Эпилог

Сигаретный дым поднимался от тлеющего уголька на уровень радужной оболочки, застланной уже давно серой пленкой,
и исчезает где-то в фильтре потертой вытяжки.
Отлечили, отмучили, отжили.
Волосы отросли.
Я давно не живу с мамой, но будучи немного повзрослевшим, все же, последовал бы по отцовским стопам – вынес себе мозги ружьем на этих выходных или позже.
Ничего не изменилось с тех пор, знаешь, глобальности на месте,
даже мысли все те же,
все та же тяжесть в горле,
все те же перекрытые и открытые дороги,
не сожженные отреставрированные мосты,
трамваи, полные по самые окна банальщиной, что аж до блевоты надоела.
Теперь уже не ты, я курю, много и подолгу.
Теперь и я ненавижу зиму, эту дрожь в пальцах, спазмы в икрах, тянет позвоночник.
Я сильно похудел, полюбил классику, теперь не смеюсь в ответ на агрессию, сдуваю ее дыханием, тушу, чтобы огонек стал огарком, расплавленный воск липнет к коже.
У меня так ничего и не появилось с тех пор, как ничего не осталось.
Только дрянные мысли.
Но, ведь, это и есть самое главное? Самое весомое? Высокое? Дорогое?

А мне всё говорят, что деградирую.
Да, верно они правы, я болею.
Не заглядываю в зеркала,
пишу быстрее, но с умом, отлепляя от пор каждое долбанное слово.
Я не хожу в больницы и ненавижу врачей, послать бы их куда подальше.
Мне не страшно умереть, я согласен.
Ничего святого не осталось, даже стены пропитались запахом болезни.
И да, я действительно болею.
Меня не вылечить, я сдохну, не дожив до 27.
Мне 21, здрасьте и прощайте. Хотя прощаться, не здороваясь, не стоит.

Номер телефона изменился, но вот меил остался.
Мы все…ты прав, мы все… «Ты…если что, пиши».
Пишу, только ты не отвечаешь.
Без меня там лучше? Поэтому просил не приходить?
Верно, были правы, я обуза.
Из-за меня ты даже после смерти не уйдешь, черт, прости, мой добрый друг.
Я пережил тебя и в том опасен.
Ты не умер, нет, остался, теперь живешь во мне, таком, как ты:
измученном и страшном, скелетом, одиноким, с гнилыми мыслями по коже.
Я курю, но дым там оседает на дне желудка, он оседает.
Забери меня к себе, я умоляю.

А сигарета тлеет,
давлю на фильтр, втирая с силой в пепельницу, чтоб скорей погасла, как гаснет небо рано по зиме.
Солнце сегодня не встанет, оно ушло, не вернется.
Радио все что-то с чем-то, кто-то там болтает.
Оно не настроено, мне лень.
Шипит без умолку, белый шум меж двух радиоволн.
Я больше не могу быть тобой, забирай.
Стиль уже не тот, голова не та, глаза становятся темнее,
я – спокойнее, а радио все никак не умолкнет.
Господи, заткнись! Заткнись хоть на минуту, твою мать!

Тихо…слышишь?
Слышишь, милая, как кто-то там шипит?
Как будто водит по бумаге…?

- «Он не умер. Он живет в тебе. Не отпускай, и ты услышишь. Расслабься. Слушай между строчек»

- «Мне не больно больше, хочу скорей весну».

- «Нет…слушай».

Повинуясь голосу из вне,
самому себе наверное,
где-то подсознательно я знаю, что-то должен.
Уголек мерно угасает.
Радио шумит.
Кто-то был ведь прав:
и между звуков и помех слышу голос монотонный и до боли в горле, до давки между ребер он знаком, он говорит со мной.

- «Это ты…?»




Теперь мы точно никогда не умрем.
Теперь тебя запомнят.
И, наверное, меня.



Посвящается Шейхмитову Евгению Дмитриевичу.