Глава 1

 Перелёт из Торонто в Тель-Авив  - затяжной, и большинство пассажиров старается  хотя бы часть времени занять сном. Tanja Zachek-Jons  тоже  пыталась уснуть, но не могла. Спутанные облака, как непричёсанные мысли, клубились за стеклом иллюминатора.
  Они возвращали её в прошлое, в юность. В голове  роились тысячи  подробностей, будто это случилось вчера. В соседнем кресле придрёмывал муж, напротив,  причмокивая пустышками, посапывали близнецы-дочурки.
  Усилием воли женщина заставляла себя  смотреть на события издалека и отстранённо,  и тогда казалось, что  это было вовсе не с ней, а, если и с ней, то в другой её жизни.

               
   
  Плотным туманом злость обволакивала душу. Холодная сырость проникала всюду: и в сердце, и в мысли. Танька рыдала, распластавшись между диванными подушками. Плечи её тряслись от горловых спазмов, а слезы лились и лились. Она их даже не утирала. Её  горестные всхлипы наполнили собой всю квартиру, но ни один из них не пришел пожалеть. Танька рыдала громко. Не могли они не слышать! Слышали, но…не подошли!
  Ей хотелось, чтобы подошли, погладили по волосам, подержали за руку. Тогда, со слезами на глазах, она еще раз объяснила бы им, как это важно для неё.
  Танька перестала плакать. Глаза высохли, щеки и уши стали горячими. Она села, обняв руками коленки, и окаменела в раздумье. Только пальма, почти живая в свете уличного фонаря, заглядывала в окно, качала на ветру перчатки своих листьев в такт Танькиным мыслям, будто одобряла их.
  Что уж такого она просила? Отпустить до утра на дискотеку? Сотню на билет? Она не была уверена, что её бы впустили на эту дискотеку. Да, выглядит она на семнадцать, и даже на восемнадцать! Но могли бы попросить паспорт. Его Таньке только через два года получать!
   Если бы её не пустили там, обида была бы другая, и не на них! Её не пустили здесь! Заперли в шкаф красивые сапоги! Отобрали сумку с косметикой!
  Колючки обиды и непонимания разрастались в гигантский кактус, через который уже нельзя было перешагнуть. Кактусов становилось больше и больше.  Они выстраивались в плотную стену отчуждения, через которую и при желании не перелезешь.
 Танька пролистывала в голове весь ход скандала и делала заметки на полях:
- Осатанели со своей учёбой! Сами бы попробовали в этой школе! Один иврит! Язык Торы! И Тора с её вопросами. Отделались там
"Кратким курсом истории КПСС" – тут нет краткого!
  Танька кривила душой. Иврит родители выучили. Отец даже экзамен сдал. Доказал на всех языках, что он - врач. В его профессии нет краткого курса, и быть не может. Это она знала, но всё, что не вписывалось в ход ее мыслей, оставляла в стороне.
- Сапоги забрали! Не носит их мама! Даже ни разу не обувала! Зачем ей на фабрике  такие сапоги?
-Учиться! Учиться! А сама завалила экзамен! Значит, не очень училась!
-Теперь опять полгода музыку нормально не послушаешь:"Сделай тише! Мама занимается!".
-Что такого я им сказала? Что сто шекелей – не деньги? Что за час могу их заработать? Без образования!
Как он взбесился! Побелел! Задрожал! Завизжал: марш в комнату!
-Хватит мной командовать! Унижать! Запрещать!
  Жирными тараканами ползали в Танькиной голове злые мысли, щекотали усами и самолюбие, и гордыню, откладывали тяжелые яйца обиды, в которых быстро вызревали жидконогие таракашки реванша. Таньке хотелось отомстить родителям за своё бессилие, чтобы стало им так же, как ей сейчас, больно и обидно. Чтобы горько раскаялись, сильно пожалели, что сегодня так с ней обошлись.
  Она слезла с дивана и сняла с петли за дверью скакалку; та была из толстой резины и довольно длинная, приходилось наматывать излишек на ладони, чтобы не запинаться.  Танька подошла к зеркалу, сняла кофту, с немым вопросом взглянула в глаза отраженной девочке.
  Пальма за окном одобрительно кивнула веером листьев. Танька сложила скакалку вдвое, потом вчетверо и со всей силой дважды огрела себя по спине. Там, где легла скакалка, стали наливаться рубцовые следы. Девочка повернулась к зеркалу боком, через плечо осмотрела свою исполосованную спину, улыбнулась злорадно и легла спать.

    В приёмном покое городской больницы утренние часы считаются легкими. Запарка обычно вечером. Но сегодня было не так. Поблизости произошла авария: грузовик врезался сзади в легковушку, ожидавшую на перекрестке свой зеленый, пошел юзом и стукнул сбоку еще несколько машин.
   В аварии не было серьёзно пострадавших, но все участники на  "Скорой помощи" прибыли для медицинского обследования в надежде на страховую компенсацию. В таком деле не определишь на глаз, кто пострадал, а кто заурядный симулянт. Всех осматривали терапевт, хирург, невропатолог, всем делались рентгеновские снимки.
   Кроме того, как обычно, терпеливо дожидались врачебной помощи несколько пенсионеров, скандалил пьяница-диабетчик с разгулявшимся после водки сахаром.
  Около десяти "Скорая" доставила девочку-подростка, пытавшуюся свести счеты с жизнью. Её родители с мольбой заглядывали в глаза врачам, невольно мешая выполнять необходимую работу. Жизнь девочки была уже вне опасности, когда на весь приёмный покой прозвучал из динамика голос больничного администратора:
- Доктор Зайчик, срочно зайдите в кабинет главного врача!
-Я занят! Зайду позже, – с раздражением отозвался врач и начал искать на слабой руке самоубийцы вену для капельницы. Девочка лежала бледная, слабая, с бессмысленным взглядом, и доктор отметил про себя – ровесница его Татьяне.
-Доктор Зайчик! – зашуршал административный голос. -Срочно! Немедленно! Оставьте дела, коллеги Вас заменят!
-И здесь начальство работать мешает,- резонерствовал доктор. Он был новенький – только месяц назад подтвердил свою профессиональную пригодность.
       Зайчик распахнул дверь, ведущую в кабинет главврача, и возмущенно спросил:
- Что стряслось? Пожар? У меня там тяжелый случай!
- Присаживайтесь,- не без ехидства изрек главврач. - Тяжелый случай у нас здесь! Сколько у Вас детей, доктор Зайчик?
- Одна-единственная дочь.
- И какие у Вас с ней отношения?
- Ну, не без проблем! Возраст переходный.
- Так-так,- буркнул себе под нос главврач и уткнулся глазами в бумаги. Больше на доктора Зайчика он не взглянул ни разу.
- Мы получили письмо из городского суда,- уже совершенно казенно и неперебиваемо продолжил главврач. – Против Вас и Вашей супруги возбуждено уголовное дело. Вы обвиняетесь в жестокости по отношению к детям. Мы отстраняем Вас от работы до полного выяснения вопроса и принятия судебного решения. Медицина – это не только профессионализм. Это - милосердие! Человек, обвиняемый в жестокости, не может работать в больнице ни врачом, ни санитаром. Мы с Вами еще не подписывали трудовой договор, поэтому Вы у нас, как бы, и не работаете. Идите домой. В бухгалтерии сделают расчет, чек вышлют по почте. Больше мне нечего сказать. Прощайте.
- Нет, позвольте! – продолжал недоумевать доктор Зайчик.- Какие дети? О каких детях идет речь?
-Речь идет о Вашей дочери – Татьяне.
-?
-Вы же сами сказали, отношения не без проблем!

       По дороге домой безработному Аркаше Зайчику жутко хотелось напиться. Еще час назад он был анестезиологом, сейчас его собственная душа нуждалась в анестезии. Дозу он знал: либо три литра пива, либо пол-литра водки, но Аркаша никогда не брал с собой на работу денег – только домашний обед.

     продолжение http://www.proza.ru/2012/11/17/1518