Маленькая повесть при дороге

Часть первая. Мужская.
1
В те не столь далекие годы, когда вагоны CВ еще не закрывались наглухо, из поезда Москва-Тегеран чья-то холеная рука выбросила огрызок плода. Возможно, персидской груши. Будем называть так, хотя по вкусу этот плод не был похож на грушу, как не был похож ни на что, известное мне. Должно было совпасть много факторов, чтобы «груша» проросла и укрепилась в нашем благодатном, но все же холодном, черноземе. Мы помним одну зиму, прикидывающуюся осенью до января, и лишь после Нового года одарившую землю снегом. Возможно, в тот год «груша» и дала росток. Другим фактором, позволившим «груше» прорасти, был кризис и развал СССР. На железной дороге начались массовые увольнения, рабочих для очистки околопутейного участка не хватало, природа быстро придвинулась вплотную к железнодорожному полотну. Суслики и прочие грызуны совсем потеряли бдительность – рыли свои норы чуть ли не под шпалами. В одну из таких нор запасливый зверек затащил огрызок иностранного происхождения (съесть, однако, не успел: выскочил, видимо, из норы в одну из ранних оттепелей и был прикончен хищником). Наконец, третьим фактором были окружающие ее семена. Что это были за семена и каким боком они приходились родственниками персидскому гостю, неизвестно. Но все же приходились, потому что произошел дивный «подвой» (или как там это называется у мичуринцев?), давший гибрид, стойко переносящий морозы и сохранивший вкусовые качества «груши». Когда кончились все благоприятные факторы, замедлилась разруха, похолодали зимы и наглухо закупорились вагоны заграничных экспрессов, «груша» была готова дать плод. Весной пошли вдоль полотна бригады лесорубов. «Груша» была срублена вместе с другими деревьями, близко подобравшимися к рельсам. Срублена, правда, не до конца, благодаря тому, что росла из обвалившейся звериной норки. Осталась одна веточка, которая, прижимаясь к земле, потянулась прочь от гравия по нагретой степной почве; на ней-то и выросли два плода - я обнаружил их случайно. И вкусил я плод от древа познания добра – ибо, думаю, был не хуже сей плод, чем те библейские из Эдема. И принес второй плод домой, дабы угостить им мальчика, больного тяжелой формой сахарного диабета. И брат его сделал мальчику укол инсулина, ловко так сделал, как мне никогда не научиться, потому что он делал братишке уколы уже три года. И вкусил больной мальчик плод познания зла – потому что обернулся тот нерасчетливый укол тяжелым приступом, из-за коего пришлось везти больного в областной центр для долгих реанимационных мероприятий… На следующий год я приехал к тем дивным плодам специально…хотя некому было уже везти плоды. Но теперь лесорубы не оставили огрехов – срубили оставшуюся в прошлом году ветку под корень. До прихода электрички было еще много времени, торопиться было некуда, я сел около уничтоженной груши, предавшись рассеянным мыслям, так, ни о чем. Трудно проследить всю цепочку мыслей, которая привела к катарсису. Меня нисколько не потрясло исчезновение редкого плода, потому что за время, прошедшее со дня прошлого визита к «груше» я потерял столько, что описывать все было бы утомительно. И все же как-то совпало: мысли о бесполезности зарождения у нас чего-то нового, доброго, редкого – взгляд на обрубок диковинного плодового дерева – и… Что-то горячее сильно забилось в моей груди, и я заревел. Откровенно заревел – а кого было стыдиться в степи, не орла же, кружащегося высоко в небе, не ящерку, выползшую погреться на закатном солнце!.. Простучав колесами, прошла электричка, последняя электричка не остановилась на обратном пути – поскольку капитализм отменил сентиментальные траты на полупустой транспорт. Надо вставать и идти назад, в свой «прекрасный и яростный мир». А я не мог. Не знаю, как можно назвать состояние, охватившее меня. Озарение? Или, как говорят последователи шамана Кастанеды, «смещение точки сборки»? У меня было проблем выше крыши, и все требовали неотлагательного решения. А я плакал оперсидской груше. Плакал долго, до вечера. Потом встал и пошел вдоль железной дороги. Мимо грохотали поезда грузовые и пассажирские. Один «пассажир» вдруг остановился, возможно, что-то случилось с электровозом. Можно было побежать к голове поезда и попросить машиниста подвезти – в кармане у меня лежали документы на право управления локомотивом. Но что-то удерживало. Мне вспомнилось, как несколько лет назад я точно так вот сел в кабину электровоза и приехал домой немного раньше, чем надо бы. И тем самым изменил судьбу… Или просто кажется, что изменил? Если бы я тогда не приехал, жена бы сделала аборт – и не было бы никакой истории с грушей и мальчиком. Теперь вот я не сел в кабину. Что бы изменилось, если б сейчас уехал?.. Поезд тронулся и, набирая скорость, исчез за поворотом посадки. А я поплелся пешком вдоль железнодорожного полотна. На лесной вырубке обнаружил целое семейство грибов рядовки – набрал себе в сумку. В километре от остановки стоял домик путейских рабочих. Мне не составило труда открыть висячий замок, чтоб войти туда. Стол, лавки, закопченная электрическая печка. Я включил ее в розетку – работает. Можно было набрать воды из родника в овраге, сварить грибы. Так и сделал. Поужинав, вышел на улицу, сел на ступеньки и долго глядел в ночное небо, следя, как медленно и безнадежно совершает оборот вкруг Полярной звезды Малая Медведица, как более быстро, но еще более безнадежно, следует за нею Большая.
2
На следующий день я почувствовал с утра легкое недомогание, а к обеду меня рвало, сначала вчерашними грибами, а потом чем-то зеленым и пенящимся. Жена, с которой мы разводились, разводились, но никак не могли поделить квадратные метры, жила тут же – она и вызвала скорую. Приехали, забрали меня, начали возить по больницам. Как всегда, никто не хотел брать к себе тяжелого больного, отговаривались тем, что специализируются на ботулизме, а с грибами дела не имеют. Либо не обслуживают тот район, из которого прибыл больной. Наконец, нехотя согласились положить в ведомственную железнодорожную больницу, поскольку формально я числился в работниках железнодорожных магистралей. Унылый врач записал в историю болезни «отравление грибами», предварительно спросив: «Может, Вы все-таки колбасу еще ели или яйца?» Я возблагодарил провидение, заставившее меня пренебречь птичьими яйцами в тот день, и убил последнюю надежду эскулапа: «Нет, я ел только грибы, рядовку». «Рядовкой нельзя отравиться! Видимо, там была поганка», - отрезал врач. Я не стал спорить. В нашей области грибами травятся чаще, чем по всей России – почему-то обычные грибы, употребляемые населением многие столетия в пищу, в последнее время стремительно мутируют. Печаль доктора имела веские причины: он просто не знал, как лечить отравившихся грибами. Два дня я пролежал под витаминной капельницей – непременным атрибутом наших нынешних больниц – безрезультатно. То есть чувствовал я себя неплохо, если не считать, что вся пища, которую пытался впихнуть в себя, тут же исторгалась. Организм был умнее человека, он запустил процесс выздоровления голоданием. Температура держалась высокая, давление, наверное, было стабильным. Правда, вид мой оставлял желать лучшего, поэтому лечащий врач на утреннем обходе с каким-то непонятным мне пафосом спросил: «Согласны ли Вы отправиться в областную больницу для продолжения лечения?» Вероятно, он боялся, что я могу окочуриться прямо в его ведомстве. Я был согласен. Медперсонал засуетился, опять затеял писанину (чем, как, когда) опять усомнились в опасности рядовки, но документы все же выправили быстро, что уже редкость для нашей медицины. Пять часов протрясся по дороге к Воронежской БСМП, хватаясь за ручки на поворотах и колдобинах. В Воронеже стали по-новому записывать историю болезни, на записи районных медиков и не взглянули, зато личные документы проверили тщательно, страховой полис разве что не нюхали. «Чем отравился? Рядовкой? Ерунда, я сама вчера рядовку ела…» Повезли в реанимационное отделение. Там меня сразу взяли в оборот, положили к аппарату очистки крови, прогнали всю кровушку через гудящую машинку и… я выздоровел. Где-то через полчаса почувствовал, что голова обретает обычную ясность, в желудке прекратились судороги. Тут бы и делу конец, собираться да ехать восвояси, но началась непременная часть всякого рассейского процесса, которую иначе, как абсурд, не назовешь. Мне было объявлено, что сегодня врача не будет, а поскольку завтра суббота, то и два последующих дня он будет отдыхать. А вот в понедельник… Что будет в понедельник, я хорошо себе представлял: всех наркоманов, которые вышли из комы, неудавшихся суицидников и частично алкоголиков врач выгонит, а прочие гражданские лица с невинными отравлениями будут чалиться на больничной койке до тех пор, пока ему, врачу, не придет на ум хороший стих. Ибо врачи наши в большинстве своем – поэты своего дела, ну, на худой конец, писатели, как Чехов. Когда-то, будучи еще свободным художником от спорта, я вырезал в больнице гланды и на следующий день сразу же смотался домой – жена принесла одежду, а больничного листа мне не нужно было. Не повторить ли этот трюк? Нынешнее мое положение мало отличается от того, давнишнего, ну, разве что больничный оплачивается какими-то копейками. Задумано – сделано: тем же вечером, взяв у соседа по палате тулупчик, который у него по какому-то недоразумению не отобрали, я сел в скоростной электропоезд и отбыл на родину с намерением вернуться в понедельник-вторник для улаживания административных формальностей.
Родина встретила меня пустынными ночными улицами. Я прошел по железнодорожному виадуку, вошел в лабиринт переулочков с тупиками и полулегальными проходами, которые хорошо знал с детства. Узкий проход к моему дому между забором электростанции и глухими огородами примыкающей улицы был завален недавно срубленными тополями. Я опрометчиво полез в самые дебри, потому что проход был коротким, метров пятьдесят всего. Но тополей было навалено столько, что приходилось карабкаться, словно обезьяне, по сваленным в кучу стволам и веткам, да еще в полной темноте. Кое-как минут за пятнадцать-двадцать я преодолел эти полсотни метров, чертыхаясь и жалея, что не пошел в обход. Так-то ты встречаешь своих сыновей, родина! Щелкнул замок – и я дома. Дверь на половину жены закрыта, но все же по каким-то неуловимым признакам я определил, что ее с детьми нет. Возможно, у тещи ночуют. Я зашел в комнату, в которую теперь не имел права заходить. Включил свет и подивился видимому запустению. Вещи, которые не были взяты с собой, валялись врассыпную на полу. Тут же были мои книги, которыми дети бывшей жены играли, строили домики. Мусор там и сям, бардак. Я сел в кресло, случайно уцелевшее после всех семейных революций. Этот дом построил дед в год моего рождения. Замысел его был прозрачен: дом строился для дочери, вступившей в брак и родившей наследника. Но, как говориться, если бы мы понимали, что делаем, то никогда бы ничего не делали. Дочь его, моя мать, развелась с мужем лет через пять, потом сошлась с одним шахтером из Караганды, шахтер по совместительству оказался наркоманом, а наркотиками в соц. времена занималось КГБ. Мою мать допрашивали где-то чуть ли не в лубянских подвалах, отбили ей все внутренности, и через какое-то время она умерла от гангрены легких в той самой БСМП, куда я попал недавно. Надо признаться, что дедов замысел едва не воплотился в жизнь после моего приезда из Ростова. Я женился на многодетной разведенке и довольно счастливо жил, как я сейчас понимаю, первые два года в дедовском доме. Потом заболел Витась. В два года у него обнаружили тяжелую форму сахарного диабета. В три года он умер, так завершился период моей семейной жизни. Почему? Потому что я подозревал, что причиной смерти сына стал его единоутробный брат, который сделал Витаське «золотой укол», если пользоваться лексиконом наркоманов. Жена, очевидно, тоже догадывалась о причинах смерти младшенького, но загоняла преступную мысль далеко вглубь. Ее можно понять. И мальчика, который завидовал младшему брату, окруженному всеобщей любовью, тоже можно понять. И всех можно понять, и все можно понять. Я вижу, что вырисовывается какая-то сусальная картинка, смесь библейской истории о Каине с Авелем и сказке о Зайце с Лисой в лубяной избушке. Да нет же, жизнь гораздо изощреннее наших примитивных представлений о ней. В этом же зале еще до женитьбы мой бывший одноклассник устраивал сексуальные оргии, и я принимал в них активное участие… Если бы я не женился, то до сих пор вел бы такой веселый образ жизни. И мне бы нравилось это, потому что схема «работа – семья – работа» убивает своим примитивом. Тогда зачем я женился? Черт его знает, «если бы мы понимали, что мы делаем, то никогда бы…». Возможно, мне стал противен мой напарник, прозрачно намекающий мне о более тесных отношениях. Зато я узнал, что такое родительская любовь. С рождением Витася мир вдруг обрел краски…на какие-то три года. Что за смысл скрыт в этих американских горках: едва почувствовав тепло настоящей любви, тут же окунаться в ледяной холод? В смертельный холод… Вот валяется книга по астрологии. Что толку предсказывать, если нельзя предотвратить? Я помню, как за полгода до случившегося безо всякой астрологии почувствовал беду. Только решил почему-то, что она коснется моей персоны. Я поднял книгу и начал листать. Сигарета потухла, щелкнул зажигалкой, прикуривая. И почти неосознанно поднес огонь к странице. Гори ты пропадом. Книга горела хорошо, я выпустил ее из рук, обжегшись. С каким-то странным удовлетворением смотрел, как пламя перекидывается на тонкие тетради. Еще можно было затоптать, задушить дух огня, но вместо этого я начал рвать астрологические книги и по листочку подбрасывать в костер. Он все разгорался. Вот уже весь центр комнаты занят пламенем, костер почти пионерских размеров из нашего социалистического детства. Я стал бросать в огонь книги не только по астрологии – а какая разница, разве классика помогает сберечь то малое, ради чего мы и живем здесь, в аду? В костре кукожились тома Чехова, Толстого… Немного поколебался, когда дело дошло до Грина и Хемингуэя. А, все одно, сжигать, так всех сразу. Я опрокинул в огонь весь книжный шкаф. В Коране сказано, что если твой дом поразила черная плесень, то его надо сжечь дотла. С улицы глянул на окна – они были закрыты ставнями, но яркие блики пожара то вспыхивали, то чуть угасали в щелях. Скоро лопнут стекла.
Я уходил другой дорогой, помня о завале в моем переулке. В локомотивном депо увидел знакомого машиниста, спешащего к поезду. «Подкинешь до Воронежа?» - «Лезь в заднюю кабину». Затарахтел компрессор, зашипела тормозная магистраль, наполняясь воздухом. Из окна я увидел, как в свете луны серебрятся кусты посадки, где я еще мальчишкой играл. Вспомнил кельтскую сагу о беглеце, увидевшем, как под ветром клонится пшеничное поле, и поворотившем коня назад, навстречу гибели. А фиг вам. Серебритесь, хоть до позолоты, не вернусь!
3
Просыпаясь, я успеваю поймать то единственное мгновение, которое больше всех логических выкладок убеждает в наличии «бессмертной души». То же - «атмана». «Монады». «Серебристого тела». Или еще как-нибудь названного явления, которое отрицают материалисты. Еще не осознав своего Я, тем более не помня, какие коллизии ожидают это Я, появляется ощущение, которое можно назвать «что-то существует». Вслед за этим, не столь интересным открытием, появляется первый вопрос, который и есть главный: «Жизнь или смерть?». Не столь прямо, не «быть или не быть», но смутное разделение двух ипостасей осознания. Далее, как мне хочется думать, появляется надежда, что ответ на вопрос подразумевает «не быть». Но я уже не уверен в последнем утверждении, так как ответ «не быть» возникает сразу же с возвратом памяти, которая обозначает окружающий меня мир со всеми его проблемами, навалившимися на Я. Пробуждения мои часто обычны, а то чувство, которое я тут описываю, появляется редко, но все же достаточно, чтоб запомнить его.
 Впрочем, моему собеседнику ничего, что я рассказываю, неведомо. Он мудр, бородат, ироничен, проницателен, уверен и властен. Он – мой лечащий врач.
- Вы, надеюсь, понимаете, как в наши времена трудно медицине, - говорит он, - поэтому каждый пациент помогает по мере сил.
- Я издалека приехал, у меня ничего с собой нет, - говорю я чистую правду.
- Ну, может, Вам помогут знакомые?
- Какие знакомые? Они все за триста километров отсюда.
Врач начинает раздражаться
- У нас каждый пациент помогает по мере сил. Если не деньгами, то донорством. У Вас нет приятелей, которые могли бы сдать кровь?
Что ему сказать? Будь у меня за спиной крепкий тыл, я бы вежливо послал его с деньгами и донорством туда, куда ушли мои близкие, мать, Витаська. Или еще дальше. Но мне нужна передышка перед новым броском в жизнь. Я молчу. Потом достаю мобильник и роюсь в списке абонентов. Вот знакомый по кличке Китаец – он отбывает в Воронеже повинность на курсах повышения квалификации. Я плохо знаю Китайца, а он меня, мы общались только на работе. Но надо хоть сделать вид, что я пытаюсь помочь тонущей медицине.
- Китаец, привет. Не узнал? Это я. Олег. Ну, тот, что на железной дороге с тобой работал. Да, да, он самый.
Китаец, похоже, узнал меня.
- Слушай, Китаец, есть маленькая просьба. Я лежу сейчас в больнице воронежской с отравлением. Нужна донорская кровь. Ты можешь побазарить с ребятами, может, кто согласится? Сколько? – я глянул в сторону внимательно прислушивающегося к разговору врача, - Чем больше, тем лучше. Желательно, чтоб вся китайская диаспора сдала.
Китаец оценил шутку, хохотнув в трубку.
- Короче, держись на связи, позже созвонимся. Лады…
Врач, молчаливый соучастник нашего разговора, вмешивается:
- А могу я поговорить с вашим другом?
Я пожимаю плечами и передаю ему трубу. Какой недоверчивый…
- Как я понял, вы готовы сдать кровь? – врач сразу берет быка за рога. - A не могли бы вы подъехать сегодня? – Пауза. - Да, нам нужны люди, но вы лично сегодня можете?
 Судя по долгому ответу, Китаец отнекивается.
- Да, мне хочется договориться с вами с глазу на глаз…
Похоже, Китаец согласился. Впрочем, врач еще не видел нашего Китайца.
***
Китаец появился в больнице ближе к вечеру. В желтых бермудах поверх кожаных штанов, зеленой куртке и плейерных наушниках. По сравнением с прошлым разом, когда я видел его, он слегка опух лицом и теперь меньше походил на гомика, каким он выглядел обычно, и больше – на только что вернувшегося из полета космонавта.
 - Привет, чума! – кинулся он обниматься со мной, как будто увидел давно пропавшего родственника.
Медсестры в затруднении стояли поодаль, возможно, они приняли его за вновь поступившего наркомана. Я показал Китайцу, куда надо пройти к вызвавшему его врачу, а сам остался у входа подглядывать в полуоткрытую дверь. Китаец прошел в кабинет врача, сел напротив него, не вынимая из ушей мини-наушники. Затем он закатал рукав свитера, обнажив жилистую руку с хорошо просматриваемыми венами. Главврач профессионально бросил взгляд на место возможных уколов, видимо, оно было чистым.
- Давайте познакомимся, - голос врача звучал снисходительно-добро.
- Давайте, - согласился Китаец и вытащил из заднего кармана брюк паспорт. Несколько раз махнув документом перед лицом врача, Китаец тут же спрятал паспорт на место.
Впрочем, если он хотел смутить собеседника таким началом, то просчитался, многолетняя работа с психопатами приучила того ничему не удивляться. Не удивился он и на этот раз:
- Хорошо. Вы готовы сдать кровь? Прямо сейчас?
- Вот это я понимаю, подход, - уважительно отозвался Китаец, - лучше синица в нёбе, чем геморрой в одном месте… Да, я всегда готов сдать кровь!
Не обращая внимания на выспренний пафос, сквозивший в словах Китайца, врач набрал номер пункта переливания крови и в двух словах объяснил ситуацию.
- У Вас есть паспорт, военный билет? – спросил он Китайца, изящно отведя трубку от лица. – Паспорт есть, я видел. А военный?
 Китаец изобразил на своем гомосексуальном лице величайшее удивление:
- Зачем? Разве нельзя сдать кровь без военника? Отправляясь в опасное и дальнее путешествие, я беру с собой минимум документов, как учил бодхисатва.
Врач впервые озадачился. Он опять приник к телефонной трубке, пытаясь выяснить, можно ли поживиться китайской кровью без лишних формальностей. Судя по выражению его поскучневшего лица, на другом конце провода были непреклонны.
- Ну, ладно.– произнес врач, положив трубку на место,- а что с остальными желающими помочь нашей медицине? У них военные билеты в наличии?
Китаец пожал плечами:
- Кто знает... Но почему? Почему?! Разве вы требуете военный билет у женщин, когда берете у них кровь? Я совершенно здоров, если не считать легких психических отклонений, которые приобрел в горячих точках. Я хочу сдать кровь, возьмите! Возьмите безвозмездно!
Услышав о психических отклонениях, врач брезгливо поморщился:
- Нет, нет, это исключено. Поговорите лучше со своими друзьями из техникума, где вы там учитесь – пусть приходят с военными билетами и паспортами, только тогда можно сдать кровь, – и не удержался от язвительного замечания, - А что до психических отклонений, то они у вас, скорее всего, врожденные. Армия, если вы говорите правду, только выявила их, сделала крупнее. Вполне вероятно, в детстве вы писались в постель несколько дольше обычного…
Китаец усиленно закивал головой, наушники выпали из ушей и повисли между ног, раскачиваясь.
 - Да, да, как вы меня раскусили! Классическая «триада Макдональда» - мочился в постели — мучил животных — совершал поджоги.
Я невольно вздрогнул, услышав его последние слова, и как-то инстинктивно отошел от дверей кабинета. В постель я не мочился, по крайней мере не помню этого, но часто смотрел, как дед с соседями резал свиней. Процесс законного отнятия жизни у существа, столь похожего на человека, вызывал не садистские, но весьма неординарные ощущения. Мне нравилось наблюдать за людьми, только что совершившими убийство. По меньшей мере половина из них чувствовала, что совершено нечто не очень хорошее, пусть необходимое и повсеместно разрешенное. Были и другие люди, профессионально подходившие к этому вопросу и отпускающие шуточки, глядя, как минута за минутой, хрипя распанаханным горлом, свинья отдает концы. Я прогуливался по коридору, ожидая выхода Китайца, он все не шел и не шел… Наконец, судя по торопливой небрежности, с которой он появился на виду, его просто вытолкали из кабинета. Он еще успел крикнуть собеседнику последнюю фразу о том, что сексуальные действия с животными не являются общественно опасными – и дверь захлопнулась.
 - Ну, ты зря так, - сказал я Китайцу. – Глядишь, обидится, и не станет кровь принимать.
- А я ни *** и не сдам, - признался Китаец на самом правдивом и свободном в мире, показав мне пустую кожаную обложку от паспорта, которой он махал перед мордой главврача, - мой докУмент забрали в ресторане, когда операцию антитеррор проводили… Да и другие вряд ли смогут. Я-то ребят могу построить, но подумай сам трезво, какой долбоеб поедет в другой город на учебу с военником?
 Пришлось признать его правоту. Но что остается делать?
- Тяни время, - посоветовал Китаец. – Этих лохов развести не трудно.
 Я проводил его до подъезда и вернулся в палату. Хорошо тянуть время, если знаешь конечный пункт. Но не мог же я в стиле булгаковского Бездомного обитать в лечебнице всю жизнь!
***
Ночью в отделение поступил еще один наширявшийся наркоман, которого общими усилиями привязали к кровати натасканные на это дело медсестры. Наркоман попался упорный, бился несколько часов и в конце концов развязался. Поскольку он был голый, ему пришлось завернуться в простыню, словно римлянину в тогу, и в таком виде вырулить в коридор дабы объявить о своих правах дежурному медперсоналу. До утра он орал в коридоре, требовал то амфетаминов, то одежду, картинно взмахивая концами простыни и снова запахиваясь в нее. На бесплатный стриптиз из палат вылезли невротичные женщины и заторможенные мужики, образовав наглядный пример броуновского движения или, скорее, диффузии. Описание типажей нашей лечебницы может составить отдельную тему для занимательной повести. Однако я не хочу отвлекаться, а этот незначительный для главной линии ночной эпизод упомянул только для того, чтоб стало понятнее, почему на следующий день, не выспавшийся и угрюмый от созерцания столь многочисленных прорех на человечестве, поступил совершенно противу-положно тому совету, что дал мне Китаец. Когда появившийся вершитель судеб в лице нашего врача выписал ночного наркомана и спустя какое-то время приступил с ножом к горлу ко мне - «давай доноров» - я объявил ему, что с донорством облом и что пора бы мне покинуть гостеприимную обитель вслед за тем наркоманом. И тут произошло совсем не то, что должно было произойти. Бородатый умудренный жизнью эскулап, изначально видящий всех нас насквозь, вдруг решил, что может насолить мне, поступив вопреки моему «желанию» выписаться.
- Мы не можем вас отпустить, не дождавшись хороших результатов анализов.
- Но ведь вам нечем меня лечить, я не смогу оплатить лекарства, - пробормотал я, смущенный неожиданным поворотом сюжета в лучшую для меня сторону.
- Да, мы не сможем тратить дорогостоящие препараты на вас, - язвительно улыбнулся врач, - но и отпустить не можем. Будете лежать, получая глюкозу и минимально возможные процедуры, капельницы… Возможно, по истечении какого-то времени результаты анализов все же улучшатся, - и совершенно уверенный в своей временной победе, он отчалил из палаты.
 Я побоялся, что могу лицом выдать свою радость и скорчил такую непередаваемую гримасу, что лежащий на соседней койке алкаш стал успокаивать меня. Я отвернулся от него к стене и с чувством выполненного долга заснул.
***
Один из самых неприятных моментов я испытал, когда попытался возобновить контакты со своим армейским другом, проживающим в Москве. Лет шесть или более мы не созванивались, хотя отлично помнили, как здорово делили вместе «тяготы и лишения военной службы». Номер домашнего телефона отыскался в старенькой записной книжечке, невесть как ускользнувшей от огня. Трубку подняла женщина, вероятно, жена моего друга Игоря. - Игорь Исаевич Сапунков здесь живет? – спросил я, уверенный, что ответят утвердите
льно.
- Нет, - прозвучало из телефонной трубки.
- А что, он переехал?
- Он умер, - после небольшой паузы бесстрастно сказала женщина на другом конце провода.
 - От чего? – выдавил я последний вопрос.
- От цирроза печени, - сказала трубка и разразилась короткими гудками.
Черт возьми. Я вернулся в палату и лег. Вспомнилось, как два десятка лет назад из бакинской учебки ехал к новому месту службы с такими же сержантиками полугодичной подготовки. Мы ехали по Средней Азии, останавливаясь в попадающихся на пути населенных пунктах, и после каждой остановки кто-то покидал наш многочисленный коллектив, причем заранее нельзя было узнать, кто отсеется в очередной раз. В Красноводске остались двое, трое в Ашхабаде, еще кучка осела в Марах. Чарджоу, Бухара, Карши…Мы все ближе подъезжали к афганской границе. Наконец, нас осталось только двое – Игорь и я. Сопровождающий офицер до конца соблюдал секретность, не признаваясь, остановимся ли мы в Союзе или пополним ограниченный воинский контингент, загибающийся в афганских горах. В учебке мы двое были откровенно шалопаями даже на фоне безбашенных чеченцев и вечно косящих армян. Скорее всего, при распределении капитан решил отомстить за потраченные с нами нервы и определил на войну. На всякий случай мы обменялись с Игорем адресами и домашними телефонами, - если кому-то суждено вернуться в цинковом ящике, то оставшийся в живых навестит родню и расскажет обо всем, что узнал о сослуживце за полгода. Нас высадили за несколько километров от границы в забытом богом и военным министерством дивизионе ПВО. И мы еще около года были вместе, пока приказ не разбросал по новым точкам. После дембеля не раз созванивались и встречались, я заезжал к нему в Москву в его полухрущевскую квартиру с женой-еврейкой и 90-летней бабкой, которой все желали скорейшей смерти, а она все жила и жила, отравляя жизнь соседям, мечтающим выкупить у государства последнюю комнату и забрать квадратные метры в свое пользование…
За стенкой в женской палате послышалось громкое сипение – это молоденькая суицидница пыталась разговаривать, но пережатые дыхательной трубкой голосовые связки не давали… Армия была хорошей школой жизни, но, как всякая школа, давала несколько сглаженную картину с розоватыми отсветами: до границы не доехали, совсем одного не оставили. В жизни все время едешь в сторону границы. И всегда один.
4
Несмотря на угрозу лечащего врача ставить мне только глюкозу, время от времени меня клали под капельницу с плазмой. Объяснялось такое послабление статусом: больные с отравлением считались элитой, впрочем, нет, элитой были богатые больные, на лечение которых испуганные родственники не жалели денег. Но среди всех прочих первоочередная помощь оказывалась нечаянно отравившимся. Далее шли алкоголики, наркоманы, а низшую ступень в иерархии занимали суицидники – этих выписывали, как только они приходили в сознание. По рассказам бывалых людей, я знал, что раньше с самоубийцами, напротив, возились больше всего, подключали психиатрию и окружали неусыпным контролем. Времена менялись, людей, желающих свести счеты с жизнью, становилось все больше, установка «выживают сильнейшие» стала диктовать условия содержания. В тот день мне поставили капельницу с настоящей донорской кровью, уж не знаю, откуда они взяли излишек в наше непростое время. Довольно меланхолично приняв подарок, я полежал минут пятнадцать безо всяких эмоций, как вдруг почувствовал то, что наркоманы на своем сленге называют «приход». Серый мир окрасился в гриновские цвета, и звон гитары, как пишет классик, «грянул поцелуем в сердце». Я приподнялся и прочел на этикетке пакета с кровью фамилию донора. Это был «Иванов», самая ни о чем не говорящая наша фамилия. Какой-то Иванов под кайфом сдал кровь, предусмотрительно не дожидаясь ломки, И тем самым подарил мне порцию наркоты вместе со своей кровью. Я блаженствовал, лежа на серой больничной простыне взаперти: вокруг развернулись горы с темными озерами, и рассветное солнце дарило необыкновенные краски кристально-чистому небу. Внизу проплывали облака, внизу угадывались контуры деревьев, а я парил выше всех смешных мелочных обстоятельств жизни. Мне вдруг вспомнился один напрочь позабытый случай из детства. Года в три мои глупые родители решили забрать свое чадо из бабушкиных рук к себе в Сибирь. Для меня, трехлетнего, наступили черные дни, я все время просился назад в Европу, поэтому время от времени меня отправляли как бы в отпуск в любимые пенаты. Лететь надо было самолетом часов десять или больше, детский организм не выдерживал воздушной болтанки, и в Москве меня выносили полумертвого и зеленого от бесконечной рвоты и головной боли. До сих пор вкус дешевых сосательных конфеток, раздаваемых в самолете якобы для уменьшения желудочных спазмов, вызывает у меня эти самые спазмы… Так вот, в один из перелетов, отблевав в пакет все, что у меня было в желудке плюс желчную слизистую жидкость сверх того, я потерял сознание и очнулся только некоторое время спустя без признаков болезни. Кажется, это на медицинском языке называется «кризис». Я выглянул в круглый иллюминатор, мы плыли над облаками, красиво подсвеченными солнцем. Какое-то несоответствие открывающемуся в окне виду заставило меня прижаться носом к стеклу и внимательно поглядеть вниз. Внизу на облаке располагался городок. Или поселок. Дома, посадки, акведуки и другие признаки цивилизации. Городок был довольно далеко внизу, и нельзя было разглядеть, есть ли в открывшемся мне поселении люди. Я смотрел на городок, не успев еще подумать о несоответствии места для подобной картины, просто разглядывал. А когда вдруг понял, что на таком зыбком материале, как облако, не может быть ничего подобного, оглянулся на пассажиров самолета. Все они спали, убаюканные ровным гулом моторов. Ни одного бодрствующего. Еще раз глянув на лежащий подо мной городок, я выполз из кресла и пошел по рядам, чтоб найти хоть одного взрослого свидетеля. Все люди спали, прямо как в индийской истории о пробудившемся святоше, который искал средь спящей толпы такого же бодрствующего. Я вернулся в кресло и снова глянул вниз. Видение исчезло, скорее всего, самолет вышел из ракурса обзора того места. Никогда и никому я не рассказывал об увиденном мною в окне иллюминатора, справедливо полагая, что все рассказанное сочтут детской выдумкой. Да я и сам вскоре забыл о том случае, и никогда не вспоминал о нем до сегодняшнего дня. Ни «Солярис» Тарковского, ни песня Гребенщикова не вытащили из моей памяти небесный городок, увиденный в трех-четырехлетнем возрасте. Спасибо тебе, о безликий наркоман Иванов, случайно встретившийся мне на пути. Сейчас, через много лет, я сразу определил характер явления, увиденного в детстве – это был мираж. Как в пустыне. Воспоминание возникло сразу вместе с приемлемым объяснением.
Я отсоединил капельницу и вышел в осенний больничный двор. Ветки деревьев с готовностью растопырили объятья, приглашая потенциального висельника. Если ночью тихо выйти из палаты через окно, если не оставить себе ни малейшего шанса, выбрав достаточно прочную веревку и достаточно прочный сук… До вечера было еще далеко, я валялся на кровати, прижав к уху небольшой транзистор, который с грехом пополам ловил две-три общедоступные волны – слушал новости. Среди всего прочего услышал, что «В Москве на втором пути станции метро "Марьино" в 07.50 на рельсы упал человек, извлечение его с путей осуществлялось до 07.59». Фраза «извлечение с путей» понравилась. В протоколе о висельнике, вероятно пишут «извлечение трупа из петли». А радио между тем продолжало выдавать привычные новости. «В воскресенье около шести часов вечера на Кавказском бульваре покончила жизнь самоубийством, выпрыгнув из окна жилого дома, сотрудница отдела правового управления аппарата Госдумы». «Выпрыгнув»… Некомильфо. И главное, сразу после «извлечения с путей», какая вульгарность. Неужели наш великий и могучий не в силах обеспечить более благородным глаголом столь трагическое событие? Радиостанция продолжала выдавать обыденное и приевшееся.
Начальник МЧС по Приморью застрелился из своего охотничьего ружья.
 Столкнулись микроавтобус и грузовик: 17 человек погибли.
 В Москве застрелился топ-менеджер ОАО "Газпром".
 Восемь человек сгорели заживо в Омске при пожаре в частном доме.
 Семь заложников погибли при перестрелке в католическом храме в Ираке.
В результате нападений боевиков в Махачкале погибли семь милиционеров
В ДТП в Кемеровской области погибли пять человек
 Ни одной цивилизации, кроме современной, не удавалось опошлить смерть. А уж на что римляне старались. Но у них не было главного оружия пошлости – массмедиа. Смерть так часто упоминают в сводках теле и радио, что она стала чем-то вроде моросящего дождика за окном.
 …В час ноль три я с приготовленной заранее петлей вышел из палаты, прошел больничным коридором и спустился по лестнице на первый этаж. Двери заперты, на окнах решетки. Я был готов к такому повороту событий: если выйти из помещения нельзя, то надо совершить задуманное внутри помещения. Пару дней назад я приметил трубу, проходящую поперек коридора от одной стены к другой где-то на высоте двух с половиной метров. Если пододвинуть урну и встать на нее, а потом классически свалить набок, оттолкнувшись, - цель будет достигнута. В больничной тишине звуки лязгающей мусорной крышки были слышны столь отчетливо, что я забеспокоился, как бы не услышала дежурная санитарка. Впрочем, пустые страхи – во-первых, пост дежурной сестры был далеко, во-вторых, она уже, очевидно, кимарила где-то в одной из подсобок. Я залез на урну и стал прилаживать средство самоубийства к трубе. Надо было закрепить петлю достаточно высоко, чтоб вытянутая во всю длину веревка не дала ногам достать до пола, и достаточно низко, чтоб руки не могли конвульсивно ухватиться за саму трубу. Как оказалась, рассчитать все правильно было совсем непросто. Надо было учесть, что веревка на какие-то сантиметры вытянется, поскольку петля сожмет шею, уменьшив диаметр. К тому же под весом тела сама веревка может удлиниться. Ориентируясь на размер ноги, я отмерил на веревке ровно дециметр и стал решать задачку. Как оказалось, высота больничного коридора равнялась 240 см. Рука от затылка до кончиков пальцев составляет без малого 40 см, итого от трубы 220-40=180 см. Что на десять см больше моего роста. Однако надо учесть, что позвоночник растянется сантиметров на пять, если не больше, а носки ступней вытянутся вниз и прибавят еще около 15 см. То есть десять см лишних. Либо впритык, сантиметр к сантиметру… За всеми вычислениями я как-то перестал обращать внимание на эмоциональную составляющую вопроса. А когда подумал о ней, чувство полного спокойствия застало меня врасплох. Мое настроение менее всего можно было характеризовать, как самоубийственное. То есть я не хотел расставаться с жизнью. Так что же я тут делаю в два часа ночи? Посидев пару минут у стены, я запихнул веревку в урну, поставил все на место и пошел в палату. Было тихо, лишь дедушка-алкоголик время от времени вздрагивал, скрипя пружинами кровати. Сразу заснуть не удастся, чтоб как-то отвлечься, я тихонько включил транзистор, прижав его к уху.
Новости. МЧС:
Водолазы обследуют реку в районе исчезновения детей в Чите…
В Москве таксист убил коллегу из-за клиента…
Число жертв холеры на Гаити превысило 1,3 тысяч человек…
В Камбодже объявлен траур по погибшим во время Водного фестиваля…
На обстрелянном острове в Южной Корее бушуют пожары..
 Утро началось с необычного звонка. Звонил отец, которого я не видел и не слышал без малого четверть века.
- Олег,узнал?
- Папа? Как ты нашел мой номер?
- Мне его дал твой сын.
- Какой сын? – я забыл, что у меня есть как будто сын от первого нелогичного брака с одноклассницей, тоже не общавшейся со мной более десятка лет.
- Ну, ты даешь. В Москву не собираешься?
- Вообще-то нет, - озадаченно протянул я, поскольку сам не знал, собираюсь ли куда.
- А тут еще холодно…
Дальше пошел какой-то беспредметный разговор о погоде и дальних родственниках. Озадаченный таким началом дня, я включил транзистор, вернувший время-событийный поток в привычное русло.
День траура объявлен в понедельник в Туапсинском районе Кубани….
Число погибших в пожаре в центре Москвы выросло до шести человек…
Британская атомная подлодка села на мель у берегов Шотландии
… Однако, этот день был знаковым в моей жизни, потому что события сыпались, как осенние листья. На утреннем обходе врач, почесав бороду, объявил о моей выписке.
- А что анализы? – сделал я робкую попытку воззвать к его профессиональной совести.
- Анализы плохие. Поэтому Вам придется лечиться амбулаторно. Вот рецепты лекарств…
Я едва удержался, чтоб тут же не выкинуть при нем его рецепты. В больничном дворике после полумрака палаты было светло. Я сидел на скамейке и рассеянно чертил в блокнотике схему повешения. 240-20-40… Внезапно кто-то хлопнул меня по плечу. Китаец.
- Что это ты рисуешь? Застигнутый врасплох, я признался:
- Да вот не могу рассчитать, на каком расстоянии цеплять петлю, чтоб ни рукой, ни ногой не достать до опоры.
Китаец внимательно проверил мои расчеты и указал на голову висящего человечка:
- У тебя длина головы не учитывается. Ты же-бля не за макушку цеплять петлю будешь.
- Точно…
Я внимательно посмотрел снизу вверх на невозмутимую физиономию Китайца. В другой ситуации этот чертяка мог бы стать моим другом. Из-за головы Китайца высоко в небе вылетело три чайки, держа путь от водохранилища на северо-восток. Все приметы указывали на то, что мне придется ехать в Москву. К кому, зачем? Бог весть.
- Слушай, сколько билет до Москвы стоит?
Все всегда знавший Китаец назвал цифру.
- Мобильник купишь за эту сумму?
Китаец пренебрежительно повертел в руках мою дешевенькую «Моторолу»:
- Ну, нах, себе в убыток?
- Вот транзистор сверху, - я включил брутальный прибор.
Крушение вертолета в Сибири унесло жизни семерых …
В Петербурге избит историк-публицист Игорь Пыхалов…
Жертвами теракта в Афганистане стали восемь человек...
Китаец хмыкнул:
- *** с ним. Только ради твоего спасения.
Мы обменялись деньгами, вещами, улыбками и рукопожатием. В Москву, так в Москву.
5
«Это уже было во Вьетнаме», - сказал мне кто-то во сне, и я проснулся на жесткой привокзальной лавке. Я вспомнил страх. Время потеряло свою надежность. Время сжималось. Я ощущал это сжатие каждой клеточкой существа. Время сжималось в тугую пружину, становилось страшно – а ну, как развернется, сметая обыденность жизни? Бывает иррациональный, непрактичный страх. Немного боюсь смерти. И еще больше боюсь чего-то. Может, будущего. В тот день, когда я прыгнул в поезд «Воронеж – Москва» и помчался навстречу неизвестности, я начал последний этап своей жизни. Как тогда казалось. Начал как раз на солнечное затмение, забыв обо всех астрологических правилах. Начал – и стало легче. Москва встретила меня неожиданным снегом. «Иерусалим, Иерусалим, побивающий пророков!» В поезде у меня сперли сапоги, я семенил по морозному асфальту в тапочках, купленных на последние рубли у проводника, и считал все случившееся глубоко символичным. Я шел к покойному другу Игорю, потому что больше не к кому было идти, не к отцу же, адреса которого я к тому ж не знал. Много лет назад я видел жену Игоря. Какая она теперь? Постарела, как и все мы. Морщины, одутловатость, брюзжание. Звонок неуверенно тренькнул, но я нажал сильней, наполнив жужжанием квартиру.
Есть редкий тип женщин, которые с годами становятся только красивее. Генетика ли тому виной или еще что, но жена Игоря Софочка была из этих. Внутренне удивляясь, я вглядывался в ее нисколько не постаревшие черты, нос веселой оленухи, настоящий еврейский нос, который не скроешь никакими фамилиями и отметками о национальности. А, вот намек на настоящий возраст – полоска седины в проборе черных волос, похожая на Млечный Путь в небе. Мы сидели на кухне, поминая Игоря словами и бутылкой кагора. Подвыпившему взгляду открывалось то, чего не видел трезвый: скорбный рот, излом печальных рук и гордая небрежность движений. Нет, нельзя было любить ее. Потому что все, кого я любил, слишком рано уходили из жизни.
- А знаешь, я от этих переживаний ударилась в оккультизм, - со смешком сказала Софочка. Я курил в форточку.
- Ты никогда не сталкивался с махаришами?
 И она стала объяснять мне бородатую индийскую теорию о том, что каждая наша мысль, каждый поступок отзывается возмущением в глубинах вселенной и возвращается назад, формируя события в соответствии с возмущениями.
- Достаточно лишь повторить несколько раз мантру, ну, ты знаешь, набор звуков, создающих созвучие, тавтологию, да?.. созвучие с твоим внутренним ритмом, вибрацию; и твои внутренние желания начнут сбываться.
- В «Сталкере» что-то похожее было.
- Да, слегка воодушевляясь от моего понимания, продолжала Софа,- но для того, чтобы дикие желания оформить цивилизованной мыслью, нужна ежедневная тренировка.
И мы, два великовозрастных идиота, уселись в позу лотоса. Софочка со слабой улыбкой выстраивала стену от внешних воздействий. Затем она заявила, что мы сидим на залитом солнцем лужочке. Слово «залитом» совершенно сбило мои мысли с солнца на дождь.
- Ну, и что дальше? – спросил я после пятиминутной неподвижности.
- Жди, - цыкнула она.
Я стал ждать.
 ЖДИ! ПОТЯНУЛИСЬ ГОДА.
ЖДАТЬ. ЧЕГО? НЕ ЗНАЮ, ЧЕГО-ТО.
В ОКНА БИЛИ ДОЖДИ, И СТЕКАЛА ВОДА.
ПАДАЛИ КАПЛИ, МЕЛЬКАЛИ ДАТЫ.
ЛЮДИ НЕ ЖДАЛИ, КУДА-ТО ШЛИ.
КУДА? НЕ ЗНАЮ, КУДА-ТО.

Часть вторая. Женская.

1 Ночью, стоя в шлюзе, теплоход с туристами напоролся на сухогруз и слегка подмял его под себя. Народ высыпал на палубу. Впритирку к борту, намного ниже застыла чуток помятая посудина с песком. Возле кучи песка ходил один-единственный матрос, он вставал на карачки и сосредоточенно заглядывал под борт теплохода. )))) А капитан последнего вместе со старпомом, нещадно матерясь, выясняли отношения по громкой связи с капитаном сухогруза. Тот тоже оказался мастером художественного слова. Весь этот бесплатный концерт с интересом слушали вмиг стряхнувшие с себя сон пассажиры. Кто-то порадовался, что за бортом - песок: "Если что - спрыгем прямо в кучу!" Всё обошлось более-менее благополучно, никого не покалечило на сухогрузе, никто не упал за борт, никто не свалился с койки на т/х...
Накануне вечером команда теплохода отмечала скорое завершение круиза, сам капитан долго пел под караоке диким голосом, не попадая ни в одну ноту. Но злоключения только начинались. В один из последующих дней, когда ничто не предвещало беды, с потолка отвалился плафон и упал прямо на голову бабушки-божий-одуванчик. В первом же порту бабка сошла на берег. Видимо, побывав на местах богомольцев, старушка выполнила основной план-конспект на отпуск, и дальнейшее пребывание на нашем ковчеге сочла излишней тратой времени. Она, единственная из пассажиров того злополучного рейса, поступила правильно. Потому что все, что произошло далее, не укладывается в рамки примитивной логики. Хотя все девятнадцать шлюзов Беломорканала тому свидетели.
В круиз по старинным и не очень старинным местам России я попала случайно. Семейный кризис, нервы, переживания, а тут подруга взяла билет и не смогла из-за накопившихся проблем им воспользоваться – уступила поездку мне. Предполагая, что основное время путешествия займут сон, еда и созерцание текущей воды, я согласилась. Еды было действительно много, просто какая-то обжираловка, но насчет сна я сильно ошибалась. Утром следующего дня после столкновения с сухогрузом в дверь моей каюты вежливо, но настойчиво постучали. С трудом разомкнув очи, я быстро облачилась в халат и впустила помощника капитана, крупного мужчину с благородной проседью в волосах. Кроме благородной проседи он отличался неизменной, но специфической учтивостью, называя меня не иначе, как «госпожа Алилуева». В принципе, я не против госпожи и не против «фамильярности», но без той легкой издевательской усмешки, которая сопровождала его обращение. Минут пять он объяснял мне, что от меня требуется, пока я спросонья наконец-то поняла его. Бабушка-божий-одуванчик написала жалобу в вышестоящие инстанции, а поскольку до ее бегства мы на двоих делили с ней каюту, мне следовало написать что-то вроде объяснительной для прикрытия командного состава теплохода. Чтобы быстрее отвязаться от помощника, я тут же при нем накатала на двух листах душераздирающую историю о подвиге моряков теплохода, предотвративших повторение истории с известным «Титаником». Плафон, упавший на голову Веры Федоровны – так звали старушку - был упомянут, как нелепое и даже смешное событие, не стоящее внимания ответственных за этот плафон лиц. Помощник капитана взял мой опус и, внимательно разобрав его литературные достоинства, остался недоволен.
- Вот тут Вы пишете: «Теплоход, следовавший правильным маршрутом, в густом тумане столкнулся…»
- Ну, и что? – недоуменно спросила я.
- Понимаете, - помощник снисходительно улыбнулся, - спасибо, конечно, за упоминание о тумане, но лучше бы Вы написали не «следовавший», а «стоящий». Мы стояли в шлюзе – и напоролись на эту баржу…
- Стояли? А как же мы могли в таком случае «напороться»?
 Помощник, еще раз снисходительно улыбнувшись, задумался. Очевидно, он знал много способов напороться в любом положении и теперь перебирал все эти способы в уме.
- Понимаете, г-жа Алилуева, шлюз — это фантастическое изобретение. Проходя по каналу, мы опустимся суммарно на 49 метров. Прошли два шлюза - опустились на 16 метров. Этот теплоход с 1963 г ни разу не ремонтировался…
- Ну, хорошо, хорошо, - не выдержала я, испугавшись, что мне придется услышать историю теплохода, начиная с 63-го, - напишу так: «Ночью, стоя в шлюзе, теплоход с туристами напоролся на сухогруз и слегка подмял его под себя». Нормально?
Помощник еще раз снисходительно улыбнулся и кивнул, не оценив моего иезуитского пассажа с выражением «слегка подмял». Тут же при нем я переписала первый лист объяснительной. Вместо того, чтобы взять мое творение и уйти, оставив пассажирку досматривать сны, этот седой морской волк стал вдруг жаловаться на трудности корабельной службы, на команду, наспех и небрежно собранную чуть ли не в столичных кабаках и проч. Минут через десять его мужественного нытья мне стало казаться, что все его излияния неспроста, что он хочет завербовать меня, как в 38-м вербовали сексотов, чтобы я следила за обнаглевшей палубной командой, или, на худой конец, спряталась в бочке из-под яблок и подслушала, какие планы строит местный Сильвер и его знаменитый попугай. Как-то плавно помощник капитана перешел от чисто бытовых трудностей своей службы к всеобщим катастрофам. Я узнала, что где-то на реке Свирь, в районе Лодейного Поля, из-за плохой видимости недавно столкнулись два теплохода. Теплоход «Пиндуш» шел из Онеги в Петербург с грузом леса и в тумане налетел на стоящий на якоре теплоход «Сормовский-118». В результате последний получил пробоину длиной в 3 метра и шириной 7 сантиметров. К счастью пострадавших нет. Другой случай произошел с теплоходом, подобным нашему, в шлюзе. Судно развернуло боковым ветром и навалило на правую створку шлюза. На борту теплохода находилось 43 пассажира, но никто из них не пострадал. "Прохождение судов через шлюз не нарушено", - гордо сообщил мой рассказчик. В Ленинградской области на реке Свирь около города Лодейное Поле сел на мель теплоход "Киров", который следовал по маршруту… Далее. Туристический теплоход «А.С. Попов», следовавший по Волге, потерпел аварию у населенного пункта…
Слушая вполуха помощника, я поймала себя на том, что непроизвольно записываю на отдельном листике названия населенных пунктов, теплоходов и цифры непострадавших пассажиров, переживших аварии. Очевидно, мои действия вдохновляли информационно подкованного моряка, потому что он не собирался останавливаться. Я решительно отложила ручку и встала.
- Простите, но мне необходимо привести себя в порядок.
Пробубнив на прощание еще кой-какие подробности очередного кораблекрушения, в котором никто из пассажиров не пострадал, помощник плавно удалился. Его рассказы напомнили мне прочитанную в детстве книжку английского писателя Конрада – там тоже описывались крушения за крушением, мужественные моряки гибли или выкручивались из критических ситуаций, но никто из пассажиров, будь то английские леди или китайские гастарбайтеры, не страдал. По правде говоря, история с отчалившей пассажиркой была мне на руку. Бабуля была еще тот фрукт: подозрительная, хитрая и беспокойная. Все эти неприятный для попутчика качества она скрывала за ханженской улыбкой и предельной вежливостью. Особенно меня доставало ее стремление проверить меня на честность: она выходила куда-то из каюты, якобы надолго, а потом, неслышно подкравшись, вдруг врывалась с силой и скоростью индийского пассата. Видимо, она пыталась узнать таким способом, роюсь ли я в ее вещах. Один раз, когда я стояла близко к двери, завязывая шнурки, она с размаху влепила мне дверью в лоб. Потом долго извинялась, но синяка извинениями не уберешь…
2
Плавание по шлюзам – весьма утомительное занятие. Теплоход продвигается со скоростью 8 км в час мимо пустынных берегов, унылых пейзажей. Поневоле вспоминается, что на строительстве Беломорканала уморили более сотни тысяч человек. По сути весь этот канал – огромная братская могила. Как только после очередного ползущего участка маршрута мы вышли в Выгозеро, теплоход набрал скорость и пошел веселее. Условной ночью  (условной – поскольку ночи стоят белые) я вышла на носовую палубу подышать свежим воздухом, но, видимо, сделала это слишком рано. Ресторан только-только перестал работать, поэтому стайка молодых людей все еще крутилась рядом, отравляя свежий озерный воздух сигаретным дымом и парами алкоголя. К тому же они, видимо, поссорились между собой, и орали друг на друга, вставляя в речь неизбежные матерные словечки. Их, как в известном романе Фенимора Купера было четверо: двое мужчин и две женщины.
Потом их стало трое. Один парень сел на перила спиной к воде, но, не удержавшись, завалился назад, повис на перилах и в конце концов сорвался в воду. Девки завизжали, а я бросилась искать капитана, чтобы он дал команду остановить теплоход. Пока я его искала и объясняла происшествие, прошло минут пять. Теплоход ушел далеко от места падения пассажира. Капитан распорядился спустить шлюпку и заняться поисками –похоже, для проформы. Поиски не дали результатов, и спустя пару часов теплоход, как ни в чем ни бывало, продолжил плавание. Случай гибели пассажира, происшедший на моих глазах, совершенно вытеснил все мысли о дурацкой ситуации с объяснительной и плафоном.
Однако на пристани у очередного шлюза на теплоход взошел милиционер – и мне, как свидетельнице, пришлось писать еще одну бумагу. В каком-то ступоре я сидела над листом, держала в руках ручку, а в голове крутилась фраза из какого-то полуцерковного стишка: «За руку мальчик Колю потянул - Качнулось тельце… Коля утонул».
Нашего утопленника звали Олегом, причем одна из девушек была его невестой, с которой Олег хотел расписаться сразу после путешествия на теплоходе. Я узнала это, когда писала показания вместе с красивой чкрноволосой девушкой и некрасивым рыжим парнем, также бывшими свидетелями несчастного случая. СамОй невесты с нами не было, очевидно ее опросили персонально.
В поселке с длинным названием Пристань Надвоицы милиционер сошел, следом сошли на берег почти все пассажиры, включая безутешную невесту Олега, – они поехали смотреть водопад. Вернулись довольные,- судя по разговорам, у водопада просто страшно стоять, - я пожалела, что не поехала.Впрочем, та черноволосая девушка тоже осталась в своей каюте.
  ***
Я сидела под тентом на верхней палубе, ловя встречный поток воздуха, столь желанный на такой жаре, когда увидела, что сюда же идет четвертое живое лицо развернувшейся ночью трагедии – невеста безвременно утопшего. Олегова невеста подошла и села рядом со мной, явно желая выстроить какие-никакие приятельские отношения. И тут же вытащила длинную тонкую сигарету, а я терпеть не могу дыма.
- Курите? – спросила она и, увидев мое отрицательный жест, затушила свою сигарету.
 В деликатности ей нельзя было отказать. Смуглая и худая, с характерным «южным» носом, в очках, она совсем не походила на невесту, по крайней мере, такую невесту, какой все ее представляют.
- Напрасно Вы не поехали на экскурсию, - сказала она вместо приветствия, - там интересный выход породы на поверхность. И радиола цветет…
- Да я вообще-то из-за монастырей тут, - ответила я, и вдруг поняла, что соврала только наполовину – прикосновение к церковной старине, особенно на Соловках, как-то успокоили мой внутренний пожар.
- Меня Софья зовут, - представилась наконец девушка.
Я назвала свое имя. Мы перекинулись еще парой фраз и заговорили на волнующую нас обоих тему.
 - Ужасно, - совершенно искренне заявила я,- такой молодой… Сколько ему лет было?
- Тридцать один.
- Да? Я думала, что меньше.
- Вы написали, что это был несчастный случай? – спросила она.
- Ну, да. А что я должна была написать? Пьяный молодой человек… Олег – его звали? - Не такой уж он был пьяный,- процедила Софья и, видимо, забывшись, все же закурила. - Вы хотите сказать, что он…нарочно? – сама мысль о только что произнесенном мною варианте показалась дикой.

 Она нахмурилась, помолчала и нехотя сказала:
- По крайней мере, у него уже был случай неудачного суицида.
Я припомнила момент падения Олега за борт.
- Не знаю.Все было так естественно… Он зацепился за нижний леер, потом оборвался.
 - Да, конечно, - отрывисто бросила Софья и сильно затянулась дымом.
 Кажется, она жалела, что проговорилась мне о суициде. Я еще минутку потерпела ее сигаретный аромат и откланялась.
В тот день мы еще раз перекинулись несколькими словами с Софьей. Я узнала, что она еврейка (что и так было заметно) и актриса какого-то театра на Юго-Западе столицы (что меня удивило, потому что на актрису она была похожа еще меньше, чем на невесту). Но этим же вечером команда теплохода, как всегда, отмечала скорое завершение круиза, а пассажиров развлекали артисты из пассажиров же. После того, как актер Таганки Завикторин продекламировал стихи Есенина, на импровизированную сцену вышла Софья и почитала что-то из поэзии Танича.
Было - Хлеба не было нигде,
И играли школьники В "Зарницу",
Было — Нас пасло НКВД
И не выпускало за границу.
 На мой взгляд, читала она неплохо, почти как Доронина. Но меня занимал другой вопрос. Когда Софья под аплодисменты спустилась к нам, простым людям, я тихонько спросила ее:
- А Вы не боитесь осуждения? – Ведь только вчера ночью погиб Ваш жених, до стихов ли сейчас?

Она презрительно сморщила гордый свой шнобель и беспечно ответила: - Но жизнь-то продолжается.
Такой цинизм не то чтобы потряс меня, но стало очень грустно.
***
Я ушла на нос корабля и встала лицом по ходу движения. Здесь почти не слышно работы машин, свежий ветер и несущаяся навстречу вода – хорошо! «Знаете ли вы КАРЕЛЬСКУЮ ночь? О, вы не знаете КАРЕЛЬСКОЙ ночи! Всмотритесь в нее. С середины неба глядит месяц, необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее... Девственные чащи черемух пугливо протянули свои корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями, будто сердясь и негодуя, когда прекрасный ветреник – ночной ветер, подкравшись мгновенно, целует их... Божественная ночь! Очаровательная ночь!» Если бы Гоголь видел белую ночь, как вижу ее сейчас я, стоя на носу теплохода, он бы описал ее не менее взволнованно. Солнце желтым растекающимся апельсином ныряет за горизонт и оттуда освещает по-вечернему небосвод, а ведь уже около двух часов ночи! Слева Шардонские острова оттеняют верхний свет, внизу маслянисто поблескивает вода…тишина.
Мое одиночество снова нарушено. На палубу вышла та самая девушка, с которой мы писали показания по факту трагического случая с Олегом. Кого-то она мне сильно напоминала.
- Доброй ночи, - поприветствовала я ее и всмотрелась в черты лица.
Да, почти полная копия жительницы Чугуева с репинского портрета – тот же южнорусский изгиб бровей, та же свежесть взгляда. Почему-то при дневном свете мне это сравнение не приходило в голову. Мне не нужно напрягать память – репродукции с картин Репина мне часто показывала бабушка, она работала в музее. Какое страшное кощунство: в этом волшебном воздухе белой ночи вести разговор о покойнике! Но меня с девушкой «из Чугуева» ничто, кроме злополучного Олега, не связывало, и мы разговорились именно о нем.
- Знаете, он был другом моего мужа и, вероятно, его земляком. А муж мой приехал в Москву из Баку накануне тех страшных событий. Ну, когда избивали армян и готовились избивать русских, - девушка нервно качнула головой.- Возможно, он сам был нерусским, что-то восточное в лице…
Я едва удержалась, чтоб не ляпнуть то же о лице ее подруги Софьи.
- А этот…рыжеволосый – Ваш муж? – полуутвердительно спросила я. - Нет, мой муж умер еще раньше.
- Извините, - пробормотала я.
- Да это было довольно давно, - усмехнулась девушка с портрета.- Что характерно, Олег приехал в гости к Софиному мужу, даже не зная о его смерти. Вот так с порога она ему и объявила. И знаете, что ей сразу бросилось в глаза? – голос девушки стал приглушеннее, в нем появились нотки, которые проскальзывают у детей, рассказывающих друг другу на ночь страшные истории.
- Что? - Он как будто был готов к тому, что не застанет ее мужа и своего друга в живых.
- Что вы говорите!
- Вообще, то среднее перестроечное поколение нежизнеспособно, нам, по крайней мере, было легче пережить крах империи.
- А Вы намного младше своего бывшего мужа?
- На одиннадцать лет. Через год мне стукнет тридцать, - с коротким смешком сказала красавица.
- Но ведь Олег погиб в возрасте тридцати одного года…
- Это Вам Софа сказала?
- Ну, да… - Ему было за сорок. Соня всегда приукрашивает действительность.
Я не поверила чугуевской девушке. В черных волосах Олега не было ни одного седого волоса. Хотя, конечно, он мог их подкрашивать. Но черты лица… В затянувшейся паузе вдруг подумалось, как сместились возрастные акценты. У нас дома соседская пара: муж 49 лет и жена, хоть и на 12 лет младше него, но все ж не девочка. Из детей у них один кот, и тоже уже в годах. Тем не менее, все наши называют их «молодыми»! Ориентируясь, вероятно, на возраст кота.Мутная особа. Я так и не поняла, к чьему мужу приехал Олег в москву, ну, да ладно.
 
- И знаете, что еще?..- прервала мои размышления девушка.
- Да?
- Не считайте меня фантазеркой, но мне показалось, что я видела Олега на следующий день после его гибели!
- Как? Где?
- В толпе пассажиров. На средней палубе.
- Так подошли бы поближе и убедились: он это или просто очень похожий на него человек?
 - Ах, подойти – как же! Вы знаете, меня все эти мистические штучки не привлекают. Я иной раз смотрю третий канал в Москве, сколько там наворочено: двойники из параллельных миров, души…
Да, девушка была подкованная в таких вопросах…
- Возможно, вы просто увидели человека в похожей одежде…
- Да нет же, - подняла она свои восточные брови, - он вообще был в другой одежде. Но походка, как у неандертальца; то есть я, конечно, не видела, как ходят неандертальцы, но думаю, что именно так, как этот парень – неуклюже и в то же время легко, по-звериному. А одет он был во все белое.
 …Н-да. «Во все белое». Я отвернулась, чтобы девушка не видела моего лица и засмотрелась на воду. Белые ночи не дают спать и другим пассажирам. Потихоньку палуба заполняется тонко настроенными гражданами. Вот и рыжий пришел к своей чугуевской подруге, и они, уединившись у борта, о чем-то тихо заспорили. А я, пожалуй, пойду баиньки…
 Перед сном я быстро приняла душ, благо душевая в двух шагах от моей каюты, и никакой очереди ночью. А когда вернулась, меня ждал сюрприз. Легкомысленно не закрыла на ключ дверь – и вот-те здрасьте. Из левого угла моей каюты на меня глядел безвременно усопший Олег. Он был ВЕСЬ В БЕЛОМ.
3
Позже я анализировала свои первые ощущения, пытаясь понять, почему не испугалась живого трупа. Когда я зашла в каюту, то первым делом увидела силуэт человека в углу, белый силуэт в неясности белой ночи, едва пробивающейся в иллюминатор. Поскольку одежда человека была светлее его лица, головы практически не было видно – она сливалась с темной стеной каюты. Эта несообразность как-то сразу озадачила меня, и рука сама потянулась к выключателю, а вспыхнувшая лампа высветила лицо человека, ранее скрывавшееся в тени. Сам факт наличия головы, ранее не видимой, придал появлению человека в моей каюте некую успокаивающую ноту, а узнавание Олега стало уже вторичным фактором. К тому же я не верю в те мистические бредни, которые так пугали чугуевскую девушку. Лицо Олега было изможденным, даже жалким.
- Бога ради, - шепотом сказал утопленник, - не надо никого звать.
- Да я и не собиралась, - так же шепотом выдала я сущую правду.
- Вы не знаете, который час?
- Где-то около трех ночи.
- Три часа… Значит, я уже сутки ни для кого не существую, - проговорил он как бы для себя.
- Ну, и как это понимать? – сурово осведомилась я после некоторого молчания. Он вздохнул и пожал плечами.
 - Глупо. Неудачно все получилось. Запутался в отношениях. Решил исчезнуть. Вот таким способом.
- Как вы оказались на корабле? Вы же выпали!
- А, это старый трюк. Я уже пробовал раньше. Привязываешь на корме хорошую крепкую веревку со шваброй, в воде цепляешься за нее и залезаешь, а потом в свою каюту, благо она недалеко от места.
- Но вас же могло затащить под днище, к винтам! – поразилась я.
- Да, был риск, - согласился он. – Но я больше боялся, что они зайдут в каюту и заметят меня раньше, чем я переоденусь и спрячусь.
- А ваша одежда, в которой вы упали…
- Выбросил. В тот же иллюминатор.
- Но зачем такие сложности?! Нельзя было просто объявить своей спутнице, что пора расстаться? – недоумевала я.
- Нет, нельзя, - печально проговорил он; и после небольшой паузы, - Вы понимаете, мы же собрались все четверо уехать в Израиль, уже готовы документы, оставалось только Вене с Надей пожениться, расписаться то есть.
- И чем же вас не устраивает историческая родина?
- Да какая родина? – хмыкнул он. – Я вообще скорее цыган, чем еврей, – по дедушке.
- Очень похоже, - сказала я.
Олег был черноволос, но голубые глаза совсем не цыганские.
- Ну, и что же вы собираетесь делать…цыган? – полюбопытствовала я, осознав комичность ситуации.
Судя по всему, мне придется прятать цыгана от евреев, хы!
- Я сойду, - сразу пообещал он. – В Петрозаводске сойду. Надо только переждать сутки–двое. Вы не знаете, сколько нам плыть до Петрозаводска?
- Не знаю, - устало вздохнула я. – Но как вы прятались все это время? И как вы думаете прятаться тут? Утром придут убирать каюту, горничная знает, что моя попутчица сошла.
- Да, надо что-то придумать, - ответил он на вторую часть моего вопроса. – Вы не могли бы что-то дать мне поесть? Я больше суток ничего во рту не держал.
 Я задумалась. На всякий случай у меня в сумке лежали припасенные из дому пакеты с супом. Можно было вскипятить воды и развести концентрат. Так я и сделала. Валя выпил четыре стакана горячего бульона и заметно повеселел.
- А как вы думаете жить дальше? – спросила я, собирая в пакет пластиковую посуду.
- В смысле?
 - У вас есть, где жить, документы, родственники?
- Документы – вот, - и он вытащил из заднего кармана упакованные в целлофан бумажки.- А родственники… Зачем мне родственники?
 Судя по его интонации, он действительно не обременял себя родственными связями.
Чтобы читатель имел представление, где происходило данное действо, мне придется описать свою каюту. Я занимала двухместную каюту № 38 на верхней палубе. При входе в нее человек попадал в небольшой коридорчик наподобие наших «хрущевок». Слева туалет, почему-то без душа, справа шкаф для одежды. Коридорчик отделен от каюты шторками, которые, однако, никто никогда не задергивал. В собственно каюте слева стоит кресло, в котором и сидел Олег при первом своем появлении, справа – столик, еще чуть дальше – две кровати по разные стороны каюты и еще один столик под окном, вернее, прямоугольным иллюминатором. Вероятно, когда-то это была каюта-люкс, но в результате непонятных переделок получилась каюта класса «В» на двух человек.
***
Поутру раздался настойчивый стук. Не успела я продрать глаза, как мой тайный гость метнулся к платяному шкафу и замаскировался там. Поправив скомканное одеяло на его постели, я открыла...
Вежливо улыбаясь, в дверях стоял знакомый до тошноты помощник капитана.
- Что? Еще одну объяснительную? – попыталась я сразу же взять быка за рога.
- Госпожа Алилуева…Вы пустите меня в каюту или мы будем разговаривать на пороге? – любезным тоном осведомился помощник.
 Пришлось пустить. Конечно, им нужно было иметь «на всякий случай» объяснительную «незаинтересованного свидетеля» падения пассажира за борт. Пока не найден труп, нельзя говорить о смертельном случае, но случай падения… И т.д., как по писаному. Я несколько озверела. Когда в шкафу стоит этот самый необнаруженный труп, грозящий проявить себя в любой неподходящий момент, поневоле хочется иметь семизарядный кольт под рукою.
«Такого-то числа такого-то года, находясь в 2 часа ночи на палубе, я стала свидетелем падения за борт пьяного пассажира, который вместе с командой теплохода несколько ранее с 17 часов до отмеченного выше времени, употреблял крепкие спиртные напитки. В связи с отсутствием внятного и быстрого командования экипажем, поиски упавшего пассажира начались преступно поздно, и не дали положительного результата. Считаю своим долгом обратиться с данной объяснительной в Управление речного флора РФ для тщательного разбирательства произошедшего и строгого наказания виновных от помощника капитана, ставшего завсегдатаем подобных пирушек на судне, до последнего матроса, призванного обеспечивать безопасность и комфорт отдыхающих в круизе пассажиров. Число. Подпись». Надо отдать ему должное – ни один мускул не дрогнул в лице старого морского (речного) волка! Он с каменной физиономией прочел мою объяснительную, аккуратно сложил листик вчетверо и спрятал во внутренний карман. Оглядев оставленный с ночи беспорядок на столе, помощник капитана перешел в наступление.
- Вы были ознакомлены с правилами внутреннего распорядка на судне? В каютах запрещено включать нагревательные приборы, тем более готовить с их помощью еду. Чем Вас не устраивает питание на теплоходе?
- Прежде всего тем, что из меню исключены кефиры и йогурты, - отбила я первую атаку. – Без этих кисломолочных продуктов у меня несварение. И расстройство желудка, - мужественно закончила я, сообразив, какую выгоду может принести нам с Олегом такое бессовестное заявление.
Помощник капитана выразил не то удивление, не то презрение, приподняв левую бровь на несколько сантиметров.
- Это поправимо, госпожа Алилу…(тут он закашлялся)…Я скажу судовому доктору, он Вам принесет что-нибудь от поноса.
И с этим хамским заявлением помощник, как всегда, плавно поднялся и вышел из каюты. Едва я закрыла дверь на ключ, как постучала горничная, которая пришла убираться. По всей видимости, меня ожидал интересный и насыщенный день.
 4
 Сижу на закрытой крышке унитаза и смотрю на Олега, стоящего у противоположной стены. На нем белые джинсы, белые туфли с цепочкой, белые носки и белая трикотажная курточка. Невольно на ум приходит скверный анекдот про циркового артиста, взрывавшего под куполом бочку с экскрементами. Олег стоит неподвижно с бесстрастным, ничего не выражающим лицом. Можно позавидовать его выдержке. В каюте идет уборка, а я, закрывшись с попутчиком в туалете, изображаю больного человека, время от времени спуская воду в унитазе – чтоб слышала горничная за дверью. И почему-то мне совсем не стыдно. Горничная долго гудит пылесосом, двигает стулья, наконец, решив, что больше там убирать нечего, уходит. Я выхожу из туалета и запираю двери на ключ. Олег выходит следом. Мы стоим и смотрим друг на друга. В коридоре слышны шаги, голоса – звукоизоляцией здесь и не пахнет.
- Послушай, ну зачем эти сложности? – мой голос перекрывает коридорную суету, и я невольно сбавляю тон. – Неужели нельзя было просто уйти от нее, не подвергать риску свою жизнь такими трюками?
Чтоб услышать мой шепот, Олег придвигается поближе, теперь мы стоим почти рядом и перешептываемся, как два заговорщика.
- От некоторых людей нельзя уйти иначе, как умерев, – шепчет он.- К тому же Израиль… Я почему-то совсем не хочу, чтоб моей судьбой распоряжались евреи.
- Бог ты мой, да разве ж они тут не распоряжаются? – невольно улыбаюсь я.
- Да вообще-то… Но у нас они уже другие.
Перебрав в уме примелькавшиеся фамилии от Свердлова до Дерипаски, я не нахожу, что ответить. Вся интимность нашей ситуации заключается в этом шепоте и теме, более ни в чем – мы до сих пор не дотрагивались до собеседника. Только вот молчание затянулось. -
- Спасибо,- чуть слышно шелестят его слова.
- Слушай, а как тебя этот моряк называл? Госпожа Лилу? Это твое имя что ли?
- Алилуева. Фамилие такое, как говорил Матроскин.
- Аааа…Нет, я тебя буду называть Лилу. Не возражаешь?
Я пожимаю плечами. Почему бы нет? Мне не нравится имя, данное при рождении, пусть называет так, как ему хочется. Хотя он нахал.
***
В Петрозаводске наш теплоход не останавливался. Впереди были Вытегра, Белозерск, Череповец… Я таскаю булки и яблоки с обеденного стола в каюту, иногда в меню попадается колбаса, но в общем для здорового мужчины этого мало. Постепенно Олег открывается мне все больше и больше. Рассказчик он средний, но события его жизни напоминают приключенческий роман. Спортсмен, едва не попавший в Афганистан, однако ж служивший в условиях, где ему «надолго снесло крышу». Он рассказывает о том, как бежал, совершив поджог дома. Как жил в больнице и обманывал врача, и пытался повеситься в больничном коридоре. Больше всего мне понравилась история про персидскую грушу, которая дала один единственный плод, доставшийся умирающему мальчику. Если бы Олег был похож на фантазера, я бы решила, что он все выдумал. Хотя он может быть искусным вралем – сколько лет живет нелегально. Я как-то усомнилась в том, что его вообще искали.
***
Как-то незаметно мы миновали Вытегру, где Олегу не суждено было сойти, затем проплыли Белозерск и встали на якорь в каком-то очередном населенном пункте.. Спустили трап. Я стою на стреме, ожидая, когда сойдет последний пассажир. Замечаю, что на верхней палубе покуривает рыжий друг чугуевской девушки. Потом он исчезает, но надо быть начеку. Поднимаюсь на вторую палубу, этот рыжий сидит в шезлонге, озирая пристань  со спокойствием Будды. Рядом с ним помощник капитана, что-то иронично рассказывающий. Видно, что сходить на берег они не собираются. Почему-то мне совсем не досадно. Поднимаюсь в свою каюту и докладываю Олегу ситуацию. Кажется, он тоже не сильно расстроился. Остаток дня мы проводим за разглядыванием гороскопа: оказывается, Олег занимался астрологией. Пикантность в том, что наш пароход называется «Хазария». «Как ныне сбирается вещий Олег…». Впрочем, Карл Густав Юнг сумел объяснить такие, кажущиеся на первый взгляд мистическими, случайности. Они происходят не так уж редко; недавно на озере Белом поперек нашего курса в опасной близости прошел теплоход «Викинг Хелги», заставив капитана «Хазарии» сочно матернуться по громкой связи. Те же исторические параллели.
***
По мере продвижения на юг ночи все больше серели и темнели, пока наконец не превратились в обычную звездную темноту. К Череповцу мы подплывали вечером. По радио объявили, что нам предоставлено для ознакомления с городом три часа. Олег рассовал по карманам все необходимое и приготовился линять. Я вышла на палубу, где ничто не предвещало препятствий для схода героя с корабля на землю обетованную. Вдоль борта физкультуры ради быстрыми шагами передвигались моложавые старушки, какая-то семейная пара передавала друг другу бинокль, вглядываясь в очертания приближающегося берега. Пройдя на корму, я обнаружила другую, уже знакомую мне парочку: на кнехте сидел старший помощник, а рядом расположился рыжий, что-то горячо доказывающий собеседнику. Вернувшись в каюту, я доложила обстановку.
- Что же делать? – промолвил Олег.
- Давай сделаем так. Если они сойдут на берег или хотя бы окажутся у борта, обращенного не к берегу, я сразу зайду и сообщу об этом. А если они будут мешать, то я сойду на берег, хотя бы для того, чтоб набрать для тебя продуктов.
Последнее было бы как нельзя кстати – за те дни, что Олег находился в моем убежище, он существенно исхудал и стал похож на образы мучеников с икон. Теплоход причалил, пассажиры толпой хлынули на пристань, а я проследовала на корму, где обнаружила двух давешних спорщиков в компании с Софьей и чугуевской девушкой. Очевидно, дамы требовали от рыжего спутника обещанного променада по Череповцу, но тот был весь в споре и, судя по энтузиазму, с которым доказывал свою правоту ироничному помощнику, сходить на берег не спешил. Я подошла поближе.
- Мой знакомый из Министерства Обороны написал статью, которую в СССР, конечно, не могли опубликовать, - тут рыжий сделал перед носом помощника неопределенный жест, который можно трактовать по-разному, но более всего хотелось связать с футбольным «жестом Эффенберга» - игрока, когда-то помахавшего трибунам средним пальцем. – В статье приводятся точные цифры награжденных в период Отечественной войны. Так вот, на 100 тысяч населения русские получили 5,4 тысячи наград, а евреи 7 тысяч!
 Софья, слушавшая, как видно, знакомые ей статистические выкладки, только вздохнула и обратилась ко мне:
- Ну, все, если Веня завел любимую пластинку, то это надолго. Вы не собираетесь сходить на берег?
- Пожалуй, пойдемте.
- Вот увидишь, в Израиле Веня будет всем петь о величии русского народа, - с небольшим смешком сказала чугуевская.
- Вот этого я и боюсь, - хмыкнула Софья.
 Мне вспомнилось изречение Бродского о амбивалентности наших людей, отличающихся этим качеством от Запада.. Правда, поэт говорил о готовности палача стать жертвой – и наоборот, но и к нашему случаю его цитата подошла бы.
- А вы когда уезжаете в Израиль? – прикинулась я несведущей, обращаясь к чугуевской.
-Я? Нет, мне там точно делать нечего, - фыркнула она. – Это Софочка собиралась с Олегом… Ну, а сейчас и Веня решил ехать, опять задержка, оформление документов.
Втроем с Софьей и чугуевской Надей мы проследовали по сходням на пристань, а рыжий проповедник сионизма остался на корме с сардонически улыбающимся помощником. Мельком оглянувшись, я подумала, что увлеченные спором свидетели олегова «утопления» вряд ли могли бы заметить его появление на пристани Череповца, но почему-то отогнала эту мысль.
5
 Ночью Олег вышел подышать свежим воздухом и вернулся в каюту, настроенный решительно покинуть судно.
 - Как, сейчас, посреди реки?! – поразилась я.
- Да, Лилу. Я все продумал. Там висит спасательный круг, если его спустить на веревке с нижней палубы, никакого риска.
 - А дальше?
- А дальше подгребу к берегу и – пешком до Углича. Я посмотрел по карте. Теплоход прибудет туда рано утром, а я пешком, возможно, к вечеру доберусь.
 - Сумасшествие – не одобрила я его план. – Вообще почему бы тебе не добраться до Москвы?

- Москва в прошлом, - бесцветно сказал он явно заготовленную фразу.
Убеждать его остаться я не могла. Кто знает, что меня саму ждет дома: пустая квартира или, напротив, «Бог и порог»?
- Куда же ты хочешь двинуться? – спросила я, не ожидая, впрочем, внятного ответа.
- Бог весть. Земля большая.
- Не поминай Бога всуе, расстроено сказала я.
 Вышло неискренне и скрипуче. Он собирался, рассовывая по карманам консервы и прочую еду.
- Нельзя так жить, не пустив корней, - сделала я последнюю попытку.
 Судя по дикции, он улыбнулся:
- Ты опять скажешь, что не к месту, но мне почему-то приходят в голову всякие притчи из Библии. Помнишь того сеятеля, что рассыпал зерно, и у каждого зернышка была своя судьба?
- Да…Иное быстро взошло, но так как выросло на камне, не было у него прочного корня, и солнце высушило его. А иное забили сорняки.
- И когда он сеял, иное упало при дороге, и налетели птицы, и поклевали то,- процитировал он. – Знаешь, Лилу, мне почему-то с первого прочтения показалось, что птицы – это самый лучший вариант. Птицы – это дорога. И есть шанс оказаться далеко-далеко за сотни километров от сумасшедшего сеятеля…
Мы вышли из каюты и спустились на нижнюю палубу. Слева громыхал какой-то агрегат, там был камбуз. В темноте он разрезал веревки, крепящие спасательный круг. Потом привязал к этому кругу широкую доску, лежащую у борта и тихо опустил плавсредство на воду. Веревка, которую он закрепил на перилах, оказалась слишком длинной, и Олег выбрал пару метров, намотав лишнее на локоть. Затем отдал мне. Ощущение нереальности происходящего не покидало меня с момента выхода из каюты.
- Я тебя люблю, - неожиданно для самой себя сказала я.
Он передернул плечами:
- Меня нельзя любить. Все, кто меня любил, плохо кончили.
- Все? Без исключений?
- А как же персидская груша?
- И груша плохо кончила, – убежденно ответил он.
Потом перелез через борт и осторожно ступил на шаткое сооружение, плывущее у борта теплохода. Я вспомнила, как девушка сравнивала Олега с неандертальцем, сейчас с полусогнутыми коленями и характерным наклоном тела, он действительно словно вынырнул из доисторических времен.
- Отпускай! – скомандовал Олег.
Я стояла, держа в онемевших руках моток веревки. Видимо, он понял, что помощи от меня ждать не приходится, потому что вытащил складной нож и отрезал веревку со своей стороны. Меня качнуло в противоположную сторону, белый мужской силуэт, низко присев, стремительно таял в темноте.
- Я буду ждать тебя в Угличе! – крикнула я, но расслышал ли он?

Часть третья. Мужская и женская

 1 Самая дешевая гостиница в Угличе – это ДУК. Потому что ведомственная. Но женщина выбрала ее не поэтому. ДУК – слово какое-то французское, возможно, и в Париже есть какой-нибудь ДУК, и там какие-то влюбленные находят приют для своих амурных связей. Если уж кого-то ждать, то только в ДУКе.
Женщина сняла двухместный номер на втором этаже с видом на Сену. Потом вышла на пристань, и французский шарм исчез. Небольшой, но очень пестрый базарчик, заточенный под туристов, торговал деревянными ложками и матрешками, пузатыми самоварами, эмблемами футбольных российских клубов, разноцветными платками и прочей легкой промышленностью, сделанною преимущественно в Китае. Если пройти дальше полукольцом до исторического центра, также расположенного недалеко от набережной, можно увидеть остатки кремля и палат, в коих почил безвременной смертью последний Рюрикович – царевич Дмитрий. Борис Годунов, обеленный Пушкиным в знаменитой трагедии, но все же остающийся наиболее вероятным заказчиком преступления, привел страну к хаосу, пред которым меркнут «достижения» последней русской революции. Рекламный исторический прошпектик повествует, что от Углича к концу смутного времени осталось менее пятидесяти дворов. Правда, из этих дворов вышла прародительница династии Романовых, мать первого царя Михаила, Ксения. Если вспомнить, что и первый российский президент Борис пришел в град престольный из мест, в которых нашли кончину последние Романовы, можно сделать вывод о некоторой взаимосвязи альфы и омеги, но не будем углубляться в религиозную тематику. Ныне Русью правит президент Дмитрий, и это тоже знаковое имя. Дмитрии, Борисы, Михаилы, - как в итало-французском комедийном театре дель-арте с навсегда фиксированными персонажами Полишинеля, Пьеро, Арлекина и Бригеллы – русская история движется со своими именами если не по кругу, то по очень узкой спирали.
Какой нестройный гулъ
и какъ пестра картина;
 Здъсь — поцълуй любви,
а тамъ — ударъ ножемъ…
Река Волга в месте, описываемом ныне, также пытается развернуть курс течения назад, и делает знатный изгиб, угол, в честь которого и назван город Углич. Прочие версии происхождения топонима отвергаются, хотя бы потому что в России очень часто называют поселения по характерной местечковой конфигурации рек, у которых они строились: Елань-Колено, Россошь и проч. Пройдя по этому углу встреч течению почти по набережной, немного лишь углубляясь в город всвязи с особенностями строительного рельефа, можно было попасть в угличский кремль, где местные умельцы-затейники выставили на всеобщее обозрение исторические достопримечательности: от царских одежд, в коих можно сфотографироваться, до первого автомобиля, сто лет назад тронувшего железным ободом пыль русской старины. Тут же возвышались т.н. «палаты» - здание красного кирпича с громадным крыльцом и неизменно разукрашенной лепниной, во дворе рядом предлагалось самостоятельно отпечатать грамоту на старинном типографском станке конструкции Ивана Федорова, и другие интересные сюрпризы. Пройдя все вышеописанные объекты, гражданка Алилуева проследовала по ведущей от реки вверх улицу и спустя десять минут очутилась около еще реставрируемой, но уже действующей церкви бывшего женского монастыря. Обшарпанное здание с яркими золотыми куполами над проржавевшей крышей, рядом совсем уж заброшенный пятиглавый храм с зелеными куполами. Табличка у входа сообщала, что церковь построена в 1584 году и что семью годами позже здесь совершилось пострижение царицы Марии Феодоровны, матери царевича Димитрия.
Женщина вошла в храм и встала у иконы Федоровской Божьей матери. Воровато оглянувшись, и убедившись, что редкие посетители не смотрят на ее брюки, она быстро отшептала слова молитвы и закончив «да будет воля Твоя, а не наша, аминь», так же поспешно вышла на улицу.
 До обеда она походила по улочкам с местами убого покосившимися, местами тронутыми евроремонтом домами. Обед она готовила сама из купленных продуктов – гостиница предоставляла такое право на кухне первого этажа. Поднявшись в номер, пробовала что-то почитать, но не смогла, и тогда прилегла, и заснула.
Странный сон приснился ей в послеобеденный час. Словно идет она по родному своему поселку Лихоборы, месту из детских воспоминаний, а на вокзале ж\д станции, украшенном небольшой статуей совы, сидит вместо совы какая-то утка. Живая. Подходит ближе – а это одновременно и утка, и недавняя попутчица Софья. Не менее странным состоялся и разговор с уткой-Софьей.
- Вот вы, евреи, по всему миру расселены, а где ваша столица настоящая? - спрашивает женщина.
- Владыкино, - отвечает утка и тут же улетает.
Женщина просыпается и пытается вспомнить, как там по Юнгу надо мыслить ассоциативно, чтоб понять сон. Возможно, интерпретировать последнее слово, как «Владыки, но…»? Владыкино – это небольшая станция чуть дальше Лихобор. Знаменита в общем-то только тем, что в лихие 90-е годы там была найдена бочка с зацементированным трупом. Костями и черепом, выковырянным из цемента, долго игралась местная ребятня, мальчики пугали девочек, и все такое. Сесть к окну с видом на Волгу и забыть все, что недавно случилось, и ждать…
ЖДИ! ПОТЯНУЛИСЬ ГОДА.

ЖДАТЬ. ЧЕГО? НЕ ЗНАЮ, ЧЕГО-ТО.

В ОКНА БИЛИ ДОЖДИ, И СТЕКАЛА ВОДА.

ПАДАЛИ КАПЛИ, МЕЛЬКАЛИ ДАТЫ.

ЛЮДИ НЕ ЖДАЛИ, КУДА-ТО ШЛИ.

КУДА? НЕ ЗНАЮ, КУДА-ТО.
****
Звонок мобильника застает ее врасплох.
«Легко того застать врасплох, Кто после ленча ловит блох», - проговорила излюбленную фразу кота Аристарха и недоверчиво посмотрела на высветившийся номер. Он ничего ей не говорил, но вдруг это…
- Слушай, ты где? – раздался из трубки дребезжащий тенорок.
- Господи, Алилуев, тебе-то что от меня надо? – сразу узнала она звонившего.
- Узнать, цела ли ты.
- Удивительная забота после месячного забвения, - тем же тоном сказала она, но голос в трубке перебил…
- Ты что, ничего не знаешь? Посмотри новости! Так ты где сейчас?
- Я – в Угличе, в гостинице.
- В какой еще гостинице?
- ДУК. Дом Ученых Консультантов…Я тебе изменила, Алилуев.
-…С кем?
- С одним…цыганом.
- Ну, ты и выбрала, с кем. Я приеду.
-Зачем?
Но звонивший уже отключился. Чуть помедлив, женщина встала и прошлась по комнате. Потом включила телевизор. Минут десять шла какая-то развлекалочка, потом она прервалась, и дикторша с каменным выражением лица возвестила:
- Передаем экстренное сообщение. Пассажирский теплоход Волго-Донского пароходства "Хазария" столкнулся с буксиром "Рейдовый-24" на Угличском водохранилище. На теплоходе находилось около двухсот пассажиров. Столкновение с буксиром произошло в понедельник в 11:05. В результате происшествия оба судна затонули, есть погибшие.
***
Весь день до вечера она провела у телевизора, пытаясь выудить из официоза какую-нибудь информацию о шапочных знакомых. Дикторы менялись, слова переставлялись по всем правилам гибкого русского языка, а ясности не наступало. По последним данным, в столкновении двух судов погибли двадцать девять человек.
"В результате пассажирское судно затонуло с находящимися на его борту пассажирами, в том числе капитаном Поповым. Двумстам пассажирам удалось спастись, среди них один гражданин Турции", - говорится в сообщении СКР, экстренно размещенном на сайте комитета. Между тем, по данным МЧС, погибли двадцать восемь человек, судьба еще двух неизвестна. Ранее заместитель министра по чрезвычайным ситуациям России Александр Чуприян сообщил, что, по его данным Следственного комитета, на обоих судах находилось 235 человек. По ходу подобного сообщения следовал видеоряд спасенных пассажиров, среди которых мелькал капитан Попов в цивильном свитере и с кошкой на руках. Ближе к полуночи СМИ исправили ошибку, добавив, что капитан остался жив, и с ним работают следователи. Куда делась спасенная кошка, не сообщалось. Так ничего толком и не узнав, женщина заснула под монотонный шум телевизора. Он отключился сам в 4 утра, послушный заложенной программе
 2
В полшестого настойчиво постучали в дверь. С трудом разлепив глаза, она недоуменно осмотрелась… Остатки сна колыхнулись слабым воспоминанием, словно теплоход в Белом море, и оставили ее. Ей снилось, что она в каюте, а помощник капитана со своей неизменной улыбкой стоит за дверью с кипой чистых листов и ручкой для написания объяснений…
- Кто там? – спросила она, уже взявшись за ручку замка.
- Люба, открой, это я приехал – послышался из-за двери мужской нетерпеливый тенорок.
- Я же просила не называть меня так! – недовольно пробормотала Люба, впуская нежданного гостя.
- Да, просила. А как тебя называл твой цыган? – с нажимом спросил муж, раздеваясь по ходу развития событий.
- Цыган? Ах, цыган! Он…называл меня «Лилу».
- Лилу! Еще один Люк Бессон возник!
- Алилуев, ты ничего не понимаешь, - сказала Люба, включая телевизор.
- Где уж нам! – все тем же тенорком проблеял муж, снимая брюки и вешая их на спинку стула.
 Люба изумленно смотрела на это преображение.
- Генерал Чернота, Вы так в исподнем и по Парижу? – припомнила она давнишнюю сцену из фильма.
- Люба! Я давно понял, чего нам не хватает! – снимая с себя остатки одежд, заявил Алилуев. – Мы должны завести детей!
- Сейчас? Может, подождем более подходящее…
- Нет, мы все время откладываем, надо сейчас! Сию минуту! – и он ухватил ее за плечи и повалил на разобранную кровать.
- Но я не готова! Ты животное, как вот так…
- Да, я животное!! Я два месяца без ласки! Я зверь! – с каким-то отнюдь не звериным пафосом вопил муж, дорвавшийся до исполнения супружеского долга.- И буду делать зверенышей!
- Халат помнешь, каз-зел, - только и сумела сказать Люба.
…Несмотря на свое критическое настроение, она все же была удовлетворена и спустя всего десяток минут мылась в душе, злорадно шепча под нос: «Детей он, видите ли, захотел…вот тебе дети, вот тебе звереныши…» Муж спал в позе утробного младенца, намаявшись за ночь в дороге. Люба прошла к телевизору, чтоб взять массажную щетку, на экране 
 диктор с наигранной скорбью в голосе выдал свежую информацию по катастрофе. «Обнаружено тело еще одной пассажирки с затонувшего в Угличском водохранилище теплохода «Хазария». Как удалось идентифицировать труп, погибшая – московская артистка Сапункова Софья. Мы выражаем…» Словно пораженная громом, Люба так и застыла со щеткой в руках. «…судьба еще одного пропавшего пассажира с судна «Хазария» остается неизвестной. Ведутся активные поиски…»
- Бедная девочка, - вслух сказала Люба, хотя Соня была далеко не девочка, пожалуй, даже постарше Любы.- А вторая кто? Уж не я ли? Успела Соня рассказать, что я сошла с теплохода?..
 «…К уголовной ответственности привлекаются шесть человек. Это капитан Попов,помощник капитана судна  Пчелкин, субарендатор Ибякина, эксперт Российского речного регистра Игашов и два сотрудника Ространснадзора Семенович и Тимергазеев».
- Вот они, Семеновичи, и довели до катастрофы! – раздался вдруг густой бас от входной двери.
Люба вздрогнула и оглянулась. Впопыхах Алилуев не закрыл двери на замок, и посетитель появился хоть и не в самый интересный момент, но все же весьма неожиданно. В наше скупое на яркую внешность время этот тип резко выделялся из серой толпы своими габаритами и чертами, поэтому придется описать его. Представьте себе Бельмондо лет сорока, со всеми характерными поломами носа. Представьте, что через левую щеку у него идет тонкий прямой шрам «как от сабельного удара». Представьте, что разрез глаз у нашего Бельмондо не совсем европейский, а немного косит в сторону северных наших народов, что в этих местах не редкость. Черный бешеный взгляд и ярко-рыжая шевелюра заканчивают портретное описание. Да, одет незнакомец в армейские бриджи с лампасами и форменную рубашку.
- Семеновичи? – Довели? - растеряно повторила Люба слова незнакомца, застегивая халатик на верхние пуговицы.
-Жиды, - уточнил военный. – Простите за вторжение, я только хотел спросить, Ваш муж в технике не разбирается? У меня телевизор сломался…
- Да, в общем-то… А почему бы Вам не обратиться к администрации?
- Ах, да я обращался, - сокрушенно сказал незнакомец, - но тут пока суд да дело. Провинция! – и он как-то по-пиратски подмигнул своим раскосым глазом.
- Да, я скажу ему, - чтоб отвязаться от непрошенного гостя, ответила Люба.
- Очень буду Вам обязан! – сказал военный, внезапно взяв Любину руку в свою мощную поросшую рыжими волосками длань и с чувством поцеловав.
 Он исчез так же быстро, как и появился. Алилуев безмятежным сном младенца спал рядом. Телевизор вещал о катастрофах. Наваждение какое-то! Люба подошла к двери и закрыла замок на два оборота. Через каждый час новости повторяли трагический сюжет, на втором повторе Алилуев проснулся, и Люба сказала, что им интересуется клиент.
- Приходил тут один насчет починки ящика… Кажется, антисемит, как и ты.
- Кто такой? – спросонья не понял мастер, - Как выглядит?
- Как… Морда ломом, звать Гиёмом.
- Че, правда? – изумился муж.
- Это цитата, - ответила она, не уточнив, откуда. – Слушай, какая странная трагедия! В этой луже и глубина всего-то пять-шесть метров, как можно утопить такой теплоход?! – на экране как раз показывали русло в довольно узком месте, и Люба стояла, упершись в стол и нагнувшись к телевизору, чтоб не упустить чего из деталей.
- В русле все двадцать может быть, - отозвался Алилуев, - но ты права, надо сильно постараться, чтоб тут – и утопить.
- Слушай, я узнала, что погибла моя подруга с теплохода, Сонечка, ужасно, ужа-асно!
- Что делать, жизнь продолжается, - философски заметил Алилуев и подошел к ней сзади, приподняв полу ее халата.
 «Она вдруг поняла, что он замыслил, и с отвращением оттолкнула его. — Как, сударь, у меня буквально на глазах только что убили служанку, к которой я была так привязана, и вы думаете, что я соглашусь… — А мне наплевать, согласитесь вы или нет. Меня не интересует, что у женщины в голове. Мне важно только то, что у нее ниже талии. Любовь — это формальность. Разве вам не известно, что именно так расплачиваются красавицы за право пройти через галереи Лувра? Она не видела своего мучителя, но угадывала на его красивом лице самодовольную и злую улыбку. Рассеянный свет из галереи освещал его напудренный парик. — Если вы прикоснетесь ко мне, я позову на помощь, — задыхаясь, проговорила она. — Не устраивайте скандала, дорогая. Я хочу вас, и Я вас получу. Я уже давно решил это, и судьба пошла мне навстречу. Вы предпочитаете возвращаться домой одна? Анжелика ничего не ответила и, когда он снова приблизился к ней, не шелохнулась. Не торопясь, с наглым спокойствием он приподнял ее шуршащие длинные юбки из тафты, и она почувствовала на спине прикосновение его рук. — Очаровательна, — проговорил он вполголоса» (аллюзия на роман Анн и Серж Голон)

 В 11 часов Алилуевы спустились на завтрак, в процессе которого Люба сообщила мужу о своем желании посетить церковь и поставить за упокой души Софьи свечу.
- Бедненькая, хотела сразу после круиза в Израиль уехать, да вот…
- На историческую родину? – встрепенулся Алилуев, - Исполнении алии, духовный акт и в то же время достижение дешевой колбасы и легкой жизни.
- Хватит тут разводить свою пропаганду! Я ею по горло сыта. Скажи лучше, довезешь меня на машине или я пешком?
- Отчего ж не довести? Да, а может, она иудаистка? А ты со своим православным ритуалом.
- Атеистка она, как и все мы, - отрезала Люба и поспешила закончить завтрак.
Алилуев, поднявшись после плотной трапезы, застал ее полуодетую, и как ни отбивалась женщина, он привычно завалил на диван.
«Взметнулись, словно руки утопающего девичьи ноги, и…» ( Аллюзия не помню на что)
 - Вот скотина,- полежав какое-то время, сказала Люба, - как мне теперь в церковь идти?
- Да ты ж сама говоришь, что в сущности - атеистка, одним грехом меньше, другим…
 Поспав пару часов, Люба приняла душ и села перешивать юбку, отпарывая когда-то подвернутый подол – иначе наряд выглядел слишком фривольно. За всеми бытовыми делами прошло достаточно времени. Ближе к вечеру, решительно дав отпор желающему снова исполнить супружеский долг мужу («ну, кто еще хочет комиссарского тела?»), Люба села на заднее сидение автомобиля.
3
Старый монастырский двор был засыпан битым щебнем и какими-то камнями. Развернув свою «Ладу» для выезда, Алилуев едва успел тормознуть перед небольшим, но, видимо, массивным надгробьем. Они вышли из машины оказавшись прямо в центре импровизированного кладбища – бОльшую часть двора занимали надгробья некогда умерших монашенок. «Игуменья Екатерина», - с трудом расшифровала Люба надпись на ближайшем камне. Очевидно, в революционные годы кладбище при монастыре просто разровняли, а камни сволокли в какой-нибудь сарай, а то и просто скинули в ров. Спустя восемь десятков лет возрождающие церковь послушники отыскали какую-то часть надгробий и просто уложили их средь двора. Большинство их имело довольно жалкий вид, с отбитыми крестами, некогда возвышавшимися над постаментами, с поцарапанными мраморными и гранитными сторонами.
- Может, как раз Софьины прадеды и крушили, - произнес Алилуев, вытирая измазанную глиной доску с датами на одном из камней.
 - А может, твои, - отозвалась жена, - сам ведь рассказывал, как дед раскулачивал в ЧОНе.
- Не. Мои бы все покрушили, а эти кресты срубали так аккуратно… Мне ждать тебя?
- Не стоит, - отозвалась Люба, а то я буду думать о суетном. Ну, как знаешь, - и Алилуев, чуть сдав назад, выехал из монастырского дворика.
Столик канун был весь заставлен свечами, и Люба, положив милостыню, прошла в угол к свободному подсвечнику, поставила одну свечу за упокой рабы Божьей Софьи, потом чуть подумала – для кого ставить вторую купленную свечу, и решила помянуть мальчика – сына Олега. Совсем случайно она попала как раз на заупокойную службу, и вместо быстрой молитвы, как обычно, отстояла более получаса. В церкви было холодно, из окна, у которого она стояла, сильно дуло. Люба замерзла, но из какого-то упрямства не уходила. Наконец служба закончилась, прихожане, осеняя себя крестным знамением, потянулись к выходу. За время, которое Люба провела в церкви, небо затянулось тучами, и стоило ей только выйти из монастыря, как хлынул ливень. Мокрая, дрожащая, несчастная, она добралась до гостиницы и, предупреждая простуду, приняла две таблетки нолицина. Спустя десять минут после горячего душа она машинально полезла в сумочку и снова приняла пару таблеток. После чего рассеянно уставилась на вдвое уменьшившееся количество пилюль в упаковке – забыла! Четыре таблетки сильнодействующего препарата – это перебор. А, черт с ним. В соседнем номере кто-то громко кричал басом – слышимость в гостинице была отличной. Люба села на диван, прислонившись к стене, и разговор в соседней комнате стал совершенно доступным.
- Вот почему они все время мутят? Какая ни будет власть – все равно им не понравится, все равно они против!
- Им нужна своя власть, и тоже какая бы она ни была, - ответил собеседник владельца густого баса, ответил дребезжащим таким козлиным тенорком, и Люба с удивлением узнала голос своего мужа.
- Да какой им еще власти надо! – рявкнул бас, - Все финансы у них, все телеканалы у них…
- Не все. - Как не все; 1 канал, НТВ, СТС, Культура…
- А СТС за кем?
- Березовский.
- Сомнительно. Хотя, не столь важно. Телеканалы – это не власть, земляк. Телеканалы – это сброс пара. А реальная власть – это КГБ. ФСБ. НКВД. Ты знаешь, каков процент евреев был в годы самых больших репрессий, знаешь?! 37% высшего командного состава! На полпроцента от всего населения…
Люба вздохнула и отсела подальше от звукопроницаемой стены – Алилуев сел на своего любимого конька, а это ей было знакомо до скуки. Голова у нее закружилась, но она усилием воли подавила слабость. Тому виной таблетки, двойная доза. Надо собраться и переждать наркотический удар, сейчас все пройдет. Она встала и прошлась, невольно приблизившись к говорящей стене. Кажется, в соседней комнате назревал скандал. Крик усиливался, потом вдруг об стену шарахнул со звоном какой-то предмет, посыпались слабые частые звуки, как от разбитого стекла.
- Я не антисемит! – прорвался густой бас, - я масононенавистник! А ты – масонский космополит!!!
Надо было выйти и вмешаться, но вдруг стены и за ними потолок завертелись, словно она сидела на карусели, в глазах потемнело, тело не слушалось. Люба сползла на ковер и почти отключилась…
 В это время в соседней комнате обладатель густого баса, которого Люба давеча легкомысленно назвала «Гийомом», свирепо смотрел то на бесчувственного Алилуева, то на сковородку в своей могучей руке. На лбу несчастного собутыльника надувалась шишка ужасающих размеров, а сам он не подавал признаков жизни. Озадаченно крякнув, Гийом схватил Алилуева подмышки и потащил в соседний номер, где на ковре в блаженной отключке пребывала Люба. Обнаружив, что у него теперь уже два бесчувственных тела, Гийом странным образом воспрял духом: военная смекалка подсказала ему достойный выход из положения. Он принес из своего номера и вложил в руку Любы тяжелую бронзовую пепельницу, предварительно посыпав голову мужа содержимым этой пепельницы – сцена семейной ссоры обрела законченный вид. Задуманная операция едва не сорвалась по причинам сугубо личного характера: бросив взгляд на общий беззащитный вид женщины, бравый вояка воспылал внезапной страстью! Чуток поколебавшись, он еще раз крякнул, рывком стащил с дамы последнее препятствие на пути греха и в полминуты совершил уголовно наказуемое деяние, квалифицирующееся, как изнасилование с отягчающими обстоятельствами. Женщина, замордованная вечно озабоченным мужем, только недовольно застонала.
Когда она пришла в себя, Гийома и след простыл, зато муж, ставший дважды рогоносцем, уже с полчаса как оклемался и приводил голову в порядок, поливая ее струей холодной воды из-под крана.
Люба смутно припомнила события последнего часа: в прояснившимся мозгу возникал вопрос «почему?». Почему за какие-то неполные сутки ее всегда холодный в области секса муж перевыполнил месячную норму? Ее первые действия были не вполне логичными, хотя и подсказаны извечным паттерном женской подозрительности: она обшарила карманы мужниного пиджака. И результат не замедлил себя ждать. Во внутреннем кармане лежала наполовину использованная коробка с ампулами тестостерона, там же обнаружились три одноразовых шприца. Со всем этим богатством Люба подступилась к Алилуеву, и тот после недолгого запирательства признался: он-де хотел покрыть последствия супружеской измены, и если уж его жена вдруг забеременела от вышеупомянутого «цыгана», то пусть же тогда забеременеет и от него. Искусственно введенный в организм тестостерон обеспечивал жеребячью похоть, недоданную природой. Финал этой пьесы был трагичен: жена брезгливо ссыпала оставшиеся ампулы в унитаз и трижды спустила воду.
Весь следующий день Алилуевы провели в номере, никуда не выходя. Муж прикладывал примочки к своей грандиозной шишке и болел головой, Алилуева потихоньку собирала вещи. Пребывать дальше в непонятной гостинице с непонятной для нее самой целью было бессмысленно. Вряд ли Олег поедет в Углич в поисках случайной знакомой.
 Вечером Алилуевы выехали домой, но еще одно знаковое событие заставило в который раз изменить планы: прямо в центре провинциального города в их новенькую «Ладу» въехал старый «Фольксваген» с веселящейся молодежью . Событие сие произошло в аккурат близ исторического дома купцов Евреиновых, что позволяет несколько по-иному посмотреть на махровый антисемитизм Алилуева и даже частично оправдать его. Люба возвращаться в «ДУК» отказалась, заселившись в четырехзвездочный отель «Волжская Ривьера», Алилуев после неспешного разбирательства с ГИБДД отогнал технику в автосалон ремонтироваться.
4
Древний мудрец в Книге притч написал такой стих: «Три вещи непостижимы для меня, и четырех я не понимаю: пути орла на небе, пути змея на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к сердцу девицы»... Возможно, он хотел сказать, что не в силах пережить состояние орла или корабля, покоряющих стихии, но вполне может ощутить поступь фатума, встретившись со своей избранницей. О том же говорит пословица: «Браки заключаются на небесах».
 Хотите верьте, хотите нет, но первая гостиница, в которую заглянул Олег, приехавший в Углич, была «Волжская Ривьера». Его довезли туристы, осматривающие памятники старины. Они остановились у мужского монастыря, чтоб осмотреть недействующую церковь, которой когда-то восхищался еще Врубель – настолько гармонично она вписывалась в пейзаж, стоя на обрыве над Волгой. Метров через триста от церкви располагалась «Волжская Ривьера». Консьержка на рецепшене наморщила лобик:
- Да, госпожа Алилуева говорила, что к ней может подъехать муж. Вы разве муж?
- Муж, - уверенно сказал Олег, - гражданский.
 Мысль, что Лилу имела в виду своего настоящего мужа, даже не пришла в голову. Он постучал в двери номера, через непродолжительное время еще раз. Она поднималась по лестнице на второй этаж, когда он обернулся на звук шагов.
- Ты? Я уже не надеялась, - призналась она.
- Я, кажется, тоже, - пробормотал он.
Они стояли на дистанции вытянутой руки.
- Ты больше не бросишь меня? – спросила она.
- А ты пойдешь со мной? – ответил он.
- Куда?
- Не знаю. Ну, не здесь же нам оставаться!
Она оглянулась вокруг. Блестели мраморные и позолоченные обивки, сияла громадная люстра холла, внизу фланировали люди в халатах, возвращающиеся из бассейна и сауны, в баре сидели бизнесмены со спутницами, переговариваясь по мобильникам. Из ресторана доносилась музыка. Все окружающее совершенно не вязалось с фигурой Олега, попавшего сюда случайно и на короткое время.
- Что ж, тогда я собираю вещи, - решила она.
- Я подожду.
– А ты знаешь, что Софья утонула?
- Нет. Хотя догадывался, - сказал он.
- Тебе надо поехать в Калязин, говорят, всех погибших до опознания поместили в морг.
 - Ну, вот и есть куда ехать, - сказал он.
Через полчаса они вышли из отеля, потерев на счастье носы каменным львам на ступенях, сели в такси и навсегда уехали из Углича. Проезжая мимо «ДУКа», Лилу вспомнила что-то, открыла мобильный телефон, но, подумав, снова убрала его в сумочку. «Как-нибудь все образуется», - решила она, имея в виду мужа.

ЭПИЛОГ
Недавно по пути в Анапу мы с друзьями остановились на ночь в одной небольшой частной гостинице, стоящей вдалеке от  населенных пунктов. Словно хуторок при дороге. Хозяин ее – пожилой мужчина со жгучими черными волосами и насмешливым взглядом голубых, как васильки, глаз, устраивал что-то вроде праздничного ужина. Наевшись шашлыков и напившись молодого вина, мы разговорились, как-то сразу почувствовав взаимное расположение. Узнав, что я живу недалеко от театра на Юго-западе Москвы, он немного помрачнел, и сказал:
- Покойная жена работала в том театре. Софья Сапункова, может, слыхали?
 Кроме знаменитого актера Авилова я не знал никого из труппы театра, однако предчувствуя интересный рассказ, притворился, что знаю:
- Как? Она уже умерла? А я-то думал, ушла в другой коллектив…
Хозяин оживился, пошел куда-то и вернулся с фотографией. На карточке улыбалась темноволосая женщина, по виду вылитая испанка. Слово за слово – и мой собеседник поведал мне ту удивительную историю, которую вы могли прочитать выше. Время от времени в комнату входила хозяйка, которую муж называл «Лилу», еще не старая женщина. Она убирала посуду, прислушиваясь к рассказу. Когда Олег дошел до описания рыжего узкоглазого вояки со шрамом, она мотнула головой в сторону смежной комнаты. Хозяин подошел к ней и приоткрыл дверь.
- Соня, ты еще не спишь?
- Еще рано, па, - ответил девичий тонкий голосок, а спустя секунды вышла и обладательница голоса – рыжеволосая девочка с неевропейским разрезом зеленых глаз.
Возрастом где-то постарше Алисы Кэрролла, помладше Лолиты Набокова.  Она глянула мне прямо в лицо, не стесняясь, и я почувствовал себя словно голым. Следом за Ходасевичем,  могу сказать только «видит Бог, никто в мои глаза
не заглянул так мудро и глубоко».
Я вопросительно обернулся на Олега. Он утвердительно кивнул и предложил мне выйти в сад. Мы вышли под полное звезд южное небо, где Олег дорассказал свою историю.
- Соню - почему именно так назвали? В честь бывшей жены?
- Да, Лилу так захотела, - подтвердил отец. – Мы просто молимся на дочурку, такая она необыкновенная. Все ждем, кем станет, уж точно КЕМ-ТО. (Ждать. Чего? Не знаю, чего-то).
- А что же случилось с другими вашими знакомыми: Китайцем, Веней, девушкой «из Чугуева», с Алилуевым, наконец?
- Китаец умер от передоза. Веня уехал в Германию, прислал как-то письмо, где прямо по Задорнову описывает тамошних немцев: «ну, тупые». Надя «из Чугуева» куда-то исчезла, ничего о ней не знаем, Алилуев живет до сих пор в Москве холостяком. Да, биологический отец нашей дочурки погиб, по слухам, ввязался в драку с кавказцами. Вот, пожалуй, и все. Отдыхайте, а мне тоже пора, завтра рано на работу…
 Он ушел, а я сидел, переживая ту поистине мистическую – не в голливудском смысле, конечно, – историю, которую рассказал Олег. Вот жизнь, прорастает в неположенном месте, ее рубят и уничтожают, а она дает плод не мытьем, так катаньем. Долго сидел я, смотрел в ночное небо, следя, как медленно и безнадежно совершает оборот вкруг Полярной звезды Малая Медведица, как более быстро, но еще более безнадежно, следует за нею Большая.


Рецензии
Уважаемый Виталий!
Распечатал и с удовольствием прочитал. В конце даже прослезился...
Коренья родиолы розовой в 1990году выковыривал на подходах к Белухе ( Алтай). Настойка соответствующая послужила созданию определённой репутации... С улыбкою, пожеланием успехов, Наступившим! С самым Светлым праздником - особо!

Опечатки :
- стр.22 ...ваша одежда в которой....
- стр.27 ...вряд ли могли бы заметить...
- стр.34 ...спустя восемь десятков...

Раблезианец   10.01.2013 12:00     Заявить о нарушении
Ага. Тут испортился совсем редактор - если исправлять на сайте, все перемешается, потом целый текс заменю, исправив. Спасибо, Ваши слезы прожгли мне сердце!

Виталий Ключанский   14.01.2013 08:06   Заявить о нарушении