Освободитель

  Освободитель


Уж сколько лет  мы живем воспоминаниями о Франции, сколько лет нас там нет, сколько баек пересказано,  обработано в фотошопе, и сдобрено деталями, каких быть может , и не было вовсе, а все никак не закончится эта история. Все продолжаются эти пять лет, а приблизившись к завершению, начинаются заново, и мы уж не те, а Франция та же.  На стене Старая Ницца, на подоконнике сантоны, на столе Прованская скатерть, на языке словечки почти из прошлой жизни, в телевизоре ARTE, а в гостях – французы.  Ну что, казалось бы, пожили пять лет чужеземцами, и уехали, но нас все тянет ко всему французскому,   а  французы все тянутся к нашему дому. Особенно в  праздник.  В частности, на Новый Год. Им нет нужды нести с собой  подарки, они и так  приносят счастье, и вносят в публику оживление. Вот и сейчас, за час до полуночи, я уже чокаюсь с Лораном, и это не впервые за сегодняшний вечер. Как он к нам попал? – Да разве проследишь. Друг подруги подруги друга  друга жениха  мужа  подруги, или наоборот. Главное – он с нами,  улыбается, разговаривает, с кем получается, по-французски, а с кем не получается, еще раз улыбается, и чокается,  хотя до Нового Года еще час, и если так часто греметь гранями, то он может и не наступить. Но ведь и Лоран не новичок в новогодних застольях, и в русском хлебосольстве разбирается, понимает, что надо немного притормозить. И тормозит меня в прихожей со взаимно приятной беседой. Ну хорошо, самое место, девушки с салатницами толкать будут плечами и задевать задами, это оживляет разговор, гибкости придает телу и языку. У Лорана, между прочим,  с гибкостью все в порядке, вездесущие языки говорят, он боксом занимался.  Не  случайно получается, что всякая мимо проносящая какую-нибудь вкуснятину девушка, непременно, чиркнет   бывшего легковеса  какой округлостью по касательной. Или дело тут не в боксе, просто он – француз?  А французу, выступай он в полусреднем, или почивай на лаврах, от легковесности  своей не уйти ни в первом раунде, ни после первой рюмки. И кто знает французов, не удивится. Вот, и я не удивляюсь. Нет, я не знаток, но все-таки жил , прикасался плечами, беседы разные вел, далеко не легковесные. Вот и сейчас, нисколько не удивлен, что дорогой заморский гость чуть что, на политику.  Так и так, у вас тут коррупция критических размеров, КГБ коварное, и прочее все протекает и проходу не дает. Как будто я не здесь живу.  И говорит полушепотом.  Неужели моих гостей опасается? И что он от меня хочет услышать? Что переведу беседу на выпивку и закуску? Или поделюсь впечатлениями о душной ночи в Провансе? – Так он уже в прошлом году рассказывал, что живет в маленьком городке в ста километрах к югу от Парижа, работает программистом то ли в мэрии, то ли в жандармерии, и ни в Провансе не ночевал, ни с  Лазурного  Берега в морскую даль не смотрел, во Франции это дело обычное. И как положено госслужащим,  всегда голосует за левых. К этому-то он весь разговор и вел!  Так вот зачем он объяснял мне ущербность нашего общества !  - Это чтобы я не повторял французских ошибок, и не выбирал Саркози ! Теперь уж полушепотом и  с придыханием программист мэрии спрашивает меня, что тут  думают о Саркози, который, разумеется , есть позор французского народа, и безусловно все русские должны так думать.
- Ничего- говорю – не думают.
- Как, ничего?
- Ширак, Медок, какая разница. Раньше еще дамы интересовались, какие шляпки нынче носят в Париже, а теперь…. Давно, по крайней мере, таких вопросов не слышал.
- Но постой,-  и он привлек за талию еще одну девушку, говорящую по-французски- но ведь Саркози  позорит Францию.
- Отсюда не видно.
- Но ведь он все делает для богатых. И против бедных.  И служащих увольняет.
- Но может быть, в частном секторе рабочих мест прибавится… Но мы с тобой не успеем этот вопрос обсудить, через пять минут  все гости будут  в сборе, и пойдем провожать старый год. Водкой, есть  у нас такой обычай.
- Обычай с водкой – не удивил.
- И ты меня не удивил. Редко встретишь француза, равнодушного к политике. Тут неподалеку на Марата есть ресторанчик, так там шеф- француз. За правых глотку перегрызет.  Покинул  родину когда победили левые. Миттеран, Метерлинк, метрдотель, я их путаю. Я вас не буду знакомить, а то подеретесь.
- А ты за кого?
-Но я же не француз.
- Не уходи от ответа.
- Вот из туалета выйду, и отвечу.
- Это не по-мужски – в туалете прятаться. Я всего лишь хочу знать твое мнение. Rien de plus.
Русскому сказал бы на это: давай, лучше о бабах, и вопрос бы закрылся.  А с французом, уж и не знаешь…  Надо как-то по-другому из темы выходить.
- Как тебе сказать? – Позор французского народа все-таки обаятелен. Так что, будь я француз, голосовал бы Саркози.  Будь американец, бросил  бы бумажку за кого-нибудь , лишь бы не Джорджа,  будь я немец, тоже что-нибудь придумал бы, но я русский, и мне не за кого голосовать. И я от этого не страдаю.
Я  еще пару слов  хотел добавить, чтобы округлить тему, и завершить, но бывший боксер меня не слушал. Из всего сказанного он услышал лишь то , что я голосовал бы за ненавистного Саркози, остальное было не важно. Рука его, на вид неспособная нанести удар, отпустила тонкую талию. Девушка ускользнула не желая вмешиваться в мужские разговоры.  Слух у моего собеседника отключился, а зрение… Он быстро обвел прихожую взглядом, заменив мысленно стены канатами ринга, и зрачок стремительно чиркнул по мне- сначала слева – направо, а потом – сверху вниз. Точка для первого удара, кажется, была найдена.  Теперь тело, тело, еще несколько секунд назад казавшееся щуплым и хлипким, стало поджарым и подвижным, и уже готово было встать в стойку бойца. Водоворот полей непонятной природы завертелся вокруг дорогого гостя. Сознание боролось с рефлексом, а чувства разрывались , и разлетались во все стороны. Друг его друзей, хозяин дома, гостеприимного, между прочим, ничего плохого не сделал, да и не сказал, но , но кипит наш разум возмущенный, сейчас врезать разок, да и уйти встречать новый год  под звездами, sous belle etoile, но как можно, он же не один пришел, надо совладать с собой, а тело тем временем вспоминает  подзабывшееся ощущение, пятки отрываются от пола, носки пружинят, руки пока опущены, но корпус уже развернулся на три четверти, кадык - вот предатель состояния души, вот индикатор гнева, лучше не смотреть, а то не по себе. Лучше не смотреть, и не говорить. Эх, раньше подбирал  бы слова, дурак, теперь поздно, впрочем, объяснениями уже не поможешь,  помолчать,  переждать, не провоцировать, не дергаться, авось перекипит,  а впредь надо быть осторожней.
И тут, нет, не гонг, звонок. Последние в этом году гости, сейчас за стол, старый год проводим, новый встретим, домашний спектакль отыграем, внешний конфликт замнем, останемся друзьями, гори она огнем эта дурацкая политика, рукопожатия, поцелуи, пальто в общую кучу в спальню, дверь я сам закрою. Но нет, за дверью что-то еще происходит, суета, беспокойство, но явно не драка. Да, вот эта самая грузинская бабушка с восьмого этажа, такая неприветливая, еще сосед, и еще грузин, и женский голос из лифта. Это ж надо, застрять  без двадцати пяти двенадцать, скоро Путин заговорит, кто же выручать приедет. Проблема расползалась по лестнице, но проникла и в открытую дверь нашей квартиры.  И хотя говорили по-русски , Лоран легко сообразил, что случилось,  и вновь преобразился. Бурлившая в нем энергия, которую он так и не применил против меня, пошла на спасение.  Он не подбежал, подскочил к лифту,  втиснул верхние фаланги пальцев  между створок, и попытался хотя бы на сантиметрик их раздвинуть. Грузинка начала ему объяснять, что ничего делать не надо, что это опасно, что аварийную вызвали но он не только  не понимал по-русски, он   не слышал интонации, не видел лиц. Он видел две створки, исписанные красной краской, две черные прокладки из плотной резины, прижатые вплотную, ни намека на свет из чрева лифта. Женский голос с той стороны ничуть не испуган, но это уже неважно.  И мой перевод  был уж вовсе неуместен. Я взял боксера за плечо, но он даже не отмахивался от меня, он уперся ногой в стену, протиснул-таки верхние фаланги пальцев под резину,  и тянул одну створку на себя. Я представил себе всю  эту энергию примененной к моему солнечному сплетению, и створка подалась.  В неподвижном лифте горел тусклый свет, и женщина в чем-то  темного меха казалась медведицей. К ней прижимался медвежонок, бормотавший что-то нечленораздельное. Лиц затворников было не разглядеть, но казалось, что  девочка напугана не столько остановкой лифта, сколько внешним вторжением.
Ну и что  теперь? – В щель можно просунуть кулак или стакан, но не вытащить даже ребенка. Да и не надо ничего, с восьмого этажа почти слетела девушка  в светлой шубке и домашних тапочках на босу ногу.
- Аварийная будет через пять минут – объявила она с легким грузинским акцентом.
 И я ее узнал.  Прошлой зимой мы вместе выталкивали  нелегкую как бегемот Чуковского,  BMW из сугроба. Здесь, под окнами. Но боже ж ты мой, рано я расслабился. Наш боксер, не различающий акцентов, ничего не понял. Он уперся  ногой в противоположную сторону  проема, и тянул на себя уже другую створку.  Он тянул попеременно то нижнюю, то верхнюю часть створки, создавая небольшой крен, и выигрывая каждый раз по полсантиметра. В этих действиях была осмысленность , и у меня появилась надежда на понимание.  Я почти крикнул ему в ухо, что  assistance arrive toute suite,  но он потер ухо о плечо, и продолжил азартную борьбу за миллиметры. Грузинка приблизилась к нему, едва не чокнулась носами, потрепала по плечу – не помогло.
Дверь нашей квартиры  в который раз за эти несколько минут распахнулась, появились три прически, одна романтичней другой, Горыныч женского пола, выдохнули на нас горючие пары, и дружно заявили, что пора. Но нет, в щель уже можно было просунуть не только руку, но и плечо, левое плечо, левое бедро, авось подастся заколдованная дверь, женские голоса не услышаны. И вот уже упирается в вогнутую прокладку рукой, и перебирает ногами, как щенок на поводке , которого тащат куда ему  не надо. Секунд десять борьбы, никто ничего не понимает, и между двух черных полос протискивается голова девочки лет шести, и плечо. Нет, ребенок не испуган, а ведь момент самый опасный. Но это, кажется, понимает только остающаяся в плену мама. Не в силах сопротивляться натиску спасителя, она выдавливает ребенка наружу, сопровождая усилия вздохами “сейчас, сейчас”. Умел бы, перекрестился, ребенок на свободе, шарфик за что-то зацепился, но быстро отцеплен, это просто, чтобы ассоциация с родами была  очевидна.  Перекошенные створки частично сдвинулись обратно, оставив расходящуюся книзу узкую щель, через которую по-прежнему пробивался тусклый свет. Девочка спокойна, бабушка мурлычет над ней по-грузински, и уводит за руку на восьмой этаж к столу. Юная грузинка , возможно, тетя освобожденного ребенка, благодарит Лорана по-русски, но герой не слышит. Я объясняю девушке, что товарищ не понимает, но она не слышит меня.  Женщина из лифта почти кричит, что ее освобождать не надо, что она дождется аварийную, ей на трубку звонили, что едут,  я пытаюсь переводить , но Лоран уже перевел сам для себя женский крик как  призыв к помощи, и все мои  Lorrent, ecoutes, Lorrent, attends  остаются услышаны лишь грузинкой.  Грузинка смотрит на меня почти презрительно. Уже никто не пытается удержать освободителя. Но в лифте не ребенок, а женщина в шубе и с прической.  Тут уж двери должны быть настежь. Лоран несколько секунд смотрит на расходящуюся книзу щель, разувается, распирает щель жестким  башмаком, носок в одну дверцу – пятка в другую, приседает, и почти ползком, правое плечо вверх, протискивается внутрь. Голова и плечи уже не видны, зад еще снаружи, в этом положении он начинает вставать, И одновременно пытается развернуть плечи, и щель ширится кверху. Второй башмак, поставленный также вдоль оси двери,   закрепляет успех. Что там , в кабине , происходит между пленницей и героем, пришедшим на выручку,  с  площадки не видно.   Теперь  Лоран упирается спиной в противоположную стенку кабины, и выпихивает  бедную пленницу, не спрашивая ее согласия. Женщина охает и повизгивает, как будто ее тискают, а она для виду сопротивляется. Пленница вываливается на площадку в объятия двум мужичкам в синей униформе, в которых нетрудно узнать аварийную службу. Пока она, тяжело дыша, запахивает шубу, прохаживается пальчиками по прическе,  изъясняется с теперь уже не нужными спасателями, и все никак не может восстановить дыхание, нарушитель выбирается из теперь уже надолго испорченного лифта, и теперь уже с моей помощью.  Он не торопится, перспектива объяснений с представителями технической службы через языковой барьер  его не пугает, но и энергия у него, кажется, уже вся выплеснулась. Так что, даже мои скромные усилия оказались к месту. Но женщина уже поздравила аварийщиков с наступающим, пожелала им сто лет здоровья, разного там счастья, и обнаружила в левой руке  сумку, с которой , оказывается, не расставалась, и в которой, видимо, что-то лежало, без чего там, на восьмом этаже, праздник не праздник, зима не зима, вино не вино, и тост не тост. И ушла по лестнице , слегка покачивая сумкой, продолжая при этом  поправлять прическу, и разговаривая одновременно со все еще стоящей на площадке девушкой из той же диаспоры, и с кем-то на восьмом этаже, чей силуэт  навис над пролетом. А аварийщики мимоходом взглянули на перекошенные дверцы,  с трудом удержались от того, чтобы сплюнуть, поздравили всех с наступающим,  уже через несколько минут наступающим, и ушли.  Осталось нас на площадке трое. Кто-то четвертый выглянул из нашей двери, крикнул, что пора, что Путин уже говорит,  а водка за старый год греется. Крикнул, и исчез, округлив губы по диаметру ободка рюмки. И только я открыл рот, чтобы поздравить соседку или соседскую родственницу, я уже запутался, пожелать ей чего-нибудь, и утащить ставшего послушным героя, как девушка сделала шаг мне навстречу, потрясла руку,  сказала «С Новым годом», хотя он еще не наступил, и резко повернулась в сторону Лорана. Ее слегка занесло, но похоже, на это она и рассчитывала. Спаситель  должен был подхватить, и не дать упасть, но квота на подвиги  выбрана, француз стоял и хлопал глазами, безвольно  опустив руки, как будто в ожидании решения рефери, и пришлось девушке самой обхватывать удачно подвернувшуюся  шею.  А тут уж можно и расслабиться, можно  повиснуть на незнакомце, уже успевшем отдышаться, можно-можно.  И как она защебетала ему в ухо по-грузински , как защелкала, где слова, где ноты!!!  Я Лорана понимаю, если бы меня так незнакомая девушка обняла,  тоже стоял бы, дурак дураком. Как будто я сейчас по другому  стою. Зачем я вообще здесь, уйти надо, и выпить наконец свою стопку водки, ничего с нашим французом не случится, он попал в надежные руки. Но я стою просто потому что не могу уйти, потому что в кино таких сцен не показывают. Она что-то рассказывает наверняка смешное, обхватив его шею, теребя воротник помятой рубашки, иногда проводя рукой по коротко стриженым волосам, порой сама начинает смеяться, замолкает на несколько секунд,  и снова начинает с немножко иной интонацией. И обвивает легковесную шею уже двумя ручками, такими маленькими, почти детскими. И пальчики, что дали название винограду. И щебет, нескончаемый, нежный, и уже понятный. Уже перед глазами Кутаиси, пальма приземистая, растопырившая листья под теплым тяжелым  ливнем. Эти листья, обрамленные тонкими пальчиками, каждый пальчик прогибается под  прилетевшей с неба бриллиантовых размеров каплей, пропускает ее к земле, и возвращается в прежнее положение. Мокрая и счастливая пальма, стоявшая в своей жизни и под градом размером с дамские пальчики, и под мокрым, не желающим скатываться с листа, снегом.   И вспомнилось, не могло не вспомниться,  как прошлой зимой мы толкали эту тяжеленную гробину, как пыхтели и отплевывались, как бмвуха  буксовала во льду, и забрызгивала нас грязной ледяной крошкой. Ладно я, в лыжном костюме, потрепанном, заслуженном, нестираном и нештопаном. Но девушка, в этой же светлой шубке, такая же слегка поддатая, и без перчаток, упирается вот этими же миниатюрными ручками в грязный, покрытый коркой замерзшего конденсата,  багажник BMW, буксует сапожками по заледенелому автомобильному следу, упирается на раз-два, и хохочет после очередной неудачи. Я пытаюсь куртуазность разводить, жалеть ее ручки, предлагать поискать на замену  толкача мужского пола, но она хохочет, и вот с этим же акцентиком, немножко грузинским, немножко пьяненьким, говорит, что она сильная, что еще поискать надо мужиков, чтобы сильнее ее оказались. И косит взгляд на лыжи, что я воткнул в снег. Я ведь мимо проходил, с лыжами, а я зимой редко без лыж, увидел, взялся помочь, а она тут подшучивает. Но я , ладно, я говорю, в силе вашей, барышня , не посмел бы сомневаться, я только за ручки ваши переживаю, что голыми-то пальчиками за металл хвататься… А она ехидно так улыбается, носик слегка морщит, глазками поводит, ручками крутит, и говорит, что ничего,  мы и голыми  можем так толкнуть, что  еще тормозить придется. И сама уже командует раз-два-три, руки в бампер, ноги в лед, плотненько встали, уперлись, напряглись, взвыли, крякнули, небесные силы помянули, о земных промолчали,  и вытянули репку. Машина фыркнула, прокатилась по широкой колее, остановилась, и распахнула дверцы. Мужик вылез, руку тряс, помнить обещал, а девушка в подъезде скрылась, в нашем же подъезде, ни спасибо, ни со Старым  Новым Годом, даже не съязвила насчет лыж.  И год не появлялась на глаза, хотя явно из этой же семьи. А теперь ей ни о чем и не напомнишь, какие машины, какие сугробы, тут настоящее новогоднее чудо, и Лорана все шансы встретить новый год в объятиях. Он так и стоит, левая  рука безвольно опущена, а правая пытается приобнять девушку чуть выше талии, но как-то неловко, как – будто  боксерская перчатка мешает. Но девушка этого не замечает, ее руки образовали меховой воротник вокруг французской шеи, шубка слегка задралась, и шевелится,  словно это живой зверь ласкается к дрессировщику, голова уткнулась в шею, волосы, прямые, густые, темно-каштановые, спадают по светлой, с голубоватым отливом, шубке.  Что-то это напоминает  то ли из Орсэ, то ли из Лувра, что-то, чего в этом году мне уже не вспомнить. Пойду я , пожалуй, а то застанет меня бой курантов, пялящимся на чужие объятия , последствия известны. Эту мысль прерывает густой, заполняющий все лестничное пространство голос, чего-то требующий по-грузински. Девичья ручка не дрогнула как будто речь была не ей адресована.  И тот же голос закричал по-русски : Марыя, Путын уже всо, всо, всо, сказал! Сэйчас пробьют куранты. И хлопнул пробкой. Пенистая  струя пролетела все восемь этажей. Мария разорвала объятия, взмахнула полами расстегнутой шубки, и через три ступеньки улетела вверх по лестнице. Лоран стоял, и не понимал. Я распахнул дверь.  Начался знакомый перелив курантов, что предшествует двенадцати ударам.