Катастрофа

    
    Пятого февраля 1994 года  в моей жизни произошла катастрофа. В инструкциях и циркулярах министра МЧС  генерала С.К. Шойгу были  точные классификации природных и техногенных катаклизмов – аварии, происшествия, пожары. Распределения по числу погибших на степень кошмара. Есть и шкала компенсаций за потерянную жизнь – сто тысяч рублей или три тысячи долларов. Выпей, закуси и начинай жить сначала. Не было идентификации крушения человеческого счастья. А это катастрофа.
     В моей семье послушания и уважения ко мне не было никогда. С первых дней в ушах стоит визг тёщи «Не покорится она тебе!». И это при том, что на моей шее сидела она, её дочь и её сыночек. Всех нужно было одеть, обуть и пристроить на тёплое место.
     Незадолго до  смерти моих родителей я выписался из своей квартиры и прописался к ним. Они хотели спасти квартиру для внуков, которую не успели поменять на ЖСК и просили меня что-нибудь придумать. Я, как мне казалось, фиктивно развёлся и переписал квартиру и дачу на свою жену и двоих детей. Не доверять ей в моей голове не укладывалось. Пять лет с 1988 года всё было тихо. Но в Новый  1994 год, не спросив у меня разрешения, эти две профурсетки решили проявить свою волю и отпустили двадцатилетнего сына и семнадцатилетнюю дочь в чужие компании к нуворишам. Традиция моей семьи была нарушена. Моё достоинство унижено и попрано. И это при том, что никто из них не работал, а жили за мой счёт.
      Тут я случайно вспомнил некоторые обстоятельства, на которые тогда не обратил внимания. Летом  ко мне на дачу приехали в гости Миша, Томазик и Бадрик со своими пассиями под предлогом присмотреть себе  участок под дачу. Моя тёща перед моими гостями начинала извиваться и ходить кругами, но не для того, чтобы угодить мне, а чтобы поймать новых союзников против меня. Вот и в этот раз она предложила Томазику, зная, что у него мошна набита деньгами, купить в их кооперативном доме освободившуюся трёхкомнатную квартиру. С этого момента их дружба стала пылать ярким пламенем, а моя жена стала чаще бывать у мамы в гостях. Видимо она уже трахалась с каким-то абреком из друзей Томазика. И к этой ****ской религии они стремились приобщить и моих детей. Вместе с соратниками веселее жить, голосовать за принятие решений. С первого  брачного дня они с мамой  исходили на пену, доказывая мне, что Наташка должна иметь ухажёров. Я спорил до крика, но так и не выяснил,  что они имели в виду, тереться лобками на танцах или трахаться в моей постели. Так  и  не выяснив, я докатился до того, что доверил им всё заработанное мной и моими родителями состояние. Сучки только этого и ждали. Мы с ней не выясняя причин, перестали искать взаимных ласк.
      Весь январь я чувствовал себя надетым на осиновый кол в дремучем лесу. При этом мне нужно было продолжать кормить, обувать, одевать, готовить к поступлению в ЛГУ  непослушную дочь Олю, с разрешения бабуль и мамуль проведшую новогоднюю ночь в постели ублюдка, проталкивать сына Тиму на стажировку в Лондон, пересдавать за него экзамен по маркетингу профессору Букину, зарабатывать деньги на билет и жизнь в Лондоне и  каждый вечер видеть их недовольные гримасы.
      Пятого февраля дочка поехала на репетицию оркестра во Дворец юных, а её мама поехала к своей маме, а точнее к Томазику и Люде, с которой всё нашу жизнь и  двух слов не сказала. Та избегала общения с ней, презирая её за жлобский вкус и солдафонские манеры. Я назидательно попросил дочь ехать после репетиции сразу домой, не садиться в машину к её новому ухажёру под страхом наказания и лишения всех благ. Сам я сидел у камина, который никак не хотел разгораться и чадил. То ли дрова были сырые, то ли отсырел весь дом. Сын ушёл на гуляние, у него были каникулы и он пересдал экзамен на пятёрку. Теперь было легче уговорить ректора послать в Лондон его, а не дочку президента Банка или сына директора биржи. Хотя в любом случае я, сделав персональное приглашение на сына из Англии, стоял у него костью в горле и на дальнейшую дружбу мог не рассчитывать.
      Время в одиночестве тянулось тягостно. Сроки обычного возвращения дочери давно прошли. Я трясся от наглого непослушания своих домочадцев. Телефонный звонок передёрнул меня, как разряд на электрическом стуле. Хрипы и скрипы в трубке говорили о том, что звонят из телефона-автомата. Скрипучий мужской голос, спросив поспешно с кем он разговаривает и есть ли у меня дочь, скороговоркой сообщил мне, что она попала в автомобильную аварию и пока находится без сознания, что отвезут они её тело в больницу имени  Ленина на Васильевском острове. Трубку он повесил плохо, она болталась посылая в эфир глухие удары. Я пытался кричать и спрашивать что-то ещё, но всё было бесполезно. Я позвонил тёще. Надменно-безразличным голосом жена прибила меня приговором, что я всё это накаркал. В голове повисла звенящая тишина.
      Я бежал по заснеженным тротуарам  Питера, выбегая на дорогу и пытаясь остановить какую-нибудь машину. Улицы были пусты. Пространство непреодолимо. Ноги бессильно увязали в снегу.
    Длинный прилавок приёмного  отделения больницы Ленина был  тёмен  и пуст. Напротив прилавка зияли пугающей пустотой боксы, в которых  во время рабочих будней сновали врачи, принимая нуждающихся в медицинской помощи. Сейчас всё было погружено в мёртвую тишину и могильный мрак. Тихий стон в дальнем боксе заставил меня сделать гигантский прыжок. Там на носилках лежало тело моей дочери. Дублёнка была прорезана рисунком трамвайных рельсов, колготки разодраны, а вместо лица темнел огромный кровоподтёк. Она очнулась и, увидев меня, слабым голосом простонала мольбу, чтобы я её не ругал.
      Вихрем обежав все закоулки, я нашёл трёх медсестёр, празднующих  второй месяц Новый год с Советским шампанским. Я заорал так, что они встали по стойке смирно. Схватив одну из них за воротник халата, я прокрутил её  вокруг себя. Остальные стремительно выбежали в коридор.
 - Где врачи, почему моя дочь лежит здесь?
- Так она мёртвая.
- Это ты мёртвая, зови врача.
     Я хватал их за халаты, они убегали от меня, прячась за колонны. Через какое-то время пришла пожилая тётка, вдрезину пьяная. После расстрела Белого дома из танка  в центре столицы Ельцин посеял в стране бандитский беспредел. Врачиха потискала мою доченьку, поразилась тому, что она жива, заорала что её нужно вести в нейрохирургию, а в их больнице такого отделения нет. После того, как я встал перед ней на колени, она сказала, что сломанные ноги они могут ей здесь полечить, но умереть  она может от черепно-мозговой травмы, от отёка мозга.
      Мы с ней везли носилки по заваленному снегом двору больницы и она объясняла мне, что «скорая» везла её сюда не лечиться, а в морг. Потом  в операционной она начала сверлить доченьке ногу дрелью, а меня  просила  крепче держать её ногу. Потом мы растянули растяжки и она ещё раз посмотрев на её лицо, сказала что без нейрохирурга ей конец.
      В коридоре уже сидели тёща с моей бывшей женой и успокаивали друг друга. Я кинулся в Военно-Медицинскую академию. Приехав туда и пробегав полночи по коридорам, вспоминая и произнося  фамилии важных людей, размахивая денежными знаками, к утру  разыскав  доктора, мне удалось уговорить нейрохирурга поехать для консультации в больницу Ленина. Осмотрев дочку, он сказал, что перевозить её нельзя, а помочь ей здесь нечем. Нужна операция или молитва Всевышнему. Я  стал молиться.
      Дочка выжила. Лицо осталось изуродованным. В сломанные ноги вставили железные штыри и через два месяца  выписали её домой.
Сыночек  на другой день улетел на стажировку в Лондон. Я каждый день ходил на работу и там, запершись в своём кабинете, пил водку или коньяк. Ректор меня не трогал, но и долго терпеть  это не мог. Я оформил отпуск и сидел дома, уставившись в окно на Петропавловского ангела, сверкавшего в снежной мгле. За что мне всё это, зачем мне всё это? Дочка выносить моё присутствие не могла и всё время рыдала, глядя в зеркало на своё отражение. Благообразная тёща со своей дочерью успокаивали её, говоря, что и с таким лицом тоже можно жить. В день моего рождения 7 апреля 1994 года у меня случился сердечный приступ и меня отвезли на «скорой» в больницу Ленина. Ох уж этот Ленин, вождь мирового пролетариата. Врач пообещала мне скорую, лёгкую смерть и велела не вставать с койки. Но я тоже выжил. Жить со своей бывшей женой  я больше не хотел. Вернее не мог. Оставив их в покое, я уехал в Москву.
      Три года я работал у Михалкова в студии ТРИТЭ. Жил в заштатной мосфильмовской гостинице, летал по всей стране, прокатывая его фильм «Утомлённые солнцем» и зарабатывая деньги на новую жизнь. Дочка в августе поступила в университет, но рыдала от своего уродства постоянно. Я искал врача. Россия утопала в аферистах, бандитах и жуликах. Народ обнищал. Бывшая жена работала секретаршей у Томазика. Со своей скромной зарплаты в пятьсот долларов, двести я отдавал дочери. Сына, вернувшегося из Лондона и спустившего там все мои деньги, я устроил в коммерческий банк, где  мой дружок Коля Левицкий  разрешил ему работать полдня. Иногда я приезжал домой и общался с ними. Они были со мной радушны. В Америке во время визита по поводу вручения Оскара, я нашёл врача, проходившего там стажировку, который взялся за операцию и исправил лицо доченьке. Профессор  Анатолий Белоусов оказался тем ангелом-спасителем, за которого я молюсь по сей день. Оля  была довольна и благодарила меня, но  попросила не зазнаваться, потому что оплатить операцию мог и Томазик. Они просто пожалели моё мужское достоинство. А приехав в другой раз из Москвы, бывшая жена не открыла дверь моего дома, сообщив мне по домофону, что я здесь не живу. А чтобы я не кричал и не нервничал, она вызвала милицию, которая согласно их заявлению генералу Понеделко  о моём буйном характере, приехала с автоматами чрезвычайно быстро. Намного быстрее, чем "скорая помощь".