Глава 11

Необходимость постоянно находиться в коллективе, в поле зрения воспитателей, невозможность отгородиться от чужих проблем и  постороннего шума стали угнетать. Только запираясь в душевой, Танька обретала покой и наслаждалась желанным одиночеством. Она подолгу мылась, подставляя тело то горячим, то холодным струям воды,   потом медленно растиралась жёстким полотенцем, неспешно одевалась и выходила обновлённая, готовая и дальше противостоять отупляющему коллективизму.
  Однажды через крошечное окошко душевой она увидела квадратик ночного неба и в нём бледный ущербный полумесяц -  слабый и неприкаянный. Это застыло в памяти чёткой картинкой, а через день сложилось в строчки: "В небе бездонном месяц бездомный – амбивалентен, как долька лимона".   Танька не поняла, откуда возникло это почти химическое слово, обозначающее двойственность. Она не продумывала стихи заранее, писала по наитию, но потом размышляла, почему выплеснулось именно так.   Подбор слов Танька не приписывала одной только случайности и всегда пыталась понять, что,  пока  непонятное, но где-то уже существующее,  стоит за этим.
  Запуталась она в паутине своего характера, и противоположности перестали быть взаимоисключающими. Стелу, например, жалела до слёз, понимая безвыходность ситуации, в которую попала подруга. В то же время Танька истекала, как бульдог слюной,  завистью к артистизму Стелы, разыгравшей трагическую сцену, в правдивости которой никто не усомнился.
   Даже Мери, действительно повредившейся рассудком из-за бремени собственной вины, Танька завидовала. Мери самоотверженно любила, страдала, отчаивалась и вновь надеялась.  Она жила страстями,  а не только росла, нагуливая массу, как тёлка на выпасе. Открывая новые глубины низости собственной натуры, Танька становилась самокритичной до беспощадного самобичевания.
     Вопрос Нехамы: "Кто ты? Жертва или палач?" загонял в угол. Она не могла принять единственного, исключающего все другие, решения, колебалась между противоположными вариантами и  никак не могла выбрать. В её голове роли палача и жертвы не исключали одна другую, хотя примиряющий крайности компромисс пока не находился. Нарастало внутреннее напряжение. Твёрдости  пройти весь путь отрицания первоначальной версии и доказать, что она – не жертва, у Таньки не было.
  В любви родителей она перестала сомневаться. Поняла, они любят её всякую. Родительская любовь начала обесцениваться, потому что  принадлежала ей при любых условиях. Их любовь -  прочный тыл, но она - на линии огня.
   "Пусть всё идёт так, как оно идёт", - рассуждала Танька, понимая, что прогибается какой-то стержень её независимого  характера. Противостоять этому не было сил. Бороться можно за то, что не безразлично, за то, что любишь.  Она не находила, за что  можно любить себя,  и становилась пассивной, равнодушной ко всему происходящему с ней.

   После поездки к землякам Наталья отмалчивалась, будто безмолвно переживала причинённую ей обиду.  Аркадий не понимал, что её беспокоит и настораживает. Почему она не  обнадёжилась, не воодушевилась, как сам он. Что её не устраивает?
Она не поверила в адвокатскую помощь бывшего земляка?      
 - И сколько адвокат собирается за свои услуги с нас слупить? – спросила она у мужа, не скрывая раздражения.
   Аркадий опешил.  Он присел на кухонный табурет и долго смотрел ей в глаза, пытаясь понять причину  желчности слов.  Взгляд Натальи указывал на выстраданность вопроса.
- Бесплатно. Дима взялся нам помочь! К тому же, он считает себя  твоим должником!  Даже пошутил по этому поводу: долг застарелый, оброс процентами!
  Наталья пропустила шутку мимо ушей, но Аркадий продолжил.
- После обморожения и операции он у тебя наблюдался? Не знаю, что было! Дима убеждён, что именно перед тобой он в неоплатном долгу - ты ему линию жизни выправила! Сказала, что руками он уже работать не сможет,  надо попробовать головой! И вообще, хорошо найти настоящих друзей! Вокруг нас никого нет! Мы совсем одни! А тут - такие люди! - жена слушала его восторженную речь, как бред.   
-Ты же знаешь, с какого нуля этот Димка начинал! А вот сумел выкарабкаться! Взял быка за рога! – Аркадий восхищался успехами земляка совершенно искренне, и Наталья не удержала в себе очередной вопрос:
- А вот как он смог? Линии судьбы я выправлять не умею! Если бы умела – подправила бы свою собственную!

   Изучая материалы дела об опекунстве над несовершеннолетней Татьяной Зайчик, адвокат Дан Перес, в прошлом Дима,  обнаружил следы поспешности, с которой дело было "сфабриковано". Наличие на спине Таньки следов побоев ещё не подтверждало, что эти побои нанёс отец. Экспертиза не проводилась. Хорошо, что след скакалки на спине девочки сфотографировали. Удар нанесён  сверху. Димка попробовал представить, как легла бы скакалка, если бы он, держа её в руке, ударил кого-то. Так, как запечатлела фотография, не получалось.  Он понимал, что время упущено, и по отпечатку  сложнее, чем по живому телу, но всё же возможно сделать экспертное заключение.
   Если его догадка найдёт подтверждение, получится, что  обвинение против земляков построено только на показаниях девочки. Доказательная база отсутствует.  Заявление написано социальной работницей. Девочка его лишь подписала.
  Встреча с Татьяной перед судебным заседанием должна всё прояснить, но при условии, что девочка  пойдёт на контакт. Для этого она должна поверить, что он защищает не только интересы её родителей, но и её собственные.
  Возможно, между ней и родителями отношения складывались не так гладко, как описывают  Аркадий и Наталья. Димка понял, что оба они – люди простые и наивные. Их попытка искать защиту от произвола государственных служащих  в русской партии вызвала у него саркастическую усмешку. Он знал статистику. Из десятков дел против социальных служб, поддержанных этой русской партией, выиграно три. Во всех случаях решающую роль сыграли сильные адвокаты, которых наняли и оплатили сами пострадавшие.
- Дело Татьяны Зайчик должно стать четвёртым, - сформулировал собственную стратегическую задачу адвокат. Он отправил на экспертизу фотографию Танькиной исполосованной спины, чтобы независимые специалисты сделали вывод о вероятном способе нанесения побоев.
    Оказалось, не зря! В заключении криминалистов было прямое подтверждение его догадке: Аркадий дочку не бил. Она сама себя выпорола  скакалкой.
    Теперь адвокат знал, какого признания должен добиться от этой странной девочки, у которой холодный и расчетливый ум, а вместо сердца – булыжник. Как добиться  правдивого и откровенного рассказа, он не знал.
    Много раз за свою практику он оказывался в ситуации, когда не понимал мотив поведения людей. И сейчас в его голове не выстраивалось  рационального объяснения причин, заставивших девочку из благополучной семьи поступить так, как она поступила.
 
  В спрятанный за цветущим забором "Фруктовый сад" Димка приехал утром. Нехаму предупредили: для беседы с Татьяной Зайчик должен явиться русский адвокат, нанятый её родителями. Русский адвокат представлялся ей то запыхавшимся посыльным, то обвешанным пистолетами и телефонами посланцем русской мафии.
  Отпирая ворота, чтобы впустить прибывшего визитёра, Нехама  обнаружила порочность стереотипа. Гостей было двое.
- Адвокат Дан Перес, - отрекомендовался старший из них, - прежде, чем увижусь с девочкой, хотел бы услышать Ваше мнение.
  Открытая улыбка, почтительный полунаклон головы, безупречность построения фразы,  легкий акцент и бьющий на прострел  уверенный мужской взгляд, - всё это сработало. Предубеждение, хоть и не исчезло вовсе, - отступило в тень.
- А с Вами кто? Посторонним нельзя! – Нехама всё ещё не освободила створки ворот от тяжёлой цепи и смотрела на парня в форме десантника без выкладки.
- Мой помощник, - стушевался адвокат и картинно показал покалеченные руки.
  Выпестованное с детства почтение к изуродованным войной людям одержало в душе израильтянки решительную победу над уважением к должностной инструкции. Не требуя документов, Нехама впустила обоих на неприступную территорию интерната.
   Листая социальную папку Таньки, она схематично изложила   суть дела. В движениях Нехамы скользила суетливость, во взгляде – виноватость. Ей было стыдно перед этим заслуженным человеком  за конюшенный замок с цепью на воротах,  за хромоногий стол в её убогом кабинете, за собственный затрапезный вид и – больше всего – за  профессиональное бессилие -  непонимание обстоятельств, при которых всё сложилось именно так.
 –  Поведение Татьяны не поддаётся нормальной логике. Мы старались помочь!  Родители у неё садисты, но из интерната она к ним убежала! Мы ей консультации подросткового психолога организовали – отказалась! Ещё и надсмехалась: с какой стати стану я чужой тётке про свои проблемы рассказывать! А помощь-то нужна! Как все её подружки оставили интернат, она ни с кем не разговаривает, молчит, что-то в тетрадках пишет на вашем языке – нам не прочитать!
  - Она знает, что скрывает, - заключил для себя адвокат и в самых изысканных словах поблагодарил Нехаму за важную информацию и помощь, а также  за заботу о детях и любовь к ним.
  Танькин случай, даже если он единичный, заставлял усомниться в правильности работы всей  системы социальной помощи, в целесообразности её деятельности, в уровне профессионализма тех, кто вершит чужие судьбы. В словах Нехамы  был избыток заботы о реноме интерната и  излишек безразличия к  самим детям, оказавшимся в нём.
   Ждали Таньку. Уставившись в пол, она вошла в нелюбимый кабинет Нехамы, перегороженный длинным столом. Девочка  и адвокат оказались лицом к лицу. Возникла пауза,  Танька поёжилась, будто ощутила сквозняк тюремного коридора, и ей показалось, что в комнате, за её спиной, находится кто-то ещё. Она обернулась и увидела солдата. Да, это был Ваня, про которого говорил  по телефону отец - бывший партнёр по шахматам, повзрослевший и возмужавший.   Танька была ошарашена, но справилась с растерянностью и выпалила насмешливо:
- Что, гражданский долг новой родине отдаёшь?
- Отдаю, как положено, однако пока не шибко и задолжал, - он смотрел не отрываясь, не сводя с неё  по-восточному прищуренных глаз. Взгляд был оценивающим - Танька оробела.
   Взгляд парня обволакивал, смущал и будоражил, - душа плавилась, как свечной воск, а он продолжал беззастенчиво разглядывать Таньку. 
- Чего уставился? Понравилась? Могу фотку подарить! Смотри, сколько захочешь!
- Я и не думал, что ты такая стала, - Ваня пропустил мимо ушей расхожую шутку и добавил, кивнув в сторону отца:
-  Потом поговорим!

-  Хочешь отсюда выйти? –  адвокат рассматривал корешки книг на полке, демонстрируя, что не является заинтересованной стороной.  Разговор важен для  Таньки! 
- Да, - пересохшими от волнения  губами прошелестела она.
- Попробую помочь, потому что этого хотят твои родители. Я обещал снять с них  обидные обвинения в жестокости и насилии. 
Он взял паузу, чтобы оценить реакцию  девочки на его слова. Танька сидела, как окаменевшая: неподвижная и бесстрастная. Дан Перес продолжал:
- Я знаю,  ты сама себя отхлестала скакалкой, а потом оклеветала родителей. У меня есть заключение экспертизы о способе нанесения побоев. Для суда этого может оказаться недостаточно. Нужно твоё признание!
      Танька сжалась, будто собралась  защищаться от хлёстких слов, как от ударов. Присутствие Вани делало её более уязвимой  перед натиском адвоката. Ей стало важно, что он подумает о ней. Надежда  оправдаться рухнула, а адвокат  продолжал провоцировать раскаяние  и взвинчивать накал душевных мук. Он будто считывал Танькины мысли:
- Не важно, что о тебе подумают другие! Если ты  не расскажешь правды, что сама о себе   станешь думать ? Как будешь дальше жить?!
   Истерзанная самобичеванием Танька сломалась. Наступил паралич души – стало безразлично, какой она отразится в чьих-то глазах, что о ней подумает кто-то посторонний. Удерживать в себе созревший плод раскаяния  стало невмоготу. 
   Она стиснула зубы, внутренне подобралась и легко перенеслась мыслью и чувством в свою девичью комнату. В проёме окна  увидела подругу-пальму, и когда та одобрительно качнула перчатками своих листьев, девочка заговорила.
    В словах слышался трепет её разума и сердца, смятение души, которая знает, что не  заслуживает  прощения, но всё же надеется на помилование.
- Всё записал? – уже за воротами интерната спросил адвокат у "помощника".
- Всё – прошептал Ваня, подавленный Танькиной исповедью.
- Разрежь запись! В ней много лишнего. Подружкам мы сейчас ничем помочь не сможем – не навредить бы нечаянно! Нужен кусок  до письменного признания во лжи, вручённого Доре. Распечатай  с диктофона  плоским текстом, переведи на иврит и заверь у нотариуса. Этот процесс мы выиграем! Вернём Таньку  её родителям! -  Димка игриво подмигнул Ване, будто заединщику, и представил, как в зале суда расцветёт счастливой  улыбкой скорбное лицо Натальи.

                продолжение  http://www.proza.ru/2012/11/17/1591


Рецензии