Макарыч

Село Старая Каменка удобно распласталось в низине небольшой шумной речки, весело перекатывающейся по округлым, словно вылизанным, валунам. Жизнь здесь текла спокойно и размеренно, и если бы не молодежь, совершающая набеги на каникулах и праздниках и любившая проводить время во все еще чудом уцелевшем клубе, то ее можно было бы назвать скучной.  Торопиться было некуда, жители ложились рано, и редко поздно вечером светилось окно какой-нибудь избы. Уезжающие отсюда упорно цеплялись за более интересную жизнь в городе, и село постепенно старело.
Дом старика Макарыча стоял почти в конце улицы. Когда-то это было добротное строение, но жильцы его старились, и он старился вместе с ними. Особенно  сильно дом стал ветшать после смерти хозяйки бабы Фроси. Он постепенно приходил в запустение, и хотя Макарыч старательно чинил забор и латал крышу, делая это скорее всего по привычке, дом наряднее не становился.
Я заглянул к нему под вечер, возвращаясь после бесшабашного время препровождения в стареньком клубе, упорно сопротивлявшемся нашествию времени. Настроение у меня было хорошее, и пройти мимо дальнего родственника  не было причин. Макарыча я любил, но когда он потерял жену, не смог  приехал на похороны, поэтому толком выразить соболезнование у меня не получилось, и я решил своим посещением загладить вину.
- Проходи, проходи, - обрадованно засуетился Макарыч, приглашая меня в просторную кухню.
Некоторое время мы посидели молча за наспех накрытым столом, поминая бабу Фросю, и чтобы как-то разрядить затянувшееся молчание, я смущенно поинтересовался:
- Тяжело тебе, Макарыч, жить бобылем без бабы Фроси? Столько лет вместе и на тебе – только одни воспоминания и остались. Хорошо, что хотя бы они есть. Помогают тебе, наверное, справляться с  одиночеством?
- А чем еще жить в старости? – пожал он плечами. Макарыч некоторое время покрутил между пальцами пачку дорогих сигарет, подаренную мной, затем, так и не распечатав, отложил в сторону.
Мы снова помянули покойную, в голове у меня зашумело от крепкого деревенского самогона, и я, толком не соображая, что говорю, неожиданно выпалил:
- Дед Макарыч, а свою первую любовь ты вспоминаешь?
Я придвинулся ближе к нему, мысленно ругая себя за не к месту заданный вопрос, но любопытство и лишняя рюмка самогона, очевидно, придали мне смелости, и я, с интересом заглядывая ему в глаза, приготовился слушать интересный рассказ.
- Первую? – задумчиво произнес он, затем вздохнул и тихо признался. – Первую не помню, а вот единственную до сих пор забыть не могу.
На какое-то мгновение я растерялся. Больше всего я ожидал рассказ о бабе Фросе, прожившей с Макарычем почти 25 лет и скончавшейся, не дожив до серебряной свадьбы всего полгода.
- Я ведь на Фросе женился  через три года после развода с первой женой, - осторожно, словно боясь вспугнуть воспоминания, начал он. -  С первой я познакомился здесь, в нашем селе. Она приехала после распределения работать в местную школу. Село наше тогда славилось своими полями и урожаями, было зажиточным и богатым. Здесь и школа была десятилетка, хороший клуб. Я работал участковым, был молод и свободен, но когда увидел ее, влюбился намертво.
- Гулена я был известный, - продолжал он, -  а как увидел ее, всех забыл.  Долго ухаживал, боялся, что не ответит на мои чувства. Она вроде бы принимала мои ухаживания, но как-то холодновато. А мне страсти хотелось, безумия. Извела она меня. Я спать перестал. Она комнатку снимала у одной старушки, так я по молодости ночами просиживал под ее окнами, оберегая сон любимой.
Я с недоумением прислушивался к его рассказу. В селе все знали бабу Фросю и, несмотря на известную деревенскую осведомленность, никогда не говорили о его первой жене.
- Сделал я ей предложение, сыграли свадьбу, - продолжал Макарыч, - и в мою жизнь вошла любовь. Это сейчас я понимаю, что настоящая любовь нам дается однажды, а тогда не думал об этом. Счастлив я был безмерно. А когда она через три года родила мне первенца, понял, что эта женщина и есть вся моя жизнь.
- Что же произошло дальше? -  с нескрываемым любопытством поинтересовался я.
Макарыч смотрел куда-то в пространство, и мне казалось, что он не слышит меня.
- Умная она была, - не отвечая на мой вопрос, продолжал Макарыч. -  Во всем меня за собой тянула. Именно с ней я читать хорошие книги начал, мы ни одного фильма в клубе не пропускали. Когда она что-нибудь рассказывала, слушал ее, раскрыв рот. А когда дочь мне родила, понял, что потерять ее, для меня равносильно смерти.
- Почему же потерял?
- Дурак был, - вынес себе неожиданный приговор Макарыч.- Она везде успевала: и в школе, и по хозяйству и с детьми, а я поздно вечером  приходил домой, а там меня ждала уставшая, вымученная женщина. Ну, я опять за старое: погуливать стал. Да разве в деревне спрячешь свои похождения! Узнала она. Первый раз простила, а когда поняла, что я во вкус вошел, замкнулась. Промучились мы с ней еще пять лет, а потом она забрала детей и уехала в город к родителям. Я по глупости тогда решил проучить ее. Подал на развод, думал - испугается и прибежит. Куда ей с двумя-то на руках! А она не прибежала. Через год понял, что совершил неимоверную глупость, рванул в город, причину нашел, дескать, по детям соскучился, хотя видеть хотел только ее.
- И что? Поговорили, помирились? – я засыпал его вопросами. Мне хотелось, чтобы эта история непременно закончилась хорошо, несмотря на то, что финал ее мне был уже известен.
-Не поговорили, не помирились, - выдохнул Макарыч.- Замуж она вышла и уехала вместе с детьми и новым мужем в другой город. На меня словно ушат холодной воды вылили. Хотел наказать ее, а наказал себя.
- Ну, а как же баба Фрося? Ведь столько лет с ней прожили. Неужели не любил?
- Что такое количество прожитых лет? – он пожал плечами.- Никогда они не показатель любви. Часто люди живут по привычке. Я, ведь, на Фросе от отчаяния женился, хотел боль заглушить.
- Получилось?- почти шепотом спросил я.
Он ничего не ответил, только отрицательно покачал головой.
-- Но вы так хорошо жили! Все в деревне знали, что дед Макарыч и баба Фрося никогда не ссорятся.
- Ссоры, скандалы, - это проявление страсти. А к Фросе у меня страсти не было. Любила она меня, побаивалась, терпела, глаза на все закрывала. Удобная во всех отношениях, но не любимая.
- Но она-то тебя любила, - возразил я, - значит, ты счастлив был, если купался в ее любви?
- Дурак ты, - отмахнулся Макарыч.- Запомни, счастлив тот, кто любит, а не тот, кого любят. Это она счастлива со мной была, а я – нет. Скрывал от нее свою боль, берег свою нерастраченную любовь, ждал чего-то. Все впустую!
- Ну, чем та женщина лучше? – недоумевал я.
- Мне нужно было расти до нее, подниматься, а до Фроси я опустился. Человеку полет нужен, ползать он и так умеет.
- Что же ты тогда не боролся? Почему не вернул назад настоящую любовь, а с легкостью заменил ее суррогатом? – упрекал я Макарыча, втайне ненавидя его за малодушие.
Он опустил голову, на минуту прикрыл глаза, а затем выпалил, боясь взглянуть на меня:
- Струсил! Я нашел ее, детей увидел издалека, а подойти побоялся. Проклятое самолюбие взяло верх. Страшно мне тогда стало быть отвергнутым, ненужным. Оно, самолюбие это самое, порой становится сильнее честности. Я ведь до сих пор не знаю, как она повела бы себя, оправдываю свое поведение, подлость свою оправдываю, предательство себе в заслугу ставлю.
 Мне стало жалко старика. В деревне Макарыча уважали за решительность и отчаянную смелость, и это вдруг померкло, растворилось в простом и честном признании старика.
Мы еще посидели, повздыхали. Уходил я по деревенским меркам поздно, и уже у порога неожиданно поинтересовался:
- Что теперь делать будешь? Как жить?
Он поднял на меня неожиданно счастливые глаза и уверенно произнес:
- Искать! Семью свою искать буду!
От неожиданности я опешил, резко повернулся  и подбежал к столу. Глупость принятого Макарычем решения была настолько для меня очевидна, что я не сдержался и, не обращая внимания на его растерянное лицо, почти прокричал.
- Ты что?! С ума сошел на старости! Куда ты поедешь? Кому ты теперь нужен! Не ждут тебя нигде и не помнят уже! Не делай глупости.
Он опять отрицательно мотнул головой и, решительно взглянув мне в глаза, твердо произнес:
-  Нужен – не нужен – это вторично. Мне нужны! Они поймут это, а когда поймут – простят. Я когда-то наделал много ошибок. Жизнь меня многому научила: нельзя предавать, обижать, заставлять страдать близких. Только я тогда не понял этот урок. Не усвоил. Вот и остался на второй год. Я научился не винить других в своих ошибках, а предъявлять претензии сначала к себе. Знаешь, а ведь с этим чувством жить легче, когда знаешь, что исправлять и как. А если знаешь, то обязательно исправишь. И  не имеет значения, в каком возрасте это произойдет. Лишь бы успеть.
Я уходил от Макарыча со странным чувством недопонимания и неприятия,  с жалостью к старику, неспособному в молодые годы отстоять свою любовь, предать ее и стремящемуся так поздно попытаться исправить, казалось уже неисправимое. Но одно твердо осталось в моей памяти:   благодарность ему за урок, который мне необходимо было усвоить.