Беглецы

В полутемном подвальчике было тепло и душно. Сладковатый дымок самокруток плыл, лаская лица рваными серыми кружевами. Толстый ковер на полу давно потерял цвет и был продырявлен десятками упавших сигарет. Его приволок когда-то Макс, и теперь можно было валяться и на полу, сжимая в руке горлышко бутылки и чью-то тонкую щиколотку в черном чулке.

Крис затуманенными глазами обводила комнату, пока очередной ее навечный возился неловко с застежкой лифчика. Уют и гранж, детка: океан гитарных рифов, размазанная тушь, много наркотиков и любви.
Подвальчик принадлежал Сэму, а то, что принадлежало Сэму, было общее. Кэти тут вообще жила, и ничего. Крис старалась не так часто падать в пучину эскапистского убежища, опасного для здоровья, но все равно приходила каждую пятницу. Потому что в пятницу здесь была она.

Нил.

Казалось бы, никаких лесбо-порывов не было, да и откуда? Но чем-то эта худенькая девчонка с удлиненными зелеными глазами и хрипловатым смехом к себе тянула, и противостоять этому не было никакого желания. И сейчас Нил тихонько мурлыкала припев со стариной Кобейном, а до ее острых коленок жаждал добраться лохматый и с тоннелями.

Какая-то была у нее история, в этом никто не сомневался. Она появилась из ниоткуда, замотанная красно-белым шарфом, с потрепанной книжкой Сэлинджера в разбухшем кармане. Равнодушно-приветливая, замкнутая. Но когда ее удавалось разговорить, можно было забывать о времени: Нил рассказывала странные сказки, увлекаясь, легко переходила на песни, и тогда в темном подвальчике становилось свежо и легко, и покалывание растущих крыльев на лопатках никого не удивляло.

Крис почему-то хотелось стиснуть ее узенькие ладошки в своих. Она была уверена, что они холодные, как только что пойманные рыбки.

Макс привел ее. Он вообще был мастером по поиску мятущихся одиночек: вытащил из пьяного угара Кэти, отговорил от самоубийства Тони, подал идею превратить подвал в притон-убежище Сэму.

Крис не могла долго находиться в своем красивом, горделиво сияющем свежей краской доме. Злоба и тихое презрение закипали в ней, ядовитые пары гнали прочь. Родители были не виноваты в том, что не любили ее. Родители были не виноваты в том, что родилась уродка.

Опасливые «милая, не хочешь чаю?» и «тебе вредно так долго быть одной». Раздраженные «вылезай оттуда!» Крис много лет снился один и тот же сон: сиреневые тапочки с облезлым мехом прямо перед ее носом, коричневые толстые ножки стола, и ужас, паника: сейчас ее вытащат из маленькой норки, где она была в безопасности, тишине и покое. Где не было гротескных масок людских лиц. Где были только выложенные в ряд разноцветные игрушки.

Эй, кто из нас здесь без психоза, чуваки?

Нил была слишком красивой, слишком нездешней. И наверняка старше всех, даже Сэма. В ее глазах часто читалась скука и усталость, и тогда Крис становилось неловко за орущих приятелей, и за их убогий андеграунд, и за проколотые соски, и за презрение к нормальным.

Обнять бы ее, да так, чтобы почувствовать все косточки, чтобы утонуть в ее запахе. Провести пальцем по бледной щеке, прочертить дорожку слезам, которых никогда и никто не увидит.

Что это?

Ведь нет к ней доступа, к беглянке, лгунье, фее. Ведь ее кто-то любит, кто-то наверняка так сильно любит, и не спит сейчас, и целует холодное дыхание осени, и кривится на лоснящийся лунный диск, и тоскует, и хочет сдохнуть.

Наверняка.

А она больше никого не любит выжженным сердцем, и тонкие руки сжимают невидимую петлю, которая все ближе к шее. Нет, она никого не любит, ей хватило любви, это видно по скорбным впадинкам под скулами, по морщинкам в уголках лукавых глаз, по серым птицам в расширенных зрачках. Она напилась, до тошноты напилась любви, ее рвало любовью, отравленной, сильной, настоящей любовью. И некому было подержать ее длинные черные волосы, чтобы не запачкались.

Петь бы с тобой, Нил, чтобы горько и гнусаво от сдерживаемых рыданий, чтобы сжимался тугой комок сердца, чтобы чувствовать себя живой.

Крис откинула голову: влажный поцелуй в шею, запах мятных леденцов и неразбавленного дешевого виски. Сильные руки, нарастающее ощущение жжения в низу живота.

Не хочется видеть тебя сейчас, Нил.

Не хочется трогать грубыми пальцами нежную кожицу, которой постепенно зарастает чужое одиночество.