Черногорские рассказы. Калейдоскоп

        Столько всего вспомнилось, даже не знаю, с чего начать! Вот так всегда, какой-нибудь звук, взгляд, запах – и воспоминания захлестнут и долго-долго не отпускают. На этот раз был не звук и не запах. Был взгляд, благодарный и счастливый. Моя внучка Анютка захотела сгущенки, и я сделала ей «лодочку», как когда-то делала мне бабушка. Из поджаристой корочки белого хлеба вынимался мякиш и в образовавшуюся «лодочку», скорее напоминавшую небольшую баржу, наливалась сгущенка. В те времена, а речь идет о 50-х годах прошлого века, сгущенка была лакомством: ароматная, чуть хрустящая, с мелкими-мелкими блестками. Она заполняла корочку до коричневых краев. И, когда это чудо попадало на язык, все красоты мира переставали существовать! Потому что есть такое можно было, только зажмурив глаза, чтобы сконцентрироваться лишь на одном чувстве: вкусно, ох, как вкусно! Бабушкина теплая рука легонько прижимала мою голову к себе, и наступало полное счастье. Счастье до слез, сладких и мимолетных. Сердце таяло от благодарности, неосознанной детским умом, но глубоко и навсегда пронизывающей душу.
        Вот и Анютка - сначала зажмурилась, потом втянула носом сладкий запах сгущенки, смешанный с ароматом свежего, еще теплого хлеба, откусила изрядный кус и так потянулась вся ко мне и так счастливо улыбнулась, что все мое детство вернулось, и от воспоминаний даже заломило голову. И дело вовсе не в сгущенке – сейчас это уже не редкость и не лакомство. Просто у каждого человека, особенно у маленького, должно быть место, где он абсолютно счастлив, где его любят не за отличную учебу, не за то, что помогает по дому или хорошо поет. Где его любят, и все! И он потом расходует эту любовь и дарит это счастье своим близким. Ребенок впитывает эту любовь подсознательно и, может быть, поэтому нам кажется, что в детстве еда была вкуснее, песни мелодичнее, небо выше и голубее. И все воспоминания детства имеют кремово-сливочный оттенок.
        Так вот, не смотря на вопиющую бедность послевоенной жизни, детство вспоминается  с нежностью. Южный поселок небольшого шахтерского городка располагался недалеко от центра, но вроде уже и на окраине. За ним было несколько веток железной дороги, которая и являлась городской чертой, и потом - поле с выжженной хакасским солнцем травой.  И жизнь здесь была «не центральная», определенная ритмом главной улицы и, соответственно, нарядами и разговорами, а более вольная и простая. Поселок делился надвое оросительным каналом, который называли просто канавой. О важности этой водной артерии говорит тот факт, что одна из улиц поселка была названа в её честь Канавной. Много-много позже, когда ее жители частью померли, частью безнадежно состарились, улицу переименовали в Энтузиастов. Видели бы вы этих энтузиастов!
        Но в те годы, о коих идет рассказ, они были молоды, строили дома, как правило, «по второму типу», то есть, маленькая кухня, зал и еще одна или две уж совсем крошечные комнатки. Не потому, что строители не хотели дом побольше, просто государство не давало разгуляться фантазии. Так же и корова должна быть одна, чтоб население  не жирело и в то же время было как-то занято!  И, тем не менее, жители «доканавной» части поселка считались более состоятельными, чем их собратья, живущие «за канавой». Здесь обитали в основном в одноэтажных строениях на три  подъезда по четыре квартиры в каждом. Их называли бараками. При бараках были небольшие огородики. Благодаря им можно было как-то сводить концы с концами и реализовывать природную тягу русского человека к земле. Этих «коттеджи социализма» построили для работников деревообрабатывающего комбината, хотя для меня до сих пор полная загадка: где брали дерево для комбината? Ведь город стоит в абсолютно голой степи, невысокие горы тоже абсолютно голые, блестящие ковылем на солнце. Люди здесь жили простые, открытые, всегда подавали попрошайкам, не любили и даже боялись цыган, которые, как черные вороны, налетали табором, тащили что ни попадя, зато судьбу предсказывали счастливую. Мужчины, вернувшиеся с войны,  работали в основном на ДОКе, железной дороге или в механических мастерских. 
         Женщины, если было кому сидеть с детьми, работали на кондитерской фабрике, где делали мороженое. Разве сравнится нынешнее, прилипающее к нёбу мороженое с тем, которое доставали из металлических цилиндров круглым блестящим черпачком, накладывали в поджаренный хрустящий вафельный стаканчик, взвешивали на чашечных весах, а ты в ожидании исходил слюной от запаха холодного молока и фруктовой свежести! Моя тетя работала как раз в цехе, где эти стаканчики делали, и нам, ребятишкам, перепадал «лом» - те стаканчики, которые не годились в продажу.  Эту радость делили на всех. Вообще, «заканавные» ребятишки были дружные, бесхитростные, но при случае бились до последнего, защищая свою территорию и отстаивая мальчишеское достоинство.
         Не смотря на то, что я росла в довольно обеспеченной семье – отец работал на шахте, мама учетчиком на ДОКе, и, конечно, у нас был свой дом, и жили мы «до канавы», детство мое прошло по другую сторону водной границы. Дело в том, что в одном из бараков с семьей старшего сына жила моя бабушка. У нее было еще два внука, но сердце ее принадлежало мне. Может быть потому, что я на нее похожа, может быть, по каким-то другим  причинам, но скорее, без причин. Она меня любила – и все! И я ее любила и люблю до сих пор.
         Итак, все мои друзья жили «за канавой». Мы ставили спектакли, нарядившись в тюлевые шторы, пели, плясали, даже показывали фокусы, а на деньги, полученные от продажи «билетов», покупали конфеты – глянцевые подушечки с начинкой из повидла, прозванные в народе «дунькина радость». Купившие билет взрослые приходили на концерт со своими табуретками и были очень щедры на аплодисменты. Потом еще несколько дней обсуждали это культурное событие.   
         Если у кого-то появлялась игрушка, она тут же становилась общим достоянием. Но только на дневное время. Вечером счастливый владелец под завистливые взгляды уносил ее домой. Так было и с калейдоскопом. Мой крестный подарил мне его на день рождения, и враз были забыты лапта, купание в канаве и все другие игры. По очереди, прищурив один глаз и  вертя волшебный цилиндр у другого  глаза, мы любовались чудесными узорами, которые рождались,  менялись и никогда не повторялись! Калейдоскоп был трофейный и сделан на совесть, но это не остановило любознательных пацанов, и к концу второго дня он был разобран. Под мои вопли и слезы его кое-как сложили в цилиндрическую кучу, но таких красивых картинок уже не получалось, как ни вертели его. Цветные стеклышки проваливались под неплотно прилегавшее дно и не образовывали узор. Тогда прибор разобрали снова, набросали в него новых стеклышек, залепили края черной тряпочной изолентой, и жизнь продолжилась. А собственно, что есть жизнь? Калейдоскоп. В зеркале души и ума отражаются люди и события. Чем они ярче и разнообразнее, тем красивее картинка. Только не надо торопиться разбирать…