Предназначение

           Это был старинный книжный шкаф ручной работы. И хотя его смастерили ещё до революции, на нём не было особых украшений. Разве что венецианское стекло, с изысканной гравировкой, выделяло его среди прочих собратьев. Но он гордился не  внешней красотой. Это был мудрый шкаф, заполненный книгами - их часто брал пожилой профессор. Делая карандашом пометки на страницах, он что-то выписывал в школьные тетрадки в клетку. Исписанные тетради, строго пронумерованные, хранились в этом же шкафу на нижних полках, запертых на ключ. Профессор был математиком и работал в области теории комплексных чисел. Шкаф в этой теории ничего не понимал,  но это и не входило в его обязанности. Он знал своё предназначение. Всё, что  от него требовалось, – это хранить книги и не скрипеть дверцами. Скрип очень раздражал учёного. Но старая домработница тётя Дуня, бывшая, когда шкаф впервые её увидел, просто Дуняшей, часто смазывала петли на дверцах подсолнечным маслом и он молча отдавал свои сокровища учёному. Иногда шкафу казалось, что теория комплексных чисел не могла бы развиваться без него. Ведь это же на его полках хранятся знания, необходимые научному работнику.
           Так проходили годы и только морщины на лице профессора, поседевшая борода, да всё увеличивающаяся лысина говорили: время не стоит на месте - оно неумолимо движется вперёд. 
           И вдруг что-то изменилось. Шкаф сразу почувствовал это. Старик впервые за целый день не подошёл к нему. Он сидел за столом с каким-то отрешённым взглядом, сразу постаревший на несколько лет. Руки его безвольно лежали на коленях и нервно вздрагивали. Лучи летнего солнца, преломившись в венецианском стекле, разноцветными солнечными зайчиками плясали по стене. Но профессор ничего этого не видел, и казалось, навсегда утонул в старом кресле.
           Шкаф понял: случилось что-то ужасное. И только через несколько дней, когда пришла тётя Дуня с опухшими от слёз глазами и стала вытирать с него пыль, он услышал это страшное слово: «ВОЙНА». Смутные воспоминания всколыхнули его память. Чего только не происходило за его долгую жизнь: «Ничего»,  -  успокоил сам себя шкаф, - «пережили тогда – переживём и сейчас».
           Через некоторое время всё как-будто вошло в своё обычное русло. И только окна, заклеенные крест-накрест газетными полосками портили привычную обстановку комнаты.
           С каждым днём всё чаще и ближе стал доноситься грохот канонад. В начале шкаф даже подумал, что это участились грозы. Когда от взрывов вздрагивал дом, он мелко дребезжал венецианским стеклом, не боясь нарушить покой профессора, так как тётя Дуня, к этому времени потерявшая своего единственного сына, переехала жить в соседнюю комнату и во время каждой бомбёжки уводила старика в бомбоубежище. Вторым страшным словом, услышанным шкафом, было: «БЛОКАДА».
           Наступила зима, а с ней пришли и холода. Тепло отключили, и температура в комнате часто  опускалась ниже нуля. 
           Профессор, заботливо укутанный домработницей, неподвижно лежал на старом кожаном диване, и только иногда его прерывистое дыхание говорило о том, что он забылся в коротком сне. Тётя Дуня бережно, не уронив ни крошки, кормила его как ребёнка маленькими кусочками хлеба, смоченными в воде, и поила отваром трав старых запасов. Но несмотря на все её заботы, старик таял на глазах. А в квартире становилось всё холоднее и холоднее. В начале тётя Дуня приносила какие-то старые ящики, доски и просто щепки, тут же сжигавшиеся в старой буржуйке, приобретённой ею в обмен на старинное столовое серебро. Она очень гордилась столь удачной сделкой. Всё чаще её походы за так называемыми «дровами» заканчивались неудачей. В ход пошли стулья из кабинета, старая табуретка, некогда служившая подставкой для фикуса, двери в туалет и в ванную, нехитрая кухонная мебель, состоявшая из небольшого серванта, посудного шкафа, стола и двух стульев с изогнутыми спинками, картина с изображением русского пейзажа и два портрета каких-то бородачей. "Наверное, математиков", - догадался умный шкаф. Всё это проходило в кабинете, и блики пламени, отражаемые венецианским стеклом, как будто огненные языки ада, поглощали его сородичей. Шкаф понимал: скоро очередь дойдёт и до него. Тётя Дуня была родом из  глухой деревеньки, где не было школы. Грамотой владела с трудом. Книг она никогда не читала. В свободное от основной работы время она занималась вязанием. Этого времени было не так много. Кроме квартиры профессора, в мирное время, она убирала ещё несколько квартир. Поэтому в вопросе, что ценнее: книги или шкаф - победил шкаф.
            Профессор, который до сих пор не вмешивался в домашние дела, передав бразды правления тёте Дуне, опять называемой им Дуняшей, пытался сопротивляться, но он, уже давно не поднимавшийся с дивана без её помощи, лишь чуть слышным голосом умолял не сжигать его тетради. Тётя Дуня, бросив: «Что я, изверг?» – клятвенно пообещала сберечь его труды. И старик сдался. Когда сгорела в буржуйке последняя книга, старый шкаф ощутил - жизнь медленно, но упорно уходит из него. Хотя, кто с этим считается, ведь он просто шкаф. Исписанные тетради давно вынули из него и верная Дуняша спрятала их в надёжном месте. Шкаф не знал где, да и кто ему скажет. Он поймал себя на мысли, что стал старым ворчуном. Его петли, давно не смазанные, жалобно скрипели, но никто не обращал на это внимания. Когда жечь было уже нечего, а до весны надо  было как-то дожить, он понял: пришёл его черёд. Ведь он был мудрый шкаф и  молча встретил свою участь. Топор в руках тёти Дуни исправно выполнил своё дело. Языки пламени лизали его разрубленное тело, а он смотрел со стороны на венецианское стекло, предусмотрительно вынутое домработницей, и видел в нём всё происходящее. В какой-то миг его озарило: всё, что он делал до сих пор, было простой обыденностью, а его предназначение – согреть своим теплом последние часы старика, угасающего вместе с ним.