Келли

     - Бро, отлипни уже от монитора. Эй! Посмотри на меня!
     - Фриц, иди в жопу...
     Кучки измаранных и смятых листков на моем столе, по всей комнате, им никак не долететь до мусорки. Каждый из них сотни раз исписан и перечеркнут черным маркером, безжалостно превращен в бесформенный комок и не годится даже в роли туалетной бумаги. Глаза и пальцы устали перебирать варианты паролей. Здесь, где-то здесь должен быть тот самый... Он вертится на языке, кусается, ускользает, всякий раз, когда я пытаюсь его схватить. В ответ только одна фраза, проевшая ожоги в глазной сетчатке. «Слабо? Ну попробуй еще, недомерок.» Могли бы запихнуть в программу что-то остроумнее, сразу видно, с фантазией у них плохо.
      Наверно, нужно стать такими же психами, как они, чтобы разгадать их логику,у гадать пароль. Формулы вероятностей бесполезны.
      Может, это имя? То самое имя... Да нет, вряд ли.
      Еще одна попытка, миллионная по счету.
     - Есть!
     «Вы вошли в базу данных корпора....» Тысячи страниц замелькали перед глазами, лавиной обрушиваясь на мой изможденный мозг. Так значит, они там и правда все сошли с ума от своих опытов...
     - Кит, ну что там такого интересного, а? Сколько можно ж туда пялиться... Ого! Ты взломал ЦРУ?
     Ну да, конечно, дружище, еще всунь туда свою голову и почитай.
     - Брат-цен... Знакомая фамилия, где ж я её видел...
     - Не-а. Никаких ассоциаций.
     Хочется взять этого настырного типа за волосы и вытолкать из моей комнаты, а лучше всего в окно, но он все-таки мой друг. Его почему-то все зовут не иначе, как Фриц. И он мне ни на грамм не верит — слишком хорошо меня знает. А я не умею врать.
     - Келли Братцен, так её звали? Была такая малая  на параллельном курсе, ну ты должен знать. Да-да, с ней еще все переспать хотели! Куда она потом пропала?
     - Не помню. Да мало ли на курсе телок? Отвали уже...

***

     Это было на каком-то курсе колледжа, очень давно. Мне было, кажется, девятнадцать, ей — лет шестнадцать на вид, не больше. А может и меньше, черт разберет. От неё пахло каким-то совершенным детством и ванилью, и никогда дымом. Она училось по ускоренной программе... Могла бы даже закончит учебы раньше меня. Маленький гений, большие синие глаза, милый ротик, детские ломаные черты, взгляды пугливой лани... Странно, но она мне доверилась почти сразу. Ума не приложу, как это произошло. Может быть, она не понимала, с кем связалась, может, пыталась сделать меня лучше.
     Она очень любила своего дядьку, до двенадцати лет жила с ним.. А он просто сплавил её в колледж и почти не интересовался ничем, кроме отметок, рекордных баллов... Как будто она была экспериментальным роботом. Но она в нем души не чаяла. Родители её умерли, мать, кажется, еще при родах. Она меня учила не быть полным гадом... Делала из разгильдяя кого-то, кто может доучиться до очередного курса.
     Я не хотел так быстро, пытался её отговорить, но она настаивала.
     - Ты ведь останешься со мной до утра? Хватит меня считать маленькой, ты не намного старше меня.
     Она права в чем-то. Золотистые отливы на её локоне, щекотящем мне шею, убеждают меня в этом. Кожа белая, как мрамор, она и правда хрупкая статуэтка, её так легко сломать, а потом не склеишь... Тонкий, еле уловимый аромат девического пота, пряди темно-русых волос закрывают ей лицо, не давая рассмотреть его в редком свете мелькающих фар за окнами... Нам лень завешивать шторы. Она слишком легко доверяется, совсем еще ребенок. Вот только эти глаза понимают все.
     Её уже перевели на мой курс. Девочка, которая поначалу показалась мне довольно робкой, уже грозила обставить и меня самого. Сколько ей лет? Шестнадцать, вы шутите? Её подбородку не больше пятнадцати. Но представить курс без неё уже сложно. Жаль, что она на параллельном, другая специальность, другие интересы.. а может, оно и лучше.
     Она переехала в мою комнату, мы стали жить вместе. Она пыталась даже готовить. Ерунда, я все равно обедал в столовой.
     Я научился не курить при ней или дымить в форточку, потому что она не переносила табачного дыма. У неё была какая-то форма астмы, что-то в этом роде. Может, всего лишь предрасположенность. И это делало её еще более хрупкой в моих глазах.
     Она оказалась храбрее, чем я думал.
     Когда мы сталкивались вместе в коридоре и на нас косо смотрели, в её глазах чувствовалось превосходство.
     - Что ты делаешь, с ума сошла? Меня посадят за сношение с малолеткой.
     - Но это ведь не так... Они ничего не понимают.
     - Вот именно, в их глазах все выглядит именно так.
     - Мне перестать делать вид, что ты мой парень? Сделать вид, что ты мой брат?
     - Именно. Хотя нет. Мне нравится твой взгляд, продолжай в том же духе.
     И вот тогда её лицо преображается улыбкой, а в глазах загорается нечто...
     Мы ходили вместе по улицам и разглядывали витрины. Я носил её на руках, дарил ей цветы и каждое утро приносил кофе в постель... Вы поверили? Нет? Ну и правильно сделали. Вечерами она сидела на кухне и убеждала меня и себя, что все хорошо. А потом прижималась к моему плечу и что-то невнятное шептала, прекрасно зная, что я её не слушаю.
     - Какого черта ты со мной, а? Нашла себе папочку?
     - Но ты же никогда меня не оставишь... Ведь правда?
     Она подкупала этой наивностью.
     - Правда.

***

     Осенью она заболела. Легкая с виду простуда дала осложнение на легкие. Она бредила по ночам и умоляла почитать ей Фауста. Я читал. Она сжимала мою руку, останавливала, сдерживала кашель. Я выжидал, давал ей кружку с водой, а потом читал снова. Делая вид, что не вижу, как она украдкой плачет. Честно, каждое новое утро я надеялся, что она не проснется. Но она просыпалась. Ей становилось хуже с каждым днем.
     Так продолжалось.. Не знаю, недели, месяцы... кажется, не меньше полугода.Дядька уже и вовсе, казалось, забыл о её существовании, его не волновало даже, где она живет и чем питается, не говоря о болезни. Иногда ей правда становилось лучше. На Рождество она попросила раскрыть все окна, чтобы слышать, как весело на улице. Я знал, что ей нельзя, холодный воздух убьет её, было как-то необычно холодно для острова, даже мороз... Но она очень просила. Воздух с запахом пирогов и ели наполнил дом... Потом она сильно кашляла и сквозь кашель благодарила.
     Наверное, она знала, что ничего хорошего из меня не получится.
     Ближе к весне мы переехали на небольшую съемную квартиру, в общежитии было слишком сыро и зябко по ночам. Но ей все равно было холодно под одеялом, у неё начинался жар.
     Я тогда уже напрочь забросил учебу, было не до того. Работа? Да, нужно же было как-то перебиваться. Та же квартира обходилась нам недешево. Ах да, еще выпивка... Друзья из колледжа меня потеряли из виду, кое-кто еще пытался дозвониться, вытащить меня хоть куда-нибудь. Помню, все тогда еще баловались наркотиками... Плевать на всех. Меня нет, ни для кого нет. Наверное, её болезнь тогда и спасала меня от зависимости и сумасбродств. Умри она быстро — я бы точно подсел, а так... превратился в подобие выпивающей няньки. Она все равно была обречена.
     Вы знаете эту тишину, когда не слышно рядом никакого дыхания, кроме вашего? Время растягивалось на милисекнды, мучительно долго, можно было слышать, как медленно капает в кране вода. Мне было мало и этих секунд, чтобы понять. Время изменяло все вокруг — меня, неисправный водопровод, ветер за окном, людей, машины... Приводило их в движение, не давая оставаться на прежних местах. Подстегивало, загоняло в тупик вопросами «а что дальше?», «что ты будешь делать дальше?» Только не её. И никакого «дальше» уже не было. Её дыхание застывало в эти садистские милисекунды.
     Она умерла под вечер в субботу.
     Помню, она очень много говорила о том, как мечтает побывать в Германии. Что якобы её предки были оттуда, с северо-восточной части. Рассказывала, что там в древности не хоронили в землю, а совершали некий красивый обряд, с песнями, танцами, с целым пиром... Укладывали в ладью, как живых, в лучших нарядах, с драгоценностями, даже с провизией и вином, и отпускали в море по волнам. И они потом плыли куда-то в царство мертвых, где мир и покой...
     Я снарядил для неё лодку, украденную с причала. Нужно было оттолкнуть от земли, и я  направил лодку куда-то на северо-восток. Там, кажется, и есть Германия? Закат страшно преобразил её лицо, казалось, она прямо сейчас встанет и пойдет по воде сама. Я смотрел на это маленькое хрупкое тельце, которое так преданно когда-то прижималось ко мне, с такой наивностью, трогательной непосредственностью... Холодная, как сама вода в море. Её давно поглотили волны, а я все не мог заставить ноги уйти с берега. И больше никогда не приходил на то место. Мне кажется, она заплатила смертью за мои грехи.
     Хотите знать правду? Нет, её дядька ничего не знал, он давно забил на племянницу. Да, она была дорога мне. У неё на лодке было нацарапано «Келли».
     - Кит, ты ведь останешься со мной на вечер?
     Её голос еще звучит в моей голове. А может это и не он. Я уже не помню голоса.

***

     Я совсем не помню её. Меня должна бы мучить совесть, но этого нет.
     Потом, уже намного позже, я взялся раскапывать дела ученых. Взломал, открыл и не поверил своим глазам. Значит, это все правда. Все, что говорили про ученых правда. И подземная лаборатория с опытами над людьми. Они использовал нас и себя самих вместо мышей, крыс и кроликов. Они превратили нас из людей в беспомощных крольчат. А потом просто выбросили обратно, посмотреть, что с нами станет.
     Теперь я понимаю, что они и правда были психи. Мне удалось раскопать, что её отец тоже был из этих, из числа лабораторных гениев. Погиб при каком-то неудачном опыте, который вздумал ставить на себе. О матери вообще ни слуху ни духу, кто она, откуда, даже имя. Может, правда умерла при родах. Может, её и не было? Маньяки, повернутые, извращенцы с нездоровой психикой. Они на все способны. Может, эксперимент не был таким уж неудачным, но все равно провалился в конечном счете, в день, когда она, эта инопланетянка, закрыла глаза. Вот тогда доктор Братцен и погорел окончательно.
     Меня терзает мысль, что, возможно, дядька Келли и был её создателем. Уж слишком нереальной она мне показалась. Сверхразум, и весь её образ, неземной, странный... Она была чем-то, исказившим мою жизнь, чем-то неправильным, эклектичным, мы были несовместимы. И в то же время что-то в ней заставляет думать... Что я не смогу представить свою жизнь без неё. Это все сентиментальная чушь, я знаю, но она озарила это существование.
     Пожалуй, она была самым прекрасным изобретением свихнувщихся гениев. Если это и правда так, то они хоть раз создали нечто стоящее... Должен ли я быть им благодарен?
     Я поклялся себе разгадать эту тайну, куда только не лез, и в конечном счете забыл, почему занялся этими поисками.
     Я почти не помню её лица. Кроме этих синих глаз, удивительно распахнутых навстречу чему-то, что видела только она. Кроме этих локонов, может быть, еще маленький забавный носик. Нет, не помню.
     Однажды я видел Ричарда с какой-то девочкой. Синие глаза, темно-русая, хрупкая, как фарфоровая статуэтка. Не то боится, не то смотрит с интересом. Я бы мог сказать, что она копия Келли. Но вся проблема в том, что я не помню её лица...
     Но я все же взломал их базу. Позже меня приведут в подземную операционную, но даже зная это наперед, я бы не отказался от тех усилий докопаться до сути.
     Но в том, две тысячи пятом году, тот надоедливый чувак, который меня вечно бесил, и которого все почему-то звали Фрицем, кажется, за нос, все еще ждет ответа. Курсор мышки несколько раз выделяет ярко-синим фамилию Б-р-а-т-ц-е-н, как будто не может решить, как к ней относиться. Фриц мечтает разворотить мой компьютер вдребезги, я знаю. Он сделает это, как только меня поймают ученые.
     Итак, её звали Келли Братцен. Ей было не больше шестнадцати, нет, пятнадцати. И она отдалась мне удивительно легко, как будто верила. Большие синие глаза, ломаные линии плеч и коленок, она пахла ванилью и детством...

***

     - Никаких ассоциаций? Ты шутишь.
     Он конечно мне не верит, ни единому слову. Слишком хорошо меня знает, а я никогда не умел врать.
     - У тебя с ней что-то было?
     В ответ только упорное молчание, стрелка мышки долго зависает в задумчивости, нервно выдрагивая в правом верхнем углу. Наконец закрывает на красный крестик.
     - Что с ней потом стало?
     - Уплыла на родину. Знаешь? Умерла.