ещё сон селькупа

Спелым яблоком в руки  богине лесной Марии и девушкам прочим, из дикого стада, яблоко, одно для многих, неделимое совершенство аложёлтых лоснящихся морем полуденным бесконечных боков.  Для богов бесконечных подарок, как будто, они бы спросили.  Для одного человека, который боится спросить .  Яблоко. 
Мы говорим  бесконечность, боги, море, человек, страх, неделимость и красота, лес  и сила! Хоровод  смыкается во  лбу, слово  в замок , крест -  бесам язва. Крест охранитель от бед.  И преты летят и летят, всё мимо и мимо. Смыкаются шторы зари, не ради вечера, сквозняк побеждать нет нужды. Шторы смыкаются веером  для совершенной войны.  Проигрыш исключён, победа недостижима. Катится яблоко по тропинке, в лес, всё глубже и глубже. Лес всё дремучей, темней.  Звери молчат,  воют девушки из темноты, скрежет зубовный и мат в лёд замёрзшим говном разлетается пулями, в щепки разносит деревья и затихает в чёрной дали.
Дикие ветры несутся и бьются  о самую синюю твердь, осколки летят и летят, пурга из громадных зеркал, из мёртвых озёр  глядят  одноглазые монстры,  антикоровы.  Антитела и  гвозди смыкаются в искромётной борьбе за  ноги.
Пыль, королевская пыль здесь лежит, коркой-подкоркой и прочим потоком. Светлые волосы - лёгкость характера.  Полный нежных солений, перчёных закусок, дымящихся яств, стол –  веселье, прекрасное пьянство.  Редкий ноябрьский день – ясно, ни дуновения, солнце, плюс два,  жарко,  журчит полноводная речка,  и тишина, такая, наверное, тишина есть только внутри алмаза. 
Эта ладонь бледна, бледная, вся в кружевах,  в нежных вся кружевах, все же, слегка толста в тонких брабантских брыз-гах,  толстыми пальцами крепко держа перстень алмазный, чертит слова на стекле. Между бледным лицом, хотя толстым, слегка,  одутловатым немного, с обвисшими щёками и вторым не бритым  подбородком,  плотной ночью, ночь, кулаком в лоб, лоб,  прилипший к стеклу, которое между бледным лицом и ночью мощной, кромешной. Карий зрак видит отражение молодого тонкого лица.  Сквозь стекло бьётся солнечный луч.   Так что прямо на солнце чертит алмаз, загораясь внезапно пронзительным пламенем в неопалимых пальцах  скучающего испанца.  Широкополая чёрная шляпа валяется на дощатом полу, преграда  для паука. Толстая трость стоит в углу, тускло белея серебряной  собачкой.  Напротив, у входа плечом подпирая косяк, грузно стоит закутанный в плащ человек, на круглой шляпе,  надвинутой на лицо кокарда из чешуи летающей рыбы и листьев тюльпана.
Испанец, оглядываясь, замечает гостя и резко вскакивает, роняя стакан. Осколки летят в разные стороны, в тёмные углы, где их не найдёт веник хозяйки, только голые пятки её пятилетней дочки, розовая кровь и слёзы.
Пришелец, придвинувшись резким движением вплотную к испанцу, незаметно  вынул острый нож и пустил эту рыбку меж  рёбер испанца. Тот и не вскрикнул, взглянул удивлённо,    сполз по пришельцу, как по своей тени, (без тени бежит шарик ртути),  к  шляпе и пауку.
 …  рука упала, в тёмный угол закатился перстень, где его не найдёт хозяйский веник, только острые глазки её пятилетней дочки, счастье тайной находки и радость весёлой игры с солнцем, в раме оконной без грязных стёкол, без границ толстых стен.
Дом стоит на границе, справа день, слева ночь.
Вечер, утро. Старый кот чихнул,  пыль взметнулась лёгкой волной, легла на место. Нет ни испанца, нет ни пришельца. Нет дома на границе.  Ни кто их не видел, ни кто их не знал.
Девочка смотрит на перстень в камень его, в  тишайшую пустоту.
 Смотрит в камень, смотрит в окно, за окном только красное солнце и больше него нет ничего.
 Речка журчит полноводная, до поры льда, волнуясь слегка  слабым ветром. В небе видны уголки,  птицы летят и летят и кричат странными голосами. 
Вот дверь  дома. Вот его окна. И яблоневый сад, не знающий снега, где пчёлы  жужжат бесконечно, куда нет хода ни одной твари… и в каждом яблоке тишина.
Яблочная тишина.