Double-Trouble

Данная миниатюра, написана по картине - № 10. Раймонд Лич. Double-Trouble. В основе рассказа были задействованы все конкурсные картины, названия которых используются в данном тексте.
Рассказ попал в разряд внеконкурсных, по причине малого объема.
----------------------


Уже неделю идет выставка, а конца работе не видно. Не хватает какого-то мазка, чтоб картина заговорила. Сроки, проклятые сроки, будь они неладны! - выругался художник, подойдя к окну.

***
- Что можно в жизни превозмочь, куда девать потенциал, тарам-па-пам. Бредятина опять лезет в голову. Еще эти две трещат, не затыкаясь. Битый час обсуждают Шагала. Художницы, ети их.
- Голова чугунная. Надо же так напиться!
- А что было на этой выставке-аукционе? Несколько цыпочек со своими толстосумами. Одна из них ничего, симпатюля. Другая мне пыталась незаметно бумажку с адресом засунуть, придавив грудью к стене. Я чуть не задохнулся от напора. Благо, следующий лот объявили.
- «Б.Угаров. Возвращение». Это какой-то дымоход сожжения нервов, копотью усталость, и двое в сумерках.
- Башка трещит. Отходняк пошёл. Представляю, как тому жениху со свадебного застолья хотелось нажраться. С такой-то тёщей-наседательницей. Приросла к стулу. А этот, её поклонник с перекошенной мордой, напутствиям внимает, как будто сам под венец завтра собрался. У нее в руках ключ к безбедной жизни. Или я путаю спьяну? Это, скорее, с той картины, где расфуфырка с кислой физией насела на богатого наследника, сообщив ему плохую новость. Кто ей с таким лицом поверит? У неё уже и план действий готов, как дочку свою замуж сплавить. Да и дочка мамочке под стать, нависла коршуном. Куда она смотрит? Правильно, в сейф с золотыми слитками. Приберут к рукам графского сына.
Вот у меня двойные неприятности. Папаша мой, Raymond Leech, который день пытается закончить передачу свето-тени. И самое трагичное - бокал мне никак не наполнит. Я уже и так сяду, и эдак. Висок рукой подпёр, чтоб заметил. Морду скривил. Он плевать хотел. Рисует этих двух болтушек за моей спиной. Обсосали каждый штрих. А я сижу и парюсь мыслью: « Что же было вчера?»
- Мэри, конечно, перчатки у тебя - шик, и рука твоя надеждой на вечер. Но сейчас она бревном легла на мою больную голову.
- Отец, опусти её руку на плечо. Что тебе, сложно? И вино я допил. Хочешь сказать, что жизнь пуста, как бокал? Налей, и я вырвусь из этого дерьма.
- Так, что там ещё спрятано в шкафу задумчивости?
- Витражный Шагал. Вот и я уже о нём. Кто же еще там шагал? Елена-краса со своим садистом. Расселся верзила на лошади, «добро» свое везет, чтоб не помялось, епть. А она, худыха, два ведра пешкоярусом. И любовь же. Любовь, да.

Припоминаю, как вчера у  картины лирических новоселов так меня пробила одна барышня. Глазами меня раздевала при дневном свете. Конечно, ей этот пень втулял, какая она душка. Но что он, когда я - такой офигенный пацан, в шляпе и с галстуком в нужном направлении? Как же она смотрела! Я взмок весь. Вот неприятность! А папаша мой всё горошину вырисовывает Луизе. Сколько можно?
- Слышь, предок, вина плесни, голова трещит от этих выставок. Я ощущаю себя доской, по которой идут брачующиеся вдоль новой улицы. И только вон тем, которые у своего порога обжимаются, все пофиг. Ишь, ногу скрекрестил, балерон. Что за третья позиция, епт? Сейчас сойдет похмелье, я тебе такое танго забубеню с Мэри! Конечно, как только они устыкуются насчет Шагала и его полёта наяву. Ух, как её штырит! Шариком воздушным болтается.

Что же было вчера?
Картина маслом «Приплыли». Заклинило меня. Вина нет. Родич на короткую встречу ушел. Всё продать меня выгодно думает одной бабе прожжённой. Знаю, она давно ему нравится. Мутит с ней, как Тристан с Изольдой. А мне что делать? Остается только ждать, когда старый Джо поднимет крышку старенького Julius Muller Berlin S. W. и наиграет «Аргентинское танго».
В этот момент мне и вина не надо. Кровь бурлит, глаза горят. Гипнотизирую партнершу взглядом, чтоб и мысли не было в отказе.
Мэри, как мы с тобой отжигали на вечеринке, а потом пришла Луиза. Да, я помню, что она твоя подруга. Но как я мог отказать женщине? Это не в моих правилах. И я «танцевал» с ней. Нет, мы танцевали втроем, и это было непередаваемо. А потом ты влепила мне пощёчину, ушла к Джеку и весь вечер висела на его бетонной шее. Я напился и уехал.

Вспомнил!
Жизнь, как печать, которую мы набираем весь промежуток от рождения до финала. И решающую точку успеваем поставить, покидая этот грё-баный мир. Печать готова. Её оттиск на бумаге расплывается зловещей краской. Свидетельство о смерти.
Белый слон, привезенный из Китая, стоит на чёрном фортепьяно. Мне его подарил отец. Каждый раз, когда я хотел поразмышлять над клавишами, то упирался взглядом в его мощный лоб. Я говорил:
- Привет, братан. Ну что, поиграем?
После чего открывал крышку, и руки нависали над клавишами перед первым аккордом. Что они мне могли передать сегодня, я и сам порой не знал. Музыка летела, а наше молчаливое общение продолжалось, никем не замеченное. Слон согласно махал хоботом в ритм ударов пальцев. Музыка заполняла собой всё, сознание отключалось, и только полёт. Тело становилось невесомым.

Я летел на старом раздолбанном кадиллаке. Она вышла из-за угла с покупками, перекрыв себе обзор множеством коробок. Мне не оставалось ничего другого, как резко уйти влево, и я на на полном ходу въехал в стену выставочного комплекса. В бочину жопы впечатался фольцвагон.
Яркий свет ударил по глазам. Картинки. А потом тишина. Такая звенящая и жуткая. Я вдруг стал, как та девчонка у Шагала, лёгкий и воздушный. Вылетел из машины и сразу увидел себя. Вернее, своё помятое тело. Зрелище не из приятных. Сплюнул и вошел в здание.
От окна мастерской отошел чел с кистями и тряпкой в руках.
- Я знаю, как закончить свою картину, - вдруг сказал он сам себе. Подошел к мольберту. Я следом. Две телки о чем-то спорят возле пустого стула. Так это же Луиза и Мэри!
Когда  в себя пришёл, то увидел этого чувака, размахивающего кистью чуть выше моей головы. Почему я в нем узнал своего отца?
Башка болит. Бокал пуст. Двойная неприятность.

В воскресный день выставочный зал заполнил народ. Папаша  приветлив со всеми, но мне было не до них. Голова трещала по швам. Задумавшись,  сидел на стуле. Вдруг пол странно пошатнулся, пространство сместилось. Последнее, что я успел сделать, так это крикнуть:
- Прощай, Отец!
Толстый слой бумаги перекрыл обзор, всё померкло. Луиза и Мэри, как ни в чём не бывало, продолжали свою беседу. Я же мучительно размышлял.