прости меня за меня

Слёзы стёрты были. До нельзя, до пыли.

Протерев глаза, я продолжаю идти.
Шагая по просёлочной дороге вдоль шоссе, начинает лезть в голову всякая чушь про неизбежность и пути господни.


Пытаясь воспроизвести события последних двенадцати часов, попадаю в тупик.
Память пуста. Где был? С кем? Что делал?
В голове одни зрительные образы: кресты, звуки тромбона.


Ах, да, ещё в кармане нашёл записку на клочке розовой бумаги: « Он тебя любит. Даша.»

Слишком заумно для меня. Да и вообще, кто такая Даша?



 В забугорных детективах сначала воспроизводят события прошлого. Итак, что я помню последнее?
Помню как в детстве все записывали каждую мелочь в дневник, насмотревшись американщины. А мне было лень.

Лень мне знакома как никому. Лень — это когда ищешь в темноте пакет сока на полу, нашариваешь горлышко от бутылки водки, и говоришь себе «похуй».


Я странный во многих понятиях. Это трудно объяснить, оправдать. Да я и не пытался никогда.
Все знакомые уже давно привыкли к моим выходкам. Когда человек приглашает добрых полтора десятка друзей на день рождения, а на следующее утро звонит извиняться из Оклахомы, это как минимум странно. Благо, круг друзей не широк, вот и притёрлись друг к дружке.


Пытаюсь вспомнить хоть что-то:
Вспышка… я сонный (ага, видать вчерашнее утро) стою у зеркала в ванной и бреюсь на сухую.
Ещё одна вспышка …и я уже еду в такси. Заднее сидение. На коленях букет роз.  Из бортовой магнитолы  «I found it hard, it's hard to find, oh well, whatever, never mind»… В машине чертовски холодно, а губы и подбородок ужасно пекут. Последствия экстремального бритья. Собираю пальцем конденсат с окна и прикладываю пальцы к лицу.



Ситуация выглядит чертовски бредовой: рано утром я куда-то тороплюсь, а примерно через сутки оказываюсь на обочине пригородного шоссе.

Куда вообще я мог направляться с букетом?
Я же с романтикой сталкивался только в фильмах. Мой максимум всегда составляла фраза «Детка, мне без тебя плохо. Приходи вечерком».
Интересно, это как-то связано с Дашей в записке? 


Жуть. Всегда боялся крестов на обочине. Ровно как и очертаний мелом. Горькие цветы прошедшего.
Вот блин, цветы, точно. Как мне сразу не показалось странным, что роз то было шесть.

Теперь дошло — Серёга.
Познакомились мы с ним при диких обстоятельствах. На улице сразу видишь своих. По отсутствию искорки в глазах, по гнилым зубам и хромающей походке. Нас, бывших детдомовских, тянет один к одному.
Не раз кусались друг за дружку, отстаивая право на жизнь. Шипели кровью.



Серёга… Серёга — это асфиксия в однокомнатных хрущёбах, краденные трамвайные фары и ночной робкий налёт на цветочную палатку. Добыча от этого налёта — шесть алых роз. Точь-в-точь какие вёз вчера.

Но эти прелости давно уж в прошлом. С Серёгой пути разошлись тогда, когда пропала надобность выгрызать себя в обществе. Когда даже мы осели. Обрели пмж и уверенность в светлом будущем.

Я и забыл уже о Серёге, когда недели две назад из горбольницы позвонили. Сказали нету никого ближе и я буквально обязан приехать. Стыдно стало моментально: не виделись года четыре уже, слышать ничего не слышал. Куда уж ближе…
Приехал, сказали что нашли Серёгу избитого и «не до конца одетого».

Он всегда попадал в истории. Помню, один раз иду с работы, а этот молодой глупый человек на южном котят продаёт. Я молча подхожу и смотрю в глаза. Ответ: «Жалко стало, брат, живые ведь»

Господи, Серёга, только живи. Врач сказал черепно-мозговая и переломы. Я всегда знал, у тебя бес в ребре. Рентген подтвердил. Говорит «опасностей для жизни нету. Не волнуйтесь, лучше проведайте на днях».

Через три дня Серёги не стало.




Теперь всё сложилось. Ехал на поминки. 9 дней.
Кладбище за городом, это да. Ещё одна часть пазла.
Всё сложилось.



В такси нервничал.
Не люблю кладбища. Не был ни разу. Помню как пару лет назад, выходя из подъезда, увидел на лавочке гроб с бабушкой из 415-ой. Значит вот так одинокие умирают. Бабушку загрузили в УАЗик и увезли бог знает куда.

Между прочим, кто может прийти на Серёгины похороны? Со мной связался его сосед, сообщил о дате и месте скорби. Кеша что ли. Снимали они двушку и работали вместе, кажется.

На кладбище пусто. В ушах что-то из русского рэпа:
«Как это больно осознавать,
  Что идут бесконечные дни.
  Помолись за нас хотя бы ты
  И принеси в город мёртвых цветы»

Мрачно до жути. Страх прячется в суставах.
Некрополь. Тризна.
Господи помилуй.

Нашёл нужную могилку. Возле плиты с надписью «Будь тише. Ты — в гостях, а я — дома» стоят двое. Парень в жёлтой ветровке, затёртых джинсах, салатовой кепке и девушка, милая.
Диалог:
— Даш, ты когда-нибудь ладан курила?
— Иннокентий, ты невыносим. Мы на кладбище. Здесь нельзя шутить!
— Дарья, к чему официоз, здесь только вы и я. Ну и десятки тысяч мёртвых имён да фамилий.

Подхожу, здороваюсь. Улыбки с лиц исчезают. Мой вид наверное мотивирует быть серьёзным.

— Даш, познакомься, это А, единственное имя, которое Сергей произносил без злобы.
— Эмм.. приятно, то есть сочувствую. Вы наверное были близки?

Стыдно. Серёга, прости.
— Когда-то.

Решили не затягивать. Сказали несколько слов, пытались давить слёзы. Взрослые люди.
Кеша сбегал к машине, принёс тромбон.
— Ну, молебнов не изображу, а вот что смогу — наиграю, — и начал издавать довольно годные любительские мотивы.
— Серёга, брат, помним, любим.


Сели в Кешину девятку цвета неба, которое скорбит.
Девушка — хорошая подруга Серёги — сразу мне понравилась. Говорили об усопшем.
Трудно. Ком в горле. Серёгины глаза вспомнил. 
Себя сволочью называл. Брата бросил, забыл. Даша успокаивала. Говорила умными словами. Не успокоила. Психанул. Попросил выпустить тут же.
Машина уехала. Сел на траву. Начал плакать. Давно я не плакал. Жестоко мир наказывает за небрежности.
Просил Бога забрать память, не вынесу мол. Потерял сознание.


    
   Не могу понять одного. Как Даша то мне записку в карман положила?

Говорят, самое сложное — ждать.
Могу добавить ещё, что невыносимо тяжело опаздывать и прощать себя.

Лучше не вспоминал бы ничего.