17. пора уж, пора

 Мне было тяжело расставаться со своим черным ангелом, Рамом, но с другой стороны я считал дни до его отъезда… «Потому что, наконец-то, я перестану отвлекаться, - думалось мне, - и займусь настоящей работой»… Да и время, время… пора уж, пора… Надо сделать все то, что написано тебе на роду, а мне, видно, написано, что я должен написанное сам же еще и переписать, чем я и занимался по ночам – переписывал тексты, чтобы затем послать их в Израиль Ивану Федоровичу М. Эти тексты, мои статьи и кое-какие небольшие рассказы, изначально были отпечатаны на машинке, но я их снова переписывал от руки, потому что нередко печатные материалы просто не доходили до адресата, потому что каким-то образом их высвечивала цензура.. От него я получил несколько писем, из которых узнал, что он там профессор славистики и ведет раздел в литературном журнале. Он, безусловно, отмыл свои грязные уши, потому что регулярно купается в море где-то в районе Хайфы (прислал открытку). Конечно, ему там пришлось начинать все сначала, элементарно, он вынужден был покупать даже ложку и кружку, а можно было (он об этом с сожалением тоже писал), наверное, взять хотя бы ложку и кружку с собой, но «зато апельсины растут круглый год»…

     На заливе, в достаточном далеке контур цветных огней, заключавший в себе как бы несколько сжатую тень небоскреба, откуда временами, пробивая морской сумасшедший ветер, доносились скрежет и лязг, и утробные стоны, будто там не вгрызались в морское дно, поднимая из темных холодных глубин слежавшийся и наносной грунт, но методически по живому кромсали каких-то гигантских ихтиозавров… и еще на небосводе, тревожно пронзаемом светом пограничных прожекторов, едва заметные колючие редкие звезды… и еще несколько огоньков на побережье, на мысе, в районе местечка Рокка-аль-Маре…

     Я корпел над своими трудами, сознавая, прекрасно себе отдавая отчет, что, может быть, занимаюсь все-таки бесполезным делом, потому что и эти мои материалы могли на почте изъять, или уже в тех палестинах, куда они направлялись, по каким-то тамошним соображениям, не пустить их в журналы… Но все равно, пусть это будет своеобразная штудия, своеобразное упражнение, тренировка перед настоящей работой, которой я решил заняться со всей серьезностью, когда уедет Рам, потому что пора уж, пора… нужно, в конце концов, привести в порядок и мысли, и продолжить начатое однажды, и разобраться в бумагах, отредактировать тексты и потом еще, по возможности, их постараться издать прежде, чем «не померкли солнце и луна и звезды, и не нашли новые тучи вслед за дождем… покуда не зацветет миндаль, и не отяжелеет кузнечик, и не рассыплется каперс… и не разорвалась золотая повязка, не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем»…

     И он, наш индус, он тоже считал свои дни до отъезда, и ему тоже, как он говорил, грустно и жалко было расставаться с нами со всеми, но, честно говоря, ему так надоело  в этой, хоть и безумно красивой, прекрасной, и интересной, но все-таки жутко холодной стране («и бестолковой», - добавлял мысленно я)… Он говорил об этом своем состоянии все последнее время, повторяя как заклинание:

   - Ай лайк Рашиа вери мач, бат ай мис май кантри – я очень люблю Россию, но я соскучился по моей стране…

     И, конечно, он соскучился по своим жене и сыну, и своей дочери, маленькой егозе, которая уже носит в ушах золотые сережки… Он должен был улетать 24 ноября самолетом в Москву, и оттуда в Бомбей… Неужели до этого времени не выпадет снег?

     - Неужели до моего отъезда не выпадет снег? – спрашивал он и смотрел на меня так, будто я снеговей и работаю в ведомстве облаков.

   - Прямо не знаю, что и ответить... - говорил я и разглядывал небо, - мистика какая-то… У нас уже давно в это время на газонах и в парках лежит белый-белый, как твои зубы, сверкающий снег… и серый-серый на разъезженных улицах…

   - Никогда не видел… - мечтательно повторял Рам, не уставая в который раз удивляться, что существует такое чудо, как белый снег… То есть, конечно, он мог видеть его на картинках или в кино, но ему хотелось самому ощутить живой, пахнущий свежестью снег, и еще увидеть, как он падает с неба… И от этого в глазах его появлялись искры, которые были, наверное, капиллярами на его огромных белках, и еще, быть может, он отражал черными своими зрачками свет фонарей и реклам, потому что уже рано темнело и мы, как обычно, шли по улицам в поисках «чикена» в сторону какого-нибудь гриль-бара… Мы поглощали этого «чикена», то есть попросту курицу-гриль, чаще всего на первом этаже отеля «Виру» или на двадцать первом отеля «Олимпиа», поскольку там водился, как нам казалось, самый приличный «чикен»…

     Дело в том, что Рам не ел говядины и не ел свинины (то есть, как иные в таких случаях пишут: «не следует забывать»… и я ни минуты не забывал, что он не только индус, но и еще, что он согласно системе находится на втором месте, после священнослужителей, или брахманов, то есть он очень высокого звания, то есть он «кшатрий», или иначе «воин»…), да и нам хотелось просто гулять, не сидеть же все время дома…

     Иногда с этими поисками доходило и до смешного. Так, один раз, в гриль-барах совершенно не было мест и мы пошли в ресторан «Вана Тоомас» («Старый Томас»), что на Ратушной площади, разукрашенный весь внутри геральдическими картинами. Однако, и там, как выяснилось, не было «чикена», или он был, но весь вышел, и тогда Рам выдал официанту аванс, да такой, что тот просто посчитал выгодным для себя сбегать в другой ресторан (а именно, в «Норд»), и принести нам котлеты по-киевски, которые делают из куриного мяса, а потом он же еще и съездил на такси в упомянутый отель «Олимпиа», чтобы привести мне бутылку сухого, поскольку Рам знал, что я всегда порцию «чикена» запиваю бутылкой сухого, и предпочтительно «Рислингом». Это была уже у нас как бы традиция, а традиции он уважал.

    Или взять случай, когда Рам со своим соседом, который тоже проходил обучение на том же заводе, где-то купили большую мерзлую рыбу, лосося, по-английски «самон». И вот они принесли его к себе в гостиничный номер. «Самон» немного оттаял и они решили попробовать, что он из себя представляет, то есть стали приоткрывать его жабры, заглядывать в рот, взяли было уже какие-то разделочные инструменты, но их  «самон» вдруг начал будто бы  оживать… И тогда они налили в ванну холодной воды и бросили туда этого странного, анабиозного  «самона», где тот  постепенно очухался и стал шевелиться,  и даже двигать хвостом…

   - Ну и где теперь эта рыба? – спросил я у Рама.
   - Плавает в ванне, - сказал он, - а мы ее кормим хлебом…
   - А где моетесь?
   - У товарищей. Рядом номеров много. И те тоже приходят и кормят «самона» хлебом. Этот русский «самон» очень любит хлеб… Не знаем даже, что делать? Может быть, отпустить его в море?..

     Мы шли через центр города традиционным маршрутом: мимо огромных электронных часов напоминавших мне те, которые были в городе Н., и где точно также кроме времени еще высвечивалась температура. Сначала время, например: 18.30, а потом градусы: +7…

   - Плас сэвэн! – восклицал он с восторгом, видимо, от собственного героизма, что выдерживает первый раз в жизни такую температуру…

   - Плас сэвэн, - повторял уже задумчиво он, весь покрытый фиолетовыми мурашками, клацая зубами, кутаясь в шарф и пиджак, когда все вокруг уже ходили в пальто.

   - Да возьми ты! – совал я ему дома свои куртки, - бери, надевай… хочешь ту, а хочешь эту?..
   - Ноу-ноу, - скромничал он, не надо… И покупать не хотел. – Что он будет делать с теплой курткой в Бомбее?.. Но когда на табло появилось «фо», то есть «четыре», он все же не выдержал и согласился…
   - А когда выпадет снег будет еще холоднее?
   - Может быть и теплее…

   - Я хочу 23-го, - сказал Рам, - пригласить тебя и твою жену в самый лучший ресторан, какой здесь только есть. Это, наверное, «Глория»… Говорят, он долго был на ремонте, он открылся только на днях и тем там все очень чисто и красиво («вери клиин энд бьютифул»)… Честно говоря, я уже купил билеты. Я очень долго выбирал и замучил, возможно, администратора, но выбрал, как мне кажется, лучший столик. Там будет и варьете. По-моему, тебе должно понравиться варьете… И я думаю, что понравится и «май систа олсоу» - «и моей сестре тоже»… Как ты думаешь, что мы выберем в качестве главного блюда («мейн дишь»)?.. Я думаю, что, наверное, лучше всего будет «чикен»?.. А на закузку я заказал рыбное ассорти, и еще там будут разные салаты: «столичные», с нашим любимым «чикеном», овощные и салаты-коктейли. На десерт пироженое и мороженое. У них там еще имеются разные мусы: фруктовые, сливочные и с ликерами – я думаю, они придутся по вкусу «май систа» (?)… хотя, ты знаешь, мне они, в общем, не очень… Да, будут, конечно, и фрукты!.. Отдельно я заказал ликеры: банановый и апельсиновый, и, кроме того, коньяк…

   - Ду ю лайк коньяк»? (Ты любишь коньяк?), - спросил он, и рассмеялся своей шутке. Действительно, это было в нашем случае, пожалуй, смешно, поскольку во время всех этих, можно сказать, ежедневных хождений я только и делал, что пил коньяк…

   - И еще там будет сухое вино – как ты его называешь «джус» (сок), - он опять рассмеялся.

   - И еще я заказал цветы  «ту май лавли систа» ( моей любимой сестре). – Только ты не намекай даже ни на какие цветы, ни в коем случае, пускай они будут для нее приятным сюрпризом… - он говорил все это дней за десять до намеченной даты…

     - Как я мечтаю, - продолжал он, - как это будет прекрасно, когда мы будем сидеть втроем, я буду благодарить вас за все, что вы для меня сделали, ведь вы, может быть, и не представляете себе, как мне было здесь, пока я был один, тяжело и скучно… На работе, как я тебе уже говорил, все эти занятия состоят в том, чтобы сидеть и листать всякие справочники и разворачивать схемы электромоторов, реле, вычислителей и проводки, когда и так ясно, что никаких там особых сложностей нет, а если и есть, то сколько ни гляди все равно многого не увидишь, потому что с этими электроделами важны не только схемы, но и практика, нужно все увидеть, прощупать на месте, на корабле, когда все находится в сборе. Конечно, у нас была в начале экскурсия в Минную гавань, но какая-то быстрая и непонятная, к тому же одна единственная… И вот я так сижу и листаю эти бумаги и смотрю тупо в схемы, иногда что-то и понимая, а чаще вообще ничего, и курю, курю, курю… Мои сотоварищи тоже будто бы заняты изучением, а на самом деле, кто читает книгу, кто есть пирожки, кто смотрит порножурналы и сам себя щупает, проверяет, все ли на месте, не растерял ли свои драгоценности, другой попивает из вляжки то ли виски, то ли коньяк… Так у нас протекает учеба… А я курю и курю, мне временами даже плохо становится от курения, и я смотрю на стрелки часов – вот уже три, вот четыре, о'кей – наконец-то, мой финиш. И я ухожу с ненавистного завода, и вот я на улице усыпанной осенними листьями, и вот остановка автобуса, приходится какое-то время мерзнуть и ждать, за остановкой сразу моя гостиница «Бриз», но мне там нечего делать, в казенной комнате, где только кровать и тумбочка, и вот автобус под номером три, мы едем вдоль моря, затем поворачиваем как бы срезая мыс… несколько остановок, я выхожу, где гостиница «Ранна», еще немного, и вот особенно сильный ветер, и вот оно перед глазами твое свободное море, которое, по-моему, ты так любишь, и вид его здесь, кажется, отличается от того, который мы ежедневно наблюдаем из окон гостиницы, потому что там оно за Минной гаванью. куда нужен пропуск, за колючей проволокой, за палубными надстройками и пушками кораблей… и вот он, твой угловой дом на улице Пельгуранна, ты говорил, что слово состоит из двух частей и «пельгу» будто бы означает «жуткий», а другая часть «берег», и я вижу, что у тебя, на четвертом этаже, горит теплый свет… И ты открываешь дверь, всегда такой веселый и беззаботный, и энергичный, готовый откликнуться на любое мое предложение и на любую просьбу, твое сердце раскрывается, как цветок… Я же помню отлично, как ты помогал мне искать мебель, многооперационную швейную машину, столовые сервизы, и ты меня уговаривал не тратить деньги впустую, как это делаешь ты, но тратить их лучше на вещи, и эти вещи посылать домой, в Индию, ведь я мог конвертировать только четыреста рублей из своих… тысячи двухсот в месяц – да, ты никогда не спрашивал, но я теперь тебе могу сказать честно, хоть нас инструктировали никому об этом не говорить, но я получал столько, сколько у вас не получает и академик, а, может быть, и министр, и благодаря тебе я таким образом через вещи большую часть заработанного все-таки сохранил… Если я хотел прогуляться, ты тут же собирался и шел со мной, хотя я много раз видел, что ты чем-то занят, и когда я заставал у тебя друзей, то вы уже не говорили по-русски, а переходили на английский, даже если это казалось исключительно только ваших проблем, вы хотели, чтобы мне было понятно о чем вы говорите и чтобы я не чувствовал, что я лишний… И ты, и твои друзья, даже советовались со мной, хотя, наверное, и не очень нуждались в моих советах, и я думаю, что это вообще хорошая русская черта, и еще твоя, то есть особое внимание к гостю. Но кроме того, когда я приходил, я чувствовал, что я становлюсь другом номер один, я становлюсь для тебя самой важной персоной… Мне так было приятно сидеть с тобой, на твоей кухне, с видом на море… Ты представить себе не можешь, как тяжело, как неуютно жить бесконечно в гостинице, и, к тому же, я тебе, кажется говорил, что у нас не отдельные номера, но двойные…

   - Ну почему же не представляю, - говорил я, - я-то как раз хорошо представляю, что такое неуютно и что такое, когда мешают, и что такое быть одиноким…

   - Не одиночные номера, а двойные, - продолжал петь свою песню, свои дифирамбы, Рам, - и таким образом уходя, я давал какую-то свободу и своему соседу по комнате, так что он тоже должен быть благодарен тебе… И потом «май систа»… Конечно, она много работала, и когда приходила из своей школы вечером, может быть, ей не всегда было приятно, что в квартире находятся гости, может быть, я бывал у вас слишком часто, на протяжении месяцев трех я бывал у вас почти каждый день, исключая, конечно, те дни, когда тебя не было, когда ты уезжал в Москву или куда-то еще, зачем я не знаю, а я все ждал и ждал, когда ты приедешь, и от того ожидания чуть тогда не свихнулся, не заболел… «энд соу» (и так) и поэтому я решил пригласить вас вдвоем, и отплагодарить вас за все, что вы сделали для меня. И еще, вот здесь я написал письмо… Как ты видишь, оно на совершенно непонятном тебе языке, это не хинди и не тамильский, и не сингальский, а тот, на котором мы говорим на юге Индии. Это письмо к моей дочери. В этом письме я пишу ей, какой ты прекрасный человек и что ты надежный в том смысле, что ты всегда поможешь любому человеку, если он к тебе обратится, и если ей в жизни придется плохо, то она может прийти к тебе в любой время дня и ночи, и я знаю, что ты ей поможешь, ты отдашь ей последнее, и таким образом вместе с этим письмом я доверяю тебе и свою дочь… Я хочу, чтобы она начала изучать русский язык и, возможно, в будущем она приедет на учебу в Россию… Но и не только поэтому хочу передать тебе это письмо. Дело в том, что оно в равной мере касается и тебя. Если когда-нибудь, пусть через много-много лет ты окажешься в Индии, и ты будешь в тяжелом положении, и меня к тому времени уже не будет на свете, то ты должен предъявить это письмо моей дочери, или моей жене, или любому из моих родственников, а их там у меня много, очень много, достаточно сказать, что современный губернатор нашего штата Керала – тоже мой родственник… и они помогут тебе…


     И с этими словами он вручил мне письмо. Я с интересом рассматривал удивительные для меня округлые закорючки… при фонарном свете, потому что мы были на улице. Потом аккуратно сложил и отправил в нагрудный карман, пообещав Раму, что буду беречь.