Куклы

Sta Viator!

Я знал, что это произойдёт. Нет, не тогда, когда сидел, тупо пялясь в экран телевизора, и меня неожиданно вывел из ступора ненавистный гадкий голос няньки:
- Слышь, ты, ублюдок, видишь дядю на экране? Это твой подонок отец. Подойди и скажи, чтоб забрал тебя отсюда.
Словно очнувшись, я жадно всмотрелся в холёное улыбающееся лицо красивого мужчины и тут же засеменив к экрану, закричал:
- Папа! Папа! Забери меня! Забери! - и зацарапал грязными ногтями по стеклу.
Няньки за спиной загоготали.  И потом крикнули:
- Отойди  от телевизора, дебил ! Он тебя не слышит. Да и не нужен ты ему. Иначе б не был тут.
Я неподвижно стоял и смотрел огромными глазами на отца.
- Папа, заберииииииии!
Сильная рука оторвала меня от пола и швырнула в сторону. Я больно ударился зубом об пол и горько заплакал. 
- Заткнись, урод! Мешаешь смотреть!
Я знал, что будут бить, но не мог остановиться. И дело не столько в сломанном зубе и кровоточащей десне, сколько в новообретённом отце, который бесконечно улыбался и который меня не слышал. И никогда не услышит. Услышав грозные приближающиеся шаги, я свернулся в клубок и прикрыв голову, зарыдал ещё громче. Другие дети тоже заплакали. Так тут и бывает: страх боли настолько постоянен, что заплакать очень легко. Если рядом кого-то бьют, то может после побьют и тебя. Кто их знает? Тут ничего не знаешь. Кроме боли,  страха и тоски. Боли, страха и тоски.

Я мальчик-проститутка. А мог бы быть калекой-попрошайкой. Или накаченным всякой гадостью, постоянно спящим младенцем на руках у попрошаек. Или назойливым мойщиком окон ваших машин. Или извлечённым органом какому-то другому более счастливому ребёнку. Мы - отбросы, рвань и уродливый шрам общества. Нас пытаются не замечать , замаскировать, скрыть. Откуда мы берёмся? Из пустоты. Алкоголики, продающие нас за бутылку. Наркоманы за дозу. Юные изворотливые мамаши ("псевдодевственницы"), рожавшие нас в муках, сжав зубы, и едва извлекнув нас из своего тёплого чрева, запихнувшие в вонючий мусорный бак, вокруг которого снуют голодные блохастые собаки и коты.  Нерадивые родители с помутневшим рассудком от постоянного плача младенца. Бедные или многодетные семьи, отдавшие своих детей "добрым людям", обещавшим позаботиться о них.  И наконец детдома с равнодушным, жестоким, коррумпированным персоналом. Мы берёмся из вашего презрения, брезгливости, страха, неведения, равнодушия, молчания, отведённых глаз и протянутой копейки причитающему бедняку с маленьким "спящим" реквизитом на руках. Вот откуда мы.

Чем привлекательней ребёнок, тем меньше у него шансов быть частью "нищего бизнеса" и больше шансов для вовлечения в проституцию. У меня была симпатичная мордашка. Эти дяди вошли в нашу комнату и внимательно стали оглядывать каждого. Понравившимся дали конфеты и улыбаясь потрепали за щёчки. Привыкшие к побоям и оскорблениям, мы с восторгом и надеждой смотрели на них снизу вверх. Разве мы знали, какое послевкусие у этих конфет? Потом. Потом больше никогда не было надежды. Боль, страх и тоска. Ну, и да. Ненависть тоже.

Я знал, что это произойдёт, когда у меня впервые от нестерпимой боли, потемнело в глазах, от собственного вопля зазвенело в ушах, и я потерял сознание. Я знал, что это произойдёт, когда меня накачивали наркотиками, чтоб я был вялым, равнодушным, не орал и не сопротивлялся.  Я знал, что это произойдёт, когда впадая в прострацию, я видел улыбающееся лицо красивого мужчины и свои грязные ногти на стекле поверх его лица. Я знал, что это произойдёт, когда в позе эмбриона валялся потом на грязных матрасах в каком-то сыром подвале и стучал зубами от холода и боли. Рядом плашмя словно поломанные куклы лежали такие же измученные и страдающие дети. Когда уходит надежда, приходит разочарование. А вкупе с болью оно порождает ненависть.  Я знал, что это произойдёт.

Долго такие дети не продерживаются. Постоянное насилие и наркотики быстро приводят их жалкое существование к концу. Но со мной получилось иначе. Меня полюбил один состоятельный и влиятельный клиент. Такое редко случается. У этих грязных животных с порочными девиациями, отвергнутыми женщинами, перенесшими деспотичное воспитание родителей, насытившимися всеми возможными развлечениями, которые даёт власть и деньги, мы всего лишь куклы, которыми можно попользоваться, поиграться и сломать. Никто и не вспомнит. Никто и не хватится. Но этот. Этот полюбил. Он запретил избивать меня и накачивать наркотиками, велел поместить в условия, в которых будет возможно моё лечение. Он потратил много времени и денег, заботясь обо мне. Для меня он всё то же животное, но он не был настолько жесток, насколько были другие. На несколько лет он стал моим единственным клиентом и когда ему пришлось уехать из страны, я достаточно окреп, чтоб быть способным осознанно без принуждения и наркотиков заниматься этим. Нет, мне по-прежнему это было омерзительно и больно, но в голове у меня жила навязчивая идея, которую бы сочли абсурдной, расскажи я её кому, но каким-то №ным чувством я знал, что она возможна, что она свершится. И для её реализации мне было нужно обладать трезвым рассудком и протянуть как можно дольше в этом мире без родных и друзей. Я всё ещё был симпатичным и знал всех зажиточных потенциальных клиентов, и я ублажал их так, чтоб они были довольны и рекомендовали меня в своём кругу. Время шло. Круг моих клиентов расширялся. И наконец это произошло.

- Ты умница. Молодец. Я порекомендовал тебя ещё одному. Он большой человек. Ты наверняка слышал его имя. Но я знаю, ты не болтун. Ещё никто на тебя не  жаловался.
- Спасибо. Я стараюсь. А кто такой?
Называет имя. Я вздрогнул. Пригладил волосы.
- Знаешь такого?
- Знаю. Так ему нравятся мальчики?
- И девочки тоже. Ты знаешь, он женат. У самого дети есть. Но он примерный муж и отец. Дети в нём души не чают. А жена, знаешь, такая красавица. Леди. Благородных кровей. Я с ним бизнес недавно наладил. И отдыхаем тоже вместе. Ну, вообщем, я тороплюсь. Он тебе позвонит. Встреча будет анонимной. Не будет даже его охранников. Сам понимаешь, эти гориллы наших забав не понимают. Им о них знать незачем. Да и никому незачем. Понимаешь ? - сурово глядит на меня поверх очков.
- Понимаю.
- Вот и ладно. Деньгами не обидит. Он мужик щедрый. Вообщем всё будет, как надо.
- Да, спасибо. Я буду ждать.
- Жди.
Подмигнув, уходит.
Я знал, что это произойдёт.

Стою перед отелем. Курю. Руки чертовски дрожат. Не могу унять озноб. В ушах шум словно от радиопомех. Но я сейчас. Cейчас соберусь. Ещё немного. Вмяв окурок ботинком  в тротуар, направляюсь к входу. Портье смотрит настороженно. Представляюсь визитёром такой-то особы. Сморщил лоб.
- Номер 607, - подсказываю я.
- Минутку.
Набирает номер, извещает о моём приходе. Кладёт трубку. Улыбается.
- Вас ждут.
Лифт. Взмываю. Гляжу на своё бледное лицо в отражении зеркал. Ну, же! Приди в себя, чёртов ублюдок!
Лифт мягко щёлкнул и двери расползлись. По утопающему ковру иду на ватных ногах. Сердце стучит всё громче и громче. Всё тот же шум в ушах. Стою у  двери, вперив взгляд в 3 цифры. Шестьнольсемь. Шестьнольсемь. Шестьнольсемь. Как долго я шёл к этому номеру. Как долго. Это моя финишная. В номере за спиной зазвучала музыка. Я вздрогнул и постучался. Он открыл дверь и улыбнулся мне:
- Ну, здравствуй.
- Здравствуй.
- Проходи. Чего стоишь?
Он отодвинулся в сторону, делая приглашающий жест рукой. Я зашёл. Дверь закрылась. И всё стихло. Сердце. Радиопомехи. Сомнения.
- Снимай куртку. Присаживайся.
Я скинул куртку на спинку кресла, кинул рюкзак рядом и сел.
- Что в рюкзаке?
- Татуировочная машинка. После у меня встреча с другом. Должен ему вернуть.
- Зачем брал?
- Он дал мне пару уроков, а потом предложил самостоятельно поупражняться, наколоть на себе что-нибудь.
- Наколол?
- Да.
- Где и что?
- На бедре вывел карпа. Корейский вестник удачи.
Он уселся в кресле напротив и молча стал меня оглядывать.
- Откуда ты такой?
- Что?
- Ты сирота?
- Да. Сирота.
- А сколько тебе?
- 14.
- Хорошо. Давно этим занимаешься?
- Давно.
- Что получается делать лучше всего?
- Всё.
- Хороший мальчик, - и улыбнулся.  - Хочешь чего-нибудь?
- Да. Я бы выпил чего-нибудь.
- Чего именно?
- Чего-нибудь.
Он вопросительно посмотрел на меня.
- Что угодно. На твоё усмотрение.
- Хмм.
Он поднялся и направился к бару. Вытащил коньяк. Положил на столик. Разлил по бокалам.  Протянул один мне. Я отпил и благодарно улыбнулся. Он тоже. По-прежнему красивый мужчина с лощёным лицом. Только седины прибавилось у висков.

Мы долго говорили ни о чём. Шутили. Смеялись. Потом он положил свою ладонь на мою и у меня внутри всё заледенело. Я выдавил улыбку.
- Пойду приму ванну. Ты будешь?
- После тебя.
- Ну и хорошо. Но после примем вместе: ты, я и твой карп. Идёт?
- Конечно.
Он заходит в ванную комнату. Шумно зашелестела вода. Я наклоняюсь к его бокалу и высыпаю в него барбитал. Тихо размешиваю ложкой. Откидываю голову на спинку кресла и закрываю глаза.
Минут через 10 он выходит из ванной чудно пахнущий, раскрасневшийся, довольный. Садится в кресло, берёт бокал, отпивает и смотрит на меня улыбчивым взглядом. Я скалюсь в ответ и поднимаюсь.
- Ну, я пошёл.
- Да. И не задерживайся.
Закрываю дверь в ванной. Снова шелестит вода. Сажусь на пол и плачу. Нет, мне не жаль его. И не жаль себя. Я зачем-то вспомнил мать. В тумане воспоминаний я видел её, маленькую, худенькую, лежащую на тахте. Ветхие обои. Сыплющийся потолок. Я сидел у неё в ногах и плакал от голода и тоски. А она тянула ко мне бледное лицо и тонкие дрожащие руки, и звала ласково и жалостливо. Ни работы, ни здоровья, ни родных. Только я был у неё - полуторагодовалое скулящее голодное счастье. И летящая сверху белая пыль крошечной комнатушки. Если бы я знал, что скоро мы кончимся друг у друга, я бы больше плакал по ней, а не от голода.  Мама.
Когда я вышел, он уже был без сознания. Я всё делал быстро. Извлёк из кармана куртки заранее приготовленный шприц, закатал ему рукав халата, затянул жгутом руку и уверенно ввёл иглу в вену. Стащил с кресла и уложил на пол.  Открыл рюкзак. Медленно и осторожно стал извлекать содержимое.

На следующий день служащие отеля обнаружили в номере 607 обезумевшего постояльца, на лбу которого была вытатуирована надпись: "Я трахал детей. Сына." Мужчину срочно госпитализировали. Его близкие, друзья и коллеги, пребывали в состоянии шока и недоумения. Но они делали всё возможное, чтоб замять эту историю, избежать шумной огласки и по возможности сохранить анонимность, что было практически невозможно...
Меня искали все. Полиция, частные детективы, мои сутенёры, клиенты. А я уходил от них быстро и навсегда, валяясь на грязных матрасах в тёмном сыром подвале и стуча зубами от холода и боли. Но скоро внутри меня растеклось тепло. Лощённое улыбающееся лицо красивого мужчины на экране перекрывали помехи, но и они растаяли, явив светлое улыбающееся лицо матери. Я застонал. Она протянула ко мне свои тонкие руки и подняла меня в воздух. И уже сверху я видел себя, скорчившимся в позе эмбриона, а вокруг меня лежали шприцы и маленькие пластмассовые куклы с пустыми глазницами и искривлёнными отверстиями вместо ртов.  Мама подняла моё испуганное лицо к себе и ласково назвав по имени, прижала к груди. Я прильнул к ней и тихо заплакал. А она пела мне колыбельную, которую я почти не помнил, но услышав её вновь спустя столько горьких лет, я почувствовал как душа моя очищается, словно омываемая прозрачной родниковой водой. Мы отрывались всё выше и выше от земли, и сбрасывали вместе с этими километрами груз моей искалеченной души. Став лёгкими и прозрачными как пушинки, мы счастливо улыбались в свет.