Учитель! Перед именем твоим

Светлой памяти Нины Борисовны Кирмаловой


           Пожалуй, самым волнующим за всё время моей  учёбы в школе был переход в пятый класс. Четыре года мы проучились в маленькой двухэтажной школе. Средняя школа, в которой предстояло учиться, была кирпичная двухэтажная с большими спортзалом и мастерскими, расположившимися в большом здании церкви. Как и все дети, мы любили свою первую учительницу и не хотели с ней расставаться. Она была для нас и учителем, и мамой. Любовь Ивановна вела все предметы сама. Такое уж было время.
Мы знали, что в пятом классе у нас по каждому предмету будет новый учитель. Ожидание есть ожидание. Можно дать волю фантазии, можно чуть-чуть «подрожать», как  это любят и умеют девчонки,  можно и похвастаться (что нам-де ничего не страшно, мы им, учителям, покажем, «где раки зимуют»), как это делают мальчишки. Можно сказать, что наши страхи оправдались. Когда в класс вошла Нина Борисовна, учительница русского языка и литературы, то даже видавшие виды мальчишки струхнули.
Нина Борисовна не вошла, а «приковыляла». Я произношу это слово не с насмешкой, а с чувством глубокого сострадания к ней. На ней был тёмно-синий костюм с голубеньким воротничком. Но нас поразила не хромота учительницы, а платок, в тон воротничку, которым туго-натуго была перевязана голова учительницы.
Мы сразу поняли, что учительница лысая. Нина Борисовна прошлась по классу, мимо доски, несколько раз, давая нам  возможность оглядеть её со всех сторон и представилась.
Самое удивительное то, что вскоре нас уже совсем не отвлекал её внешний вид. Сразу после первого урока мы вышли из класса и побежали по коридору искать знакомых старшеклассников только с одной целью – узнать всё-всё о ней. Кто-то сказал, что она была на войне и её ранило. Другой сказал, что она была в плену, а может, даже в концлагере, и мы тоже поверили. Однако самым значительным оказалось известие о том, что она родственница Натальи Гончаровой, жены Пушкина, и что про её дедушку написано в романе Гончарова «Обрыв»
Нина Борисовна страстно любила свой предмет и очень хорошо знала его.
Не скажу, что всё гладко проходило на уроках русского языка. Мы не всегда учили правила, писали с ошибками, чем доставляли много огорчений Нине Борисовне. Но зато уроки литературы проходили так, что  мы, кажется, становились после них даже выше ростом. Она никогда не переносила своё огорчение от наших «пробелов»
 в русском языке на литературу.

Всех изучаемых нами поэтов учительница цитировала наизусть, а прозу рассказывала так, что мы были не просто слушателями, а героями произведения. А больше всего мы любили писать сочинения. Я нигде не встречала таких заданий, какие получали мы. Например: «Что стало бы с Татьяной, если бы она вышла замуж за Ленского?» или «Как сложилась дальнейшая жизнь обитателей Калинова после гибели Катерины?»
На изучении творчества Грибоедова хочется особо остановиться. Нина Борисовна очень любила пьесу «Горе от ума», наверное, ещё и потому, что она более доступна для постановки в школьных условиях. Учительница предложила нам её инсценировать. Она репетировала с нами все роли от Чацкого до Лизоньки. Её голос звучал то восторженно, то льстиво, то дребезжал, как сломанный электрический звонок. Наша учительница обладала даром перевоплощения.
Как бы мы ни восторгались своей любимой учительницей, но мы были детьми и, как водится, озорными в этом возрасте. На репетицию учительница принесла для Чацкого свою семейную реликвию – карманные часы на цепочке. Все по очереди держали их  в руках,… и  вдруг…, они пропали. Никто не знал, куда они могли деться. У меня была маленькая роль внучки графини и я,… обмотавшись огромной тюлевой занавеской, крутилась в коридоре перед зеркалом. Узнав о случившемся, я сначала обрадовалась, что меня не было на сцене в тот миг и что подозрение на меня не попадёт, но охватило странное чувство: было жаль учительницу и жаль того, кто украл. Хотелось думать, что это сделано не специально, а случайно. Я боялась, что Нина Борисовна, всегда такая сдержанная, закричит на всю школу и побежит вызывать милицию, но этого не случилось. Она попросила повторить сцену ещё раз, затем, попрощавшись с нами, ушла.
Мы остались одни. После некоторого молчания стали орать друг на друга, обзывать нехорошими словами. И вдруг Сашка (Чацкий), для кого были принесены часы, признался, что они у него, и вытащил их из кармана. Мы обалдели и изобразили немую сцену из « Ревизора» Положение было ужасным. Мы разошлись по домам в скверном настроении. На другой день литература по расписанию была последним уроком. Мы перебрали тысячу вариантов, как сказать о том, что часы нашлись, но так и не остановились ни на одном из них. Учителя нас в этот день не узнавали. Хвалили на всех уроках.
Нина Борисовна вошла как обычно. Выслушала дежурных, отметила в журнале отсутствующих и стала спокойно объяснять новую тему. Сашка никак не решался признаться, а мы не могли говорить за него. Учительница посмотрела на часы и сказала:
- Сегодня жду всех в пятнадцать часов. Приходите без опозданий.
А потом обратилась к «Чацкому»: - А ты, Саша, уже научился перед зеркалом доставать из карманчика жилетки часы?
- Ага, -  только и ответил Сашка.
Радость и облегчение, распирающие нас, выплеснулись всеобщим вздохом и вознёй.
- Это что ещё за шум? Пишите домашнее задание.
Зазвенел звонок, и мы все, как по команде слетелись, словно вороньё, у Сашкиной парты. Мальчишки показывали большие пальцы и ударяли его по плечам, а девчонки, забыв про смущение, обнимали.
Мы даже не заметили, как Нина Борисовна ушла. Уже потом. Кто-то сказал, что уходила она - улыбаясь.
Много чего было в нашей школьной жизни… Я хорошо писала сочинения, и мои работы учительница читала  не только в нашем классе, но и в параллельных..
Весна пахла черёмухой, и мне не захотелось выполнять задание. Когда –то давно я нашла тетрадь в макулатуре, переписала сочинение в свою тетрадь и совсем забыла об этом.
В тот день в класс учительница вошла, как всегда, уверенно. Я мельком взглянула на стопку тетрадей, моя была верхней. Это ничуть не удивило. Ведь мои работы всегда считались лучшими. Я болтала с соседкой по парте, не ожидая никаких неприятностей, и встрепенулась только тогда, когда учительница ледяным голосом произнесла мою фамилию. Наши глаза встретились. А моя старенькая тетрадь с пружинками долетела до меня листочками.
- Единица. Позор! – сказала она, - и, отвернувшись от меня, взяла следующую тетрадь.
Мои щёки стали пунцовыми. Я собрала листки и весь урок сидела с опущенной головой. Мне действительно было стыдно.
Через месяц у нас начинались переводные экзамены. Весь месяц я не показывалась на глаза Нине Борисовне, но однажды в школьном дворе она сама окликнула меня.
- Я освобождаю тебя от экзаменов по литературе, - сказала она и, помолчав немного, добавила:: - Старайся всегда думать сама.
Мне завидовали все! Это было впервые, ещё никого никогда не освобождали от экзаменов.
Прошло много лет. Все эти годы я думаю. Потому, что меня этому научили. Незадолго до её смерти я заходила к Нине Борисовне Кирмаловой. Мы вспоминали школу, наш класс.
 Она рассказала о том, что собрала свои стихи в маленькую книжечку, издала за свой счёт и хочет подарить всем своим близким.
                А мы даже не знали, что она пишет стихи…