Дачный расклад

                Г Л А В А   1.

   Сумерки стекались на веранду.
   Круглый массивный стол, накрытый белой скатертью, основательно утвердился посередине, врос, будто боровичок, единственной ножкой в разостланный по полу синий палас.
   В углу, сверкая мертвыми бликами, полыхал электрокамин. Рядом- самодельный буфет с горками тарелок, рюмок и стаканов.
   Раскрытые по причине июньской жары настежь окна. Не задернутые пока тяжелые, болотного цвета шторы.
   Четыре стула вокруг стола. Все- с высокими, слегка засаленными спинками и такими же сиденьями. Разномастные, разнокалиберные. Остатки когда-то полных гарнитуров.
   И в двух метрах от «боровичка»- маленький журнальный столик, полностью заставленный водочными бутылками, рюмками, закусками в тарелках и банках.
   На подоконнике- ноутбук и две колонки, из которых слышится негромкая нейтральная музыка в стиле блюз.

   -Ну, что, начнем, пожалуй?
   Седовласый мужчина в сером, крупной вязки свитере вопросительно посмотрел поверх очков на собравшихся.
   Все утвердительно кивнули. Седовласый тоже ответно кивнул и разлил водку по рюмкам. Торжественно  подняли и молча выпили. Прислушались к себе, вновь кивнули друг другу и уселись за круглый стол.
   -Какие будут предложения?-  продолжил седовласый, поочередно выкладывая перед каждым по карте из новенькой, только что вскрытой колоды. –Есть какие-нибудь…-  Оглашенный простуженный голос настенной «кукушки» оборвал его на полуслове. Шесть часов вечера. Дослушали до конца.  -…какие-нибудь предложения?- поморщился недовольно сдающий, покосился на часы. -Сан Саныч. Туз пик. Вам сдавать.
   Сан Саныч, среднего роста мужчина с ухоженной короткой стрижкой, пухлыми яркими губами туберкулезника, облаченный в шорты и «спартаковскую» майку лениво перетасовал колоду.
   -Мне кажется,- не поднимая глаз прогудел он неожиданно басовым бархатным регистром. –что мы ни разу не касались национального вопроса.
   Двое из присутствующих, седовласый и  плотный, с модным  животиком мельком взглянули на четвертого соседа по круглому столу и сразу же отвели глаза.
   Этот, четвертый, в свою очередь посмотрел на Сан Саныча. Закачался на задних ножках стула.
   -Уточните, сударь,- попросил насмешливо. –Вы что-то конкретно имеете ввиду? Или вообще?..- Замер в шатком положении. Ответа не дождался и продолжил качаться. –Может, хотите осветить хуннизацию Китая? Или динамику роста датчан в Гренландии? А, может, вас интересует еврейский вопрос?
   -Нас интересуют многие вопросы,- рассудительно ответил Сан Саныч. –Карты разбирайте.- Сам же придвинул к себе оставшуюся  на столе пару карт и  вскрыл верхнюю. Встал, подошел к сервировочному столику и налил рюмку водки. –И эскимосский вопрос- в том числе…  Но если вы настаиваете  осветить еврейский- я не против. Остальные, я думаю, тоже…- Выпил. С наслаждением высосал лимонную дольку. –Хотя, конечно, это и не столь интересно в свете  грядущего всемирного потепления. Эскимосов жальче.
   -Ну-ну…- четвертый раздумывал над раскладом. –Ты, жалельщик наш, как всегда прав: чего закалывать всего поросенка? Одной  ножки хватит…
   -Сема, не тяни,- плотному не терпелось начать игру.
   Быстренько разыграли кон.
   Следующим сдавал четвертый, Семен Яковлевич  Иванов. Числился  Семен Яковлевич, согласно фамилии, сантехником  при ТСЖ. Был худющий, длинный, метр восемьдесят восемь, с изможденным, сизым от щетины лицом, изрешеченным морщинками, будто в него впечатали  мелкоячеистую сетку «рабица».
   В отличии от Сан Саныча, свою, положенную на сдаче тридцатиграммовую рюмку водки он пропустил. Закурил, оставаясь за общим столом, и  спросил:
   -Мужики, а мы какой день здесь тусуемя?  А то у меня что- то все перепуталось в башке…
   -Четвертый.
   -Да ты что!- изумленно повел головой Семен. –То-то я смотрю: виктория наливается!.. А, кажется, зеленой была…
   -Сёма, мы о национальном вопросе будем говорить? Что ты, как …- седовласый,  Юрий Петрович Глумов, хозяин дачи замялся. -Крутишься ужом под вилами…
   -Не, я не против! Обязательно поговорим!- дипломатично и убедительно сказал Семен. –Обязательно! Интереснейший вопрос! А вчера-то о чем говорили?- все-таки попробовал он перевести разговор на другое.
   -А вчера ты активностью западных лидеров восхищался.
   Семен недоверчиво на него посмотрел: -С чего это?..
   -Ну, восхищался их потенцией…  Альберт, тебе сдавать,- кивнул Глумов плотному, потянулся на стуле, закурил. –Говорил: дескать, далеко нашим до них. И до Берлускони, и до Саркази, и до Клинтона, и до Шарона Переса. Особенно тебя почему-то поражал Страускан… 
   -Почему?- отчего-то сипло и шепотом спросил Семен Яковлевич.
   Глумов пожал плечами.
   -А Берлускони сейчас на югах. С нашими общается,- подал голос Сан Саныч.
   -На предмет?..
   -Умалчивают, злодеи! Может, опытом делится?   
   -Да-а, в истинно демократическом обществе можно невиданных высот достичь на этом поприще.- У Глумова выпал расклад- хуже некуда. Он раздумывал, как бы поменьше схватить взяток при таких картах и в разговор встревал машинально, по привычке.
   -А я вам вчера говорил- и сегодня повторяю: все решает капитал!- Альберт был категоричен. –Деньги- значит, лучшие врачи, лучшая  пайка, и т.д, и т.п. Иль я не прав, Саня?
   -Прав, прав… Ты, Альбертушка, как всегда прав. Только, если это намек, то я, как молвил один мафиози, могу отчитаться за все свои миллионы. Кроме первого.  Все, ребята, алес.  Кончились распасы. Сань, ты время заказываешь.
   Все дружно поднялись, столпились у рюмок.
   -Петрович, у тебя когда банька готова будет?
   -Часам к восьми.
   -Ну, тогда до восьми партеечка… По десять копеечек, лады?
   -Чего спрашиваешь? Твоя рука- владыка. Но, Сёма, красиво все-таки ты от нацвопроса ушел…
   -Никуда я не ушел! Здесь, с вами общаюсь… Поговорим еще… Два часа впереди… Ну, будем!
   Одноклассники дружно подняли рюмки и чокнулись.


                Г Л А В А   2


   Сейчас уже никто и не помнил, что это была за пирушка. Помнилось только число- 15 марта. И что лил сумасшедший дождь вперемежку со снегом.
   Они стояли на перекрестке, у «прощального клена», где расходились их пути и клялись в вечной дружбе, клялись встречаться каждый год, клялись, клялись…
   Боже, как они были молоды и счастливы! И даже этот аномальный дождь с тягучим ветром казался им каким-то судьбоносным знаком свыше.
   Слегка подвыпивший 10-й «Б»… 9 человек. «Располневшая могучая кучка», как они тогда шутили. Семеро парней и две девчонки.
   Первыми, лет через пять, исчезли девчонки. Вышли замуж, уехали из города и исчезли на просторах России. Ни звонков, ни адресов.
   Один из друзей скончался от инфаркта. Еще двое, как и девчонки, уехали из города. Доходили слухи: где-то за границей обитают.
   А вот наша четверка как-то не распалась. И встречалась каждый год.  Поначалу- строго 9 мая. Затем «переиграли» на открытие весенней охоты. А вот последние лет 5-7, с тех пор, как Глумов купил эту дачу- у него, в середине-конце июня. И встречались уже не наскоком- повспоминать, попить, ночку погулять, а основательно, с банькой, рыбалкой, купанием и преферансом, подгадывая отпуска и отгулы. Не всегда, правда, полным составом, но непременно каждый год. И порой растягивалась их встреча на неделю.
   Они даже не понимали, как им повезло: при таком постоянстве встреч они даже не замечали собственного старения. Ни появления седины, залысин, животиков… Ни уже явной у некоторых ущербности в зубах…
   Ну, дембельнулся Глумов из штурманцов…
   Ну, отсидел Семён пару сроков по пять лет…
   Ну, захромал Сашка со своим ревматизмом…
   Ну, внук родился у Альки…
   Что это? Годы, что ли? Мы-то тут! И вместе! И рожицы наши почти не изменились! Живем, ребята! Правда, ведь?!
   «Правда, правда»:- молчаливо отвечало время-  и продолжало движение.

                .    .    .

   Нынешнее лето, наконец-то, выпало без женских капризов: умеренно теплое, умеренно дождливое, позабыв про климатические выкрутасы.
   Гости после ночных бдений поднимались поздно, часам к двенадцати. Заспанные, расхристанные появлялись на крыльце, потягивались, чесались и удивлялись, видя Юркин тыл между грядок.
   -Юр, ты когда-нибудь спишь? Как Трезорка на границе… Жрать-то приготовил?
   Глумов мгновенно бросал рыхлилку и шел к ребятам: в животе уже урчало с голодухи. А с этими сорняка только свяжись- про время забудешь…  И кто тебя, дурака, просил жене пообещать: все будет чисто и полито?.. Паши теперь ни свет, ни заря…
   Обедали. Затем уезжали либо  купаться на озеро, либо просто валялись в саду. Как-то надумали по старой памяти выехать на рыбалку. И даже поднялись в шесть утра. Все, кроме Альберта. Тот буркнул спросоня что-то нелицеприятное и продолжил досыпать. Ребята не обиделись: ночью Альберту «подцепили паровозик» из четырех взяток. Тяжко человеку, пусть  переспит с бедой.  Заодно и сами обратно по кроватям разбрелись: не хотелось пялиться на неподвижные поплавки при восходящем солнце.
   Вечером, по обыкновению, расписывали первую партию в преферанс. В восемь шли в баню, а часов в десять – уже чистые, распаренные, умиротворенные- расписывали вторую. А так как продолжительность партии заказывал проигравший на «распасах»,  то партия, порой, затягивалась и до 3-4-х утра. Все зависело от порядочности заказывающего время. Самым «порядочным» всегда  оказывался  Семён: он на «распасах»  никогда не проигрывал и время не заказывал.
   И в этот год  все шло по накатанной колее. С той лишь разницей, что  вечера у них за картами получались какие-то «тематические». Спонтанно, непроизвольно.
   В первый вечер случайно заговорили о «мужицкой дружбе», да так и зациклились на ней.
   Во второй плавно перешли на любовь.
   И, видимо, под воздействием этого в третий вечер перешли на политику: Монику Левински, Набоковскую «Лолиту», «валютных- элитных» проституток, горничных с различным цветом кожи и проч., проч., проч. К утру и сами не заметили, как заснули.
   А вот сегодня  Саню чем-то тронул нац.вопрос. Ребята подумали: с перепоя. Или с недосыпа. Но- хозяин- барин. А им, как выразился Глумов, без разницы, все- равно: «что наступать-бежать, что отступать-бежать…». Грубый Альберт выразился более цинично: «что чай попить, что с женщиной переспать. Лишь бы пропотеть». Все недовольно поморщились, но в душе согласились.

   Друзья поставили опустевшие рюмки и уселись за круглый стол.
   Альберт принялся за раздачу.
   -Ты, я смотрю, амбидекстор,- с усмешкой произнес Глумов. –Странно, не замечал раньше. Или это у тебя недавно проявилось?
   Гриновский Альберт Ниязович замедлил раздачу, поднял на него внимательные глаза.
   -Юрка, если б мы с тобой не дружили- я б тебе точно в лобешник закатил. Базар-то фильтруй!
   Все разом притихли.  Один лишь Глумов радостно заулыбался.
   -Ну, ты и Буратино! А вчера хвастал: переписку Книппер-Чеховой читал!
   -А к… к-кому она писала? –почему-то слегка заикаясь встрял в разговор Сан Саныч Бердяев.
   -Чехову, конечно…
   -А К-книпперу не могла, что ли?- возмутился несправедливостью Саня.
   Альберт же все продолжал смотреть на Юрку и дожидался вразумительного ответа.
   -Алька, амбидекстор- это человек, владеющий одинаково хорошо обеими руками. Стрельбу «по-македонски» помнишь в детстве? Ну, вот, та же малина… А ты что подумал?
   И еще хихикнул, злодей!
   Альберт, покрасневший от смущения, отвел глаза:
   -Да-а… Я тоже о том же…
   -Юр, так что, К-книпперу не могла, что ли?- продолжал допытываться Сашка.
   -Могла, конечно, Сань, могла…  Но не писала. Отстань!  Раз!- сделал ставку Глумов.
   -Два,- продолжил Семён.
   Игра началась.  Про переписку великих забыли.
   -Сыграем- ка мы, друзья мои, семь бубён,- объявил  Семён.
   -Вист.
   -Вист.
   Юрка, когда случалось быть раздающим, отлучался до баньки: подтапливал, следил, чтоб не закипела вода, запаривал  березовые веники.
   И в восемь уже потянулись в баньку. Гуськом, как утята через автостраду.

   Славная была баня у Глумова. Уютная, просторная, чистенькая. Жаркая парилка, тёплая «помоешная», прохладная раздевалка. Дурманно пахло  вениками и свежим деревом: Юрка по осени закончил внутреннюю отделку.
   Ребята устало, будто вагон с цементом разгрузили, порасселись на скамейки и неспешно принялись разоблачаться, изредка бросая взгляды на потеющую после холодильника батарею «Оболони».
   Глумов выбрал пару веников и скрылся в парилке, на которой аршинными буквами было намалёвано «ПЫТОШНАЯ». Послышалось шипение воды и негромкий мат: Юрка запаривал веники и плескал на каменку, выгоняя первый, «невкусный» по его словам, пар.
   -Ну, чего, добавим?..- Саня кивнул на пиво. –Иль проигнорируем?
   -Мужики, ну что за спешка? Отбирают, что ли?-  Семён устал возиться с потной футболкой, повернулся спиной к Сашке. –Помоги. Фу-у… Пивко сейчас, после парной, на порядок вкуснее будет!- убеждённо произнёс он. –Эт, как глоток свободы. Чем дольше срок- тем вкуснее.- Стрельнул на ребят оценивающим взглядом. –Вам этого не понять.
   -Ну, куда нам, сермяжным, до тебя.- Альберт стянул второй носок. –Мы ж пиво никогда не пили. Ни до бани, ни после…
   -Да я аналоги провожу!
   -Во-о! У меня в отделе тожеть такой… аналогичный был! Что ты!.. В грудь себя вечно бил: «Этого вам не понять! Здесь настоящим мужиком надо быть!»- Альберт хихикнул. –А на самого посмотришь-  со смеху помрёшь! «Мужик»… Из него мужицкое так и пёрло: и кадык, и лысина, и импотенция… Сейчас, вот, второй месяц в больнице с геморроем лежит, операции аж до судорог боится.
   -Ты к чему это?
   -Да трудно вас понять… непонятных да загадочных… Вечно у вас что-то… уму неподвластное…
   В  дверь просунулось распаренное лицо Глумова.
   -Что? Готовы? Тогда- первый пошёл!

   …Через полчаса, измочаленные и обессиленные от  Юркиных истязаний вениками, ребята вновь сидели в раздевалке.
   Глядя на  естества Альберта и Семёна Глумов задумчиво произнёс:
   -Сань, а ты знаешь, я что-то никаких разночтений не вижу. Ни в мусульманстве, ни в иудаизме. Может, ты видишь? И сало одинаково уплетают под водочку. Хоть день- полдень, хоть ночь-полночь… Чего здесь нацвопрос обсуждать? Не понимаю…
   -И я о том же,- хмуро буркнул Семён, открывая бутылку о край стола. –Чего этот привязался? Тоже мне: борец за чистоту нации… У нас- что в СИЗО, что на зоне- никаких различий не делали. Главное- дешевкой не будь. Остальное- второстепенно. Все едины. Что Рабиновичы… Что Пупкины… Что Тодорковские… Что Валиксперовы…   И, заметьте- все величайшие умы в экономике страны! А парашу- по-человечески, по очереди выносили! Безо всякой толкучки и злости на со-камерников. И… и, вообще… И, вообще: что такое национальный вопрос?
   Тут встрепенулся Альберт.
   -Ну, это-то я тебе объясню! Вот, допустим, я в преф выиграл. Много-много! Потому, что у вас у всех «паровозики»! И вот у вас- у всех сразу же!- «личный такой неприязнь» ко мне проявляется: «Понаехали, дескать, здесь, басурмане!»
   -А если я много выиграл?- с улыбкой поинтересовался Глумов.
   -А ты хоть раз много выигрывал? Во-от! У Саньки поэтому и возникают такие дурацкие вопросы: «Чего это разные Ниязовичи да Яковлевичи постоянно выигрывают у посконного олигарха Сан Саныча? Можеца, заговор масонский? С татарским разрезом глаз?.. Доколе, дескать?» И так хочется им всем под кожу залезть, аж  невмочь!
   -Как ты был, Алька, баламутом с седьмого класса, так и не меняешься. Я-то хотел, что б разнообразней… А то: политика, политика… Не хотите- давайте о бабах поговорим.
   -Нашли где о бабах говорить: в бане! А ежели я тонкий и восприимчивый? И возбудюсь не ко времени?
   -Мужики, кончай трёп! Айда на повторный заход! Сейчас вам не до женщин будет.
   Но теперь ребят хватило лишь минут на десять. Даже Юрка- и тот приковылял следом за ними в раздевалку. Видимо, сорняки потихоньку вытягивали силушку из бывшего штурманского организма.
   -Сёмка, а ты за что второй-то раз сел?- поинтересовался он, закуривая у дверей. –Опытный же уже был…
   -По ошибке,- сомлевшим голосом отозвался тот. –Статистика, мать её, до нар довела.
   -То есть?
   -Перебор в том квартале у эмвэдэшников  по Абрамовичам был.
   -А Абрамович здесь при чём?
   -А кто, по-твоему, по финансовым делам сидеть должен? Не Иванов же!
   Все надолго замолчали, тупо пытаясь увязать всё это в слегка пьяных головах.
   -Погоди… Но ведь ты же- ИВАНОВ?! Или не Иванов?
   -В том-то и дело, что Иванов! Вот они и ухватились: разнообразить статистику, чтоб в предвзятости не обвинили!
   -Но ведь ты же СЕМЁН ЯКОВЛЕВИЧ!!!
   Семён скорбно кивнул:
   -Если б Игнат Спиридонович или Пантелеймон Ксенофонтович был, может, и пощадили бы… А так… Сошлись, в общем, мужики, мои звезды. Ровно пять. От звонка до звонка. Ни за что, ни про что…
   -Ну, ну, Сём, это ты бабе Груне лапшу на уши вешай: ни за что…
   -Ну… может, самая малость… Но не на пять же лет!- уже всерьёз возмутился Иванов. –Трёшка- от силы!
   -Угу. Может быть. А «Ротор-банк» дуба дал от твоего правления…
   -А ты, Юрка, не ёрничай! Бывают такие само разрушающиеся конструкции и организации! Наукой доказано!
   -Да мне-то что… Вкладчиков жалко. Да тебя, дурака. За твои десять лет…
   -Там тоже люди сидят.
   -Не спорю. –Юрка выбросил окурок в поддувало. –Но всё-равно почему-то жалко…  Ну, что, ребят, партеечка?..
   И только мужики встали, как Семёна опять прорвало.
   -А знаете, что мне нашу зону сейчас напоминает?- произнёс он им в голые тылы. Мужики оглянулись.
   -Ещё скажи: страна наша.
   -Не-а,- усмехнулся тот. –Запад.
   -С чего это? Хочешь сказать: Запад эволюционировать начал?
   -Сами посудите! Да сядьте вы! Маячите перед рожей всем этим… Сбиваете!
   Мужики с готовностью сели. И даже ноги на ноги забросили. И даже пиво по- новой распечатали.
   -Сами посудите,- повторил Сёмка. –Они начали «фильтровать базар». То есть «отвечать за слова». А то «притянут за язык».
   -Сём, давай конкретно.
   -Да за ради Бога! Перечисляю. Один кретин ляпнул, что «все дни пахал, как негр». Всё! Кранты! Полмира в обидках! Электорат на хрен потерян! А он, может, всю жизнь положил за освобождение этой угнетённой расы! Он, может, в семидесятых  таблички срывал с сидушек в автобусах, чтоб на них сидалище другого цвета кожи посидело! А они? Как это, а? Бах- и обиделись! Говорят, расстрельная статья светит…
   -Так. Что дальше наплетёшь?
   -«Плетёшь»… Сам ты плетёшь!- обиделся Иванов. Он вообще часто обижался после четырёх бутылочек пива поверх преферансовой водочки. –На бабу у них сейчас не посмотри. И не дай Бог задеть случайно! Что ты! Точь-в-точь, как на зоне: задень «машку»- сам «опущенным» будешь. Вишь, до нашей политкорректности дожили: коснулся- иль женись, иль срок мотай. Слышали последние новости? Про Страускана? Ох, ну, вы и тёмные!- в его голосе появился азарт. –Жаль бедолагу, до ручки довели.  Он, оказывается, если судить по тамошней прессе, этих проституток элитных самолично по хатам доставлял! Осматривал обстановку, «срубал» по- быстрому деньжат и сваливал! Через три-четыре часа прилетал за ними- на Майями иль куда там- спрашивал «Вам продлить?» Говорят: все соглашались.
   -Ну, что? Партеечка всё-таки?..- Глумов будто и не слушал его. Пил пиво да зевал.
   Семён замолчал.
   Глумов посмотрел на него.
   -Чего ты?.. Обиделся, что ли? Я ж думал: ты серьёзное что-то…
   -А серьёзное…- Сёмка, кажется, был абсолютно трезв. И смотрел ответно серьёзно и пристально. –Ты, Глумов, скажи мне: что за сучья манера пошла- ботинки у Запада лизать?  Или задницу. Что ж нас так в дерьмо-то тянут, а? Куда не посмотришь, что не послушаешь, а?.. Всё у них самое лучшее! И ароматы газовые для смертников- на любой вкус! И стукачество повсеместное- правильная норма жизни! И к друзьям без приглашений- ни дай Боже, ни в какую! И даже пидоров венчают! Пидоров!  Венчают!!! Церковь!!!- Он обвёл всех глазами. А мужики молчали, ждали продолжения. –На радио здесь…  дуру одну молодую слушал… Программу целую ведёт… И всё-то ей говорить разрешают… А она аж с…тся в колготки от тихого восторга- и поганит, поганит Россию…- Сёмка говорил это уже негромко и даже как-то устало. –А «там»- он неопределенно мотнул головой.  -мечта для неё… Жизнь райская. Как к ведру с помоями тянет…  Набрызгала сверху чем-то приятным- и тянет, тянет…  Аж голос прерывается. Слюнку так сглатывает мило, с придыханием. Я уж потом подумал: полипы, наверное…
   -У тебя что, с дочкой что-то случилось?
   Семён молчал. Закурил с третьей спички. Затянулся глубоко. Увидел водку- и плеснул себе немного.
   -Мы же, ребята, все молодыми были. Молодые- они все одинаковы, в любые годы… Так же  старших ни в грош не ставили. Что они понимают, старшие эти?.. «Битлов» наших, что ли? Или Сюзи?.. Или «Кисс»? И постеры боготворили, и диски, и пакеты, и жвачку, и «Левис»… И «Радио Свободы» слушали, и Солженицына, и Булгакова читали… И над Лёней хохотали, каждый третий анекдот- про него…  Но ведь западло было не идти в армию, ребята! Это- или убогий ты, или «откосил». А это ж- стыдобушка несусветная! Мы, вот, здесь все служили. Что, «стариковщины» не было, что ли?   Иль самоубийц? Дисбаты всегда полные. Да всё было, как и сейчас! И что? Родину хаяли?  Я, вот, знаю: все мы тогда заявы писали в Афган.  Хотя каждому два месяца до дембеля оставалось. И я точно знаю, что без принуждения писали. И, небось, даже стыдно было говорить кому-нибудь об этом. Потому, что душой и сердцем решали…
   -Это точно, было такое…- подал голос Альберт и тоже плеснул себе.
   -Вот!- Семён поднял палец.  –И не наша вина, что только одного Альку взяли! От чистого сердца все… Потому что Родину любили. Это я сейчас, вот, так… тренькаю… А тогда все молчали, но любили. Не принято было об этом как-то откровенничать. И гимн толпой петь. Хотя все словечки наизусть знали. А сейчас… Посмотришь иногда на толпу молодых- спокойно поют. А у половины- или «желтый», или «серый» билет. «Любители» Родины сраные.  И мамаши сзади торчат, из фондов всяких… «Спецовки» армейские, всё они, прям, знают, во всем разбираются, мать их… Можно подумать, наши матушки нас меньше любили.- Он отхлебнул прямо из горлышка. –И мамаши эти… и эти, «откосившие»… и Запад этот долбанный… «Мелочь»-то наша- она на всё клюет, до всего падкая. Их только помани. У нас своей дряни- разгребай- не разгребешь, а их еще и в иностранную тянут. С запахом фейхуа.
   Семен как-то разом потух, замолчал. И все молчали какое-то время. Не привыкли «всерьёзку» что-то обсуждать. С шутками, с подколами- это, как-то, завсегда. А вот так… Да и, честно говоря, не молоды уже все были, у каждого своё, устоявшееся видение мира. Чего попусту языками молоть? Поздно уже перевоспитывать друг друга. Да и не зачем.
   А здесь как-то вот… Накатило на Сёмку. Он первым и прервал молчание. Сидел на лавке, опустив устало  татуированные руки на колени, смотрел, не отрываясь, на дымок от зажатой в пальцах сигареты и заговорил тихим голосом.
   -Здесь по телику видел: бабку-монахиню в Испании арестовали.  Новорождённых в другие семьи отдавала. Поделом ей, конечно… Я о другом хотел… Один из папаш приёмных на неё настучал. Пятнадцать лет, сука, молчал. Дочка, говорит, истины захотела. А я думаю: поцапался он с ней- вот и ляпнул, что не родная. А сейчас уже куда деться: пресса, телевидение. Вот паскуда! Вы бы его видели, ребята… Интервью налево и направо. Такая рожа, будто благое дело делает. Пятнадцать лет молчал. И здесь же- монахиню в «воронок» садят. А он- соловьем перед камерами!.. И губку так значительно, как Жирик, поджимает. Столп благочестия. Ну, не сука ли, а?! Запад ваш… Крыса на крысе… Хоть на чём- лишь бы засветиться…
   -Сём, что случилось?- Юрка понял, что Иванов или перепил, или что-то у него случилось: никогда он так с ребятами не говорил. Он вообще после своих отсидок был самым молчаливым из всех присутствующих. –И кончай ругаться. Случилось, да?
   Семён кивнул.
   -Александра с парнем рассталась.
   -Ну, нашел печаль! Дело-то молодое! Да ты, я помню, и сам не очень-то к нему…
   -Было такое,- Семён прикурил от «бычка» новую сигарету. –Я его вообще долго никак не воспринимал. Всё не моё… И не выпивает, и не курит. Молчит, улыбается… Припёрся к дочке, маячит здесь… А потом- раз поговорили о чём-то, два… Смотрю- умнейший парнишка, и, главное- своё мнение на всё есть. И не упёртое такое, а с аргументами… И шутки нормально, адекватно воспринимает, и сам шутит… Прирос я к нему, даже не ожидал от себя... Главное-  счастье у них на мордашках постоянно было. Честное слово- постоянно!
   А здесь: приехала, вещи все свои перевезла. Мне- как серпом… Будто по живому что-то отодрали от души… Два года жили…
   -Да погоди ты! Может, наладится еще! Молодые!..
   -Не наладится,- глухо ответил Семён. – Не наладится.
   -Ну, а запад-то при чём?- подал голос Алька.
   -Да не при чём,- Семён отбросил полотенце, начал одеваться. –Это я так… к слову пришлось…
 

                Г Л А В А     3 


   Десятый «Б» улыбался из далёкого 76-го года. Чёрно-белая фотографическая юность. Такая же, как и была в действительности: бескомпромиссная, категоричная, без полутонов. Любить- так до смерти! И ненавидеть- так же! И жить, жить, жить, захлёбываясь от счастья, на всю катушку! Вон она какая- жизнь-то впереди! Вечная! Нескончаемая!  И не прощать ни подлости, ни предательства, а чтобы всё- по- честности, по справедливости!..
   Альберт медленно перевёл взгляд с общей фотографии.
   Не стал ты, Андрюшка, великим математиком. Спился и сгинул где-то в сучьих «шанхаях».
   И ты, Сашка, не стал генералом. Глупая смерть на втором курсе. Будущий штурман. Алька  даже не знал, поднимался ли тот когда-нибудь в небо. Упал флагшток на футбольном поле- и не стало Сашки. И не стало Сашкиного неба.
   А это- Светка. «Внутрирайонный гений чистой красоты»… Будущая «мисс Вселенная». Хотя… Не было тогда ещё никаких «мисок». Светка была. При виде которой у всех парней скулы сводило от вожделения. От седьмого до десятого класса включительно.
  Не оказалось в её жизни ни подиума, ни принца на белом коне. Проституткой стала. Хорошей, наверное, если, говорят, до «мамки» доросла. И тоже где-то сгинула.
   Юрка Щербаков. Выставки уже и в Берлине, и в Вене прошли. «Кандинский» нонешний, не меньше.
   А многих уже и нет на этом свете. Вот, Юрка Галкин…

   -Как думаете, на ком он там остановился?- негромко спросил Семён ребят. –Никак, себя разглядывает…
   Сан Саныч  на секунду оторвался от расклада, взглянул на Альберта, рассматривающего в дальнем углу фотографии.
   -Не-а. На Светку Баженову любуется.- И снова уткнулся в карты.
   -Могу поспорить: на себя он там любуется,- упёрся Семён.
   Бердяев  ещё некоторое время тупо просчитывал карточные варианты, затем решительно отодвинулся со стулом от стола, повернулся к Семёну.
   -На что спорим?
   -Ну-у,- Семён не ожидал ответного хода. –Хорошо. «Девятку» Альбертовскую ставлю! А у тебя что?
   Сан Саныч  хихикнул: -И я тоже её!
   Ударили по рукам. Юрка  разнял.
   -Алька! Иди сюда!- хором окликнули друга.
   -Чего? Закончили?
   -Да погоди ты!  Спор разреши: на кого ты там уставился? На фото? Только правду, лады? А то мы с Санькой поспорили.
   -А на что спорили?- поинтересовался Алька, присел.
   -Да не заморачивайся! Половина моего выигрыша- твоя!
   -И у меня те же условия!-  поторопился и Сан Саныч.
   Альберт расцвел.
   -Светку Баженову рассматривал. Она, говорят, сейчас…
   -Йес!- прервал его радостно Бердяев. –«Вот она, черёмуха»!
   -Так на что спорили?- опять поинтересовался Алька.
   -На твою «девятку»,- безразлично, опрокидывая в себя стопку произнёс Александр. -Будем!
   Гриневский изумленно распахнул рот.
   -Да не бери близко к сердцу! Половина-то выигрыша твоя!
   -А-а,- облегченно вздохнул тот. Но,  всё-равно, опять задумался.
   -На мою «девятку»?..
   -А накой она тебе? 96-го года… Ведро с болтами. Директору солидной фирмы… Не к лицу. А ты чего Светку-то разглядывал? Там, на фото, и я запечетлён. А ты- Светку…
   -Нет, подожди, ты насчёт моей «девятки»…
   -Господи, Алька, ты когда-нибудь шутки понимать научишься?! Тебе даже анекдоты неинтересно рассказывать!
   -Странно,- вставил задумчиво Семён. –А я действительно на спор его машину  ставил.
   Посмеялись. Выпили. Доиграли кон.
   -А насчет Светки…- продолжил-таки Альберт. –Вальку Киселёву здесь недавно повстречал. Говорит: пропала Светка, ни слуха, ни духа. Вот тебе и лучшие подружки!
   -Да когда это было!.. Тридцать лет прошло…
   -Почти сорок…
   -Точно. Ох, и изменилась Валюха! Старухой стала. Я, вот, всё думаю…
   -Ого! Прогресс, Алька!
   -Подь ты! Честное слово: неужели бабы не понимают, что вечность прошла? Стоит, разговаривает- и кокетничает! Представляете?! А я смотрю на неё- и в упор не вижу ТУ Вальку. Ни задницы её, ни груди её, ни улыбки… ну, помните же?.. Полнота одна, седины да морщины. Ничего от Вальки не осталось. И кокетство мне её- что нож по сердцу. Неужто ничего не соображает?
   -Да ты на себя посмотри! Пенёк трухлявый.
   -Я ж не кокетничаю! Стою, разговариваю спокойно.
   -Дурак ты, Алька.- Юрка поднялся, достал из холодильника пару банок «Килька в томате», сгрёб грязную посуду в сторону. –Она ж женщина! Ей до смерти хочется нравиться.
   -Но не так же, Юрка!  Смешно это как-то… И жалко смотрится.
   -«Жалко, жалко»… А сам, вон, бицепсы напрягал, когда соседка за лаврушкой ко мне пришла.
   -Я? Напрягал?- удивился тот.
   -Напрягал, напрягал,- подтвердил Санька. –Я тоже видел. Убогое зрелище. Ты, небось, и брюки на ночь снимаешь, не расстёгивая замочка?   
   -Эт почему?
   -А чтоб утром про ширинку не забыть.
   Альберт машинально дёрнулся рукой, проверяя «хозяйство», хотя был в трико.
   -Дурак!
   -О, а это кого лешие принесли?- Глумов отдёрнул штору, подслеповато вглядываясь в темноту за стеклом. –Никак, приехал кто? У ворот шумят. Странно, никого не жду.
   Но на крыльце уже весело и громко  разговаривали. Дверь открылась. Вовка, Юркин сын, с трудом прижимая к себе кучу пакетов, придержал ногою дверь.
   -Здорово, бать. Здрасьте всем. Вы уж извините, что без предупреждения. Ну, чего встали? Заходи! Долго я держать буду?
    На веранду поочередно впорхнули три девицы. И встали, засмущавшись.
   -Давайте! Шнель, шнель на второй этаж! Пакеты возьмите,- командовал Вовка. –Серёга, гитару не забудь!- крикнул кому-то в темноту. Девицы прошелестели «здрасьте» и быстренько поднялись наверх. Володька, освобожденный от поклажи, подошёл к приосанившимся «баронам» и поздоровался уже со всеми за ручку. –Сейчас, бать, сейчас, всё объясню, дай разгрузиться… У нас место в холодильнике есть? Мясо, боюсь, пропадёт. И так с утра маринуем.
   -Найдём,- хмуро буркнул отец. Оглядел с сожалением налаженную за четыре дня обстановку. –Чего напыжились, «чикатилы»? Молодых не видели никогда? Раздавайте.
   -Да погоди ты!- отмахнулись от него дружно. –Вовка, а твоя-то кто из них?
   -Дядь Сём, сейчас я, ребятам помогу…
   Он поспешил к воротам.
   -Да-а, ситуация…- протянул Альберт, играя спичечным коробком на столе.  –Ну, и чего делать будем, хозяин?
   -Сейчас… Вовка придёт… проясним ситуацию…
   -Не, а вторая-то?.. А, мужики?..  Умеет же природа такое лепить!
   Юрка продолжал хмуро молчать, поджидая сына.
   Тот через минуту объявился с двумя ровесниками. Глумов знал их: друзья сына по медуниверситету, учатся вместе. Те поздоровались со всеми и также исчезли на втором этаже с пакетами и сумками.
   -Ну, излагай.
   -А чего излагать?- тот смастерил себе бутерброд, с жадностью откусил. –В Сосновке спектакль ставили. Закончили- ночь на дворе, а дача рядом… Ну, чего домой переться? Да мы к обеду уедем! Бать, не обижайся! Дядьки, мы тихо посидим, не помешаем, честное слово!
   -Вовка, не ври! «Случайно» на дачу, а мясо с утра замочено!..
   -Дядь Саш! Мы ж думали: после спектакля, где-нибудь на речке или на озере… А селяне два часа на спектакль собирались: то дойка, то свет отключали. Так и проваландались до ночи.- Вовка даже глаза убедительно выпучил и жевать перестал. –Не верите, что ли?
   -Верим, верим,- махнул Альберт рукой на друга: не мешай, дескать, другое интересует. –Вов, а девчонки-то… с тобой учатся?
   -Не-е, они с педа, в студии вместе играем.
   -А-а,- понимающе протянул успокоенный Альберт. –А я думал…
   -В пакетах-то что у вас?- прервал его Юрий.
   -Да-а, реквизит всякий да жрачка. В баню бы, бать, ещё… Пока шашлыки готовятся… Ребятам обещал.
   В глазах у Вовки застыли и вопрос, и просьба. Юрка же по-прежнему был хмур и даже не смотрел на сына.
   -Тёплая еще… Подтопи малость. Я сейчас воды в баки долью.
   -О! Спасибочки!- обрадовался тот и заспешил к своим.
   Через секунду наверху раздались победные вопли.
   -Ну?-  Глумов обвёл глазами друзей. –Чего делать будем? Партия не доиграна. Мне сейчас минут на двадцать отлучится надо: воды долить, мангал расшаять… Да и накормить эту ораву чем-то надо. Как-никак, а отец всё-таки… Да захлопните вы рты! Хватит прислушиваться! Сами сейчас спустятся!
   -Может, отложим на завтра партию? Или вообще обнулим?- предложил Альберт Ниязович.  Его радовало нежданное разнообразие в их четырёхдневном размеренном укладе жизни. Тем более, впереди их ожидали ещё три выходных дня.
   -«Партия может быть отложена не более, чем на шесть часов»- проскрипел голосом крючкотвора из своего угла Иванов.
   Глумов согласно кивнул. Взглянул на «кукушку».
   - Партия должна быть закончена. Непременно. Сейчас- пол-первого. Значит, к семи всяко- разно закончим. Подведем итог, так сказать. А пока- тридцать минут перерыв.

   Когда он вернулся из бани, на веранде уже вовсю кипела деятельность.
   Из колонок вместо инструментального душевного блюза слышались «Ночные снайперы».
   «Старая гвардия» в лице Сан Саныча и Альберта нарезала с девицами салаты. Вовкины сокурсники насаживали на шампуры действительно размякшее мясо и попутно о чём-то с интересом расспрашивали Семёна, указывая то на одну, то на другую тюремную татуировку. Тот с удовольствием и знанием дела рассказывал и попутно, с таким же интересом, расспрашивал о нонешних  веяниях, кивая на исколотые плечи и лопатки то одной, то другой, то третьей девицы. Парни похохатывали и отвечали ему на ухо. Сёмка удивленно качал головой и улыбался.
   Сам же Вовка давился очередным бутербродом и молча руководил работой.
   -Совсем изголодался парень,- с жалостью подумал Юрка. –Не кормят его дома, что ли? На неделю оставить нельзя! Завтра Дашку отчехвостю,- решил он про жену.  А вслух сказал: -Всё, ребятишки! Через десять минут баня будет готова! Веники я запарил. Там, в раздевалке, капли эвкалиптовые. Пять капель на ковшик.
   -А нам-то капель не давал. Пивом плескались,- сварливо произнёс Сан Саныч. –Эконо-омит! На новую дачу кулак крохоборит, поди…
   -И веники по два раза пользует. А ребятам, вон, новый заварил… Точно, кулак!- поддержал его Семён Яковлевич. –Хорошо хоть за постой не берет.
   -Ничего, ребятушки, еще не утро. Партия не окончена. Со всех сполна соберу,- добродушно ответил Юрий. –Ну так что, идёте в баню?- он вопросительно уставился на сына.
   -Сейчас, пап, поклюём что-нибудь… Передохнём чуток…
   -Упахались, комедианты,- отец устало присел с края стола. –Ты хоть с ребятами познакомь.
   Вовка назвал друзей. Девицы улыбнулись и раскланялись. Парни кивнули издалека:  Егор, Сергей.
   -Всё-равно сразу не запомню. Извините, если перепутаю поначалу…
   -Юр, да чего здесь путать! Вот эта,- Альберт положил ладонь на плечо напарнице по резке салата. –Лина. А эта- Лана. Ну, а с цепочкой- Лена…
   -Как там? Устроились? Нашёл постельное?- будто не слушая Альберта продолжил Глумов.
   -Нормально, батя, нашли. Всё путём.
   -Ну, давайте тогда за стол. Нас ещё партия ждёт.
   -Ага, аж ножками сучит: «Где мы там! Где мы там! Когда мы её закончим?»- с сарказмом отозвался проигнорированный и немного обиженный этим Альберт. –А мы- вот они! Ни жрамши, ни пимши- партию заканчивать! Юрка, у тебя совесть есть? Дай с молодёжью пообщаться!
   Юрка тяжело вздохнул. Самому хотелось пообщаться. Да и ночь сама- ласковая, с ошалевшими соловьями где-то за садовым прудом, с луной в половину чернильного неба- всё подталкивало к общению. Тихому, задушевному, с гитарой и водочкой. Сдалась нам эта партия?! Но встретил внимательный взгляд Семёна- и поторопил:
   -Пообщаемся. Успеем. Но партию закончим.


   Лена открыла глаза.
   Серые сумерки висели в комнате. Кто-то тихо бормотал  во сне на соседней кровати. Пахло перегаром и парфюмерией. Безумно спать хотелось. Но и в туалет хотелось безумно. Утро, наверное. Часов пять-шесть.
   По ладошке, почти рядом с лицом ползла серая «божья коровка». Лана осторожно стряхнула её в проём у стенки  и тихонько, стараясь не скрипеть иссохшим кроватным деревом, поднялась. Как была, босиком, спустилась вниз, на веранду. Натянула чьи-то башмаки и, шаркая задниками, засеменила по тропинке к туалету.
   Вышла. Сонная, счастливая. Потянулась с тихим стоном восторга.
   Солнце еще не взошло, хотя пол- неба было залито малиновыми красками. И уже вовсю гомонили незнакомые пичуги. И вдали глухо нагадывала судьбу кукушка.
   -Семь, восемь, девять…- шепотом отсчитывала  Лена в такт шагам и кукушке. -…тринадцать…
   И осеклась. Слева от тропы, на пороге предбанника на животе лежала обнаженная Лина. И из-под левой лопатки торчал нож с малиновым, как восходящее солнце, кружком вокруг.


                Г Л А В А   4.


   -Ну, ну, девочка, всё хорошо… Сейчас поспишь немножко. Всё нормально,- успокоительно журчал голос врача. И ладошка его, сухая и прохладная, приятно холодила лоб.
   Она закрыла глаза и сразу провалилась в небытие.

   Тягостное напряженное молчание висело на веранде. Все приткнулись кто где  и нещадно дымили. Дым синими пластами медленно вытекал  в утренний сад через открытую дверь, замирал на время и нехотя рассеивался.
   -Охренели вы, что ли?- тихо спросил Глумов, оглянулся на дверь в комнату. Но за дверью было тихо. –А если умом тронется?
   -Пошутить хотели.- Альберт, растерянный и испуганный, не знал, куда деть руки: тряслись неимоверно. Поэтому сунул ладошки в карманы брюк.  –Думали ж- ты пойдёшь, тебе ж вечно не спится!.. Посмеяться хотели… А здесь эта… Лена…
   Рядом с ним стояла «убиенная» Лина, зябко куталась в халат и согласно кивала головой.
   -Ну, а ты-то как поддалась, дурочка? Этот дефективный из ума выживает, а ты…
   Губы у Лины задрожали, и глаза наполнились слезами.
   -Альберт… Ниязович… сказал… что всегда шутите… так…- И куталась, куталась, будто мерзла. И глаза  затравленно бегали с Юрки на Альберта и обратно. –Он сказал… в школе… театром руководил… А у нас… реквизит… И грим…
   -Станиславский долбанный,- зло и язвительно процедил Семён, стряхнул пепел в ладошку. –Морду бы набить за такую постановку. И ещё.  На «бис»…
   -А чего ты!..- от перенесённого испуга Альберт отчего-то стал нагловатым. И голос его уже звучал громко, развязано, по-хамски. –Вспомни: сами-то как над классной пошутили, а? Или над Труней, помнишь? Вповалку потом лежали от смеха!
   -Тихо ты!- Юрка вновь оглянулся на дверь. –Разорался…- Машинально уставился на сына.
   -Пап, честное слово – не знали мы! Спали!- Вовка даже выпрямился на стуле для убедительности.
   Скрипнула дверь. Врач вышел,  вытер лоб салфеткой.
   -Водичка у вас есть? В горле пересохло.- Выцедил весь стакан и вновь промокнулся. –Спасибо.-  Кивнул Глумову на выход. Следом за ними вышел и Семён, встал рядом. Доктор покосился на его татуировки, но разговаривал, обращаясь лишь к Юрке:
   -Я ей успокоительное вколол. Поспит сейчас. А потом- непременно в город, на осмотр к врачу. Я там на листочке написал, что поставил…- Вытянул из смятой пачки «Петр 1» сигарету и тоже закурил. –Славу Богу, что диспетчер сразу в милицию не отзвонился, моего  вердикта ждёт… Была бы вам здесь… веселуха.  Не шутите так больше. Насчёт трупа. –И искоса, испытывающе всё-таки взглянул на Юрия. –А, может… Был всё-таки труп?
   -Да вон он, «труп» ваш!- зло отозвался Семён, кивнул на оживленно жестикулирующую за стеклом Лину. –Живее всех живых!
   -Может, и её осмотреть? Вколоть, что-нибудь?..
   -Да мы ей уже дали. Не запьянела бы…
   -Вы с этим поосторожней,- посоветовал доктор. –А ту девочку- обязательно к врачу. –Снял очки, положил в карман запыленного халата.
   -Вовка! Проводи доктора! Вот, возьмите, - Юрка положил вслед за очками купюру.
   -Да вы что! Не надо!- Доктор не обиделся, не возмутился. Просто не привык  в сельской местности к денежным подношениям.
   -Берите, берите. У нашего «убийцы» много еще таких бумажек. Фирмой заведует…
   Доктор пошёл к калитке.
   Мужики присели на скамейку под грушами. Вновь закурили.
   -Ты-то, Сёмка, как оплошал? Жизнь прожил, а тебя, как пацана…
   -«Как пацана»…- передразнил Семён Юрку.  –Посмотрел бы на тебя утром!.. «Как пацана»… Я утром п…ть вышел- понять ничего не могу! Одна задницей вперёд по тропе ползёт, другая голышом у бани валяется! Эту поднимаю- слово сказать не может, мычит, пальцем на баню тычет!.. К той подбежал- нож торчит! Ухо прикладываю- не дышит!.. И сердце не стучит! Ну, вызвал «скорую»…
   -«Не стучит». Перевернуть не мог, что ли? Нормально послушать?..
   -Да я тебе что? Доктор?- психанул Семён. –Голая девка! «Перо» торчит! И что, про розыгрыш думать? Юрка, да у тебя с мозгами нормально?! А если б, правда, мёртвая была? И пальчики мои везде, да? После двух отсидок-то, а? Как тебе это?
   Семён почти орал. Вовка, проводивший доктора, испуганно стоял у закрытой калитки.
   Глумов, опустив глаза, выслушал всё до конца.
   -Альке, что ли, морду набить? Поможет?  Перед ребятишками-то как неудобно за этого дурака!- вдруг с тоской произнёс он и с надеждой повернулся к другу.
   -Без толку,- буркнул тот в ответ. –Таким же останется. Не вылечится. В запой бы не кинулся.- Семён тяжело вздохнул. –У него после Афгана частенько такое бывает. Пойдём, что ли?.. Пожрать надо. Вовка, не стой пеньком! Запали мангал, шашлыки погреем.

                .     .     .

    Что-то всё наперекосяк у ребят пошло. Кончилась в одночасье полоса удачи, будто и не было её.
   Часов в двенадцать молодёжь уехала. Как только Лена проснулась, так сразу и засобирались. Побросали вещи в машины и уехали, надсадно воя двигателем на раскисшей дороге. Ливень, начавшийся часов в девять, не прекращался ни на минуту, превращая грунтовку в вязкое болото. Природа была заодно с ситуацией.
   Ленка, так и не вымолвив ни слова, отрешенно смотрела куда-то вдаль,  поверх голов, на вопросы не реагировала. Хорошо хоть, что дала усадить себя в машину.
   Альберт напился вматинушку и храпел в комнате на диване.
   Альберт спал, и встревоженный мозг его лихорадочно малевал кошмарные видения. Он перескакивал с одного кошмара на другой, возвращался обратно, путал сюжеты, смешивал их в одну палитру, где был и Афган, и заваленная контрольная в школе по алгебре, и бешенный штраф из налоговой, и снова Афган… И не родившаяся дочь, так похожая на Лену. Почему-то он был уверен, что она была бы точь-в-точь такой! До завитушки на виске! И снова всплывал Афган, Афган, Афган…
   Мужики, сидевшие за столиком на веранде, слышали, как он кричит, скрипит зубами.
   -Во перепил!- думалось им. –Рассол, небось, снится.
   А ему снилась когда-то не родившаяся дочка, так похожая на Лену. И Афган.  Про который он почти никогда не рассказывал. А они не расспрашивали.

                .    .    .

   Доктор вошел в пустую ординаторскую, включил чайник и, наконец-то, достал из кармана деньги.
   Там, в саду, он даже не посмотрел, что за купюру ему сунули в карман. И всю дорогу до райцентра мучился: во сколько же они его услуги оценили? В машине тоже было неудобно рассматривать из-за водилы: навыдумывает что-нибудь себе, слухи пойдут по селу…
   Тысяча рублей. «Штука». Да-а… Богато город живёт. Жируют людишки. Бесятся.
   -Хотя… Тебе-то что?- Он задумчиво помешал сахар в стакане. –Пусть хоть каждую  смену так «убивают». Не обеднеют…
   Купюру переложил в задний карман брюк.
                .    .    .

   Егор сидел в машине сзади слева и старался не встречаться взглядом с Линой. А та, дура запьяневшая, сидела с другой стороны и всё время поглядывала на него через ребят. Смотрела, смотрела… Слава Богу, что хоть не ляпнула ничего.
   И он тоже… Послушался этого придурка, дядю Альберта. «Приделай нож, я не умею… неудобно, девушка молодая…» Да эта Линка перед кем угодно «разложится», не постесняется! Вовка говорит: он «афганец», медали, ордена… Что, баб там голых не видел, что ли? Тоже мне, «афганец»… Коротышка. И пузо рюкзаком. Писарем каким-нибудь работал. Или горнистом в оркестре...
   А меня в дерьмо втянул. Соучастником. Линка бы не ляпнула, что я с ними был. Запросто может! Навыдумывает ещё, дура! Скажет: «Специально свою невесту разбудил, на двор послал». С неё станется, запросто ляпнет!
   Он скосился на невесту.
   Лена сидела впереди, на пассажирском сиденье, рядом с Вовкой и спала. И с левого, видного Егору уголка рта свисала тонкая нитка слюны.
   Он передёрнулся и отвернулся к матовому запотевшему окну.

   -…одиннадцать, двенадцать, тринадцать…
   На этой цифре у неё постоянно слетал левый чужой туфель. Или начинала куковать кукушка. И она сбивалась со счета. И начинала по новой:
   -Один… два… три…


                Г Л А В А     5


   -Мужики! Ну вас на фиг! Не молчите! Давайте решать что-нибудь! Сидим здесь сиднем…
   Глумов нервничал. Идиотская история давила на психику. И всё ещё в подвешенном состоянии: Вовка до сих пор не отзвонился, что там, в больнице сказали?.. Да этот ещё расхрапелся за стенкой! Хоть портянку в рот засовывай. Ряшку нарубил- и всё ему нормально! И хляби небесные, как нарочно… заодно уж…
   -Чего суетишься?- Сан Саныч был спокоен, как ноябрьский кот перед кошкой. –Менты не приехали- уже хорошо. (Семён согласно кивнул головой). Все живы. Вовка позвонит- скажет, что там с этой… с Леной…  Потом уж и охать будем. Сядь, пожри по-человечески.
   Глумов сел к столу. Семён налил в рюмки.
   -Я не буду. Вдруг сегодня ехать придётся.- Юрка отодвинул рюмку.
   -Не придётся. Сегодня никуда не поедем.- Семён вновь придвинул ему посудину. –От тебя выхлоп за версту. Если что- только завтра… Я чего, мужики, сказать хочу… –Он поднял рюмку. Все выпили. –Алька-то прав в чём-то… Действительно, сами так же когда-то шутили. Он же не знал, что эта Лена такая нервная.- Хмыкнул удивленно:  -По телику- труп на трупе, а она скопытилась… О, натура нежная!
   -С этим-то что делать будем?- Саня кивнул на храп за стенкой. –Лидка говорит: месяц квасить может.
   -Слушай, а как у него бизнес держится? С такими запоями?..
   -Зам у него хороший. Башковитый. Вообще не пьёт. И Алька говорил: честный.
   Семён недоверчиво покрутил головой. Честный… напарник… в бизнесе…
   -Я тебе правду говорю,- убедил его Сашка. –Лидка это, жена его.
   -Тогда ясно. Ничего. Проснётся- реанимируем.
   И вновь надолго замолчали, тупо глядя в разлинованное дождём окно.

   Звонок на мобильнике средь общего молчания прозвучал громко и неожиданно. И в ту же секунду оглушительно распахнулась комнатная дверь, будто Алька вышиб её ногой. Все подскочили. Юрка  бросился к телефону:
   -Да! Да, Вовка! Слушаю!
   -Ребят!- зычным похмельным голосом пророкотал Алька. –А чего меня не будите? Сколько сейчас? Утро, да?..
   -Алька, заткнись!
   Тот понимающе прижал палец к губам, пошатался ещё немного в дверном проёме и со вздохом уселся на стул.
   -Да! Понял, сынка! Угу! А ей ничего…
   Отключил с матом телефон.
   -Блин, что за манера?! Выскажут своё, не дослушают- трубку бросают! Что за манера?!- психанул он.
   -Что там? Не ори только, без тебя шумно. –Сашка вновь налил в рюмки. Посмотрел внимательно на Альберта, затем на Семёна- тот слегка кивнул и пальцами показал дозу-  и налил половинку Альке. Тот, не дожидаясь никого, обхватил ладонью рюмку и опрокинул в себя.
   -Ну «что, что»… Положили Ленку. Вовка говорит: ничего страшного, шок. Но положили!- и он в упор уставился на Альберта. –Обследовать будут, понял? До сих пор не говорит! Мычит, дружок, мычит! С твоей лёгкой руки…
   Врал Юрка. Положили её, это правда.  До завтра.  Но оклемалась девица. И речь восстановилась. Но уж слишком хотелось погнобить друга за испорченное утро.
   -Лечение, говорит, в десятки тысяч выльется…
   -Да хоть в сотни,- спокойно ответил Альберт. –Найдутся деньги. Главное- умом не тронулась. А деньги найдём.
   Странно, но Альберт после часового сна и рюмки водки казался трезвым, как стёклышко. И речь, и движения были внятными и четкими. Глаза, вот, только остекленели и ничего не выражали. –Найдём деньги. Вылечим.
   -Ну-ну…
   Успокоились все потихоньку после Вовкиной вести. Даже подсмеиваться стали. И шутку свою с классной по прозвищу Сурепка вспомнили. Как в 9-м классе нарядили анатомический скелет в костюм и поставили у дверей учительской, а она как раз первая вышла. И истеричный крик её, и плач слышал весь второй этаж. Досталось им, чуть до исключения из школы не дошло. И клей на стуле у математички вспомнили, и ленты на дверях кабинетов с надписями «Опечатано. Прокуратура Советского района»… А ведь сработало ж тогда! Три урока никто не смел открыть! И контрольную перенесли на неделю! На неделю! Вот счастья то было для всех!  А сейчас… Что-то, уж через чур…
   -Да старые мы стали- вот и весь спрос,- устало махнул рукой Сан Саныч. –«Дурацкие шутки, дурацкие»… Алька же предложил, чего на молодежь кивать?!
   -Нет,- покачал тот головой. –Я Лине рассказал, как молодыми были. Вовка твой, вон, ещё слушал… А она уж предложила… Пьяный я был, мужики. Слишком уж выпимший…  Трезвый бы не согласился. Расслабился с молодыми…
   Глаза Альберта оставались всё такими же стеклянными, без эмоций, как перламутровые пуговицы.
   -Да-а… А что ж лет через двадцать будет?  Когда внуки подрастут?.. Так пошутят- полгорода снесёт к чертовой бабушке! Вот у тебя, Алька… У тебя ж внук родился?
   Семён повернулся к тому, ожидая продолжения разговора.
   Тот поднял голову. В глазах промелькнуло что-то живое- и потухло.
   -Нет у меня никого. Нету.
   И Алька вышел из дома.
   -Чего он?..- Семён недоуменно посмотрел на ребят. –Я чего такого сказал?
   -Дурак ты, Сёма. Танька- это же Лидкина дочь. Значит, и внук её.  А с Алькой у неё только выкидыши были. Ну, ты, блин…
   Юрка вышел следом и громко хлопнул дверью.
   -Ох, Господи, ну почему так всё наперекосяк сегодня? Что ж за день такой?!
   -Ничего, Сёма, уладится,- успокоил его Сан Саныч. –Три дня еще впереди. Уладится. Поднимай! По чуть-чуть, по слегка. Это ещё никому не помешало… Может, и партеечку еще сегодня распишем… Эх, старики мы, старики…

                .     .     .


   Они сидели в кафешке рядом с фойе и беседовали, потягивая безалкогольный коктейль из фужеров.
    Было пустынно и тихо. Ни одного посетителя. Все были на просмотре. Фестиваль сегодня заканчивался, и через час-два жюри должно было огласить результаты.
    -Волнуешься?- спросил Владимир.  А у самого левая нога тихонько отстукивала дробь под столом. -Брось! Всё уже позади! Сейчас волноваться поздно.- Он нервно оглянулся на кинозал, прислушался. -Вот не думал, что такой ажиотаж будет на «малометражки». Говорили: калачом людей не заманишь.
    Лина достала из сумочки сигареты.
    -Вов, а здесь курить можно?
    -Здесь курить можно?- окликнул Володька бармена, копошащегося за стойкой. Тот молча вышел, поставил перед ними пепельницу и также молча ушел к себе.
    -У Ленки-то как, с Егором?..
    -А никак! Разбежались!- Линка  тонкой струйкой выпустила дым изо рта. –Брезгливым твой дружок оказался. Не хочет свою судьбу с дурочкой связывать. Слюни, вишь, как старуха пускает. Мочиться ещё  под себя будет…- Хихикнула.  –Позавчера слинял! На следующий же день, представляешь? И даже на звонки не отвечает! Да-а,- беспечно махнула она. -Ленке сейчас пофиг! Не хочет- не надо. Другой сыщется.  А ты чего, не знаешь, что ли? Ну, вы и дружите!-  Линка принялась пускать кольца.
    -Не дружим, а учимся вместе. Да в студии играем. Играли, вернее,- поправился он. -Он же и из студии смотался. Вещицы свои загрёб- и адью. Серёжку только и предупредил. Домой, наверное, уехал. Здесь-то что делать? Сессия кончилась. Приедет по осени…
   -И опять к Леночке!- развеселилась Лина. –Памперсы менять!
   -Да, слюни- это круто.- Вовка снова оглянулся на кинозал, но там сеанс ещё продолжался. –Жаль, до памперсов не дошло. Он бы вообще после такого в другой город перевёлся… - Увидел входящую в здание девушку, вскинул приветственно руку: -Здесь мы! Иди сюда!
   Наискосок, через фойе, к ним грациозно шла Ленка. Воздушная, красивая до умопомрачения, в легком бирюзовом платье насквозь пробиваемым полуденными лучами. Бармен- и тот замер с не до протёртым бокалом в руках.
   -А мы здесь слюни твои вспоминаем!- радостно проговорил Владимир, подставляя ей стул. –Что ж вы, девоньки, про «мочиться»-то раньше не додумались? Вот бы фишка была! Хотя… Это-то  кое-как смонтировать успели…
   -Вовка, ну ты обнаглел! Я слюну-то кое-как выдавила, а ты!.. Да этих, психотерапевтов, попробуй-ка, обмани!.. «Моча»… Дурак!- Ленка надула губы и приложилась к его бокалу. –Сам бы попробовал… Или показал…- Девчонки дружно улыбнулись. –Режиссёр, как-никак… «Станиславский» ты наш!
   -Тихо!- Он прислушался. В зале стало шумно, но из дверей никто не выходил. Лишь выглянула билетёрша и махнула им рукой. -Всё! Пора!  Ну, бабоньки, ни пуха, ни пера! С почином нас всех! И ежели, Ленка, тебе главный приз не дадут!..- Он потряс кулаком в воздухе. –Вперёд!
   Те дружно сплюнули через левое плечо и тронулись за ним. А бармен с бокалом так и не оторвал взгляда от едва прикрытых Ленкиных ног.

                .   .   .

    -Ну, кто куда?
   Вовку вовсю трясло и колотило. Главный приз достался им. И Ленка получила второе место. И приз «Альтернатива»- за «новые идеи»- у них.
И знаменитости, знаменитости, знаменитости… Все жали руку и что-то говорили. А он что-то отвечал, жал ответно ладони, но сейчас, ошалевший от победы, ничего не помнил, будто и не слышал поздравлений. Хорошо бы к девяти, к банкету, всё вспомнилось.
   -Вов, поехали в студию! Ребята ждут!
   Он отрицательно мотнул головой.
   -Батя с дачи приезжает. Объяснить всё надо. Рассказать. А то позавчера- «болеет Лена», а сегодня- с призами уже… Ох, девки, вот у меня сейчас «Бородино» будет…
   -Вов, а банкет как же? Придёшь?
   «Девкам» было наплевать на Вовкино «Бородино». А вот появиться на банкете без создателя фильма- это  как-то не с руки.
   -Буду, конечно. Езжайте.
   Помахал им вслед рукой и направился к своей машине. Уселся и раскрыл настежь окна. Закурил, посидел немного, успокаиваясь.
   Звонок. Батя. Приехал уже, наверное, беспокоится.
   -Да, бать.
   -Ты где?- голос отца звучал глухо и незнакомо.
   Вовка машинально поднял глаза, упёрся в громадную афишу на кинотеатре.
   «ФЕСТИВАЛЬ САМОДЕЯТЕЛЬНЫХ ЛЮБИТЕЛЬСКИХ ФИЛЬМОВ»
   -Рядом с церковью,- почему-то соврал он. –Ты приехал? Я сейчас, тоже буду… Алло, слышишь меня?
   В трубку долго молчали.
   -Не надо домой,- сказал отец.  -К Гриневским приезжай… Мы все у них.  Дядя Альберт умер. Сердце не выдержало. Не успели  мы его довезти.
   И в трубке раздались гудки.