская поездка на Украину, учёба в семинарии – каждое событие в жизни было как будто частями одного большого плана.
    Три года назад они увидели Янга на железнодорожном вокзале Львова аккуратно одетого, непохожего на местных жителей, грязные, голодные,  бегущие из смытого паводком табора цыгане, или как их теперь называют ромы. Он увидел их  измученных, с просящим выражением на исчерченных морщинами лицах, с протянутыми к прохожим почерневшими руками. Всклокоченные волосы, неприятный запах отталкивает, в чёрных глазах пугающий безумный блеск. Крик привязанного простынёй к спине шестнадцатилетней матери ребёнка надрывает душу. Янг суёт мелочь в протянутую руку и через час возвращается.  Там в Львове Янг увидел в этом древнем народе, лишённом родины, особенную нужду в Иисусе Христе, больных, нуждающихся во враче. Вернувшись в Сеул для того, чтобы закончить обучение в семинарии, после долгих размышлений, решает вернуться на Украину для служения в среде отверженных.
       Трасса, окружённая хвойным лесом, поднималась вверх на холм, но велосипедист, одетый в синюю куртку не стал прилагать усилий для подъёма, и когда над его головой промелькнул дорожный знак с названием населённого пункта, свернул  на лево. Через триста метров из-за тополей выглянули добротные дома селян, у ворот стояли машины, на лавочках сидели старики, кое-где бегала малышня. Завидев велосипедиста необычной внешности, жители села Серединное оборачивались, гадая, кто же это. При дороге, у оббитого железными листами продуктового магазина, в тени под полосатой маркизой, сидели местные жители, на круглых пластмассовых столах стояли бокалы с пивом, нехитрая солёная закуска на широких тарелках, миниатюрные чашки с остатками чёрного кофе блестели золотыми ободками. Над всем этим стоял табачный туман, редкие порывы ветра уносили его вместе с громкими возгласами и хохотом высоко в голубое небо. Янг остановил велосипед у входа в магазин, вынул из чехла на поясе небольшой металлический термос, прикрыв глаза, сделал несколько жадных глотков, на несколько секунд, приковав к себе внимание посетителей магазина. Неожиданно под переднее колесо велосипеда упал кусок белого хлеба, две рыжие собаки, лежавшие возле столиков в ожидании подачки, синхронно рванулись за ещё летящим куском и, как только он достиг земли, клацнув зубами, разорвали на две части. Ненадолго установившуюся тишину прервал чей-то недобрый смех, Янг через силу улыбнулся и ему подумалось, что хоть сытость и не всегда идёт людям на пользу, но голод всё-таки хуже.
        Эта мысль превратила его в маленького мальчика, заставила бежать из дома по улицам Сеула к ещё недостроенному зданию церкви, где отец  с раннего утра сваривал металлические конструкции. На стройке работало несколько сварщиков, из-за тёмных масок, закрывавших лица, невозможно было узнать отца, а ждать не хотелось.
     - Отец, отец, папочка! – загорланил мальчишка, и сварщики, остановив работу,  одновременно сняли маски с перепачканных, потных лиц. Отец, оказавшийся ближе всех, спустился вниз и подошёл к сыну. Мальчик прижал тонкими руками к втянутому животу глиняную чашу, в глазах светилась наивная вера во всемогущество родителя. Отец всё сразу понял и ему стало стыдно, перед другими мужчинами, за то, что в его доме не было пищи. Одно дело получить вознаграждение за труд, другое -  признать перед всеми свою неспособность прокормить семью и просить подаяния.
     - Мама просила риса,- кротко проговорил мальчик.
     - Уходи домой, - только и смог выдавить из себя, подавляя гнев, сжимавший и разжимавший кулаки широкоплечий мужчина.
Преодолев обратную дорогу, мальчик поднимался к своему жилью на холме, минуя соседские дома, слепленные из глины, фанеры и картона, покрытые шифером и брезентом, придавленные тяжёлыми камнями.  На небе загустели тучи, вокруг потемнело,  холодным бледным светом сверкнула молния  и гром вслед за ней приоткрыл небесные окна из которых хлынули дождевые потоки, смывая с травы и листьев пыль, насыщая воздух озоном. Сто семьдесят четыре, сто семьдесят пять -  беззвучно шевеля губами, считал ступени вверх, стараясь не сбиться с ритма, Янг. От основной дороги до жилья Янга ровно двести ступеней, осталось ещё двадцать пять, двадцать четыре, мокрая одежда прилипла к телу, сандалии стали тяжёлыми от прилипшей к ним грязи, по вырытой вдоль тропы канаве пенясь, потекли, потоки дождевой воды, унося с собой  накопившиеся на дне зловонные канализационные стоки. Сто девяносто девять, двести – только здесь, у своего дома он почувствовал насколько сильно ослаб от голода, выпил немного дождевой воды из деревянной кружки и, отодвинув лёгкую покрытую бумагой дверь, зашёл в маленькую комнату. Брат и сестра бросились к нему, но, увидев в его руках, пустую, омытую дождём чашу, вернулись к своей игре. Мать сняла с сына мокрую одежду, вытерла насухо волосы куском ткани, укутала худощавое тельце мальчишки в пушистый отцовский свитер. Каким то чудом ей удалось раздобыть горсть риса, который теперь варился на печи, жар от горящих дров нагревал, проходящий под глиняным полом  воздух. Тепло от пола согрело и расслабило уставшее тело, по крыше барабанит дождь, окна закрыты бумагой, комната освещена тусклым светом керосиновой лампы. За стенкой зашумели: безработный сосед снова сорился с женой. Кроме их семьи в этом доме жило ещё шестнадцать человек. Каждая семья  арендовала отдельную комнату, с водой и туалетом на улице. До тех пор пока в восьмидесятом году у них не появилось собственное жилье, семья Янга переезжала больше двадцати раз. Через два часа под действием тепла и воды горсть риса превратилась  в кисель, а лучший в мире повар – голод, сделал рисовый отвар  самой вкусной едой. Когда глава семьи принёс бумажный пакет с белой пшеничной мукой,  дети, измученные борьбой с голодом, уже спали.
    Скрип отрывающейся двери сельского магазина вернул Янга в реальный мир, на порог вышли девять молодых цыган: семь парней и две девушки. В руках у парней было несколько пластиковых бутылок пива, а девушки вдвоём  несли тяжёлый жёлтый кулёк доверху набитый продуктами. Ромы, жестикулируя,  громко что-то обсуждали, пока не увидели впившегося в них взглядом, словно загипнотизированного Янга. Признав в мужчине иностранца, молодёжь, словно репейник, облепила его со всех сторон. Трое парней и девушка, к большой радости миссионера, вызвались показать дорогу в табор. Ромы разделились на две группы: одна захватила с собой бутылки и кулёк и направилась дальше вглубь села, а вторая повела толкавшего перед собой велосипед Янга, обратно к трассе и через сто пятьдесят метров  свернула на узкую тропинку в поле. Двое парней в потёртых джинсовых куртках шли один за другим впереди Янга, сзади ещё один парень с курчавой шевелюрой  и девушка в накинутой на плечи кожаной куртке. Янг был в приподнятом настроении - сам Господь помогает ему. Эти молодые цыгане настроены дружелюбно, и  может быть, станут его «пропуском» в табор. С трассы доносился едва слышный шум моторов проезжавших машин, в небе плавно кружила, снижая высоту и высматривая себе добычу, хищная птица. Перепаханная трактором земля застыла коричневыми волнами, нависая над тропинкой исчезающей  среди серых столбов виноградника. На выгнутых, упругих лозах  висели оставшиеся от сбора урожая грозди  чёрного винограда. Обрывая остатки урожая, группа стала замедлять ход. Янг  заприметил среди листвы перезревшую, покрытую белой паутинкой гроздь сочных ягод, наклонился, нащупывая среди листьев мягкий, истекающий липким соком виноград  и оказался на пыльной земле сбитый с ног сильным ударом в затылок. Удары сыпались, с разных сторон, рот Янга наполнился солёной густой  кровью и выбитыми зубами, которые тут же захотелось выплюнуть, как черешневую косточку. Забитый ногами человек, наконец  перестал кричать, скрюченный, лежал в застывающей луже тёплой крови перемешанной с раздавленным виноградом и земляной пылью. С красными, от физического напряжения лицами, нападавшие целую минуту восстанавливали дыхание, и тщательно обыскав свою жертву, забрали найденный в куртке кожаный бумажник с пятью долларами и паспорт. Когда, забрав с собой награбленное его обидчики начали уходить,  Янг приподнялся на руках и попросил их вернуть ему паспорт. Симпатичный курчавый парень, который всё время был рядом с  девушкой, вынул из заднего кармана джинсов зелёную книжечку, и метко кинув её в сторону Янга,  стал на колени.  Красивое, но несколько лукавое лицо, обрамлённое пышными кудрями, выражало глубокое сожаление о содеянном преступлении, словами он просил прощения, а  глаза презрительно торжествовали. Янгу на мгновение показалось, что он уже был здесь в этом винограднике, слушал это притворное покаяние и… Ангельское лицо юноши исказила злоба и подбежав к полулежащей жертве он нанёс последний, хлёсткий удар, добавив на голове  и так уже обезображенного миссионера ещё одну гематому. Хищная птица в небе снова набрала высоту, расширяя круг полёта, словно, желая чёрными крыльями закрыть желтый круг солнца. Всё вокруг утихло, только слышался шелест виноградных листьев, колеблемых тёплым осенним ветерком. Боль во всём теле, особенно сильно болит налитая свинцом голова. Соседские мальчишки однажды сильно побили маленького Янга и тогда он, вырвавшись из их рук в разорванной одежде, весь в ссадинах прибежал домой к маме. Вот и теперь, теряя сознание, он собрал последние силы, и переступив боль, наконец-то,  вошёл в  родительский дом.
     Собралась вся семья: отец, мать, брат, сестра, их дети, приготовлены праздничные блюда, для каждого есть подарки. Несравнимый ни с чем, запах родительского дома,  вкус приготовленной мамой еды, искреннее общение с теми, кто помнит тебя ребёнком, знает о тебе, то, что ты сам уже давно о себе забыл. Только во время таких встреч, как эта можно побыть не отцом, не матерью, не мужем, не женой  с большим грузом ответственности на плечах, но, оставаясь внешне взрослым, можно внутренне умалиться, принимать безвозмездно любовь, быть беспечным и добродушным. У Янга в девять часов утра самолёт: Сеул – Киев, уже одиннадцать, но никто не идёт спать. Старший брат приехал с семьёй из Малайзии, сестра из  другой провинции - не поговорить обо всём и до утра. Ночной июльский воздух пьянит запахом цветов, прогоняет сон. Уставшие от громких игр дети засыпают на руках родителей, понемногу все расходятся. Янг и отец сидят на полу, мать убирает посуду с невысокого стола.
    - Отец, - начал Янг, - я уезжаю надолго, и не знаю, когда увидимся снова. Поэтому сегодня, сейчас хочу сказать, то, что давно хотел тебе сказать и не мог.
Отец Янга смуглый, располневший мужчина, одетый в белую шёлковую блузу с жилеткой и штаны пригладил широкой ладонью седые волосы причёсанные назад, и с выражением лица человека, которому принять награду или наказание от младшего по возрасту одинаково стыдно встал перед сыном.
      - Слушаю тебя.
Янг тоже поднялся: худощавый, жилистый, на сантиметров десять выше своего отца, одетый по-европейски, похожий внешне, но другой внутри. Прошло с полминуты, прежде чем Янг, справившись с волнением,  продолжил свою речь дрожащим голосом.
      - С раннего детства  я сержусь на тебя отец, за то, что ты напивался и бил маму, но сегодня я прощаю, и прошу простить меня, если я позорил тебя. – Янг склонился в низком поклоне перед своим родителем.
      - Тридцать пять лет, я трудился, для того чтобы ты стал человеком достойным уважения и вот теперь ты прощаешь мне это, - с бессильной горечью проговорил отец Янга.  Подойдя к висящему на стене трофейному  оружию, глава семейства решительно взял его в руки. Меч изогнутый режущей частью наружу, выходя из ножен, зловеще заблестел в глазах мужчины. Мать всё это время безмолвно стоявшая  в углу комнаты, со стопкой пиал и полотенцем в руках, уронила фарфор на пол и с неожиданной для женщины её лет скоростью пересекла комнату, и с отчаянным воплем навалилась на вооружённую руку мужа. С другой стороны на помощь к матери подоспел сын, но глава семейства не дал ему до себя дотронуться, бросив оружие, вышел на улицу. Янг выскочил во двор, но отца уже и след простыл, ночной холод заполз под рубашку, подбираясь под самое сердце, из закрытых глаз по щекам потекли солёные, как вода Корейского пролива, мужские слёзы.
      Избитый Янг очнулся от холода, минут пятнадцать лежал без движения, наблюдая за появляющимися на небе первыми бледными звёздами. Постанывая и охая, встал сначала на колени, положил паспорт в карман, потом, обняв, подпирающий виноградную лозу бетонный столб, стал нетвёрдо на обе ноги. Борясь с тошнотой и головокружением, миссионер пошёл к, мелькавшим на трассе в фиолетовых сумерках жёлтым огням автомобильных фар. Брёл, шатаясь, словно, опьянённый свежим вечерним воздухом, шёл напрямик, через перепаханное поле, падая и снова поднимаясь со стонами. Выйдя, наконец, на трассу Янг попытался доехать домой автостопом. Минут сорок он так и стоял на обочине, согнувшись, вытянув правую руку вперёд, и приложив левую к сломанным рёбрам. Машины пролетали мимо, не снижая скорости, только лишь однажды остановилось и уехало, хлопнув дверью, такси. Тут на обочине Янг бы и умер, если бы не остановилась Волга, водитель которой лично был с ним знаком. Целый месяц,  миссионер не выходил из дома. Когда в  квартире темнело, Янгу виделся на стене родительский меч в ножнах. Жена Янга  читала возле него Евангелие, отпаивала целебным чаем из пурпурных лепестков гибискуса, привезённым из Кореи.
      Янг продолжает проповедь Евангелия среди цыган, но в таборе села Срединного он появился только через три года, где снова встретил и простил своих обидчиков. Отец Янга продал антикварный меч и на вырученные деньги приехал в гости к сыну.