Армейская повесть

1

Поезд из Москвы в Одессу шел ровно сутки. А потом был город с его летней сутолокой, смешками, торопливыми фразами прохожих, звяканьем трамвая и молодой кондукторшей, которой Рустам явно понравился и она, проходя мимо, одарила его улыбкой-полупризнанием и не потребовала приобрести билет. Она была яркой блондинкой, ставшей реальностью из одной его ночной галлюционации, где были рядом девушка и море, а еще парусник, промелькнувший, как надежда, что жизнь его, Рустама, только что окончившего одну из московских школ, будет прямой и ясной, как улыбка этой солнечной девушки-кондукторши с серыми большими глазами.
Рустам, когда трясся в вагоне, вспоминал, что отец и мать часто по вечерам шептались в последнюю неделю на кухне, а при его появлении замолкали, и усталые глаза отца почему-то делались виноватыми, а мать все время повторяла: "Все будет хорошо!", словно уговаривала себя и ее эти три слова, как три маленьких облака, провисали в пространстве кухни, не желая вылетать в открытое настежь окно. Мать была явно чем-то озабочена, а отец почему-то ходил по квартире медленнее, чем обычно, и один раз сказал, что дети - связующее звено между родителями, а потом, резко переменив тему, стал крыть нехорошими словами своего бригадира Аверьянова, бывшего прапорщика, что тот чересчур жадный, а жадность, как говорят в Одессе, фраера погубит.
"Все будет хорошо!" - перебимла мужа мать, а Рустам, как всегда, ее в этом поддержал, а потом сказал родителям, что он идет на тренировку. "Иди! - согласился отец. - Продолжай заниматься футболом, раз он тебя влечет". "Служу футболу! - с порога прокрисал Рустам. - Он - мое отечество!"
Ему было хорошо в Москве. И никуда он не собирался уезжать. Но ты думаешь одно, а получается все по-другому. Рустам нутром чувствовал, что "все будет хорошо!" обращено к нему, старшему сыну, обращено молитвой-заклятием, а слова напоминают внезапно проступившую на траве росу или величественную гору, на нее еще только нужно вскарабкаться, но обойти ее невозможно. Путь к ней, вполне возможно, загораживают бесы-сомнения, но мама всегда в решениях полагалась на свою интуицию, которая, как она считала, никогда еще ее не подводила.
Отец любил пофилософствовать на отвлеченные темы. Впрочем, философствовал он только тогда, когда выпивал, движения его быстрых и цепких пальцев становились замедленными, и он начинал бормотать, что на планете Земля до сих пор порой происходят бестолковые вещи, будто сейчас не вторая половина ХХ века, а мрачное средневековье. Он сидел в кресле и говорил, что, понятное дело, и в средних веках были гуманисты, но их былор слишком  мало, а в ХХ веке, после двух самых ковопролитных и разрушительных войн, гуманистов стало в разы больше, но слишком много еще несчастных людей. Ему как бы было неудобно, что есть еще на земле несчастные люди и его сердце ныло от чужих болей, а жена успокаивала его, стараясь попасть своими словами в ритм его слов, говорила, что она понимает его любовь к орбездоленным людям. "Черт знает что творится! - говорил отец. - Развязываются новые войны, нет гармоии, жируют только махинаторы и бригадиры, а еще взяточники-директора и их начальники, а обыватели стараются всеми правдами и неправдами дорстать югославскую или болгарскую мебель..." Он говорил, покачивая головой, пытаясь завершить свою речь логическим выводом, показать жене и сыновьям, что он умеет мыслить, а не только разносить мебель по чужим квартирам.
Отец был добрым и отзывчивым человеком. Вкалывал ради семьи.
"Все будет хорошо!" - говорила мама Рустаму.

2

А потом Рустам стал курсантом Одесского высшего командного артиллерийского училища.
Училище имело дореволюционную историю. Стены его видели великих князей и их молордцеватых адьютантов. Адьютанты жалели, что они не князья, а князья готовы были отдать свои титулы и звания за молодость адьютантов.
Первый выпуск училища состоялся в декабре 1914 года. Речи, цветы, шампанское, слезы. Сто двенадцать молодцов-подпоручиков отравляются на фронт. Все вспоминают, что Наполеон в самом начале своей карьеры проявил себя талантливым артиллеристом. На вокзале слезы и гудки паровоза. Одним из первых на войне погибнет подпоручик Александр Цимбалюк. Молодой, красивый, азартный, бесстрашный. Он будет корректировать огонь своей батареи под губительным огнем немцев. Будет дважды ранен, врачи не сумеют его спасти.
Тени 112 первовыпускников училища навечно остались в его стенах. Будто никогда и никогда не уходили. Будто их голоса звучат, но так тихо, что их никто не слышит. И голос подпоручика Александра Цимбалюка околикал часто Рустама, подбадривал его, заставлял перетерпевать трудности. И Рустам даже однажды сказал: "Мы с Цимбалюком..."
И тогда ему послышался голос матери: "Сынок, никогда и ничего не переклыдывай с больной головы на здоровую!" "Вот еще!" - говорил Рустам в детстве, стараясь, чтобы его голос звучал бодро и уверенно, а отец читал газету, делая вид, что не слушает их разговора, подчеркивая красным карандашом новости и фразы, особенно его заинтересовавшие и говорил неожиданно, что у сына Рустама свои детские впечатления, а у него они другие - более тяжелые, потому что мир его детства был более темен и улицы тогда по ночам освещались не так ярко, но он, увы, плохо помнит извозчиков и только из памяти довольно часто всплывают рассказы о них его отца. И часто, как ему кажется, извозчики застревали на перекрестках, как сейчас такси. Жизнь порой, говорил отец, заставляет нас томиться на перкрестках, но это - пустяки, а главное, чтобы все люди жили в мире и не везли на фронт совсем молоденьких новобранцев хрипящие от перегрузки эшелоны.
Еще отец говорил, что дедушка Рустама знал одного генерала, умеющего читать музыкальные партитуры, а сейчас наверняка таких генералов нет.


Продолжение следует