Родом из СССР 16-20 главы

                Г л а в а  16

           И всё ж таки, как ни хитрила бабушка, а руку ей успешно поправили. Так что вскоре мы могли уже оставлять её одну, и отправляться в поход на дальний берег Днепра в сторону тёти Вали. Там была огромная гора песка, возле которой было удобно загорать и плавать. И случилось это уже на второй день после поездки мамы с бабушкой в Берислав.
           Возле песчаной кучи этой всегда крутилась ребятня разного возраста. Иногда к берегу причаливала баржа и с неё пересыпали песок, тогда куча вырастала до безобразных размеров и это было здорово. Но периодическая перегрузка песка экскаватором в кузова грузовиков, развозящих его по различным стройкам, доводила кучу почти до полного исчезновения. И тогда на наше детское счастье причаливала баржа, и снова вырастала куча песка на берегу. Мне очень нравилось куролесить на ней с приятелями и подружками. Мы, то играли в «Царя горы», то принимались рыть пещеры, играя в прятки. Однажды пытались прокопать туннель сквозь толщу песка, не понимая насколько опасно это занятие.
           О реке, неторопливо протекающей мимо нас, мы тоже не забывали. Днепр, величаво несущий свои тёмные и загадочные воды мимо многочисленных сёл и городов, наверно с удивлением снисходительно взирал на этих шумных, вечно суетящихся людишек, появляющихся на его берегах. И чего он совсем не понимал то, как некоторые из них, прожив у «большой воды» много лет, вовсе не умеют плавать. Мы же периодически скатывались с песчаной горы в воду, и долго там отмокали, играя в нырялки, отдыхая от дневного жара беспощадного солнца.
           Вот только идти на тот берег, как я уже упоминал ранее, приходилось мимо дома тёти Веры, никак иначе. И если один я проносился ураганом вдоль улицы, не задерживаясь у этого дома, чтоб меня не заметили, то с мамой пришлось идти спокойно, как приличным людям. И в это время как раз бабушка Аня «сидела на заборе», и переговаривалась с соседкой напротив.
           Была такая привычка у здешних женщин, что не всегда приятно. Потому что пронестись метеором по пустой улице, или идти под любопытствующими взглядами, словно сквозь строй солдат, две огромные разницы. Притом эти солдаты не стояли молча по стойке «Смирно!», а могли запросто тебя остановить, и задать немало вредных вопросов. Конечно, на улице этой были дома, проходя мимо которых, я заглядывал во дворы с ожиданием увидеть приятных мне людей. Как раз недалеко от моей тёти был двор, с обитателями которого я, практически не зная, что это за люди, всегда здоровался, и мне всегда приветливо отвечали по давней традиции.
           Правда свекровь тёти Веры была очень деликатная, хотя поговорить любила – это я знал. Зато в присутствии моей тёти становилась очень молчалива, и, кажется, даже сжималась в размерах. Как же покорна она была даже взгляду своей новоявленной невестки. Бабушка моя как-то оказалась свидетельницей такого воздействия. Хотела тогда тётя Аня угостить Юлию Петровну «лишними огурчиками», чтоб и самой не тащиться с ведрами на базар. Но на двор «вовремя» вышла вчерашняя невеста, и одним тоько взглядом отправила её на площадь торговать. Так и не побаловав огурчиками «маму дорогую», которую сама когда-то доила, в денежном смысле, как сидорову козу.
           Вот и сейчас тётя Аня находилась «на переговорной позиции» возле своего высокого забора. Чтоб увидеть проходящих по дороге людей или поговорить с соседкой напротив, старушке приходилось взбираться на насыпной холмик, который ей давно заботливо сделал муж. Я всё удивлялся, проходя мимо и видя тётю Аню, мирно беседующую с соседками, почему властная тётя Вера не прикажет срыть это возвышение, чтоб свекровь не очень обсуждала её с другими пожилыми женщинами.
           Сейчас, увидев нас с мамой, тётя Аня прекратила обмениваться местными новостями с соседкой, и уже во все глаза разглядывала подходившую Белку, которая ещё не знала – я не успел предупредить - что мы идём мимо нового дома её старшей сестры.
           - Олежка, кто ж это с тобой? – Буквально пропела тёти Верина свекровь.
           - Познакомьтесь, тётя Аня, это моя мама, - ответил я, понимая, что деваться уже некуда.
           - Боже ж мой, какая красавица твоя мама. – И думая, что не слышно, прошептала: - Вот бы Володе такую жену, а не эту мучительницу.
           - Кто это у нас тут красавица? – Появилась заметно располневшая тётя Вера. Ей и на пригорок не надо было взлезать, она была довольно рослая – её то бабушка в детстве хорошо кормила – как довелось мне узнать.
           Тётя Вера, взглянув на маму как-то подозрительно, воскликнула: - Реля! Ты уже примчалась из своей Москвы? Ну-ка, уступите мне место, я с сестрой поговорю. – И видимо щипнула или пнула бабушку Аню, что та молниеносно исчезла. – Что же ты! Ни письма, ни телеграммы, тебя бы встретили.
           - Спасибо, не надо. Я привыкла своими силами обходиться.
           - Я с Ларисой заказывала, чтоб ты мне, в Москве купила закрытый купальник – голубого цвета. Приобрела ты его?
           - Купила, но какой мне попался на глаза – и это был розовый цвет. Хочешь, бери, хочешь, не бери. Придётся мне в Москве или здесь же во Львово его продать.
           - Зачем же продавать, если ты мне подарок такой купила! – Воскликнула тётя Вера, надеясь, что мама тут же согласится. Тем более в присутствии соседей.
           - Зачем же подарок?! Я ведь и на свадьбе твоей, Вера, не была…
           - Но ты же не могла тогда приехать.
           - Точно. Загружена работой по уши. Но Лариса мне сказала, что ты просила купить купальник, и я «сдуру» ходила по магазинам, вместо того чтобы просто отдохнуть после работы.
           - Конечно, могла бы и на Москва-реку съездить покупаться, позагорать. – Тётя Вера явно издевалась.
           - Вот именно. Походила я по магазинам – а в Москве что-либо достать очень трудно из-за приезжих скупщиков. И отрывая время от своего отдыха, тратя свои деньги, я никак не думала, что это подарок. Из-за подарка, - добавила Белка, - я бы подошвы на обуви не стала стирать.
           - Всё поняла, - произнесла, утомлённая спором, тётя Вера. – Я тебе заплачу за купальник и ещё за, стоптанные тобой, босоножки.
           - Ну, уж спасибо, за обувь не надо. Ты мне уже заплатила в кавычках за то, что я полгода носилась к тебе в больницу, пока ты там находилась, в Москве. Все расходы мои остались при мне же. Заплати лишь за стоимость купальника, там и ценник есть.
           - За что ты так со мной? – Наклонившись, спросила тётя Вера тихо.
           - А чтоб ты не думала, что все тебе обязаны, барыня ты наша, - ответила Белка обычным голосом. - Да свекровь свою не толкай от забора, когда ей захочется со мной поговорить.
           - Ладно, когда скажешь приезжать за купальником? Мы на мотоцикле с Володей подъедем. Надо же с тобой его познакомить.
           - Господи, только не сегодня. Ты же слышала, что маме руку сломал её зятёк? И пришлось мне всю ночь не спать, потому что освобождала руку от гипса, неправильно наложенного в Бериславе. А утром на первом автобусе рванули к этим же эскулапам. Так что я устала безумно. Сейчас вот искупаемся с Олегом, и домой – надо же и о еде подумать.
           - Ладно, тогда мы прискачем с Володей завтра. Хочется же и купальник увидеть.
           - Хорошо, заходи. – Мы с мамой двинулись дальше. Я подозревал, что соседи тёти Веры будут осуждающе смотреть на маму, что за «подарок» она деньги требует, но вышло наоборот:
           - Вот и правильно, - сказала, стоявшая неподалёку за забором молодая женщина, возраста тёти Веры, имеющая уже троих детей, с которыми я иногда купался на Днепре, - она тут всем головы закрутила своей свадьбой. Готова была деньги давать людям, чтоб подарки ей покупали. А без подарка – ни-ни. А ты ж ей хорошо ответила, этой жадине. Жаль только, что теперь она Аннушке не даст к забору подойти, пока вы здесь будете. Ох, она гоня-а-ет свекровь.
           - Я так сразу и поняла, - отвечала моя мама, и мы продвинулись дальше на один двор.
           - Деточка, дорогая, - сказала и там, сидящая на лавочке старушка. – Как же от твоей сестры стонет тут вся улица. Да не так за себя болеем, как за Анну. Свекровь-то Веры потеряла уже одного сына – он повесился. А тоже был женат в Ольговке на старше себя женщине. Но у той были уже дети от него – вот он и женился. Но выдержать крутой её нрав не смог – повесился, - она всплакнула, вытирая глаза кончиками платка, который был у неё на голове.
           - Не плачьте, - сказала моя мама. – С Вериным мужем этого не случиться. Он же женился на деньгах и ему дети сейчас не нужны.
           - Как не нужны, деточка? Знаешь, как переживал, когда она его обманула, что беременная, а потом, после свадьбы сказала, что вроде бы выкидыш был.
           - Дядя Володя сам захотел себе такую судьбу, - сказал я, уводя маму от этих слёз старушки.
           - Да. – Согласилась мама, чтоб не вдаваться в подробности. – Вы нас извините, спешим на песчаный берег, чтоб покупаться после жаркого автобуса.
           - Иди, деточка. Спасибо, что поговорила. Вот же Петровне повезло хоть с одной доченькой. Мы же с твоей мамой встречаемся в магазине, или в бане – так она не нахвалится своей доченькой старшей.
           Мы с мамой переглянулись, недоумённо улыбаясь.
           - Баба Поля, - ответил я, - мама совсем не старшая дочь бабушки, а вовсе даже вторая после Веры.
           - Вот, и мы так все обсуждали, ещё много лет назад – вроде как непохожа ты на старшую-то, хоть у тебя и ребёнок. Вот же мальчик хороший подрос, маму в обиду не даёт.
           - Если я маму не даю в обиду, то Петровне так и скажите, когда встретитесь в бане, может быть, что не так уж и любит она свою «старшую» дочь. Всё время старается из неё что-нибудь выманить, хотя бы и продукты, которые мама привозит из Москвы.
           - Хвасталась Петровна, что привозите. Так и деньги же она Вам, наверно, отдаёт за них – тоже говорила... Что, нет? Вот это нехорошо с её стороны. Одним дочкам деньги просто так даёт, а здесь даже не заплатит за то, что привезут. А тоже ведь тратитесь, и ходить по магазинам надо, да в очередях стоять – на это ж, сколько времени уходит.
           - Вот так ей и скажите при случае, что она такая же жадная, как и её дочь, Вера – обе норовят за счёт других проехаться, - рассердилась моя Белка, и мы ускорили шаг к реке, больше не задерживаясь у старушек, пытающихся удержать нас на этом солнцепёке.
           На берегу тоже не обошлось без сюрприза. Проходя мимо лодок, стоящих на приколе недалеко от берега, мы разделись:
           - Вот сюда, мама, в эту лодку можно и вещи положить.
           - А вдруг хозяин посмотрит сверху на свою лодку, и заругается?
           - Это та лодка, которую дядя Домас взял на прокат.
           - Как это?
           - Он платит деньги дедушке, которому она пока не нужна. И дед разрешил ею пользоваться, когда дядя Домас захочет. Надо только сходить за вёслами в гору. Вон домик дедушки.
           - И что же вы делали на этой лодке?
           - А рыбу ловили. Потом и пожарили её у бабушки.
           - Здорово! Как говорит мой сын. Знаешь его?
           - Знаю, - погладил я себя по волосам, вроде, как похвалив. – Я пойду, поныряю с ребятами с дамбы. Ты разрешаешь?
           - Иди, мне отсюда видно, как вы нырять будете. Но поглядывай в мою сторону, если увижу, что там опасно, призову тебя сюда. Впрочем, и сама сейчас окунусь и приду посмотреть, как вы играете там.
           Но мне уйти не дали. Вальяжной походкой – вроде, как и не выпивал он сегодня ни бочки вина, ни даже самогона у матери – к нам приближался Николай, брат дяди Вити.
           - Здравствуй, москвичка, - невозмутимо начал он, будто ничего и не знает про сломанную бабушкину руку, - значит приехала и отдыхаешь уже?
           - Дай мне окунуться, Коля, потом поговорим.
           - Кто тебе не даёт, - возразил тот, одетый в брюки и рубашку с коротким рукавом.
           Братья, и Витька, и этот Коля никогда не купались. По крайней мере, я никогда этого не наблюдал, в это лето. С дядькой Витькой всё понятно – он не умеет плавать. А Николай видимо, после того, как свалился с мотоциклом со скалы, тоже боялся воды. Или справлял траур по своему мотоциклу, который тогда не выловили. Люди говорили: - «Лучше бы мотоцикл вытащили, а не Кольку. От мотоцикла больше пользы, чем от этого бездельника».
           Поэтому я не сразу пошёл к ребятам, которые резвились в воде возле причального дебаркадера (который все называли дамбой), и махали мне руками, чтоб присоединялся. Оставить мою Белку одну с бездельником этим я не решился. Полез вместе с матерью в воду, хотя здесь было много водорослей, и купаться было не безопасно. Как-то один местный смельчак, плавая тут, нащупал утопленника (точнее утопленницу), и, неся её на своих плечах, выплыл на людный берег. Крику было. А он спокойно так положил тело на берегу, и пошёл вызывать милицию. Что это была за девушка, откуда её принесло течением, местным жителям так и не сообщили. Увезли труп в районный центр.
           Мне бы маму предупредить, что купаться здесь опасно, но из-за этой ненужной встречи я сообразил об этом, когда она уже лихо входила в воду, раздвигая водоросли. И всё обошлось, мы поплавали даже на глубине и вернулись на берег, где поджидал нас Николай.
           - Ну, рассказывай, зачем ты меня здесь поймал? – Белка моя после купания была настроена решительно.
           - Точно, что поймал. Ребята передали мне, что ты, не успела приехать, уже встречаешься с приезжим военным. Да не просто солдатом, а капитаном каким-то.
           - А что с капитаном нельзя и встречаться?
           - Парни наши в обиде. Они и сами с красивой приезжей желают проводить время.
           - Да что ты! Вот не знала. Может, и ты на меня рассчитываешь?
           - И я, но не про меня речь. Парни сказали, что намнут бока этому капитану, не посмотрят на звание. Ты хочешь, чтоб к тебе этот Прибалтийский сокол явился с фингалами?
           - Так. Вот отсюда подробней, как говорят следователи. Значит так, кто говорил? Где живёт? Может и работает где-то? Не одни же тунеядцы выразили желание со мной встречаться?
           - Ты меня считаешь тунеядцем?
           - А кто же ты и приятели твои? Когда приезжие военные убирают хлеб на полях. А местные добры молодцы, от безделья готовы бить их за то, хотя потом будут в магазине этот хлеб покупать и жрать. Скажи мне, кто эти мерзавцы, я сейчас же пойду, и всем им рты поразорву, чтоб больше ни один кусок хлеба им в рот не полез.
           - Что ты боевая, я знал. Но не до такой же степени, чтоб драться со всеми.
           - Буду драться. Присылай по одному.
           - Бешеная, - прошипел Николай, искоса глянув на меня, готового защищать маму, и отошёл.
           - Это, мама, он для себя старался – никакие парни его не подсылали.
           - Я так и подумала. Но каков негодяй! Грозит Домасу. Он пальца одного на ноге Домаса не стоит, а готов драться с ним.
           - Да не будет он драться. Он же с отбитыми почками разгуливает по селу. Прыгнул с мотоциклом с обрыва, вон на той стороне, - я показал рукой. – А теперь, как балакают женщины, и сам не живёт, и семье своей не даёт. Недавно гонялся вокруг хаты, где он живёт, за женой и тёщей с топором.
           - Бедные женщины. А теперь за Домасом будет гоняться? Так я его раньше пошлю мотоцикл выуживать из Днепра.
           - Ты знаешь про мотоцикл? Ну, что его не нашли в Днепре?
           - Бабушка мне, по дороге в Берислав, много чего порассказала. Ну, иди, к своим друзьям. А вон и Домас подъехал. Неужели они на этом берегу обедают?
           - Обедают они в столовой, а здесь купаются, чтоб в степи совсем не зажариться. И разве не ты назначила Домасу здесь увидеться?
           - Ну да! Я же посылала тебя к нему, чтоб ты это сказал. И смотри, как угадала. Солдаты тут и купаются. Но, как я вижу, этот  берег самый хороший для подъезда машин.
           Я улыбнулся маме и отправился к ребятам. А навстречу мне шёл Домас в плавках (уже разделся в машине), и все на берегу, и прыгуны на дебаркадере – мальчишки, девчонки, и женщины пришедшие доить своих коров, смотрели на красивого мужчину, нездешних кровей. Дядя Домас был видно хорошим спортсменом, накачанные мышцы буграми выпирали сквозь кожу. Поприветствовав его, я успокоился – такого не победить. Сиганув пару раз на глубину, посмотрел, как там мама с Домасом. Они же спокойно плавали, беседуя среди водорослей. Мама так забавно отталкивалась от них. А дядя Домас решил расчистить немного ей дорожку. Повырывал эти заросли, прокладывая дорогу не только маме, но и лодкам. Я помню, когда мы с ним отправлялись на лодке по Днепру, то с трудом выгребали из водорослевых зарослей. Он тогда расчистил здорово. И сейчас старался – ведь он у деда надолго купил лодку. Так что и с мамой ещё поплаваем. Хорошо бы пересечь широкий Днепр, и побывать на противоположном берегу. Я так этого хотел, что в выходной день – у солдат они тоже были – дядя Домас и предложил нам сплавать туда.

                Г л а в а  17.

           Но прежде, чем мы отправились на другой берег с дядей Домасом, и имели там приключение, в доме бабушки появилась тётя Вера с мужем. Пришла за купальником, который она так жаждала получить в подарок. И поскольку мама заявила, что подарка она не достойна, тётя всё же решилась выкупить его. Приехав пораньше, взглянуть стоит ли его покупать, но не застав нас дома – мы ещё блаженствовали возле Днепра – тётя Вера своим хитрым носом унюхала запах колбасы, и решила с мужем дождаться, пока придёт мама и угостит их московской колбасой. Будто у них своей домашней нет и в помине, и нет никакой возможности купить её в Херсоне – съездив туда на мотоцикле. Известно, дармовая колбаса лучше пахнет и вообще вкуснее. Заодно тёте Вере, видно, и выпить захотелось, в расчете, что у мамы где-то и вино припрятано. Или бабушка ей сказала, что есть у Рельки – как они называли мою Белку - вино. Короче захотелось им маму, так или иначе, «выставить» на небольшой «сабантуй», как обзывал свои выпивки наш сосед по коммуналке.
           И все свои идеи про колбасу и про выпивку они и вывалили на маму, как только мы возвратились с Днепра, и тётя Вера представила своего молодого мужа:
           - За нашу встречу и за знакомство с Володей не мешало бы и стол накрыть.
           - Как ты быстра! А почему это собственно я должна за знакомство расплачиваться? Давайте уж вместе стол соорудим. Я, разумеется, достану свои припасы, но и вы, едучи из своего дома, могли тоже что-нибудь вкусное захватить. Например, огурцов и помидоров – у мамы-то огород засох, за неимением воды в кране и никаких овощей нет. Пупырышки какие-то проклюнулись, но их и срывать не стоит.
           - Так сейчас Володя с Олегом сгоняют за овощами. Олег, ты же хочешь прокатиться на мотоцикле?
           - Ещё бы! Если мама разрешит.
           - Какой покорный у мамы сын. – Нарочито умилилась тётя Вера, я уже научился разгадывать, когда она говорит правду, и где лжёт. - Вот бы нам с тобой, муж мой, такого родить.
           - Я не против, иметь такого сына, - серьёзно поддержал её дядя Володя, обнимая меня. - Что ещё привезти?
           - Подождите, - возразил я. – Вы маме не даёте сказать, можно ли мне ехать с дядей Володей на мотоцикле.
           - Да! Как, мать, разрешаешь прокатиться на мотоцикле твоему сыну? – Язвила тётя Вера.
           - Если Володя будет аккуратно ездить по тем косогорам, которые встретятся у него на пути, то разрешаю.
           - Я самым аккуратным гонщиком становлюсь, когда у меня в коляске сидят дети или Вера. Но теперь ты говори, что тебе привезти ещё из дома, - обратился он к жене.
           - Да, и самогону привези нам – очень хорошо моя свекровь его делает, - облизнулась тётя.
           - А тебе можно? – спросила Белка. – Ты не беременная?
           - Это я так поправилась, когда носила беременность – теперь её нет – выкидыш.
           - Не оттого ли, что ты так самогоном увлекаешься?
           - И что! Пила я его, когда забеременела, но я же не знала, что в тягости.
           - Ну, я самогон не пью, - возразила мама, - так что для меня, Володя, если у вас есть, прихвати красного вина.
           - Вот красное вино у нас всё на свадьбе дети выпили, - кивнул на меня дядя Володя, будто я один выпил тот сок, который стоял на детском столе.
           - Очень плохо, что вы поили детей вином. Хорошо не споили. Но если нет вина, то колбаса домашняя у вас, наверное, осталась. Если Вере захотелось московской, то меня уж познакомьте с домашними изделиями.
           - Будет сделано! Привезу! – Козырнул дядя по-солдатски.
           - Да у нас колбасы почти не осталось, - вклинилась тётя Вера, скривив рот. – И та, наверное, испортилась. – Было видно, что ей жалко даже залежавшейся колбасы.
           - У твоей свекрови ничего не портится, - по-доброму улыбнулся дядя Володя. – А если мало останется, зарежем кабанчика и сделаем ещё.
           - Тебе бы только резать.
           - Хватит спорить, - появилась из своей комнаты бабушка. – Поезжай, Володя, да привези побольше самогона – я с вами выпью.
           - Ну, что ж, по коням!
           - По коням! – Поддержал я своего нового родственника, услышав напоследок реплику тёти Веры:
           - Вы же знаете, мама, что Володя не пьёт самогон – Реля вон тоже, а заказываете.

           Мы помчались по селу, огибая выбоины – дядя Володя был хороший гонщик – с ним не так страшно, чем когда я катался с бабушкиным соседом. Тот работал шофёром на большой машине, и потому на мотоцикле чувствовал себя, наверное, асом – как говорят про лётчиков. Но когда мы выехали на асфальт, дядя Володя сказал:
- У тебя и правда, красивая мама. Потому, наверное, все сельские женихи ревнуют её к какому-то залётному капитану.
- Это не залётный капитан, а солдат, и они убирают пшеницу на полях вашего села. А что он влюбился в мою маму, то пусть ваши женихи не завидуют. Пусть бы пошли, убирали зерно сами, а не вызывали сюда солдат.
- Справедливо, - сказал дядя Володя. – Но бабы болтают, что он не женится на твоей маме. Уже на картах гадали. Встречаться они  будут у вас в Москве, но не поженятся и там.
- Ну что им за дело? – рассердился я. – Это дело моей мамы и дяди Домаса решать – жениться им или нет. А что встречаться будут в Москве, то это ещё лучше – мама ему наш город покажет, который очень любит.
- Но лучше бы поженились. – Дразнил меня, что ли дядя Володя?
- Для кого лучше, а для нас с мамой нет. У нас и комната маленькая, где его поселишь?
- Да, задача. Наверное, поэтому три года назад мама твоя и не вышла замуж за Ивана – он ей тоже вроде бы замуж предлагал.
- Про Ивана не знаю – мама мне не говорила, а вот с дядей Домасом я познакомил их сам. Но вот мы и приехали. При тёте Ане, думаю, не стоит о маме разговаривать?
- Законно. Ты меня извини, что вроде не в своё дело вмешиваюсь.
- А тут многие в селе, начиная с бабушки, лезут в мамину жизнь. Но они не могут руководить моей мамой. Она – человек независимый и на сплетни не обращает внимания.
- Законно! - мы вошли во двор. – Вот, мама, хотим взять немного самогону – Вера приказала.
- Наверное, сама и лопать будет? – Вроде отшутилась баба Аня.
- А кто же ещё? – Засмеялся дядя Володя. -  Я не пью, Реля, отказалась от самогона. Ещё тёща, может, выпьет.
- Юлия Петровна выпьет? Но ей же нельзя, со сломанной-то рукой. Опять Реле её везти в больницу? Это же ужас.
- А мы ей скорую помощь вызовем, - сказал я. – Да пусть бабушка врачам и платит за приезд.
- Да, сейчас же врачи просто так не едут – всё за деньги.
- Вот так ей и скажу, если она захочет выпить, - повёл итог я.
- Молодец внучек, ты и за маму, как я слышала, заступаешься и бабушке можешь укор сделать. Вот  бы, Володя тебе такого сына. Но от Веры такого не дождёмся.
- Опять на картах гадала? Ладно, мать, поживём, увидим. Ты нам налей самогону и вина красного для Рели, если есть.
- Для Рели найду – вот же она мне нравится.
- Да, мам, колбаски домашней тоже захвачу.
- Я и то удивилась, что поехали в гости, а ничего не взяли. Это ж Вера никогда никого не угостит. Что это с ней случилось сегодня?
- А унюхала запах московской колбасы, так Реля ей навстречу захотела домашней.
- Вот, - бабушка Аня зашла в дом и вынесла бутылку самогона и колбасу, - ещё икры домашней для Петровны – она её шибко любит.
- Вот спасибо, - мы с дядей уложили всё в коляску мотоцикла и поехали обратно, уже медленней.
- Как там наши женщины? Не разругались? Вера была настроена, обидеться на твою мать.
- А как же! Она вообще обижается на мою Белку, за то, что полгода носилась по магазинам, выискивая ей продукты, потому что тётя Вера больничную еду кушать не могла.
- Да, она рассказывала мне. Но за это нельзя сердиться, что тебе кто-то приносит поесть.
- Оказывается можно. А мама, со своей стороны огорчалась, что тётя Вера давала ей денег мало на продукты, высчитывая каждую копейку. И потом ещё тётя Вера захотела, чтоб мама её и в Москве прописала, чтоб она жила с нами в нашей маленькой комнате.
- Да, как она бы смогла жить в тесноте? Вера простор любит.
- А тогда она согласна была нас стеснять. Но после неё приехала тётя Лариса, и тоже нас стесняла полгода. Так очень плохо жить, когда тесно в комнате.
- Я слышал, вам ещё бабушка удружила - поехала в Ивановскую область восстанавливать свой возраст для пенсии, и обнаружила там кучу родственников. Видно расхвасталась, что дочь с внуком в Москве живёт. И подослала к вам оттуда родственничков – в вашу-то тесноту?
- Ещё и какая теснота – прямо дышать было нечем. Так что хорошо, что дядя Домас не собирается к нам перебираться. Впрочем, они не решили ещё с мамой. Но он, если приедет, будет квартиру нам всем покупать – так он говорил.
- Да, это был бы выход. Но в отдельную квартиру не пускай уже родственников. Разве только нас с Верой, если мы захотим приехать.
Я растерялся – как раз их с Верой мама больше всего не захочет. Не из-за дяди Володи, он казался хорошим, а из-за его жены. Но говорить об этом, без разрешения мамы не стоит.
- Так это если дядя Домас купит квартиру. А если он не захочет? Потому что у него в Литве дочь больная – так он мне говорил. И он видно не сможет её бросить, потому что её лечат как раз братья дяди Домаса.
- А перевезти больную дочь в Москву?
- Он так не хочет – потому что она психически больная.
- Ого! Тогда твоя мама не сможет от него рожать детей, чтоб у тебя не получилось больных братьев и сестёр, - эти его слова взволновали меня до гнева.
Я знал, что мой отец, уйдя от нас  с мамой, когда они разошлись, сообразил где-то двух братьев мне, «больных на голову», как «по секрету» рассказывала всем соседка тётя Маша. Но рассказала ли она эту сплетню тёте Вере, когда та втиснулась к нам с мамой в нашу комнатку? А тётя Вера, с удовольствием могла всё это передать своему молодому мужу. Представляю как с язвительной ухмылкой она сообщила: - «Бывший-то муж Рельки родил двух больных братиков Олежке. Вот ему радость!»
Но этих-то детей мой папаня, завсегдатай клуба «Выпить и закусить»,  родил совершенно от  другой женщины, кстати сказать, тоже от пьяницы, как и тётя Вера. Правда «младшая сестра» мамы моей на улице не валялась после самогона, испив его вдоволь. А ту женщину говорят, приходилось с улицы домой тащить – «новости» такие соседка регулярно доставляла от наших бывших родственников. Судачила с приятельницами, что мальчишки два эти, возможно и не от моего отца родились, а их ему навязали, потому что вовсе «сообразили» всё по пьяни.
Так что мне не только не хотелось видеть двух «братцев», но и слышать о них. Дядя Володя, намекая, на возможность рождения больных детей разозлил меня здорово. Мама, правда, как я слышал от неё раньше, не собиралась, кроме меня, рожать ещё кого-то. Тем более от дяди Домаса, ведь они жить будут в разных городах. И пока не женятся. Ну, это же глупо рожать детей, не став мужем и женой. Молодые девчонки, как любила порассуждать наша соседка, могут «принести в подоле», но моя Белка-то умная уже. Она не девчонка, хоть и выглядит так, что её принимают за мою старшую сестру иногда.   
- Какие вы все умные, - стараясь выдавать гнев, ответил я новому родственнику, – за других решать. Это маме с дядей Домасом надо решать, насчёт детей, а не вам.
- Вот бабки и нагадали, что любовь у них будет с сильной привязанностью, а вместе им не быть. Не поженятся. Но при таком раскладе, когда он будет приезжать в Москву, отпуск наверно вместе проводить будут, может и лучше.
- Дядя Володя, если не хотите, чтоб я маме передал наш разговор, давайте лучше поговорим о вас с Верой. Вы её очень любите?
- Люблю. Ведь она больная несчастная. Говорит, умрёт скоро, так я её хоронить буду.
- Насчёт того, что умрёт, вы зря так уверены – она вас наверно обманула. И долго жить будет, - выдал я, услышанное от сельских женщин.
- А ты откуда знаешь? Неужели, такой ясновидящий? Ну вот, подъезжаем. Лучше не говори больше никому, о чём мы обсудили с тобой.
- Я своей маме никогда не спешу передавать, о чём там бабушки говорят. И вы, дядя Володя, останавливайте их. Пусть за своими родными смотрят – кто с кем гуляет или бьёт кто кого – это им, наверное, интересней будет.
- Ты и это слышал от них? – Дядя Володя даже остановился, не доезжая до дома бабушки.
- Да, и даже то, что вы уже гуляете от тёти Веры. С какой-то близняшкой, приехавшей из Москвы. Я даже видел, как вы обнимаетесь, за кучей песка, думая, что вас никто не видит.
- И никому не сказал? Даже бабушке?
- И не буду никому докладывать. Трудно с тётей Верой жить, но если вас увидит дядя Витя и скажет тёте Вале, та, наверное, сразу помчится сообщить тёте Вере. А там уж без грома и молний не обойдётся.
- Ладно, молчим, вон Вера выходит из дома.
- Что вы там застряли, - крикнула нетерпеливо тётя. – Дождаться вас нельзя. Или пролили чего. Мотор что ли забарахлил?
- Да всё в порядке, - дядя Володя задумчиво подкатил к калитке. – Сейчас  выгрузимся.
Я помогал привезённое донести до дома и раскладывать на столе.
- А огурцы и помидоры, - вдруг спохватился дядя Володя. – Самого главного мы и не взяли. Поехали назад, Олег.
- Нет, дядя Володя. Меня вон мальчишки на стадионе ждут.
- Тогда иди. Слыхал я, что ты хороший нападающий в команде, да?
- Какой есть, - я бы с удовольствием остался и охранял мать от нападок тёти Веры, но меня уже ждали у калитки. А Белка думаю сама отговорится от нападок. Тем более что, вероятно, к бабушке мы больше не приедем – как раз сегодня и осуждали с ней это.
- Знаешь, столько денег уходит на эти поездки, - говорила Белка, - что лучше взять билеты на пароход и путешествовать по Волге или Днепру. И грязи меньше услышишь, чем от сельских кумушек, и познавательней для тебя будет в смысле истории и географии, которые ты в школе будешь изучать.
Вот так решила моя Белка. И, думается мне, что об этом же они успели переговорить с дядей Домасом. О том, что полезней будет отдохнуть душой от разборок бабушки, от её жадности и её вечного желания влезать в жизнь дочери и портить её. Раньше надо было влезать и с добром, а не со злом. Зло идущее от бабушки и тёти Веры я чувствовал кожей.
И решил не оставлять маму с этими двумя мегерами, которые вдруг могут ополчиться на Белку, а меня рядом нет. Тем более, вдруг захотелось есть. Вот этой домашней колбаски, которая так заманчиво пахла чесноком.
Быстро вернулся дядя Володя – как на крыльях слетал и привёз огурцы и помидоры. Стол уже был накрыт, оставалось лишь сделать салат, что мама быстро спроворила. Тётя Вера лишь тарелки расставляла. Сели за стол, беседуя мирно. Тётя Вера смирилась, что деньги за купальник, который ей понравился надо отдать. И она уже даже мерила его – без нас с дядей Володей – и даже деньги отдала, как я понял. Я быстро поел всё, что мне хотелось, и оставил мирно беседующих родных. Бегая по стадиону, видел, как уехали дядя Володя и тётя Вера. Провожала их только мама, а бабушка уж, наверное, легла спать, хотя в её комнате стоял телевизор, который она смотрела редко. А мне разрешала смотреть фильмы, если они были, но при условии тихого звука, хотя бабушка уже плохо слышала. Телевизор у неё был не хуже нашего, московского, хотя мама покупала, какой достанется, бабушка по блату – лучше, чем у остальных. Ну, и программы в Украине были слабые – особенно если на украинском языке. И фильмы шли не как в Москве, но посмотреть изредка было можно.
Поэтому, набегавшись, я решил помыть ноги и усесться в бабушкиной комнате, если она не спит. Бабушка не спала. Они беседовали с мамой, и разговор их стоило послушать.
- Да, Реля, теперь я понимаю, что лучшей дочерью мне была ты, а относилась я к тебе как к рабыне какой. Работала ты тогда много и воду таскала из Днепра, или колодцев.  И дрова рубила, печку топила, еду варила, а одевала я тебя хуже некуда. Меня ведь кололи за это украинки, когда ты школу заканчивала, что плохо я тебя одеваю.
- Ещё они знали, что вы и плохо кормите меня. Куда не приду, бывало, правда, ходила я редко. Но женщины – простые крестьянки, старались меня накормить.
- Поэтому ты и кормишь Володьку с Лёнькой – в память о них.
- Да, мама, кто сам голодал, тот голодного понимает.
- Вот Вера не голодала, так даже иной раз хлеба кусок жалела мальчишкам. Кстати, как заметили сегодня, что Вера приехала сюда, так и трепанули к своей бабке – может она накормит.
- Они ещё и у солдат питаются, - заметил я.
- Да, и Олежка же, до твоего приезда питался там, - будто укорила меня бабушка. А где мне было ужинать, если до тёти Вали идти далеко, а у нас дома хоть шаром покати.
- Там и с Домасом познакомился, - продолжала между тем вести беседу бабушка. -  И, смотри, выглядел для тебя жениха хорошего.
- Мама, мы с Домасом не жених и невеста. Просто влюблённые – это меня больше устраивает.
- Ну, это ты так говоришь, а предложи он тебе, так побежишь и на все условия согласишься, - бабушка думала, что подкалывает маму, но моя закалённая в таких разговорах Белка молчала.
- Бабушка, - встрял я, чтоб не дать Юлии Петровне высказать обиду дочери, что отбила у неё жениха, - футболист вернулся с игры. Уже помылся хорошо и руки и ноги, даже лицо. Так не покормите ли человека из того, что осталось от богатого стола?
- Садись, футболист, мама тебя покормит, а я пойду отдыхать. Да можешь фильм свой посмотреть, если он есть. И ты, Реля, приходи. Я тебе расскажу, что я придумала.
- Садись кушать, Олег, мама тебе самого вкусного оставила. – Поставила Белка на стол мой ужин. - А я к бабушке пойду, помогу ей лечь. Ну, чего вы мне хотели сказать?
- За все труды твои, Калерия, за то, что раньше обижала тебя, не давая денег, хочу тебе предложить рублей четыреста для обзаведения. Тебе ведь много надо купить ещё для дома.
- Четыреста рублей хорошо – это сейчас хороший холодильник можно купить, правда, за ним надо побегать по всей Москве – у меня блата нет, как у вас.  Но пока бегаю, деньги могут уйти, то на то, то на другое – дыр много.
- Да, Олежка растёт.
- Олег растёт, сейчас его в школу надо собирать – поэтому я и взяла с Веры деньги за купальник. Кстати, я купила его на последние деньги – они же нам будут на обратную дорогу.
- По хорошему, она тебе должна была дать на обмундирование Олега в школу, за все твои дела, что ты делала для неё. И сделай Вера такое дело, ей бы легче было забеременеть и родить, но она этого не понимает.
- Это всё так, но не будем про Веру. Вы пообещали мне деньги дать и пока не передумали, я буду надеяться.
- А я могу передумать? – Удивилась бабушка.
- Даже завтра, когда протрезвеете. Или когда я в чём-то не угожу вам. А я прогибаться не буду – это вы тоже прекрасно знаете. И затеете скандал – как уже не раз бывало, и дочь с внуком выскочат из вашего дома, как пробка из шампанского, без всяких подарков с вашей стороны.
- Как плохо ты про мать думаешь.
- Так жизнь с вами меня многому научила. А делать подлости с вашей стороны – это, по моему разумению, для вас вроде игры.
- Ладно. Может, на этот раз удержусь и не стану тебя выталкивать как пробку из бутылки.
- Спите, мама, пусть вам приснится хороший сон, что однажды в жизни вы рабу свою одарили. Спокойной ночи.
- Можешь и Домасу похвастаться, что мать тебе даст денег. Возможно, на дальнейшую жизнь с ним.
- Ну вот, размечтались. Спите.
Я поел и вымыл посуду. Мы с мамой зашли в нашу комнату:
- Дядя Домас сегодня не придёт?
- Нет, родной, он работает до двенадцати ночи. А потом нужно же и ему отдохнуть. Да и я устала смертельно. Если сейчас не засну, тогда буду завтра, как пьяная ходить, хоть и не пила.
- Ты не пила вина, которое тебе дядя Володя привёз? Но почему ты сказала бабушке, что она нам денег не даст, как обещала.
- У бабушки, в отношении нас  с тобой, сто пятниц на неделе. Она может сейчас обещать, а потом передумать и как я уже сказала, скандал устроить и бывайте здоровы.
- Хорошо ещё, если здоровья пообещает, - сказал я.
- Да от бабушки и от Веры получить «Будьте здоровы» всё равно, что «Болеть тебе, не переболеть». Лицемеры обе.
- И хорошо, что мы договорились с тобой больше сюда не ездить.
- Да, будем путешествовать с дядей Домасом. Он уже планы на это  строит.
- Но он будет жить у себя, в Литве, да?
- А к нам приезжать на праздники и в отпуска. И это лучше, если бы он всё время жил у нас, в Москве. Он бы скучал по своей дочери, которая не очень здорова психически, и поэтому её нельзя привезти в нашу тесную комнату. Да и устроиться дяде Домасу на работу будет нелегко. У себя дома он Главный инженер на заводе, а в Москве ему могут предложить не главного. Да и жить ему с нами будет тоже тесно. Но так даже лучше, что он будет к нам приезжать.   
- Так крепче любовь, да?
- Да, когда скучаешь, то любовь крепчает. Меньше люди обижаются друг на друга, меньше оскорбляют. Вот только у меня с мамой такая любовь не получается, при наших с ней редких встречах, но это уже её тяжёлый характер действует.
- Даже дядя Домас заметил, что наша бабушка – ведьма.
- И кто-то ему подсказал об этом, - мило улыбнулась мама, устилая мне постель.
- А не подскажи я, он бы поддался на льстивые слова нашей бабушки и считал её святой. Ты знаешь, как бабушка умеет притвориться.
- Значит, это ты раскрыл дяде Домасу глаза. Спасибо тебе. Потому что считай он нашу Петровну святой, у нас бы ничего с ним не получилось. Потому что малейшая с мамой распря, при нём, а она умеет это делать ловко, и что человек мог подумать обо мне? Что я плохая? Не выношу свою мать, огрызаюсь. Это раньше я терпела, когда училась в школе, и старалась всё скрыть от людей, а теперь я – свободный человек и потакать её низостям, не намерена. Ну, спим, а то завтра будем как сонные мухи.

                Г л а в а   18

           Как хорошо, что мы с Белкой обо всём поговорили. Я, ещё, когда мама не приехала, подозревал, что дядя Домас захочет жить у нас в Москве, но не спросил его об этом. И чего бы мне спрашивать, если они ещё не встретились, не говорили между собой. Правда дядя Домас сам - добровольно – рассказал мне о своей дочери, которая уже совсем взрослая, но работать не может, потому что не совсем в порядке. И я с удивлением понял, что как раз больную дочь дяди Домаса мама захочет лечить. Раз его вылечила когда-то, то почему ей не полечить больную дочь Домаса? Хотя всё это очень зловредно. Одно дело раны залечить или кровь остановить, а другое дело больная голова – так сказал дядя Домас. Лечить больную голову у взрослого – например, дурную башку дядьки Витьки – напрасно тратить силы.
           И вот в одно прекрасное утро, дядя Домас объявил нам, что у него выходной день. Солдатам, убирающим пшеницу в ночную смену, добавляли день отдыха. Так случился выходной день (даже сутки) и у нашего с мамой жениха. И мы отправились на лодке через Днепр на другую сторону реки – понежиться на песчаном берегу подальше от людей и сплетен. Плыли, складывая стихи про Днепр, посмеиваясь друг над другом, если кто-то не находил подходящую рифму. Я, вспоминая Незнайку, рассказывал, как он сочинял стихи:
           - Знайка шёл гулять на речку, перепрыгнул через овечку, - или ещё. - Пончик был с утра голодный, проглотил утюг холодный.
           Посмеялись, но стихи о Днепре получались гораздо лучше Незнайкиных. Мама любила Днепр с самого своего голодного детства. Всегда бежала от горьких обид, наносимых ей мамой, к Днепру. И он смывал все невзгоды с детского тела, освежал, успокаивал, давал возможность поверить, что не всегда в её жизни будет так. Так и получилось – Днепр давал Белке моей силы и теперь. Я тоже любил Днепр, ведь меня с младенчества в него окунали. Тогда я ещё не мог понимать всех его красот, но в это лето рассмотрел всё очень хорошо, и даже побродил по островам (плавням) возле Львова, раскинувшимся так красочно, что хоть кино снимай. К слову сказать, через много лет какому-то кинорежиссёру приглянутся эти места, и он снимет фильм, где Днепр «сыграет роль» Миссисипи, а жители Львова поучаствуют в массовке, в том числе и моя двоюродная сестрёнка Лариса-маленькая, которая, к тому времени, станет девицей.
           Но это будет потом, а пока мама и дядя Домас планировали вечером на закате солнца отправиться на один из островов, с тем, чтобы прогуляться по нему, окунувшись в природу, и вернуться по лунной дорожке. Меня не возьмут (это я понял сразу), да я бы и не пошёл – вечером у нас был бой с футбольной командой юниоров из Ольговки. Потому и спорить не стал.
           Размышляя о вечерней прогулке, мама вдруг встрепенулась и напряглась:
           - Домас, на этом участке Днепра носятся «Метеоры», надо проплыть его быстро и внимательно, чтоб не попасть под крыло одного из них. Тут уже столько было несчастных случаев и хорошо, если люди не погибали.
           - Кстати, тут недавно утонул один дядя, - сказал я, совсем некстати. Но остановиться уже не мог. – Он писатель из Херсона – приехал к своей родне порыбачить и утонул. Поплыл на тот берег, куда мы сейчас плывём, без лодки, а Днепр широкий и видно сил не хватило до берега доплыть. Его три дня искали – жена на том берегу сидела, где мы купаемся в чёрном платке. А потом его выловили, и она его увезла в Херсон, хоронить.
           - Какие страсти тут происходят, -  сказала Белка. – Так что будь осторожен, Домас, да и я с Олегом станем во все глаза смотреть. Пока мне не видно за поворотом никаких движений. Так, и левее возьми. Кажется, опасное место мы проскочили – вот и берег совсем близко.
           - Вот зря ты тревожилась. - Сказал я, когда мы высадились на берег и уже вытаскивали лодку, чтоб её волной не унесло. - Когда проходят «Ракеты» и «Метеоры» я знаю точно. Они поплывут лишь через час и второй ещё через полчаса.
           - Чего же ты раньше не сказал? – Улыбнулась Белка. – Вот веселился, наверно, видя, как я беспокоюсь. А как же ты время узнаёшь?
           - На руке у дяди Домаса часы. И я заметил, когда мы выехали. На всё наше стихосочинительство, я думаю, хватило полчаса. Ещё через десять минут мы перемахнули опасную полосу. Сейчас ровно двенадцать часов. «Ракета» пойдёт в час дня. А «Метеор» промчится после неё через полчаса.
           - Ну и сын у нас, - дядя Домас потрепал меня по волосам. – Пошли, поплаваем до того, как промчится твоя «Ракета». Реля, ты с нами?
           - А что? Вы меня здесь хотите одну оставить? – Шутя, мама изобразила ужас. – Я боюсь, да и жарко.
           Бултыхались в воде мы очень долго. Или это «Ракета» изменила расписание, пришла раньше, но только, когда мы выбрались на берег и растянулись на горячем белом песке, волны вдруг так стали швырять нашу лодку в разные стороны, что она чуть не уплыла от нас. Домас и я поймали её, и только вытянули на берег подальше, чтобы снова её не утянула волна, как мама, глядя куда-то на середину реки, воскликнула:
           - Смотрите. Вон там, какая-то компания оказалась в воде - сильная волна перевернула их лодку – и, кажется,  кто-то тонет.
           Мы присмотрелись, точно, двое пьяниц, это было отчётливо видно, выкрикивая что-то непонятное уцепились за перевёрнутую лодку, и течением их уносило вниз по реке. Третий же видно не успел ухватиться, а плавал не сильно лучше топора. Зато железной хваткой он вцепился в ручку чемоданчика, в котором, видимо, был «стратегический запас» спиртного, который собирались употребить на дальнем берегу, подальше от всевидящих жён. Свободной рукой он беспомощно барахтался, периодически взывая о помощи. Я узнал голос дядьки Витьки, и хотел сказать об этом маме. Но она и дядя Домас уже отплыли на нашей лодке на помощь тонущему. Мне стало не по себе, ведь дядя Витя мог и сам утонуть и людей, желающих ему помочь, утопить. Страшилками такими любят пугать детей, как пьяные хватаются за спасающих и тянут их с собой на дно.
           Видно так же подумал и дядя Домас. И, нырнув, сумел заплыть со спины уже уходившего под воду дяди Вити. Захватил его за плечи – или за горло – издалека было непонятно, и, отбуксировав его к лодке, заставил зацепиться за борт. Тут я снова заволновался, ведь и лодку дядя Витька мог перевернуть – пока же он крутил головой, вытаращив глаза, думая, что утонул уже наверно. И всё-таки мама с дядей Домасом сумели загрузить его через борт в лодку. Пока  Белка тянула сверху, Домас выталкивал из воды, и, наконец, дядя Витя перевалился через борт. Мама взялась за вёсла, а дядя Домас подталкивал лодку сзади. На подходе к берегу я схватил лодку за верёвку и тащил, сколько было сил.
           Домас вывалил дядю Витьку из лодки, и потащил на берег. Подключилась мама, и они вместе стали вытряхивать из него воду. Нахлебался этот спаситель чемодана изрядно. Фонтанирующая из него вода так отдавала сивухой, что дышать возле него стало противно. Когда «обезвоженный» дядька Витька бессильно распластался на берегу, то не смог даже сразу сказать спасибо.
           Его приятели по несчастью за это время перевернули лодку, и даже вёсла сумели выловить из воды, хотя их разбросало волнами. Передохнув немного, они, вычёрпывая на ходу воду, подгребли к нам. Разговор сразу начали о главном:
           - Витька, ты спас самогон, чи ни?
           - Чи ни, - ответил я за него их же словами – уплыл ваш чемоданчик.
           - Скажите спасибо, что сам жив остался, - устало пробормотал Виктор. Он всегда на русском языке изъяснялся в присутствии моей мамы. – Утонул бы, вас по следователям затаскали.
           - Это точно. Вот спасибо тебе, Витя. Ну, давай теперь перемещайся к нам, поедем домой несолоно хлебавши. Я ж этот самогон хотел выменять в артели рыбацкой на рыбу для нас всех.
           - Поедете без рыбы, - сказала моя Белка презрительно. – Потому что не стоит садиться за вёсла, уже выпивши. Как нельзя кататься на мотоциклах по селу, тоже набравшись водкой. Детей можете подавить.
           - Да, - кивнул Виктор, заметно трезвея на глазах, - вот мой братан Колюха сам себя и наказал, что пьяным мотоцикл свой гонял. Но я с вами не поеду. Меня Домас отвезёт – он трезвый.
           - Ещё чего выдумал – лодка маленькая, - сказала Белка. – Думаешь он нас оставит здесь одних, а тебя будет перевозить?
           - Так он же за вами вернётся ведь. Да, Домас? Ты же мне почти родственник – спас меня.
           - Я так же спасал бы любого другого, «родственник», - выразительно подчеркнул Домас, - но тебе всё же придётся вернуться со своими товарищами. Релю и Олега я здесь не оставлю, чтоб перевезти твою пьяную особу на другой берег. Иди в лодку, и уезжайте с глаз долой.
           Виктор молча забрался в лодку к приятелям, и они отчалили.
           - А что если и нам сходить к рыбакам, и я куплю у них рыбы для нас на вечер? – Сказал Домас, доставая деньги из брюк.
           - Сходи, разведай - согласилась мама. – Хорошо бы жареной рыбки отведать. Только, чур чистить будете вы с Олежкой.
           - Конечно мы, - сказал я, собираясь идти вместе с Домасом. – Можно, я с вами.
           - Если мама разрешит. Или мы на лодке подъедем?
           - Идите пешком, тут недалеко, вон их отсюда видно. А на лодке ещё наскочите на «Метеор», который вслед за «Ракетой» должен бежать.
           - Точно. Пошли, дядя Домас. Мама, ты не скучай.
           - А мама будет стихи тут сочинять, как мы этого паразита спасали. Он Валю – сестру мою - бьёт, а мы его, вместо того, чтоб дать утонуть спокойно, рискуя жизнью из реки вытащили. Он хоть и сказал спасибо, но что ты его отказался перевезти надолго запомнит, злыдня такой. – На глазах Белки появились слёзы.
           - Ничего, - с прибалтийским акцентом отозвался Домас, - ещё вспомнит тебя добрым словом.
           Мы ушли, но я чувствовал спиной, что мама плачет, а не стихи сочиняет.
           Дядька Витька всё же не забыл, как его спасали. Как позже рассказывала нам вечно беременная тётя Валя, ввалившись в дом, он заявил: - Вот спишь тут, а не знаешь, что если бы не Реля и Домас – её кавалер - ты бы мужа не увидела больше живым. Вытащили бы тебе через неделю, может, труп из Днепра.
           Я назвал тётушку мою «вечно беременной» потому что она и была такой, по мнению мамы. Живя у Днепра – всего за тридцать метров (я измерял) - она никогда не ходила купаться, и даже не умывалась Днепровской водой, как делала бы мама летом, если бы жила так близко от воды. Мы за полтора, а может и два километра, если учитывать все подъёмы, спуски, да извилины дороги, ходили к этому прекрасному берегу, чтоб искупаться и позагорать. Но никак нам не удавалось зазвать с собой тётю Валю, чтоб она хоть помылась, может быть. Так было и в тот день, когда тётя Валя, выглянув со своего двора, сообщила, как рад её муж, что из воды его вытащила моя мать с дядей Домасом.
           - Валя, ну что ты вечно в жару еду готовишь? Нет, чтобы охладиться от жара живой водой, сходить к Днепру, искупаться.
           - Так устаю же я, Реля.
           - А я не устаю, тоже готовя с утра, и ухаживая за мамой – за которой ты бы должна была ухаживать, потому что это твой муж ей руку сломал.
           - Так это же идти мне сколько в ваш край?
           - Значит мне, после магазинов и готовки еды можно к вам придти, а тебе тяжко? Ты опять беременная?
           - Так может и беременная, потому что очень спать хочется.
           - Даже если беременная, твоему ребёнку лучше будет, если мама станет ходить пару раз в день и купаться в Днепре.
           - У нас так не принято, Реля. Я же учительница. А ну, как мои ученики увидят учительницу голой. Ну, не голой, а в купальнике – всё рано обсуждать  будут. У нас здорово здесь налажено радио, под названием «одна баба сказала». Нас же и так обсуждают здесь по поводу драк Витьки.
           - И что он тёще руку сломал. Но, надеюсь, хотя бы в связи с этим он не появится на нашей улице в ближайшее время?
           - Как не появится, если у них часто футбол играют на стадионе?
           - Пусть играет, но чтоб в дом мамы, пока я здесь, не показывался.
           - Так и не будет показываться, что ты тревожишься?
           - Не тревожусь, а не желаю его видеть там.
           - Вот тебе раз! А Витька же ж тебя так любит, что на свадьбе Веры и заявил.
           - Знаю, как он заявил – глупо и пошло. Потому и видеть его не желаю.
           Зря мама так выговаривала тёте Вале. Той видно очень хотелось, чтоб мама приняла её мужа с распростёртыми объятиями. А для этого придумала такой фокус, от воспоминания о котором маму ещё долго трясло. И после этой проделки тёти Вали, мы и вылетели из дома бабушки почище пробки из бутылки.

                19-я глава

           Произошло это в день, когда Домас со своими солдатами должен был отправляться в Казахстан – далеко от Украины – чтобы продолжить там помощь в уборке урожая. Они уже убрали в этом селе достаточно, почти весь хлеб, а в Казахстане только началась уборка, и там требовалась их рабочая сила. Домас не решался сказать это Белке, и поручил это мне:
           - Скажи маме, что мы сегодня вечером уезжаем. Но я приеду с ней попрощаться на берег и сказать, что, когда окончим уборку в Казахстане, у меня будет большой отпуск, и я приеду к вам, в Москву. А чтобы не стеснять вас, сниму номер в близкой к вам гостинице.
           - Ну что вы, дядя Домас, выдумываете, гостиницу в Москве снять невозможно – это нам так все приезжающие гости говорят. Но у мамы в нашей коммуналке живёт подруга. Вернее она не совсем там живёт, а у мужа. И комнату маме она может уступить – она уже не раз так говорила. Она только приезжих наших родных не хочет, чтоб мама пускала, потому что они ездят кучами и очень от них беспорядка много. А вы – человек культурный и вежливый – вам она разрешит.
           - Даже так?! Тогда я поговорю с Релей, чтоб она попросила подругу насчёт меня. Обещаю соблюдать прибалтийский порядок.
           - Да, вот насчёт комнаты вы сами поговорите. И насчёт Казахстана я не хочу огорчать Белку заранее. Мама не заплачет, она у меня очень понятливая. Тем более что она сама давно подозревает, что вас скоро отсюда заберут.
           - Печально всё это. Но служба! Знал бы я, что встречу тут твою маму, как-нибудь сократил бы её. Но сейчас это сделать невозможно. Вернусь на гражданку, тогда буду вольным человеком.
           - Мне тоже жаль, что Вы уезжаете. Мама наготовила много такого, что вы любите – наверное, хотела вас угостить.
           - Не расстраивай, Олег. Я тебе хотел наказать, чтоб ты оберегал тут маму. Я знаю, на неё покушается один недостойный человек – брат того Виктора, которого мы спасли. Это мне люди сказали, предупредив, что он может быть грубый.
           - Можете не беспокоиться – этот  грубый человек умер неделю назад. Его уже похоронили. Я вот ещё хотел добавить, что мы с мамой на похороны не ходили, хотя тётя Валя зачем-то звала. Баба Уля – её свекровь тоже не была. В тот день, как услышала о смерти сына, её срочно отвезли в больницу. Её сердце чуть не остановилось тогда, и она не смогла хоронить любимого сына.
           - Как умер? – недоумевал дядя Домас, пришлось мне пересказать ему, что знал:
           - Пришёл дядя Коля к брату домой, а тот спит, на порожек голову положив, а под головой подушка – это тётя Валя расстаралась. Тот и огорчился, что его жена так не делает. И тоже лёг спать возле брата. Дядька Витька проснулся первым, переступил через брата и пошёл на огород, чтоб из шланга ополоснуться водой…
           Не успел я досказать, происшествие с дядей Колей, как литовец ухватился за последние мои слова, видно очень спешил: - Не к Днепру, который рядом, - заявил дядя Домас презрительно. – А к шлангу в огороде. Мы и правда, как Реля горевала, зря его спасли из Днепра.
           Я обрадовался, что не надо досказывать подробности о смерти его врага. Хотя, что Николай грозился побить дядю Домаса, он мог и не знать.
           - Такие ленивые люди здесь живут, - развёл я руками. - Мы с мамой преодолеваем под жарой большой путь, чтоб на песчаном берегу купаться, а они пятьдесят шагов не могут сделать.
           - Да, но мы заговорились. Значит, на берегу сегодня я распрощаюсь с твоей мамой, чтоб потом приехать в Москву – где-то к Ноябрьским праздникам, когда и у тебя в школе будут каникулы, чтобы прожить часть своего отпуска возле вас. Ты и Реля мне Москву покажете.
           Я был благодарен дяде Домасу, что он подумал совместить свой отпуск с моими малыми каникулами. Но почему-то заявил так, что ходить по Москве он больше будет с мамой. У меня, наверное, заведутся новые друзья, с которыми я может, займусь исследованием музеев. Их в Москве – особенно в центре, где мы жили, много.
           - Это хорошо, что ты с пользой хочешь занять время с друзьями. И видимо, музеи как раз хороший стимул покопаться в истории государства, что вам в учёбе потом поможет. А мы уж с Релей по Москве побродим – я давно там учился, и за это время город очень изменился.
           - Москву она может показать, если не запряжёт себя в больнице. Потому что я в школу, а мама пойдёт работать в больницу – для этого училась.
           - А работает твоя мама, я думаю, усердно.
           - Да уж. Она очень вникает в дело, а уж как запряжётся, то везёт воз и маленькую тележку. Это так наш сосед говорит, что мама много работает.
           - Тогда я попрошу твою маму не нагружаться работой, а трудиться поменьше. Если ей нужны деньги, то я буду привозить сколько смогу. Или высылать по почте, если ты мне напишешь письмо, что она много работает.
           - Мне кажется, Белку трудно заставить не работать. Она в детском саду работала, так её всё время просили поработать за всех прогульщиков, или заболевших, при этом мама ещё училась по вечерам. И она не отказывалась, потому что очень любит детей. И дети её. А в больнице, мне кажется, тоже будут любить, потому что она ведь их лечить будет.
           - Конечно, будут, - с грустью подтвердил Домас. – Как видишь я – здоровый дядька – не забыл, что маленькая девочка в своём сне прилетела в пещеру, где я погибал, и спасла меня от смерти. Искал потому её по всему Союзу. Но семья Рели – если она тебе рассказывала, гуляла по всей стране, потому в поисках я был неудачен. – Домас остановился и посмотрел на меня внимательно. – Только удивляюсь я, почему твоя мама не оказала помощь Николаю, который ты говоришь, умер. Неужели мама твоя не видела, что он умирает? Она же ясновидящая, как мне кажется. Или она настолько не любила его, что и помогать не хотела?
Мне показалось, что Домас вовсе не спешит. Оказывается, он помнил о смерти дяди Коли. Но почему-то о самой смерти слышать не хочет, а вот почему мама не помогла, ему интересно. Но что могу знать я?
           - Не знаю, как всё это объяснить, - начал я нерешительно, но постепенно мне будто кто подсказывал ответ. - Мама видит, каким-то, что ли своим тайным зрением, что человека ждёт неприятность.
           - Это называют третий глаз, кажется, - подсказал дядя Домас.
           - Наверное, так. Но мама думает, что такой глаз есть у всех людей, просто не у всех развивается. И у кого развивается – таких очень мало.
           - Для этого нужен большой труд, как Реля вот над собой работала с детства самого.
           - Ей пришлось работать и развивать это умение, потому что ваша любимая Юлия Петровна и тётя Вера очень зажимали маму с детства.
           - Моя любимая Юлия Петровна? – удивился Домас. – Да я твою бабушку, видеть не могу, как только понял, как она угнетала Релю. А понял я ещё до приезда твоей светлой матери, которая и мне и тебе озарила жизнь. Но это получается, что если бы мать с Верой не давили на Релю, она бы не выросла таким человеком?
           - Думаю, что выросла бы, даже если бы её бабушка баловала как тётю Веру. В маме, как бы это сказать, заложено было что-то светлое, ещё при рождении. Вот родные это светлое и пытались и сейчас пытаются вытравить из мамы.
           - У тебя тоже есть третий глаз?
           - Не знаю, но мысли мамы читаю – что она думает, даже если мы не разговариваем.
           - Но хорошо ли это?
           - Наверное, хорошо. Потому что если мама грустит, я могу её развеселить.
           - А если радуется?
           - Если радуется, ещё лучше. Например, проснулись мы утром, в воскресенье, когда не надо идти в детский сад, а маме на работу. И она лежит на своём диване и у неё в мыслях крутится какая-то песня. А я, на своей кровати эту песню улавливаю и начинаю петь. Мама подпевает. Такой концерт можем устроить в нашей коммуналке, что и соседи начинают радоваться.
           - Всегда весёлые песни поёте?
           - Иногда и грустные. Грустные песни тоже людям нужны. Но вернёмся к маминым способностям угадывать, что человек скоро уйдёт с этой земли.
           - Вернее его зароют в землю. Как быстро она это угадывает?
           - Не всегда быстро. Однажды, когда я был маленьким, за пять лет вперёд, мама угадала, что её подруга Нина, которая была врачом в этом селе, умрёт. Тётя Нина умерла, когда мне было пять с половиной лет. Это бабушка маме сказала, как бы в укор: - «Вот ты углядела пятна на лице Нины, она и умерла в родах». – Тут  я осёкся, вспомнив, что мама сказала мне, чуть не в первый день встречи с дядей Домасом, что ему тоже недолго осталось жить. Посмотрел на его лицо и тоже, будто тень мелькнувшую увидел. Но я твёрдо знал, что говорить об этом кому-то другому можно – мама так мне говорила - а самому обречённому нельзя.
           - А Николаю как Реля предсказала? Когда приехала в этот раз? Или раньше?
           - С дядей Колей вообще получилось путано. Ещё когда мне было чуть за четыре года, я был у бабушки. А тётя Валя жила со своей свекровью бабкой Улькой – толстющей женщиной. Бабка Улька не хотела, чтоб сын её – Витька и жена его жили в её большой, выстроенной за самогонные деньги, избе, а потому и проклинаемой многими женщинами села, ведь из-за этого спивались их мужья.
           - Твоя мама показывала мне этот громадный дом, стоящий как урод, среди бурьяна и без забора. Но что он проклятый, не говорила.
           - Так вот, как кто, в этом доме захочет пожить, из сыновей бабки Ульки – тот погибает. Так было со старшим её сыном – ехал на тракторе и перевернулся.
           - Юлия Петровна рассказывала мне этот печальный случай. Итак, погиб старший сын Ульяны. А потом Николай захотел?
           - В том-то и дело, что нет. Жил себе Николай со своей женой. При этом считал себя неженатым, потому что не расписан – так он мне и говорил этим летом. И, наверное, чувствовал, что надо его лечить и рассчитывал, что женится на маме, и она его заберёт в Москву и там полечит.
           - Он не знал способностей твоей мамы и лепился из-за Москвы?
           - Не знаю. Он прельщал меня – не маму (мама тогда ещё не приехала) - домом бабы Ули, который она завещала ему. Но Николай не очень хотел в нём жить – рассчитывал на Москву.
           - Это он хотел и твою маму затащить в это проклятый дом? Какой негодяй!
           - Не волнуйтесь, дядя Домас, мама ещё в прошлый наш приезд к бабушке сказала, что жить в этом доме дядя Коля не будет, потому что умрёт раньше своей матери.
           - Это она ему сказала?
           - Нет. Такое говорить будущему покойнику нельзя. Но за эти три года, что нас не было в этом селе, Николай, разогнавшись на мотоцикле, сиганул в воду с обрыва, который я вам показывал и отбил себе почки.
           - Что он? Смерти себе хотел?
           - Нет. Там был какой-то дурацкий спор между такими же лодырями, как он сам. И вот так случилось. Жить он в доме матери не будет, а обоснуется там дядя Витя со своей семьёй.
           - Это сестра Рели станет жить в этом доме? Может быть, Ульяна и гнала своего самого маленького сына, чтоб спасти его от смерти?
           - А вот он проживёт в этом доме – сказала мама – очень долго. Но только переберутся они в этот дом, когда уже баба Уля умрёт. Мама ещё советовала тёте Вале позвать попа, чтоб окрестил этот дом, прогнал из него злых духов. Но в этом селе нет церкви, а везти из соседнего села – не хочет тётя Валя. Она же учительница.
           - Спасибо, что рассказал. Теперь я перестану бояться за Калерию. А то мне всё чудилось, что она может пожалеть этого упыря, который за своей женой с топором гонялся. Но он умер и теперь я уеду отсюда со спокойной душой. Но ты всё равно береги маму.
           Как прощался дядя Домас с мамой на берегу, я почти не видел, или старался им не мешать. Тем более что пришли на этот берег Володя с Лёней и барахтались на мелком месте – надо было и за ними присмотреть. Братья не умели плавать и больше прыгали с большой кучи песка, которую привезли ещё весной, но так как многие сельчане брали песочек в ведёрки и разносили по своим дворам, то куча с каждым моим приходом на этот берег уменьшалась. Но когда приехала мама, странным образом – будто по её желанию кучу в одну из прекрасных ночей снова пополнили песком.
           – Эверест снова на месте! – радовались мальчишки, усердно разваливая его в разные стороны. Я тоже любил попрыгать, после долгого купания в Днепре. И мама, после прощания с дядей Домасом пришла, чтобы полежать на песке. Моя красивая Белка улеглась, раскинув руки, а вокруг неё стали собираться местные девочки. Им в удовольствие было полежать возле городской женщины, а если повезёт, то она им и сказку расскажет на русском языке.

                Г л а в а  20

            Возвращались мы домой довольно усталые. Наплавались, нанырялись, на песке отлежались, прощаясь с дядей Домасом. По этой причине Белка моя была весьма задумчива. Я старался не тревожить её своими  разговорами. Да и наговорился уже с дядей Домасом сегодня, как и мама тоже. Только непонятно мне было – верит или не верит она Домасу? Что хочет он облегчить её жизнь, чтоб мама поменьше работала. Пытался проникнуть в её мысли, но ничего не получалось. Вечер это не утро, когда мысли считываются мгновенно. И то, утром я угадывал мысли в замкнутом помещении, а тут целое село готовится к вечерней дойке коров, устало возвращавшихся с пастбища. Коровы радостно мычали, завидев встречающих их хозяек или детей, словно обещая, что тех ждёт вкусное молоко, при условии, что и им на ночку припасли зелёной травки. Где-то вдали урчат трактора – тоже, наверное, спешат в свои загончики-гаражи, где ночные ремонтники подправят им какие-нибудь неполадки.
            Коровы мычали, трактора и другие машины тарахтели моторами и гремели железом, детвора ещё тоже не угомонилась. А на стадионе возле дома бабушки шёл бой между двумя футбольными командами. Местные футболисты сражались с приезжими из Каховки.
            - О! – Белка моя остановилась, вглядываясь в играющих. – Никак Витька – любимый зять нашей Петровны бегает как сумасшедший. Неужели в честь умершего брата на бой вышел?
            - Это б ещё ничего, - всмотрелся и я в людей, сидящих на скамейках на противоположной стороне от бабушкиного огорода: - Но его сопровождают жена с маленькой дочкой. Вон, видишь тётю Валю с Лариской на руках?
            - Странно, свекровь её залегла в больницу, после смерти Николая. И тело его только положили в землю, а они резвятся.
            - Да, кричат они лихо, помогают дяде Вите играть, - выглядывал я дальше. – А с ними и Панталыки – их соседи, тоже пришли на стадион. Странно, раньше они не ходили. Они такие хозяйственные – то в огороде, то во дворе порядок наводят, а тут вдруг на стадион явились.
            - Ох, чует моё сердце неспроста это. И Валя машет нам рукой, зовёт.
            - Да ну их! Всё равно потом сами зайдут. Наверное, пришли к бабушке за деньгами, а заодно и посмотреть, как дядька Витька мяч гоняет. Есть очень хочется. Оголодал я на берегу.
            - Признаться я тоже. Потому что пока готовила в жару, есть не очень хотелось. Пошла на берег вслед за тобой, да и с Домасом, чувствовала, сегодня видимся в этом селе в последний  раз. Правда, думалось мне, что прощаться будем у нас дома, потому готовила побольше в расчёте и на него, чтоб он отведал домашней еды.
            - А что, мам? Борщ? Котлетки?
            - Именно, что борщ украинский и котлеты – хотела же Домасу и в дорогу дать, чтоб он мог и товарищей угостить. Да и нам бы осталось в общем достаточно. Поставила всё это в холодильник – разогреть на плитке будет делом пяти минут.
            - А мясо ты в ларьке, что ли брала?
            - Да, сходила туда. Пришлось, правда, выстоять изрядно – пока привезли, пока разгрузили, пока наглецы, вроде нашей бабушки, без очереди брали. Такая мука – стоять на жаре и не вытолкать их взашей. Но теперь, когда Домас уехал нам дня на три хватит еды, даже если Вова с Лёней будут к нам заходить.
            - Да, мама, солдаты уехали, а дома их не всегда покормят.
Так говоря, мы вошли во двор бабушки, помыли руки, как культурные люди, и заглянули в коридор, где стоял холодильник. Мама подошла к нему и, открыв, замерла:
            - О! Боже! Да здесь ничего нет. Мама, а где всё, что я наготовила сегодня?
            - Реля, ну что ты так кричишь, - отозвалась из своей комнаты бабушка. – Вон же кастрюли стоят на столе. Заходили Валя с Витькой и маленькой Лариской. Ещё с ними пришли их соседи – трое человек. Так сели все вместе же за стол и съели, что ты наготовила. За пять минут управились.
            - Да, мама, - подтвердил я, - нам только посуду оставили грязную, чтоб не скучали.
            - Что это такое, мама? – Рассердилась Белка, повышая голос. - Кто же им разрешил всё, что я приготовила с таким трудом, сожрать? Что нам-то теперь с ребёнком есть?
            - Что ты грубишь, Реля? – Бабушка, наконец, показалась из своей комнаты. – Как это люди могут жрать? Ты же городская женщина.
            - Вот и расскажите мне, как могут сельские женщины придти с семьями и сожрать всё, что наготовила городская женщина всем нам троим, на три дня? И почему вы это позволили?
            - Ты всё же, наверное, не нам наготовила, а Домаса хотела угостить, да соседских мальчишек, небось. Но ведь Домас уехал, как я знаю, а чужих мальчишек я не терплю, когда ты кормишь.
            - А заодно терпеть не можете, когда я сына и себя кормлю, потому и устроили такую подлянку? Если вы так не терпите Вову и Лёню в своём доме, я бы пошла в их половину, и там покормила. Но почему я должна кормить Валю с её соседями? Вы-то сами, почему всех соседей по селу не кормите? И что они здесь справляли? Поминки по Николаю?
            - Да нет же, Реля. Просто Панталыки пришли, чтоб ты их в Москву пригласила. Уж очень им хочется посмотреть столицу нашей Родины.
            - Вы это всерьёз сейчас говорите или просто с крыши упали? Разве приходят напрашиваться в гости в отсутствии того, к кому хотят приехать, при этом смолотив всю еду с большим трудом приготовленную? Вы ещё скажите, что они «думали», что я, вернувшись с реки с Олежкой и увидев грязную посуду, тотчас помчусь на стадион, где они сидят, сыто икая и вопят, да буду кланяться им, уговаривая навестить меня в моём любимом городе? Да я их на порог не пущу, если приедут так, как делают ваши родные, которых вы натравили на меня.
            - Что ты, Реля! Панталыки культурные люди, ты не смотри, что в селе живут. Они же просто хотели спросить у тебя разрешения.
            - Мама, ну где вы видели, чтоб так спрашивали разрешение - умяли без хозяйки всё, что она приготовила.
            - Здесь я хозяйка, я им и разрешила.
            - А кто вам разрешил разрешать угощаться не вами приготовленным? Если б вы два часа отстояли на жаре возле ларька за мясом, после этого готовили опять больше двух часов еду, то вы бы их близко к кастрюлям не подпустили. Ну, хорошо Валю – вечно беременную, как сами говорите, вы запросто кормите при мне тем, что я наготовлю. Она даже до того приспособилась, что тушёнку стащила, оставив Олежку голодным. Но почему чужие люди, которых я не желаю видеть в Москве, потому что ваши родственники уже обожрали меня там… почему чужие люди, с которыми я даже ни разу не поздоровалась, пришли и всё смолотили?
            Тут думаю, пора прояснить разное отношение бабушки к еде. Всё, что она готовила, когда приезжала мама, считалось ею великим одолжением, за которое нам вовек не расплатиться. То же, что приготовлялось мамой – было «нормальным явлением», ведь мама и «должна» её обслуживать.
            Мама тем временем раскипятилась не на шутку: – Сейчас же пойду на стадион, найду этих наглецов и при всём народе выскажу всё, что я о них думаю. Особенно Валентине. Это же высшее нахальство, так себя вести – оставить сестру и племянника без ужина. Я уж не говорю, про обед завтра, да и послезавтра тоже.
            - Реля, не ходи никуда, не надо. Я тебе запрещаю.
            - Да что вы! И давно вы начали мне запрещать? Не значит ли это, что вы во мгновение ока всё съеденное сейчас восстановите, и ещё раз позовёте моих недругов пировать у себя?
            - Калерия, ну можно же сходить, купить яиц у соседей, и сделать яичницу с зелёным горошком, которую вы с Олежкой так любите.
            - Так они всё слопали, - сказал я, обозначаясь в окне, вернувшись от кустов малины. – И зелёный горошек, который мама привезла. А котлеты и борщ я тоже люблю, только вы почему-то не захотели чтобы я ими угостился. Самое интересное, что малину они тоже обгрызли. Хотел маму позвать, малиной заесть огорчение, а там ничего нет.
            - Всё, мама,  - у Белки моей кончилось терпение, - завтра же еду за билетами в Херсон. И, хоть там дают за десять дней, попрошу на самый ближайший поезд, и мы уедем с Олежкой.
            - А кто же меня будет лечить?
            - Валя, которую вы «любите угощать». Ведь это её любимый руку вам сломал. Я что могла, сделала – большую часть надо сказать – дальше пусть Валя выказывает своё усердие, любовь к матери и терпение.
            - Заодно и обжирать будет, - добавил я.
            - Вот. И Олег уже грубит. Но ты Валю ругаешь, а Витька больше виноват. Это он все котлеты сожрал – вот уж правильное слово. Говорит, ему, чтоб хорошо бегать, мясо надо есть.
            - А вы разомлели и согласно кивали, как китайский болванчик. Дескать, ломай мне руки и приходи почаще обедать. Ну, сейчас я всё это мясо ему «не в ту степь» запущу, - мама вышла во двор (я за ней), постояла некоторое время возле забора, сверля глазами играющих, и дядя Витька забил мяч в свои ворота.
            Белка, тех, кто к ней хорошо относился, могла чем-нибудь осчастливить. Так наша соседка Василиса – живущая больше за границей (работа у неё такая), но не имевшая детей - прочитав мамину книжицу, что-то такое вычитала, что вскоре и забеременела. Сама потом говорила, что благодаря моей маме. За это Василиса и предоставляла свою комнату маме, только при условии, что она там будет находиться с любимым человеком. Потому я и сказал Домасу, что когда приедет, ему будет, где остановиться. Он любит маму, а она его и я не ревную.
            Дядя Витька добра маме не делал, зато причинял зло – за что она его и презирала. Вот этот  презираемый человек и забил гол в свои ворота, не помогли в игре мамины котлеты.
            И пока игроки возмущались и хотели даже побить дядю Витю, мама вышла за калитку (я не отставал) и устроила скандал тёте Вале, сидевшей с соседями на трибунах. Она громко предложила своей сестре пойти и приготовить ужин из съеденных ими продуктов, а заодно помыть посуду после их пиршества, а не сидеть здесь, как ворона, глазея, как её муж забивает мячи в свои ворота.
            И дядьке Витьке покричала, что сожранные чужие котлеты впрок не пойдут. Ещё добавила, что, «нажравшись от пуза», не играют в футбол – голова в это время не варит. И тут снова кто-то из игроков – может и дядя Витя – забил гол в свои ворота. В общем, испортила гневная Белка игру Львовской команде. И, не оглядываясь, пошла со стадиона – я за ней, как верный рыцарь. Ещё раз кто-нибудь обидит маму, тоже буду ругаться, а если надо то и драться.
            Но никто из присутствовавших и не думал обижать «москвичку». Наоборот, люди смотрели на маму с уважением. Потому что знали многие - особенно те, кто жил недалеко от стадиона - что тётя Валя постоянно заходит к Юлии Петровне, своей матери «перекусить», вместо того, чтоб поухаживать за ней, за её больной рукой, которую и покалечил-то её футболист. А те, кто знал, встречаясь с другими селянами на работе или возле магазина, рассказывали, что и как происходит у Петровны. Как ни странно говорили правду – Валентина ходит лишь поесть, а ухаживает за матерью дочь, приехавшая их Москвы. И обсуждали тётю Валю – учительницу: - «Надо же, нагрузила сестру тем, что должна делать сама. Ещё и ест всё подряд, что сестра наготовит». Я представлял, что теперь станут говорить об учительнице, когда мама озвучила свой протест, против её наглости. Теперь всё обсудят, что и мужа-хулигана и обжору с собой привела, и соседей. Соседям тёти Вали обязательно перемоют косточки – пришли проситься в гости в Москву, а съели всё, даже на ужин москвичке с сыном не оставили. Ещё и грязную посуду оставили за собой. Вот так попросились. Я шёл, видя лукавые лица молодых женщин, уже готовивших пересказы, что случилось на трибунах, когда дядя Витя загнал в свои ворота аж два мяча.   
            Стадион бурлил. Никогда ещё местная команда не испытывала такого позорного поражения. И всё это, я чувствовал, вызвал гнев моей мамы. Потому надо уводить её отсюда.

                дальше глава 21 ---- http://proza.ru/2013/01/25/1592