Это было давно. Гл. 4

                4

                В семь утра всех разбудил веселый голос Лиды:
                – С приплодом вас, пятая палата! Вы все дрыхнете, а кое-кто уже отстрелялся! Пацаном!
                – А потише можно?! – возмутилась Аня, как и все, не сразу оценившая новость. – То ведрами да шваброй стучишь, то орешь...
                – Любаша, говорю, ваша...
                Вдруг поняли, кто это отстрелялся, сразу зашумели.
                – Господи,  счастливая! – потягиваясь, сказала Аня.
                – Ну, баба Люба, дает! Тихо так лежала, – добавила Оля... – Молодец, не орала. Вчера, помните,  кто-то днем так вопил – на все отделение!
                – А ты как? – спросила Лида у Груши. – Рано тебя привезли. Паники наделала. Тебе еще долго лежать – сама слышала, как Нина Семеновна говорила.– Место только занимаешь. Эй, глухонемая, чего глаза таращишь? С тумбочки лишнее прибери!  А это что? Можно выкинуть?
                – Пяльцы! – заорала Груша, пытаясь дотянуться до  своего сокровища.
                – Что-что? – Лида вертела в руках пяльцы с продетым через них куском белой тряпки. – Ты что, красавица,  вышиваешь? А что вышиваешь, покажи.
                Груша быстрым движением выхватила  пяльцы у Лиды, сунула под подушку, сказала:
                – Крестом.
                –Интере-есно, – протянула Аня. – Ну, покажи нам, художница!
                – Пусто там, нечего показывать, – вздохнула Лида, хватаясь за швабру. – Ну, девки, разбегайтесь, буду тут шуровать.
                – Ниток нет, – пробурчала Груша.
                Однако  шуровать Лиде  так не хотелось, как вообще не хотелось уходить из этой палаты, и  она пошла к Оксане.
                –  Девочка, ты как? Принести сюда тазик?  Умоемся, зубки почистим?
                Та лежала тихой мышкой, даже не улыбалась.
                – Эй, девочка, тебе плохо?
                – Кажется, – пролепетала Оксана. – Дышать тяжело.
                – Бегу за врачом!
                Лида оттолкнула ногой свои рабочие инструменты, чуть не пролив воду из ведра, и стрелой вылетела из палаты.
                – Девочки, пойдем умываться, – позвала Ольга. – Сейчас сюда врачи набегут...
                Фира подошла к Оксанкиной койке, наклонилась:
                – Чего ты, дурочка, молчала, пока тут все языками трепали? Надо было раньше сказать. Разбудила бы меня, что ж ты, глупышка, терпела?
                – Тетя Фира, если  Сашко приедет, скажите, что все нормально, ладно? У него сейчас мама болеет, ему волноваться нельзя, – пролепетала Оксана еле слышно.
                – Все скажу, не бойся.
                Дежурившая сегодня в родзале  врач, Мария Михайловна, быстро вошла в палату. Следом за ней с кислородной подушкой – Нина Семеновна.
                – Девочки, а ну все в ванную комнату! Умывайтесь, подмывайтесь, не торчите тут, – приказала врач. – Воздух нужен, вас тут многовато!
                Женщины  с полотенцами и мыльницами в руках, щетками зубными в карманах халатов потянулись из палаты.
                – Фира, а вы вернитесь!
                Вошла Лида, непривычно серьезная,  с подносом в руках. Пока Мария Михайловна  пристраивала кислородную подушку к губам Оксанки, что-то поясняя,  медсестра кивком головы отозвала в сторонку Лиду с  Фирой, заговорила тихо:
                – Лида, слушай. Собери всю посуду с тумбочек, чашки, ложки... для завтрака, отнеси в столовую. А вы,  Фирочка, как самая ответственная здесь, успокойте женщин. После завтрака  посидите немного в столовой или в соседней пустой палате. Если девочки устанут и захотят прилечь, пусть. Вызвали кардиолога. И чтоб без паники!
                За завтраком Фире вспомнилось, как три дня назад  она спала после обеда, а женщины потихоньку отправились в больничный скверик. Никто этого не позволял, они  пробрались по черной лестнице и уселись под чужим зданием, глазным отделением, как потом Фире рассказали.
                Оксана тоже дремала, не захотела идти со всеми, ее не уговаривали. Фира проснулась от странных звуков: кто-то смеялся или плакал. Она испуганно открыла глаза, прислушалась, как  обычно, готовая бежать на помощь. И тут услышала мужской тихий голос:
                – Не плачь, Оксаночка!
                Саша, под стать  своей жене, – худенький, невысокий, похожий на старшеклассника, сидел на стуле возле Оксаны и гладил ее руку, согревая в своих ладонях. Фира  замерла в постели, закрыв глаза.
                – Усе буде добре, кохана... Ось народиться дытына,  маты моя зразу и вскоче з лижка. Бо вона хоче побачиты онука!
                Оксана молча плакала. Потом Фира услышала отчаянное:
                –  Я  умру?
                Боже мой, какой ураган нежностей обрушил на свою слабенькую жену мальчик Саша! Он целовал ее лицо, руки, плечи, а Фира, больше не таясь, смотрела на это все со странной смесью тревоги и нежности. Она боялась, что девочка не выдержит этого всплеска чувств. Он был не под силу  больному человеку! Она даже села на кровати, чтобы остановить Сашу.
                И вовремя! Оксана, уже задыхаясь, пыталась отстраниться от припавшего к ней мужа.
                – Саша, – окликнула его Фира, – Оксанке тяжело! Ты же видишь, ей плохо!
                Саша тут же  опустился на стул и закрыл руками лицо.

                Он плакал. Фира нажала на звонок возле своей кровати и стала надевать халат.
                Потом был небольшой скандальчик, устроенный медсестрой Валечкой. Эта особа сдержанностью не отличалась. Сашу она прогнала, громко возмущаясь, что тот «нахально» пролез  в роддом. Вызвали палатного  врача, Андрея Максимовича, тот  нахмурился:
                – А где все больные? Валентина, я тебя спрашиваю!
                – Где больные? – повернулась сестра к Фире.
                – А я откуда знаю, я спала!
                – Немедленно верните всех в палату! – приказал Андрей Максимович  Валентине.
                Та снова повернулась к Фире:
                – Вы слышали?
                – А это не моя забота! Вы лучше Оксану спасайте! – сердито сказала Фира.
                И вот опять Оксанке плохо... Это уже третий раз за неделю.
Пока они все молча завтракали в столовой, Оксану перевели в палату интенсивной терапии, и все вернулись в палату ждать обхода. Пустая койка выглядела зловеще. Суета возле  операционного блока показалось Фире подозрительной. Она подумала, что девочку готовят к операции, но никому об этом не сказала.
                – Девочки, а чего это ее вещи остались? – спросила Аня. – Может, забыли в суматохе? Олька, отнести, что ли?
                – И куда понесешь? Вот не лезь, не твоя забота, – ответила Ольга, которая в это время наводила красоту  перед свиданием со своим мужем.
                – Окса-ано! – раздалось под окном.
                Все одновременно потянулись к нему. Ольга распахнула створки   пошире:
                – Саш, ее в другую палату перевели! Ей сейчас капельницу ставят!
                – А що трапылось? – удивился Саша.
                – Иди к центральному входу, там узнаешь. Всё в порядке, – сказала Фира, высунувшись в окно.
                Потом повернулась ко всем, пожала плечами:
                – По-моему, этот дурачок не совсем понимает ситуацию.
                – А, по-моему,  он не дурачок, а полный идиот, – жестко сказала Оля, отвлекаясь от своего зеркальца. – Как можно было допускать до беременности? Он же знал про больное сердце! Ему же говорили, что Оксанке нельзя рожать! А теперь спрашивает: що трапылось?! Кретин!
                – Ну, в таком возрасте мы все были кретины, – сказала Аня. – А пойдем в наш  скверик!
                –  А обход, забыли?
                – Фира, что бы мы без вас делали? Самое наше организующее начало.
                –  Сразу видно училку,  – сказала Аня, усаживаясь на Олину койку.   – Ладно, подождем Андрея. Им сейчас не до нас. Олька, стрелки возле глаз в моде подлиннее.
                – Много ты понимаешь. У тебя с косметикой всегда перебор. Если хочешь знать, приличный макияж – это когда его не видно, а ты сама вроде как похорошела...
                Груша наблюдала за действиями Ольги с видом озадаченного ребенка. На подушке у той было разложено столько интересных штучек! Как уверенно их хозяйка брала  в свои белые ручки то крошечную кисточку, то малюсенький тюбик, то коробочку. И вот уже бледные щеки  Оли и губы словно освещались солнышком, а синие глаза, наоборот – темнели...
                – Груша, детка, ты чего рот раззявила? – не выдержала Ольга. – Расскажи лучше  о себе. Только так – по  порядку: вопрос-ответ, поняла? 
                Груша залезла под простынку, потом откинула ее, вытянулась, демонстрируя  свой необъятный живот, спросила:
                – А чё рассказать?
                – Умничка, – похвалила Ольга, – так и надо отвечать: сразу! А не тянуть бодягу. – Расскажи про своего любимого. Ну, который тебе ребеночка заделал.
                Ольга собрала  свои «штучки» в кошелек, который она называла косметичкой (сроду такой красотищи Груша не видела в своей деревне) и пересела к Ане на койку.
                Теперь обе сидели рядышком с таким видом, словно явились в театр и предвкушают  удовольствие от созерцания Груши.
                Та и почувствовала  себя в центре внимания, даже подыграла им – мечтательно  уставилась в потолок:
                – Цыган.
                Женщины переглянулись.
                – Приехали... лошадей продавать...
                – Куда приехали? В Воронеж? В село? Не темни. Толком рассказывай.
                – Аня, не наседай, пусть говорит, как может.  – Видишь, девушка наша  и так не страдает красноречием. Ну, валяй, Груша!
                – На сеновал позвал, я и пошла.
                – Та-ак, значит дело все-таки было в селе. А ты же говорила – в городе живешь, а кто в селе? – допытывалась Ольга.
                – Я в деревне. В городе раньше жила.
                – Ладно, девочки, не терзайте человека! Какая вам разница, где она жила? – вмешалась Фира. – Грушенька, детка, ты про цыгана говорила? Об отце твоего ребенка? Хоть симпатичный? Кудрявый, черноглазый?
                – А бес его знает! – вдруг азартно   крикнула Груша. – Их же там было много,   они лошадей продавали!
                – Та-ак, приехали, – улыбнулась Оля.
                – И все на сеновал приперлись? Ты с ними что – сразу со всеми?  – весело ужаснулась Аня.
                – Лошадей много!
                – Так ты и с лошадями... того? – уже хохотала Аня.
                – Груша, детка, ласково продолжала Оля, – честно скажи – ребеночек будет цыганенок? Или русский? Или украинец? А то мы ни черта не поняли.
                – Муж у тебя есть? – спросила Фира.
                – Ага. Уехал.
                – Ясно. Впрочем, не совсем ясно. Куда уехал? – улыбнулась Фира.
                – Так  табор же ушел!
                – И цыган твой  с ними слинял? Тю-тю сделал ручкой?
                Груша вдруг медленно поднялась, завозилась с простыней, спустила ноги:
                – Не хочу ребенка! Я его тут оставлю.
                – Ты что – сдурела?! Рожать, а потом бросать!
                – Так он же как цыганча! Мамка сказала.
                – Почему – как? Он же цыган и есть? А куда ты раньше смотрела, когда с цыганом любовь крутила на сеновале? – Мамка ей сказала! – возмутилась Аня.
                – Смеяться будут в деревне. И мамка плачет.
                – Мы  тут чепуху болтаем, а наша Оксанка в это время, – вдруг вспомнила  Оля, но не договорила – в палату вошел палатный врач.

продолжение http://www.proza.ru/2012/11/17/257