Неутоленная любовь живет вечно

Наконец-то она куда-то ехала. Сесть в поезд, забыть обо всем на свете, стать снова веселой, беззаботной, как в детстве, тысячу лет назад…
    Вчера жизнь преподнесла ей настоящий подарок - через семь лет после окончания журфака, их курс впервые решил собраться. И Серега, услышав, что ее сыну 2 года, воскликнул: «Олесь, у тебя ребенок???? Да ты сама еще ребенок!». И это почти в 30 лет… Все дружно посмеялись, а она стала размышлять над его словами, и пришла к ужасающему выводу, что так оно и есть. Чистая правда. Она так и не научилась быть взрослой.
И вот она вырвалась (впервые за четыре года!) и, не успев махнуть на прощанье настоящему, вместе с набирающим скорость поездом, понеслась в прошлое, к той себе, которой она была когда-то, да так и осталась где-то в другом мире.
До последнего момента ей казалось, что все сорвется, как уже ни раз случалось, и омут сиюминутных проблем не выпустит ее из своих цепких лап.
Она верила и не верила, что это действительно она мчится на скором поезде в Петербург и уже вечером ее встретит другой город, другие люди, и начнется совсем другая жизнь. Какая? Это было неважно. И пусть всего на три дня.
   Рядом щебетала Танька. Пожалуй, для нее это не было таким уж судьбоносным мероприятием. Она все еще блуждала в поисках семейного счастья, и эта поездка была просто очередным приключением. Обе были взбудоражены, болтливы и беспредельно счастливы. Впрочем, это состояние накрывало их всегда, когда они были вместе.
Восемь часов пути пролетели одним вздохом. А на вокзале их ждал ОН.
Чужой муж, отец двоих почти взрослых мальчишек, но безумно родной и недостижимо вожделенный для обеих.
   Впервые они столкнулись в Коктебеле, который свел не одну пару на этой земле. Судьбоносное место, дарящее друзей и любимых. Каждый год в этом доме они с мамой снимали комнатку, и ноги сами привели ее к знакомому дому на улице Десантников.
Он спускался откуда-то сверху и заслонял собой Солнце.
- Это ОН, - сказало сердце.
  Следом выбежали 2 белобрысых мальчугана 2-х и 4-х лет, как она узнала потом.
И сердце упало в бездну. Прямо с 7 неба. Женатые - табу.
Ее мама 10 лет была любовницей одного полковника, который, как все, хотел стать генералом, а им развод не полагался по штату. и 10 лет она видела, как мама плачет, особенно, 31 декабря и 8 марта, как мучается и пишет в дневнике: Мне снова плохо, плохо, плохо...
И срочно влюбилась в каскадера, лошади всегда были ее слабостью.

    Через год они столкнулись на том же месте, в Коктебеле. Вместо Таньки рядом был будущий муж. А десятидневный, довольно спонтанный отдых позже перерос в нечто большее и стал именоваться медовым месяцем.
   Думала ли она тогда, что поедет отдыхать в следующий раз через четыре года? Причем, к нему в гости? Все-таки «к нему», а не «к ним».
   В третий раз их сводила судьба, а мысли ее снова были заняты другим. Вчера на встрече выпускников она увидела свою старую, нереализованную любовь. «Моя любовь на третьем курсе»- представила она его Таньке, а потом уверенно и небрежно, взяв экс-Бога под руку, увела в сторону со словами: «Пойдем, я расскажу тебе, как ты мне нравился когда-то». Все-таки это слово подходило здесь больше. Хотя в тот момент ей хотелось подписаться под фразой «Неутоленная любовь живет вечно», которую почему-то ей с детства вдалбливала мама. Наверное, чтобы пореже утоляла. Похоже, мама добилась своего, потому что только к тридцати она наконец-то устала скрывать, стыдиться и падать в обмороки от переполняющих ее чувств.
Сейчас ей как раз хотелось не то, чтобы наверстать упущенное, а просто, наконец, впервые  в жизни признаться в том, что так долго жило в ее душе и теперь рвалось на свет Божий.
 Стоило ей взглянуть на него и все вернулось. А говорят, время лечит.
Но ему, похоже, было наплевать на все ее волшебные превращения, как на ее прежнюю молчаливо-сдержанную страсть, так и на нынешнюю раскрепощенность.
Тем не менее, если любой мужчина скажет, что здесь не о чем говорить, то двум жаждущим эмоций, как воздуха, дамам, этой темы как раз с трудом хватило до конца поездки.
Когда его имя, а особенно фамилия, стали вызывать сначала легкое головокружение, а потом легкую тошноту, к счастью замелькали подступы к Санкт-Петербургу.
И они вздохнули с облегчением.
Вот в таком нервно-паралитическом состоянии они выпорхнули на перрон. Он вынырнул откуда-то сзади и накрыл их обеих своими огромными крыльями.
Это незнакомое состояние сладостного покоя. Тепла, уверенности в чем-то очень хорошем не покидало ее никогда, когда он был рядом
    Обе трещали без умолку, перебивая и подпевая друг другу. Эта песня на два голоса так и звучала все три бесконечных дня.
 Впрочем, тональность постоянно менялась, - от невинно-приземленного щебетанья ни о чем, до сложнейших пассажей на экзистенциальной высоте.
     Вечер встречи хотелось растянуть до бесконечности, в доме царила какая-то предпраздничная суета, Марина (жена) суетилась у плиты, что было ей вовсе не свойственно, там, в загадочном чугунке томилось не менее загадочное блюдо и все никак не хотело быть съеденным. Олеська вертелась у разделочного стола, строгала бесконечные салаты, ей никогда не удавалось просто сидеть и болтать, как Таньке.   

     Впрочем, Танька вообще была не по этой части - ее папа прекрасно готовил. Однажды на какой-то младенческой тусовке ей предложили порезать колбасу, на что Танька невозмутимо поинтересовалась, как резать - вдоль или поперек.
    Антон и младший Артем прятались в комнате, девчонок они помнили плохо.
 Когда все, наконец, было съедено и выпито, а ночь плавно пробиралась к утру, Марина сломалась первая, видя, что неутомимые москвички не собираются покидать поле боя.
- Я на тебя надеюсь, бросила она насмешливо на прощанье, - разбирайся с ними сам, а я иду спать.
   Сил было еще много, но врожденное чувство такта подсказывало, что стоит сворачивать вигвам - хозяйка не в первый раз наблюдала, как молодые леди из кожи вон лезут, соблазняя ее мужа. Она была выше этого, и в дележе не участвовала.
     Девчонкам отдали большую комнату и супружеское ложе, совершенно бесполезное в этой ситуации. Марина ушла в детскую, а он укладывался на кухне.
Наконец все стихло. Умывшись, и направляясь в комнату, Олеська пробиралась на ощупь в темноте, путь освещала тонкая полоска света, струящегося из окна на кухне.   

    Она сделала над собой усилие и толкнула полуприкрытую дверь. Раньше с помощью точно такого же усилия она бы прошла мимо.
   Он уже лежал, она села на табуретку у окна, подальше от него. И они опять о чем-то заговорили. Через секунду влетела почуявшая неладное Танька с дипломатично приглушенным криком:
А чой-то Вы тут делаете?»
И он с откровенной и может быть, слышимой только ей тоской отозвался:
- Ну, ты же видишь, нас разделяет огромный стол.
- И часы…. - глупо добавила она, взяв их со стола.
    Потом случилось что-то непонятное. Она не слышала его слов. Ведь он должен был как-то оправдать свой призыв, придав ему налет невинности. Она просто поддалась его воле, отрекаясь от своей, и очутилась совсем рядом. Наверное, он сделал это назло Таньке…
   Недовольная подруга обреченно уселась напротив них на табуретку, не переставая о чем-то бесконечно рассказывать. Когда Танька внезапно замолкала, Олеське приходилось подкидывать ей все новые и новые темы, а голова отчаянно отказывалась работать, затопленная водопадом пугающих чувств.
    Он коснулся коленом ее спины. И она закусила губы, чтобы не вскрикнуть, благословляя отсутствие луны и белых ночей.
    Так она узнала, что они вместе, по крайней мере, на эту ночь. И между ней и Танькой он выбрал ее, а Маринка всегда была вне конкуренции, шла, так сказать вне конкурса и всегда побеждала. Ведь именно ей доставались все призы.
    Он действовал все активней и настойчивей, ситуация явно выходила из-под контроля. Казалось, еще мгновение и они набросятся друг на друга, не обращая внимания на третьего лишнего.
    И,сделав над собой еще одно усилие за этот вечер, она оторвалась, наконец, от него. И через секунду обессиленная упала  в пустую огромную кровать в соседней комнате. В его супружескую кровать… Татьяна, как искусственный спутник, последовала за ней. Тут же что-то горячо зашептала. Она не слышала ее.
Ее переполняли два одинаково сильных чувства: беспредельного счастья и второе, наверное, называется любовным томлением. Ей казалось, что она бесконечно долго плыла по бурному морю, захлебываясь порой, изнемогая от усталости, теряя надежду, в полном одиночестве сражаясь с бесконечными волнами, готовыми поглотить ее, растворить в себе, и вдруг под ногами она почувствовала землю, берег, к которому плыла всю жизнь.
Она лежала обессиленная на этом берегу и улыбалась в темноте. А рядом плескалось совсем другое море - тихое и ласковое, как после шторма.
Прочитав поражение на безмятежном лице подруги, Татьяна ринулась в бой.
   Сначала она призвала на помощь незыблемость супружеских уз, которые сама преступила бы, не задумываясь. Но вскоре неумолимые факты обнажили всю уязвимость ее теории. Маринка бесконечно раздражалась на мужа, причем, все ее придирки носили достаточно шизофренический характер. То ей не понравился размер приготовленного для нее бутерброда, и она демонстративно разрезала его пополам. Ее не устраивало практически все, что он делал, будь то рычащий смеситель в ванной или купленная еда. Апофеозом ее раздражения стала губка для посуды не того цвета.
  Если учесть, что она кое-как все-таки пыталась сдерживаться в нашем присутствии, выводы напрашивались самые неутешительные.

    Тогда Танька решила прогнать тему взаимно разрешенной измены. Со своей стороны Маринка действительно не преминула воспользоваться такой возможностью. Она поведала по секрету, что дело чуть не дошло до развода, в ее жизни появился другой, богатый и перспективный во всех отношениях. Все это обсуждалось, но она так и не решилась.
Значит, он тоже имел право на личную жизнь?
   Но это никак не вязалось с образом обреченно-верного мужа и идеального отца.
   Если он уже когда-то уже смог перейти эту черту, то ей это было только на руку.

Танька была не в меру умна и быстро все считала, ее отравленные ревностью стрелы попадали мимо цели. Тогда все, что ей оставалось, это обратиться к нерушимой святыне девичьей дружбы и изобразить из себя жертву. Так она и осталась ни с чем, признавшись чуть позже, когда страсти чуть поутихли, что поступила бы точно также, а то и похуже.
Когда он утром вошел в комнату, она еще лежала, полная неги ночных теней, одурманенная вереницей полуиспарившихся снов, все еще не понимая, где сон, а где явь.
У него в руках подрагивал поднос с кофе и бутербродами. Сказка продолжалась.
Вокруг бродили мальчишки, Маринка и Танька, а ей все время казалось, что они одни.
- Татьяна уже вкусила год назад все прелести завтрака в постели, - объяснил он всем свое безобразное поведение. И стена, разделявшая их от другого мира, стала еще выше.
    Марина убежала с младшим в гости, Таня терпеливо насиловала телефон, пытаясь добраться до некоего преподобного Саши, отца троих приемных детей и одного собственного. Пути Господни неисповедимы. Танька не сдавалась, видимо, решив взять реванш на стороне.
   
    Ей было как-то очень спокойно и уютно рядом с ним, казалось, это ее дом и ее дети. Она была полна им, весь мир вращался только вокруг него, ее счастье было мирным и надежным, и казалось, что так будет всегда, несмотря ни на что. Несмотря на расстояния, которые разомкнут их губы всего через 48 часов, не успев насладиться друг другом в том прощальном, официально разрешенном поцелуе. Несмотря на то, что в Москве ее ждал собственный дом, сын и муж, своя жизнь, ставшая вдруг в одночасье такой далекой, чужой и нереальной.
    ОН умел вселять веру. И она поверила ему. Не терзаясь сомнениями, легко и естественно, как в Бога.
Танька, беспрестанно носящаяся к телефону, вдруг появилась уже одетая, накрашенная, возбужденная и через секунду исчезла, пробормотав на ходу:
- А я ему и говорю - Олеська не поедет. Я так почему-то и подумала….
А может, все-таки? Нет? Ну, ладно!
 И испарилась.
Они остались почти вдвоем. Старший Антон сидел дома с простудой. Все должны были вернуться довольно поздно, впереди был почти целый день, и они даже растерялись от свалившегося на них неожиданного счастья. Димка, стараясь занять руки, схватился за спасательную, кстати, сломавшуюся машинку на радиоуправлении. А потом гонял ее по всей квартире. Совсем как ребенок.
   Она взялась за любимые сковородки, пользуясь брошенной хозяйкой кухней. Антон грустил за уроками.
    Иногда, соскучившись, Димка направлял свой порше в сторону кухни и неумело касался ее, замерев на мгновение, не зная какими словами оправдать свой порыв. Она отвечала ему тем же. В общем, оба изнемогали, но держались.
     Наконец, она потрясла всех сумасшедшим обедом (никогда не готовится так вкусно и легко, как от безделья) и в воздухе повис вопрос о предстоящей прогулке.
   Мама когда-то очень тонко подметила, что измерить свою любовь к мужчине очень просто - если хочется его накормить, то что-то есть, а если не хочется - то ничего уже нет. И развелась с ее отцом.
Как заботливые родители они заставили бедного Антона подышать над дымящейся картошкой, измерили ему температуру, и приняли решение поехать на Финский залив, благо он был совсем недалеко.
    Конечно, она представляла все немного иначе, то есть воображение рисовало ей дежурные «салочки» в сельской местности, поцелуи у березы… А про Антона она совсем забыла.
   Но он был рядом, причем, уже достаточно взрослый для того, чтобы что-то понимать.
   Она смирилась с тем, что в эту поездку одиночества им не видать. Но твердая, неизвестно откуда взявшаяся уверенность, что это все равно когда-нибудь будет, успокаивала и будоражила одновременно.
   Фотографии на огромных валунах у самого моря, на кромке мокрого песка еще принесут ей запах соленого ветра и вкус украденного поцелуя. Растрепанных волос и растерянных чувств.
Они запускали привезенные ею бумеранги (Детский мир на Ленинском остался просто в другой жизни), прыгали через канавы, взбирались на небольшие пригорки, тонули в едва пробивающейся траве (Столица-то все-таки северная!).
   Ей хотелось раствориться в этой воде, траве, воздухе и остаться там с ним навсегда.
   
  Петергоф был одновременно и деревней и старинным городком и самой историей.
На одной фотографии они вместе. Она долго терпела, но все-таки попросила зоркого Антона сфотографировать их. Димка обнял ее за плечи, прижался на секунду всем телом, и она знала, что потом, глядя на эту фотографию, всегда будет чувствовать тоже, что и тогда.
   Антона услали к бабушке за варениками, и они остались одни. Ничего не значащие фразы зависали в воздухе, а она, боясь, что не выдержит этой пытки, бросилась под прохладный душ. Вот так стоять с ним рядом, в проеме двери, в которую в любой момент мог войти Антон, чувствовать себя восьмиклассницей и умирать от желания броситься к нему на шею…
   Когда она вышла, Антона все еще не было, и она пожалела, что сбежала от него.
Наконец, дверь распахнулась, и она бросилась в спасительную кухню. Зашипели вареники, запахло яблоками и творогом, и она уже пожалела, что опять что-то успело пролететь мимо. Опять эта проклятая трусость.
    Он стоял рядом, такой родной, и снова недоступный.
   Вернулась Маринка с Артемом, он опять переключился на нее. Странно, но в ней не было ни грамма ревности. Может, ревность - это спутница скорее любви, чем страсти или это страх потерять любимого? А ей сейчас это еще не грозило?
   И вообще, что это было? Сиюминутная страсть? Симпатия? Любовь? А что чувствовал он?
    Она взмахнула мокрыми волосами и отбросила их назад вместе со всеми сомнениями. Ответы она будет искать потом,  все будет понятнее на расстоянии, как временном, так и пространственном. А пока он рядом, хочется жить только моментом.
- А у нас гроза…
- А у нас уже все зеленое… Будет шептать она беспомощно в телефон, пытаясь уловить в его голосе нечто такое, что вернуло бы ей покой. Уже утраченный покой.
   Но все это будет потом, а пока он все еще рядом. Но осталось уже совсем немного.
    В тот вечер все пораньше легли спать, она прошла мимо кухни. Зная, что это их последняя ночь в одном доме.
    Близился промежуточный финиш. Утром все поддались суматохе, он побежал в магазин, чтобы купить им что-нибудь поесть в дорогу. И, как обычно, глумясь над доверчивой Танькой, театрально прощался.
- Ну, все, девчонки, пока, счастливого Вам пути, а мне пора!
     Судорожно одеваясь на ходу,  вдруг подлетел к ней и поцеловал в губы. Нет, просто коснулся на мгновение. И - исчез, оставив в растрепанных чувствах Татьяну, уже было ринувшуюся встать в очередь за вожделенным прощальным поцелуем.
- Сорвал лишний поцелуй, - подытожила Олеся, как бы извиняясь перед опоздавшей к месту действия, Маринкой.
        Потом давились завтраком, опаздывали на электричку, а ей хотелось опоздать на нее навсегда. И остаться в этой жизни, и никогда не возвращаться к той, которая обрушилась на нее, как только она коснулась московского перрона. Олег, как всегда, опоздал, и она стала снова растерянной, маленькой и ужасно одинокой, которой чувствовала себя всегда рядом с ним.