А ТЫ МЕНЯ ЛЮ

А ты меня лю…?

На двадцать первом году совместной семейной жизни, когда еще в силе была Коммунистическая партия Советского Союза, но уже пахло перестройкой,  а до демократии было рукой подать, Мария Ивановна спросила своего мужа Василия Матвеевича:
 - Вася, ты меня лю?
Гладящий в это время рубашку и боящийся опоздать на работу заместитель директора одного из крупнейших заводов города, Вася раздраженно бросил в ответ:
- Лю-лю…
- А ты чего раздражаешься? - вскинулась в гневе Мария Ивановна, - не лю, так и скажи…
 - Ну, блин, достала, Сказал же – лю…
 - Да ты своего хваленного папашку лю
 - Причем здесь мой отец? – оторвал глаза от гладильной доски Василий Матвеевич и запустил в жену утюгом. Утюг, едва не задев пышную прическу Марии Ивановны, чмякнулся в висящий на стене ковер и спланировал на диван, пару раз подпрыгнул и замер.

Через неделю Василий Матвеевич получил, от учащегося в столице сына, письмо. Сын называл его фашистом, писал, что порядочный человек не может бросаться в жену утюгами только за то, что жена хотела подтверждения его любви к ней.

Не знал сын, что в тот день исполнилось  сорок пять лет со дня расстрела его деда, отца его отца – партизана-подпольщика немецко-фашистскими оккупантами. Для отца это был святой день памяти и скорби. И Мария Ивановна знала об этом.

*   *   *


- Василий Матвеевич, - секретарь партийного комитета завода строго, поверх очков, смотрел на заместителя директора, - как это вы, коммунист с  двадцатилетним стажем, позволяете швыряться утюгами в жену? И за что? За то, что она спросила вас, любите ли вы ее. Ну, не любите, так и скажите, это будет по - партийному.

Встала  старая коммунистка Марфа Сидорова:
- Любовь — любовью, а чтобы жить, друг с другом, надо, чтобы было единство взглядов. Без этого не может сложиться настоящая счастливая семья, - начала она свою речь. – Эти слова, товарищи, принадлежат Надежде Константиновне Крупской, жене ,другу, соратнику по революционной борьбе Владимира Ильича.

- Какое единство взглядов,  - воспользовался паузой  Василий Матвеевич, - какое единство? Когда они Пушкина засолили.
- Какого Пушкина? - Опешила старая коммунистка.
- Александра Сергеевича, - ехидно ответил Василий Матвеевич. – Пушкин у нас один. И Вам бы следовало знать, что «это наше все».
 - Не поняла, это ж как «наше все» можно засолить?
 - В капусте, - вскинул голову Василий Матвеевич. – Прихожу с работы, Пушкина на месте нет. Спрашиваю у жены «Где, блин, Пушкин?». Она только плечами пожимает – не знаю,  мол.- Тут теща вмешалась, она в гости приехала из деревни, в капусте твой Пушкин, говорит. Вон в кадушке, на балконе. Я ж для вас старалась, вот капусточки наквасила. А гнет где же брать – вот бюст Пушкина под руку и попался. Вы в своем уме, мама, вскричал я. А жена: ты на маму не кричи. Вынула из бочонка бюст великого поэта и швырнула мне под ноги: на, подавись своим Пушкиным. А Вы о единстве взглядов. – Василий Матвеевич сел.
 - Да, дела, - почесала затылок старая коммунистка и предложила объявить Василию Матвеевичу выговор без занесения в учетную карточку.

- Мой руки и за стол, - Мария Ивановна сделала вид, что не заметила, что муж изрядно под хмельком. Она уже знала о решении парткома.

В центре гостиной стоял великолепно сервированный стол. Горели две свечи. В блеске их огня сиял,  отмытый капустным рассолом от патины, нос великого поэта.
 
Его бюст Мария Ивановна поместила в центре стола, между  оливье и селедкой под шубой. Супруги выпили на брудершафт, слились в поцелуе.

Запах сивухи, которую пил Василий Матвеевич в рюмочной, куда они с Марфой Сидоровой зашли после парткома, не перебил аромат шампанского, только что выпитого с супругой. Супруга, брезгливо передернув плечами, силой оторвала от себя мужа, вытерла губы салфеткой, деланно засмеялась и, открыв дверцу серванта, не глядя, взяла какую-то коробку и со словами, Вася, за то, что ты меня лю…И в знак моей к тебе лю, протянула её мужу

Тронутый Василий Матвеевич, принял коробку, поднял на жену благодарные глаза и от удивления открыл рот: он увидел  в глазах жены испуг, она с криком «отдай», вцепилась в коробку.

          Вместо того,  чтобы «отдать», Василий Матвеевия резко потянул коробку на себя. Мария Ивановна  держала коробку мертвой хваткой. И коробка, не выдержав супружеской страсти, развалилась.  На пол упали четыре чешских фужера богемского стекла, а на них сверху спланировала серенькая книжечка.
-  Вася. Вася, дорогой, извини, я коробочки перепутала. Вот твоя. Галстук в ней. С обезьянками.
Но «дорогой Вася» уже держал в руках серую книжицу. Но это была не простая  книжечка, а золотая, и было на ней написано – «Сберегательная книжка». И оказалась эта книжка на имя жены его Марии Ивановны.
-У нас вроде семейная книжка есть?  А это что? – таращился грозно на жену Василий Матвеевич.
- Это не мое, - подбоченилась Мария Ивановна.
- А чиё? – схватил за грудки жену Вася.
- На черный день это, - вдруг спокойным голосом объявила Мария Ивановна.
Василий Матвеевич  злобно пнул ногой один из фужеров богемского стекла и побежал к входной двери. Потом вернулся, зафутболил еще один фужер, швырнул сберегательную книжку в лицо жене, и, хлопнув дверью, удалился.
  Удалился он в находящуюся на первом этаже их дома, рюмочную. Ночевал Василий Матвеевич у старой большевички Марфы Сидоровой.
*   *   *
Обычно Мария Ивановна, когда муж «нарушал конвенцию», ходила его убивать молотком для  отбивки мяса. Вот и в этот раз,  она встала пораньше, оделась, спрятала молоток в рукав пальто и только было  собралась идти на завод убивать мужа, или, хотя  бы пожаловаться на его поведение в партийный комитет, как раздалась телефонная трель.  С досадой, готовая уже выйти, Мария Ивановна схватила телефонную трубку и услышала голос сына:
- Мамуська, я прилетел. Да, уже в такси. Еду домой. Как отец?
- У нас с папочкой все хорошо.  Да, ждем.
Мария Ивановна быстро разделась, молоток положила в посудный ящик, заметалась по квартире, наводя порядок. Потом позвонила мужу:
- Васек, сыночек приехал. Вот–вот будет дома. Ты бы мог отпроситься?

Застолье было теплым. Василий Матвеевич разлил шампанское в чешские фужеры богемского стекла и произнес тост: «За нашу любимую маму!»
- Эх, сынок, - глаза Марии Ивановны сияли, - если бы ты знал, как мы с папой Лю друг друга.
Папа согласно кивал.


С тех пор жизнь в семье наладилась. Сын, по окончанию университета, уехал работать заграницу.  Василия Матвеевича избрали директором завода.  Мария Ивановна ходила с гордо поднятой головой: муж генеральный директор. Фирма процветала. В двадцать две страны мира поставляла свою продукцию. Василий Матвеевич приватизировал завод и стал его владельцем.
*   *   *
Тетя Рая висела на столбе. Её язык был некрасиво высунут. На груди ее висела табличка «За не явку».  Мать держала маленького Васю за руку , смотрела на повешенную тетю Раю и плакала.
 
В ноябре 1941 года в город вошла немецкая армия.  В декабре  по городу был развешан приказ военного коменданта, обязывающий евреев явиться на сборные пункты. Мать Василия, Елена Ивановна, уговорила соседку Раю и с ее согласия увезла ее сына Марика в деревню, к своей родне. У тети Раи был муж, отец Марика, дядя Митя, летчик. Русский . Внешне Марик был вылитый отец: типичный славянин. И никому в голову не могло придти, что Марик еврей по матери. Елена Ивановна увезла Марика в деревню Изюмовка, под Старый Крым, к своей сестре Варваре. Было у Варвары своих пятеро. Появление шестого она объяснила соседям: племянника, мол, сестра привезла, трудно прокормиться в городе. Так и прижился Марик в новой для него семье. Только вместо Марика, он стал Вадиком.

Когда пришло время явиться на сборный пункт, тетя Рая не пошла. Думала, пронесет, но не пронесло и ее повесили. Тех, кто не явился, развесили по всему городу. Говорят, их было двести. Остальные явились и были расстреляны. ВСЕ 17 тысяч в одном городе.

Все два с половиной года оккупации Марик-Вадик провел в своей новой семье.  В 1944 году, в апреле, город был освобожден нашими войсками. Елена Ивановна забрала Марика из деревни и стали они жить втроем: Елена Ивановна, Марик-Вадик и Вася. Не дожив три недели до Победы, Елена Ивановна умерла.  Дети остались сиротами. Но тут их нашел Марика отец, прошедший всю войну и выживший, дядя Митя. Он их и вырастил. Росли дети, как родные братья.  Марик стал ювелиром. На свадьбу невесте названного брата, Машеньке, Марик подарил ручной работы изумительной красоты перстень.

Все шло хорошо.  Профессия Марика в девяностые годы стала сверхвостребованной. Он процветал. Все наладилось и в жизни Василия.

И вдруг скоропостижно Марик скончался.
Мария Ивановна, сказавшись больной, на похороны не пошла. Василий Матвеевич был потрясен внезапной кончиной брата. Вернулся после похорон и поминок убитый горем. Войдя в квартиру, сел, не снимая верхней одежды, в кресло.
     - Вот и похоронили Марика, – обратился он к лежащей на диване жене.
- На одного жида меньше стало, -  злобно отозвалась та.
 Кресло взлетело к потолку и вдребезги разнесло хрустальную люстру.  Это смягчило обрушившиеся на Марию Ивановну  удар. Второй удар креслом пришелся в стену. Кресло разбилось в щепки. Василий Матвеевич  забрал свои документы и навсегда ушел  от жены, с которой прожил двадцать пять лет.

Он стал жить у своей секретарши Оксаны.

Когда об этом узнала Мария Ивановна, она  забегала по привычке в поисках, куда бы пожаловаться. Но жаловаться было некуда.  Парткомы почили в бозе. И тогда, Мария Ивановна вспомнила молодость, и, спрятав молоток для отбивки мяса в рукав пальто, пошла убивать мужа.

Её знали на заводской проходной и беспрепятственно пропустили.  Она ворвалась в кабинет Василия и остолбенела: её Вася сидел за столом с ручкой в руке, над ним  стоял громадный мужик, приставив к Васиному затылку дуло пистолета, и давал Васе совет: подписывай. Другой мужик стоял перед столом, направив в лицо Васе дуло   ствола.
  - Что вам, женщина? – обратился к ней тот, что целился в затылок.
- А вот что, - прыгнув, словно тигрица, Мария Ивановна огрела  любопытного молотком по темени.
Любопытный выронил ствол и осел на пол.
 В это время второй нажал на курок. Мария Ивановна рванувшись всем телом, успела им закрыть мужа.


 



-