На деревню к бабушке

     Иногда день не начинается, а выползает откуда-то из-под серого утра, из-под сморщенных туч, из углов и переулков. Может быть, так  лучше. По крайней мере, не расслабляешься, не млеешь от предчувствия надвигающейся весны. Март- месяц коварный. Кошки мяукают, снег тает, птички по утрам поют-заливаются. Хочется чего-то необыкновенного. А его нет. Может быть, и есть. Но не здесь. Далеко. Где-нибудь на Канарах. Канарическая экзотика. А главное – солнце, море и песок. Жёлтенький. Чистенький. Мелконький. Горяченький.

      Кстати, о воде, солнце и песке... Почему бы не позаботиться о маленьких радостях жизни заранее? Начать можно с малого – заварить кофе и позавтракать не спеша. «Европу – плюс» послушать, Машу с Антоном,  несусветную чушь, которую они несут. И как не устанут? Но настроение поднимается. Поднимается настроение – а как же: такая у них, ди-джеев, работа.

      Теперь гораздо лучше. Теперь чувствуется готовность к свершениям мирового или, может быть, меньшего масштаба.

       В принципе, наша жизнь состоит из больших забот и маленьких радостей. Иногда думаешь: что перевешивает на весах жизни?Заботы? Радости? Правда, за утренним кофе мысли в голову приходят совсем другие: представляется грядущий рабочий день в солидной пока ещё фирме ( а может быть - навсегда солидной  – это уж как бог даст). Ежедневник переполнен записями от девяти до восемнадцати тридцати. Всё нужно успеть. Иначе день теряет свой смысл.


      Вот поэтому, может быть, мечта о солнечном пляже с мелким, горячим, чистым песком  греет душу, погрузившуюся в март.  Правда, промежуточные стадии вроде визы, аэропорта и таможни, длинной дороги и пропотевшей одежды немного разрушают радужные мечты.

      Почему бы  сегодняшний день, выползающую из серых переулков пятницу, не закончить как-нибудь нестандартно? Почему бы не произвести на свет дикую идею? Невоплотимую? Вожделенную!
 Придёт вечер – рванусь вслед за любой несусветной идеей, не останавливая себя здравым смыслом  и трезвыми рассуждениями. Это правильно. Это нужно. Безумство храбрых, противопоставленное  обыденности бытия.

      Пятница заканчивалась – дикая идея в голову никак не приходила, и всё грозило завершиться диваном и «Полем чудес»: вот Вам подарочек, Леонид Аркадьевич!

     В девятнадцать часов пятнадцать минут раздался телефонный звонок: «Если я тебе сейчас предложу сорваться с места, ты меня не убьёшь?»
    Убью ли я дикую идею, которую ждала в течение целого дня? Нет, конечно, нет. Но главное – не продать себя дёшево и не показать виду, что всё, предложенное мне сейчас, примется на ура.
      «Не знаю. Смотря что у тебя на уме».- «Мы едем кататься на лыжах» -«Ночью?» -«На лыжах мы будем кататься утром, а сейчас просто едем. Ну как?» Как, как? Да просто здорово! Это именно то, что вызревало во мне целую неделю. Сорваться с места, бросить в сумку две-три вещи, которые  потом окажутся совершенно ненужными, и предаться бездумному сладостному отдыху. «Конечно, я согласна».- «Тогда на сборы  пятнадцать минут. Хватит?»

      В другое время, конечно, не хватило бы. Потому что я всегда прискакиваю к назначенному месту в последний момент или опаздываю. Потому что некстати тянет мыть голову и укладывать волосы феном, делать макияж, маникюр, гладить брюки и перебирать кофточки. Но ради дикой идеи я готова на всё: не мыть голову, не стричь ногти( буду обгрызать их, как Тарзан), не… не… и еще какое-нибудь не…
Хотя... дать женщине пятнадцать минут на сборы – это, конечно садизм.

     Дорога была длинная, но не утомительная. Спасибо Трахтенбергу и его нескончаемым анекдотам. Любимый (можно просто: друг, который вот уже три года появляется неожиданно, как черт из табакерки, и так же неожиданно исчезает) вёл машину спокойно, уверенно и не очень быстро, не обгоняя фуры. Зато нас постоянно что-то обгоняло, освещало, мельтешилось впереди. Наконец мы свернули куда-то на проселочную дорогу, ёлочки-сосёночки замелькали за окнами.  «Куда же мы едем, Сусанин-старик?» - «К моей знакомой бабушке».

      Знакомая бабушка – степень родства, не известная мне, и вряд ли что-то прояснится в дальнейшем: мой  друг (приятель, соратник по воплощению в жизнь идиотской идеи) не очень-то любит раскрывать свои карты, поэтому я довольствуюсь той информацией, которую искусно выуживаю как бы невзначай. До сих пор не могу понять, почему он с завидным постоянством возвращается ко мне и почему я всё ещё терплю это самое завидное постоянство?

      Я  до сих пор ничего не знаю о его успехах и провалах, карьерных взлётах и падениях. Мне лишь точно известно, что работает он в чайной компании. Но что там делает- запихивает чай в тонкие бумажные мешочки или заклеивает цветные картонные  коробки, ездит на Цейлон с целью уничтожения гусениц на обширных плантациях или производит многоумные финансовые расчёты, руководит боевым отрядом менеджеров или чистит территорию большой снежной лопатой – этого мне, вероятно, не дано знать.
 
      До сих пор ломаю голову над вопросом: а не послать ли мне его к чёрту вместе со всеми его выпадениями из моей жизни? Хотя, собственно, я не претендую ни на руку его, ни на сердце. Мне просто приятно появляться с ним где-нибудь на людях: в шумной компании, кино, театре. Его присутствие освобождает меня от чувства одиночества и придаёт  вес в собственных глазах. Но не более того. Не могу даже поставить здесь знак вопроса – не более того?

      Итак, мы едем к  знакомой бабушке. Вот информация, которую так добросердечно поведал мой приятель. Мы будем кататься на лыжах. Всю субботу. Я закрыла глаза и представила себе тихий лес, лыжную трассу, лёгкий бодрящий морозец. Я бегу, бегу, бегу… Снег скрипит под лыжами. Мой звонкий смех разносится по пустынному лесу, я набираюсь счастья, здоровья и воспоминаний до будущей зимы. Это радовало заранее и вселяло надежды, которые в моих мыслях отдавали всеми цветами радуги.

      Бабушка оказалась симпатичной старушкой во фланелевом халате с ярко-красными маками и тёмно-синими листьями на зеленом фоне. Карманы этого замечательного творения безвестных  кутюрье были отделаны оранжевой бейкой. «Проходите, проходите, гости дорогие! Я уж вас заждалась. Всё выглядываю в окно, а вас всё нету. Забеспокоилась уже: не случилось ли чего?  Зима-то нынче не радует: то оттепель, то мороз.  Дорога-то, поди, заледенела вся? Говорят, на прошлой  неделе в  Малых Головёнках,  которые на трассе-то, фура прям чуть  в дом не въехала.  Ведь могла бы и снести дом-то. Всякое ведь бывает. А машины-то, говорят, как бьются в эту зиму – по трассе-то их, покалеченных, то в одном, то в другом месте, ужас, сколько! А может, и врут люди».

      После этих тёплых рассуждений я порадовалась, что мы уже приехали и что живу я не в Малых Головёнках, а приятель мой - человек осторожный и далеко не лихач. «К столу проходите, угощайтесь. Чем богаты, тем и рады».

      На столе красовались миски с грибами, капустой, солёными огурцами и помидорами, луком, нарезанным крупными кольцами и политым растительным маслом. Ломти розового сала лежали в окружении чесночин, на большом блюде - пирожки, на блюде поменьше – блины.

     «Присаживайтесь, присаживайтесь, не стесняйтесь. Будьте как дома», - приговаривала бабушка, доставая что-то из печи. Это что-то оказалось варёной картошкой и румяной запеканкой. Я с ужасом посмотрела на стол: выставленного и за неделю не съесть. Мой приятель тем временем выкладывал из сумок городские гостинцы, которые тут же были унесены хлопотливой нашей хозяйкой. Откуда ни возьмись на столе появилась диковинная для деревенского глаза водка «Флагман» в плоских матовых бутылках.
 
     «А мы много пить не будем - головушка заболит», - сказала добрая бабушка и достала из старинного буфета стограммовые гранёные стаканы. Всё было интересно мне в этом доме: нехитрое убранство, вышитые гладью салфетки и  шторы, кружевные покрывала на кроватях, рядами расставленные выцветшие куклы в длинных самодельных платьях.

     В деревнях я никогда не бывала. Моя бабушка - потомственная горожанка, и, сколько себя помню, всегда жила в одной и той же квартире с одной и той же мебелью, которая старилась вместе  с ней. Я приходила к ней в гости, копалась в многочисленных книгах и альбомах, рассматривала пожелтевшие фотографии, и  с удовольствием узнавала свою любимую бабулю – красавицу с тонкой талией, высокой грудью и толстой длинной косой. Ей бы в Голливуде цены не было. Грета Гарбо кусала бы локти от зависти, окажись моя бабушка рядом. Но на фотографиях вместе с бабушкой был кто угодно, только  не киношные красавицы ушедшего столетия.

      Усевшись на отведённое мне место, я почувствовала: хочу есть. Но  не приходилось ещё есть за столом, накрытом вместо скатерти клеёнкой, сидеть не на стуле, а на грубо и крепко сколоченной скамейке.

     Для того, чтобы приступить к ужину, пришлось преодолеть свои городские замашки. Не хотелось казаться невежливой в этом гостеприимном доме. 

     Мне была подана тарелка с золотой каёмкой и  гроздьями рябины, моему другу – с букетом полевых цветов. Себе бабушка взяла тарелку попроще, с золотыми буквами МПС, цепляющимися одна за другую; налила в гранёные стаканы водку до самых краев – «с горочкой»: «Ну, за встречу как не выпить?». Чинно выпила водку, чинно поставила стакан, взяла  ломоть чёрного хлеба, положила на него сало, откусила не торопясь, заела всё это огурчиком, подцепила грибочек из миски и отправила его вслед за огурчиком, потом медленно стала доедать начатый хлеб.
    
      Это священнодействие понравилось мне, и я тоже попыталась выпить водку так же чинно, как это делала бабушка. На третьем глотке слезы брызнули у меня из глаз, но я мужественно одолела содержимое стакана, боясь нарушить деревенские порядки.
      «А ты хлебушком-то занюхай – полегчает». Я занюхала, потом заела, потом опять занюхала и опять заела, уже гораздо веселее захрустев крепким солёным огурчиком. Было хорошо: медленно покачивался на столе самовар и куда-то уплыла лампа с самодельным бумажным абажуром.
     Внимательными добрыми глазами я смотрела на своего приятеля, пытаясь попасть  подбородком на подставляемую мной для прочности ладонь. Локоть соскальзывал со стола, я старательно закрепляла его на прежних позициях, усердно целясь в руку непослушным подбородком.

      Мой приятель неспешно о чём-то беседовал с бабушкой и казался мне очень умным.

      Откуда ни возьмись на пороге появилась ещё одна старушка: «Смотрю, Леонтьевна, у тебя свет в окошке горит, ну и забежала на огонек. Ой, да у тебя гости, пойду, чтоб не мешать!» -« Как так пойдешь? Присаживайся, присаживайся, места всем хватит. У меня наварено-нажарено, не стесняйся, накладывай себе чего глаза просят».  Из недр буфета появился ещё один стаканчик: «Ты ихнюю водку городскую попробуй, отродясь такой не пила». – «Ну, со знакомством»,- подняла соседка свой стакан и не торопясь выпила, медленно поставила его на стол и стала пробовать соленья, выставленные рядком.

      Леонтьевна подкладывала подруге то картошку, то запеканку, то грибочки со сметаной: «Угощайся, угощайся, рОдная». Очень мне понравилось, как она произносит это слово, делая ударение на первом слоге, мягко, певуче. РОдная угощалась степенно, не торопясь, всем видом показывая хозяйке, какая та молодец, как всё вкусно – ум отъешь.

      Со второй рюмкой  я справилась гораздо увереннее и долго тыкала в красный бок помидора вилкой. «А ты рукой её,помидору-то, девонька, рукой. У нас тут просто, без церемониев». Рукой отлавливать помидоры было легче, и я, раскусив  целительную тайну разносолов, стала уплетать их за обе щёки.

     Старушки мои порозовели, повернулись друг к другу и почти одновременно сказали: «Ну-ка, давай нашенскую споем». Тоненькими голосами они громко затянули песню. Слов я не знала, поэтому кивала в такт непослушной головой и радостно улыбалась, когда удавалось уловить смысл. Песня была простая, задушевная: про парнишоночку, которого голуба спроводила в армию Спроводила, милого, и стала ждать у окошечка. Сколько сидела голуба у окошечка, из песни не было ясно, но тем не менее у меня родилась законная гордость за любовь и верность солдатки. И в дождь сидела, и в снег, и в летнюю жару. И всё смотрела  на околицу: «Где мой голубь, мой сизой, мой любимый-дорогой?» Сидела-сидела и дождалась: кинулась к нему на белу грудь.

     Совершенно естественно, что после такого подвига и награда должна быть – «Когда свадебку гулять, кого в гости созывать?» А сизой голубь, насколько я могла понять, почему-то от милой отворачивается. Я бы даже сказала: морду воротит, подлец. В песенном варианте всё, конечно, гораздо мягче: « Ты прости меня, родна» и чего-то там жена. То есть, получается, он из армии вернулся и скоро жену с ребёночком привезёт. Вот и жди их, гадов, и в дождь, и в снег у окошка. Очень мне жаль стало голубу, и я заплакала, утирая слёзы кулаком.

      Как я уложилась спать – не помню: просто-напросто исчезла в глубине перины на  пружинной кровати и упокоила бедную свою головушку на многочисленных мягких подушках. Бабушки пели чуть не до утра, и мне снилось то синее море, чёрные скалы и  «купецкий» корабль, то три сосны у Муромской дороженьки.

     Утром я проснулась от того, что бабушка хлопотала у плиты и полушёпотом обсуждала с моим приятелем достоинства лыж и недостатки погоды. Заметив, что я не сплю, хозяйка посетовала: «Что-то ты и не ела, милая, вчера ничего. Вставай, подкрепиться бы надо. А потом уже и на лыжах пойдёте, раз уж вам так приспичило».

      Милая, то есть я, с трудом подняла голову от подушек. Первый этап удался. Затем я спустила ноги с кровати. Ну вот, вставание уже почти завершилось. Мне принесли ситцевый халат, в который я с удовольствием завернулась и побрела в туалет. Я всегда думала, что туалеты в русских домах находятся где-то во дворе. Они дощатые, страшные, неуютные.

     Здесь всё было не так. На ушко спросив бабушку, в каком направлении мне двигаться, я прошла через сени и свернула налево. А если бы  спустилась по ступенькам вниз, то попала бы в сарай, набитый сеном и дровами. Гораздо позже я узнала, что  дом ,типичной для тех мест постройки, сохранился ещё с начала прошлого века. Всё здесь было рационально и продумано. Даже окошко в туалете. И рукомойник тут же. И чистое полотенце. В общем, мне понравилось.
      Особенно восхитили стены, оклеенные вырезками из журнала «Работница»: передовая доярка колхоза «Россия» соседствовала рядом со знаменитой ткачихой и Алёнушкой у пруда, горюющей на камушке о неразумном братце Иванушке.

      Мне казалось: я сто лет живу в этом доме, вросла в его быт и стены, и если бы не болела голова, я бы, наверное, с большим умилением предалась созерцанию не известных мне деталей быта. В сенцах стоял  умывальник, настоящий Мойдодыр, внушительный и строгий.
     Холодная вода, мягкое после многих стирок вафельное полотенце, земляничное мыло с резким запахом советских времен – всё откуда-то из далёкого прошлого, которого я не знала.

     Живительный рассол и крепкий чай с кружевными блинчиками привели меня в чувство, и я была готова бить мировые рекорды на лыжных трассах. Мне почему-то представлялся лес с хорошо проложенной лыжней и болельщиками в синих, красных и жёлтых куртках.

      На дворе был пятый день марта и удивительно свежий воздух. Мой приятель стоял рядом со мной на крыльце и держал две пары лыж: «Ты знаешь, ночью вдруг начался дождь, и совершенно не представляю, что у нас с катанием получится». Мы пошли по раскисшей  деревенской дороге. На нас оглядывались аборигены в высоких резиновых сапогах и валенках с калошами.

      Край деревни был обозначен забором из жердей, за которым начиналось поле. Снег после ночного дождя осел, был мокрым и ноздреватым. В ботинках моих уже хлюпала вода, но отступать от своей затеи я  не собиралась. Похоже, что друг мой был настроен так же решительно.
     Мы встали на лыжи и побрели. Лыжи проваливались, приходилось мужественно передвигать ноги, вытягивая их из просевшего снега  и переставляя вперед. Вскоре я упорядочила процесс выдёргивания и передвигания ног и даже стала получать удовольствие от такой необычной лыжной прогулки. Из-за туч выглянуло солнышко – стало весело. Мы дошли до леса и уселись на первое попавшееся поваленное дерево. Где-то вверху какие-то птицы пели первые весенние песни.

     Куда-то исчезло мое врождённое городское ехидство, и я растворилась в новых для себя ощущениях: было просто, легко, ясно, спокойно. Мой друг достал из кармана шерстяные, толстой вязки, носки. Не думала, что  это здорово – переобуваться на свежем воздухе. Мои ноги просто обалдели от счастья: так им стало сухо и тепло. «Не обувайся пока»,- сказал мой заботливый спутник и повесил ботинки на лыжные палки. Я подтянула ноги к подбородку, подставила лицо мартовскому солнышку и закрыла глаза. Странно, это было как раз то, о чем я мечтала – необыкновенное, волшебное, незабываемое. Разве может сравниться горячий чистенький прибрежный песок с рыхлым ноздреватым снегом? Там – жаришься на солнце, здесь – таешь в ощущениях.

      Мы сидели молча, тихо бормотал мир вокруг нас: скрипели где-то за спиной старые сосны, шлёпались капли с их ветвей,  осыпались отмершие иголки хвои. Я думала: снег в лесу всегда белый-белый. Но под соснами он был чёрный – никогда не догадывалась об этом.
-Хорошо здесь, - прервал мою блаженную нирвану товарищ по идиотской затее. Хотя теперь она мне казалась очень даже замечательной.


-Хорошо, - выдохнула я и погрузилась в безмятежное созерцание зелёно-голубого мира, политого солнышком.

     Обратно мы шли медленно и ни о чем не говорили. Я сосредоточенно передвигала лыжи, углубившись в процесс собственного оздоровления и приобщения к экстремальным видам спорта.

     Наша бабушка ждала  у накрытого стола, за которым рядком сидели три её подружки, пришедшие посмотреть на городских гостей. Среди них я с удовольствием узнала вчерашнюю тонкоголосую певунью и радостно поздоровалась со всеми.
     «Проходите, проходите, промерзли, небось?» Наша милая бабуля забралась на печь, нырнула куда-то с головой и достала две пары валенок – одни свои, другие дедовы: «Переобуйтесь-ка. Ноженьки, они тепло любят. Сымай  носки. Вишь, наморозилась как – пальцы все красные». Я занырнула в валенки и ситцевый халат, определенный мне хозяйкой с утра. Откуда ни возьмись на моих плечах появилась зелёная вязаная кофта, и я с удовольствием пробралась на вчерашнее свое место.

      «Супчику, супчику наливайте», - командовала бабушка, и подружки дружно выполняли её распоряжения. В моей тарелке оказалось что-то густое, с картошкой, пшеном, грибами, мясом, крупно порезанным жареным луком. Это был супчик. Ложка в нём стояла.

     После супчика - картошечка, потом и «студню попробовать надо», за ним - блинчики, следом -пирожки с ливером и грибами, пшеном и морковкой,  «сладенькое на заедку».

     Интересно, справился бы Гаргантюа с таким количеством пищи? Я справилась. Это был мой подвиг, который так и не оценили по достоинству: «Что-то ты совсем ничего не кушаешь, милая, может, тебе творожочка домашненького со сметанкой? У вас ведь такого в городе нет. Все с завода – химия одна, отрава сплошная».
     Осовев от еды, я послушно кивала головой, с ужасом думая о том, что вот с творожочком-то как раз и не справлюсь.

      Бабулечки тем временем мирно беседовали о своих деревенских делах и мировых проблемах. Главное, что я уловила в их рассуждениях - и поголодать можно, лишь бы не было войны. За разговорами подружки уговорили по стаканчику «Флагмана» и запели вчерашние песни. Я была для них своим человеком, они кивали мне, когда начинался припев – его-то уж обязательно нужно петь вместе и стыдно слов не знать. Я бы, конечно, тоже могла им что-нибудь спеть, но тщетно напрягала мозги. В памяти возникали несвязные отрывки: «Утякай, в подворотне нас ждет маньяк», «я убью тебя, лодочник», «ели мясо мужики»…

     Обед перетёк в ужин, песни кончились, подружки разошлись, и я помогла нашей бабушке помыть посуду, окуная ее в таз с горячей водой и густо намыливая хозяйственным мылом.

     Друг мой ополаскивал посуду и насухо вытирал её белейшим полотенцем.

      Завтра – воскресенье, и нужно ехать обратно. Совсем не хочется. Телевизора в доме не было, и я заснула, слушая радио, не известную мне программу с проникновенными голосами сорокалетних дикторов.
 
       Не люблю прощания: нужно обниматься, говорить то, чего совсем не думаешь и обещать, что ждешь в гости. Наша знакомая бабушка не обнималась. И не говорила ничего такого, что принято говорить на прощание. Всё было гораздо проще: «Надумаете - так ещё приезжайте. А то какие у нас тут в деревне развлечения? Только на вас, городских, посмотреть, да и все. Приезжайте, коли живы будем – встретим. У нас тут по-простому,  гостям всегда рады».

     Бабушка проводила нас до калитки, посмотрела, как мы усаживаемся в машину, сунула в дорогу сверточки с пирогами и еще какой-то деревенской снедью. Я не выдержала, выскочила из машины и обняла её, едва сдерживая слезы. Для меня это нетипично, но что можно с собой сделать, если разум диктует одно, а сердце рвется к другому? «Вы уж, милые, не спешите. Потихонечку. Времечко-то у вас есть – куда торопиться. На кладбище-то всегда поспеем».

     После тёплого напутствия мы двинулись в путь. Он молчал. Я молчала. Говорило и пело радио. Дома ждал меня толстый ежедневник с расписанным по часам  понедельником.

                Март2003 г., В. Новгород.