Радикальный греческий философ

356 г. до нашей эры. Греческий мир в кризисе, полисы при смерти, олимпийский пантеон переселяется на пергамент в виде философских категорий. Платон еще заносит свои мечты в полуфантастические творения. Аристотель молод и только начинает развертывать сеть своих трезвеющих дефиниций. В этом году родился его будущий ученик Александр, которому предстояло открыть эпоху западных империй. А в далеком знойном углу эллинского мира, в малоазийском древнем Эфесе, от рук Герострата сгорает одно из чудес света, великий храм Артемиды.
Современники ужаснулись его деянию и предали его имя проклятию, призывая людей вычеркнуть его из памяти, дабы лишить его бессмертной славы, которая была целью его усилий. Но чем громче они возмущались, тем отчетливее проявилась она на свитке Мнемозины. Его цель была абсолютно достигнута, он победил.
Моралисты занесли его в рубрику «Тщеславие». А отцы и матери наций тысячи лет пугают его именем своих чересчур честолюбивых и неспокойных подопечных.
Так кто же он был? Почему, если вдуматься, его преступление, сколько бы его ни порицали, никак не влезает в разряд банальных и пошлых?..
Все мысли современных ему философов должны были казаться ему нестерпимой суетой и неоправданным природой аристократизмом, наглым блефом маленьких, ослепших от самовлюбленности, человечков, вообразивших себя богами, в то время как поток времени уже подносит всю их смехотворную кучку к пасти Хроноса, которая через минуту над ними захлопнется. Все выглядело так, словно легендарный Эдип перестал всерьез переживать свою трагедию и, поглупев, принялся с комфортом читать молодежи лекции о своей прожитой жизни.   
Пожалуй, лишь один философ заслуживал его внимания, возможно даже, что Герострат недолго был его учеником.  Я говорю о Диогене, проповеднике собачьей жизни, учившем естественности и отказу от излишества, именуемого цивилизацией и культурой. Если и так, то Герострат пошел дальше него. Ведь и собачья жизнь, при всей ее экономичности и безгрешности, оканчивается все-таки смертью и растворением в глине, то есть ничтожеством и бессмысленностью. А для Герострата смертность есть отправная точка мысли и дела. Он не согласен на жалкий итог Диогена, ушедшего от человеческих дел, пусть даже и полных самообольщений, только для того, чтобы по-собачьи безропотно стать жертвой все того же Рока и лишний раз подтвердить деспотическое всесилие природы, не попытавшись ничего ей противопоставить. Ну, кроме, разве что, иллюзии независимости от людей и богов этой как бы оригинальной для мыслящего существа позы; да и то, по слухам, приносимым персами из далекой Индии, в этой стране каждый второй бродяга на улице – тот же Диоген… А я через века добавлю к сомнениям Герострата в Диогене несомненное свидетельство исторического опыта, в перспективе которого видно, что, если бы греческие философы послушались Диогена и пошли за ним, то Древняя Греция умерла бы на 900 лет раньше, а римляне, придя на Пелопоннес через триста лет, обнаружили бы там еще одну Индию. 
Герострат был первый трезвый философ, понявший, что и бред Платона о потусторонности, и возня Сократа со смыслами слов, ровно так же, как и опрощение Диогена – все это лишь уловки человеческого ума, избегающего прямой встречи с реальностью, все это театр общественно-человеческой жизни, ограждающей себя вымыслами, чтобы не глядеть в страшные пустые глаза экзистенции. И как первый экзистенциальный философ, ставший один на один с происходящим, он лучше видел общий кризис и острее других переживал пустеющие и людьми, и живым духом храмы, мучительно наблюдая царящее вокруг всеобщее лицемерие тупости и трусости, слепоты и малодушия, этого всегдашнего нытья и плытья по течению неизвестно куда. Вы теряете одних божков, думал он, и тут же стараетесь выдумать других, еще более ничтожных и более приближающихся к вашему быту, чтобы в конце концов однажды с ним слиться в торжестве повседневных пустяков, в которые вы погружены, как свиньи в свою лужу. Вы лепечете о славе и аплодируете фокусникам, лжецам и насильникам, которые вас развлекают, и ставите им монументы как творцам культуры. О смех! Ваше вечно ребячье воображение – единственная гарантия бессмертия! Великий Мом! Тебе одному принадлежит будущее. Что ж, и я принесу тебе жертву. Я уничтожу их помпезную игрушку, эффектнейшее из капищ лицемерия, а они меня запомнят, и мы с тобой посмеемся!..
Его упрекают в том, что ломать не строить, что благороднее, достойнее и талантливее создавать, а не разрушать, и даже ставят его на одну доску с убийцами.
Насчет создавать спору нет, но убийцей он не был, и валить его в  общекриминальную кучу теневиков человечества не только несправедливо, но и неверно. Положим, он нанес значительный ущерб собственности граждан города Эфеса. Но на счету любого Искендера Двурогого вы легко обнаружите дюжину растоптанных Эфесов, и ничего. Двурогим можно и простительно. Почему? Да потому что за двурогими – власть количества, большинства, человекобиомасса, тут, видите ли, движется сам сакральный биогенез с его пассионарными аппетитами. А там – всего лишь одинокая дерзкая личность, ну куда ей?! Короче, дело вовсе не в экономике и не в том, что «культурный памятник» разрушен, мало ли их ежедневно разрушается! И даже не в религиозном кощунстве, не в «покушении на богов», не в попрании святыни и «высших ценностей» – общественное лицемерие легко проглатывает всякое такое попрание, лишь бы валюта конвертировалась. Все дело в том, что в Герострате мы имеем плевок в лицо человечества, и плевок не от имени какой-нибудь крупной части человечества, а плевок личный, от одинокого индивидуального человека. И этого оно никогда не прощает.
Я же со своей стороны могу вменить Герострату только одну слабость – нетерпение. Ведь смерть, перед которой он встал как перед истинной главной проблемой жизни, требует от нас бесконечно долгой работы по ее преодолению, предполагающей огромное творческое терпение без очевидной надежды на успех. Одним прыжком тут ничего не берется. Все прыжки в этой области –  результат того или иного самообольщения и самообмана, идущих рука об руку с нетерпением. А греки часто бывали нетерпеливы, потому что, подобно своему предку, Нарциссу, не могли оторваться от отражения своей души со всеми ее желаниями, пылко жаждущими осуществления. Так Эмпедокл не стал дожидаться своей естественной кончины и прыгнул в вулкан лишь потому, что поверил в единство своей души с «душой» природы. Так же и Герострат отверг вариант  медленного пути к совершенству в одной из профессий и прыгнул в свой «вулкан», поверив в зарождающуюся «душу» истории, для которой равно приемлемо, строишь ты храм или сжигаешь его, и которая не терпит лишь одного – отсутствия поступков и событий.
  А греки были люди поступков. Герострат превратил Артемиду Эфесскую в руину, сделав за одну ночь то же, что природа обычно делает с парфенонами за сотни лет, символически освободив человечество от старья и лжи, от нашей хронической склонности к идолопоклонству перед внешними плодами дел своих и заново поставив его перед реальностью.
12 – 13 ноября 2012