Соседи

         Ночь, равпродав сладкие сны и собрав долги, поспешила  удалиться, уступая место холодному утру. Заболевшая осенью земля, покрылась снежной сыпью. Озябшие берёзки, сбросив листву, дрожали от холода. Солнце, лениво поднимаясь, зацепилось рубахой за сопку и, опасаясь сорваться в пролив, глянуло в его тёмную холодную воду. Разорвав край рубахи, хватаясь за верхушки старых лиственниц, оно поползло на небо. Я проснулся. Каменная тишина давила на слух. Душа грызла сухарь одиночества. Я поднялся, открыл форточку и услышал как на улице бранится Зинаида Игнатьевна, полная, гладкощёкая старушка с серо зелёными, как у кошки, глазами, мясистым носом и пухлыми губами утратившими свою былую притягательность и яркость. Я накинул фуфайку, зачем-то прихватил ружьё и вышел во двор. Увидев меня, она закричала, и крик звонким металлом резанул мне слух.
- Ты что же это Пётр, всю скотину заморил! От голода корова на ноги упала. Сколько бедная лежала! Так и умерла, а ты всё водку пил. Вспомню коровьи глаза, полные страдания и муки, сердце сжимается. А сегодня вижу, гусыня сдохла, гусь ходит один по снегу и всё гусыню кличет. Ты бы хоть гусака зарубил что ли, чтобы не мучился.
- А тебе какое дело! Вот вместо гусака тебя подстрелю, чтобы не орала с утра!- крикнул я и вскинул ружьё.
- Я своё уже пожила, да и умру в твою могилу не лягу,- с горечью сказала она и, бурча что-то себе под нос, пошла домой.
" Что на меня нашло, напугал Зинаиду Игнатьевну",- подумал я , прицелившись в гуся. Прозвучал выстрел. Гусь, взмахнув белыми крыльями, побежал к сараю, я за ним. Петух и три курицы, раскудахтавшись, кинулись в разные стороны. Я загнал гуся в угол сарая и, схватив, вышел с ним на улицу. Чтобы себя не мучить, взял топор, и отрубил ему голову, потом облил кипятком и принялся щипать. В калитку ввалился грузный Василий Тимофеевич.
- Пётр, ты, что мою старуху напугал. Я хоть и старый, а так отхожу, что ты про ружьишко то своё и забудешь,- сказал он, глядя, как я ловко ощипываю гуся.
- А что она не в свои дела лезет, да ещё тогда, когда похмелиться хочется. Представляешь, в гусака попасть не мог, руки трясутся. Вот сейчас ощиплю гуся, опалю и зажарю в сковородке с луком. Приходи, угощу.
Стерев сумрак обиды,его лицо осветила улыбка.
- Ну, ты и хитрец! Ладно, приду, у меня там бутылочка припрятана, только давай по-тихому, чтоб моя не догадалась. Сам знаешь мою Зинаиду, разойдётся, мало не покажется. Так я сейчас мигом.
- Василий, ты не торопись. Приходи через час, как раз я управлюсь.
- Ну хорошо, как скажешь.
Он быстро пошёл к своему дому. Через час Василий вернулся с литровой бутылкой рябиновой настойки. Мы выпили, закусили огурчиками, которые он принёс вместе с настойкой и стали есть гуся.
- Хорош гусь, особенно под рюмочку,- похвалил Василий.
- А рюмочка так хороша под гуся,- подпел я ему.
- Моя плохую не делает.
- Давай выпьем за Зинкину настойку,- предложил я.
- Давай, пусть побольше делает,- согласился Василий.
 Мы выпили. Моя голова стала тяжёлой, сон смежил ресницы и я, уронив голову на стол, уснул. Ночь сделав огромный прыжок, выпрыгнула из сумерек и скрылась за шторкой снегопада.
         Утро холодное снежное сыпало в открытую форточку серебристые снежинки, которые тут же таяли. Я поднялся, закрыл форточку и решил пойти в сарай, посмотреть, как мои курочки с петухом поживают. Я еле дотащился до сарая и, открыв дверь пошире, впуская мутный солнечный свет, стал его осматривать. Сарай был пуст. Давя под ногами снег, я пошёл к Василию. У калитки громким лаем меня встретил Тимка, его небольшая с черными пятнами собака.
- Тимка, ты что, своих не узнаёшь!- крикнул я псу, и вошёл во двор.
Тимка, махая хвостом, побежал впереди меня. Из дома вышел Василий.
- Пётр, тебе чего надо в такую рань?- спросил он, ёжась от холода.
- Горе у меня. Осиротел я. Было три курицы, да петух и те меня бросили. У тебя есть чем горе проводить?
- Ладно, проходи, там немного осталось, на похмелку хватит.
Я зашёл в дом. Зинаида Игнатьевна быстро собрала на стол. Василий притащил бутылку настойки. Вдруг я услышал голос петуха, доносившийся из подполья. Он кукарекал, извещая хозяина о своём местонахождении. Я удивлённо посмотрел на Василия.
- Василий, а что это петух у тебя в подполе делает? За что ты его наказал? Не мой ли это? А ну, открывай подпол!
- Ты знаешь, вышел вчера, а они горемыки у сарая скучившись стоят, мёрзнут, вот я их и пожалел, переловил, да домой принёс. В подпол пустил временно, пока курятник не собью. Я ж не отрицаю, что взял их у тебя, а тебе я заплачу. Зинка, тащи деньги!- крикнул он.
Зинаида засуетилась, пошла в комнату и вышла с деньгами. Я посмотрел на стоявшую на столе настойку , душа размягчилась, как сухарь в чае, сердце оттаяло. Я взял деньги, сунул в карман и, опрокинув стакан настойки, не закусывая, направился к выходу.
- Петь, ты что, обиделся? Давай сядем, посидим по-человечески,- с горчинкой обиды сказал Василий.
- Всё нормально. Я не обижаюсь, хотя по большому счёту, чтобы забрать кур, надо бы разрешение спросить.
Зинаида Игнатьевна поднялась со стула и, погрозив мне пальцем, сердито сказала:
- Ты должен нам спасибо сказать, за то, что мы кур с петухом спасли, а то сдохли бы, не сегодня, так к концу недели точно, а так тебе ещё и деньги за них дали. И зачем тебе надо было скотину заводить! Ты, Петь, не обижайся, пить бросай. Я тебя трезвым забыла, когда и видела. Сгинешь, сойдёшь с земли к чертям в преисподнюю.
- Ты, Зинаида Игнатьевна, хоть и не пьёшь, а может так случиться, что вместе со мной пойдёшь. Тебе будет вольно, и мне не скучно.
- Эх,Пётр, нашёл о чём говорить! Я ведь тебе плохого не желаю. Чем водку пить, лучше бы дров заготовил на зиму. Зима уж на носу, а у тебя нет, ни полена,- с укором сказала Зинаида.
- А тебе то что? Не надо глазами в чужой двор ходить, а то ведь я твой домишко обогреть могу, враз спалю.
- Ты что такой буйный, то застрелю, то спалю. Кто тебе ещё подскажет, как не мы,- пробубнил Василий.
Я посмотрел на стоящую на столе бутылку с остатками настойки, варёную дымящуюся картошку, солёные грибочки, аппетитно поблескивающие в растительном масле и луке, нарезанном кружочками и, сглотнув слюну, вернулся к столу.
- Давай, Василий, выпьем за жизнь.
- Давай,- поддержал он меня, разлив остатки настойки по стаканам.
Мы выпили. Я поймал вилкой грибок с кружком лука и, взяв рукой картошку, с удовольствием отправил всё это себе в рот.
- Ты, знаешь, Василий, у меня ведь нет никого, жена меня бросила, уехала с каким-то хмырём, детей нет, ни брата, ни сестры. Скучно так жить.
- Всё на судьбу жалуешься, не пил бы и жена бы не ушла. Сам виноват,- сказала Зинаида, бросив на меня зелёный кошачий взгляд.
- Зин, что ты лезешь, когда мужики разговаривают!- прогремел Василий.
- Да я так, о жизни,- оправдывалась она.
- Спасибо говорить не буду, а до свиданьице скажу,- произнёс я, встав из-за стола.
- Ты если что, заходи,- сказал Пётр, хлопая меня по плечу.
Я вышел на улицу и направился к магазину. Снегопад закончился,солнце целовало облака и растопив снег, бросало на землю лучи, разбивая стёкла в окнах лужиц. Дороги были мокры и грязны. Осень, собравшись уходить, немного задержалась и, вытряхнув из карманов последнее тепло, медленно поплелась прочь по чёрному завитку дороги. Я дошёл до магазина, купил две бутылки водки и пошёл домой. Я шёл в своё холодное одиночество, где в неопрятной тишине  ждала меня тоска.
          Я вошёл в дом, разделся и, оставляя за собой грязные следы, сел за стол. В застывшей сковороде лежал недоеденный кусок  гуся. Я налил себе пол стакана водки, выпил, занюхал куском засохшего хлеба и стал глядеть в окно. Мне показалось, что Василий гоняется за курицей по моему огороду. Я взял ружьё, зарядил и, выскочив на улицу, выстрелил. Услышав выстрел, Зинаида Игнатьевна бросилась к моему дому, громко крича:
- Ты что это , ирод, делаешь! Вась, гляди, Пётр бузит!
Я повернулся на крик и выстрелил. Зинаида, схватившись за грудь, обмякла и сползла на землю.
- Соседка, это ты? Я не хотел!- крикнул я.
Небо качнулось в моих переполненных страхом и ужасом глазах. Я бросил ружьё и, сделав шаг, упал в подмёрзшую грязь. Я не видел, как вслед за Зинаидой выскочил Василий, как он плакал над ещё тёплым телом своей жены. Я ощутил лёгкость во всём теле и покой. Я не успел ни о ком вспомнить, ни о чём сожалеть. Я просто внезапно умер, оставив пьяную тоску дожидаться меня дома.