В Нейских лесах

Широко и вольно раскинулись на Русской равнине северные губернии России. Простора столько, что на землях этих могло бы поместиться по несколько стран с берегов Карибского моря или Панамского перешейка, со всеми их столицами и  городами, реками и дорогами. 

Уездных городов и городков в этих губерниях у нас хватает. Не обижены они  и реками. А вот с дорогами – тут иногда в пору и караул кричать. Конечно же, не в людном месте, а там где ваша машина по самые пороги утонула в глубокой колее или села на "брюхо" в глухой лощине, или увязла в сугробе посреди дремучего леса. Кричи не кричи, никто тебе не отзовется. Да и услышать некому. Разве что голодный волк поскулит от досады, что у тебя с собой есть острая лопата.

Кто-то поверит на слово, а кто-то усомнится в таком прогнозе. Глянет на карту, зарябит у него в глазах от кружева оранжевых и малиновых линий, густо усеявших лист казенной бумаги. И подумает он про себя: "Враки твои – Фома неверующий! Посмотри, сколько дорог. По любой кати. В любую сторону. " Все верно. Можно в любую. Да не в каждую, вернее не в ту, куда тебе занадобилось.

А если позволить себе внимательно всмотреться в карту, где пролегла межа между губерниями, увидишь те места, про которые и принято говорить, что там: "Макар телят не пас".

Нет там дорог. Никаких. Разве что проезды, по каким только гусеничный трактор проползет. А если кому доведется побывать, откроются места дикие.

Глухие безлюдные леса тянутся на десятки, а иногда и сотни километров. Зверь там не пуган, рыба не тревожена, ягода и гриб – не тронуты. А человека встретить там так же редко, как пустую улицу в большом городе.
А все от того, что людей в России не хватает.

В южных краях Русской равнины, где климат добрее и земля плодороднее там людей гуще растет. Всем хватает света, тепла и хлеба. А в северных краях климат строже, земля беднее и тепла не хватает. Это не полезно для людей зрелого возраста. Потому и детишки у них рождаются реже.

А людей там в каждом поколением становится все меньше и меньше.
А если не хватает людей, то не хватает и рабочих рук. И хотя у каждого человека их по две, все равно не хватает. От того и фабрик и заводов в городках мало. И мосты через реки не перекинуты, и дорогу в соседний уезд вымостить не кому.

Молодежь, помыкавшись в детстве в этом запустении, уже в отрочестве мечтает о широких проспектах, шумных улицах, оживленных парках, где нет комаров, и под ногами не шуршат гадюки. Где по вечерам играет музыка, а не квакают в соседнем болоте лягушки.
Едва вступив в пору юности, покупает молодежь билет и едет во все мыслимые места, подальше от этого безлюдья.

В селах и деревнях пустеют не только дома и фермы, но и заброшенные поля зарастают репьем и осинником. А за этими пустырями широко и далеко тянутся глухие леса. Эта земля словно ничья. Ни домов, ни дорог на ней люди не строят и там не живут. Вот тут-то и кричи караул, если по неведению сунулся  и застрял в этом глухом углу.

Когда-то здесь все же появляются люди. Продираются через чащи и топи, по замшелой от времени валежине переправляются на другой берег лесной речушки. Сушатся у костра на пригорке. Что-то примечают и прикидывают. Что-то записывают в блокнотики. И выбравшись на заброшенный полустанок железной дороги, возвращаются обратно в город.

Через определенное время на этот полустанок в начале лета прибудет не пассажирский и не грузовой поезд, а состав теплушек с рабочими. Загонят его на запасной путь. Выйдут люди из теплушек, побродят по полустанку, осмотрят новое место, а завтра выведут из крайних вагонов лошадей, возьмут в руки пилы и топоры и примутся рубить лес вокруг полустанка. На лошадях отвозят бревна к будущим строениям.

Очистят место для грузового тупика. На него железнодорожники постелют рельсы. И теплушки перегонят в этот тупик. За железнодорожными казармами поставят жилые бараки. Лесопилку. Баню. Магазин. Конюшню. Клуб. Электростанцию. Мастерскую. Вот уже и поселок.

От него в глубь урмана станут рубить просеку. По ней пустят дорогу. Если место высокое и болот мало, проложат дорогу грунтовую. По болоту постелют лежневку. По дороге из лесосеки повезут строевой лес и деловую древесину. То есть лес, который можно не на дрова резать, а в дело пускать.

Какой запас леса, такой и транспорт. Вывозят на лошадях, на тракторах, на машинах.
А если поток леса ожидается большой, прокладывают дорогу железную. Она почти такая же, как и все железные дороги России, но колея ее в два раза уже. А потому и кличут ее узкоколейкой, младшенькой сестренкой железных дорог.

 И паровозики на этой дороге маленькие, почти игрушечные. И вагоны, и грузовые платформы тоже подобны колее. Есть на этой дороге и разъезды и тупики, а паровозы на ней топят дровами.

Повалят лесорубы деревья. Распилят их на какую надо длину. Накатают на платформы и стойками запрут борта. Теперь можно прицеплять к паровозу с десяток таких платформ и отправлять состав. Ни одна машина, ни один трактор столько не увезет. А сколько лошадей нужно в оглобли поставить, чтобы такую прорву бревен перевезти? А если возить далеко? Наверное, даже Ньютону не сосчитать…

Посреди недели жизнь в поселке лесорубов идет тихо и незаметно. На новых поселениях, когда еще не все переженились и детишек еще впору не наросло, посреди недели на улицах пусто. Все на работе. Мужики в  делянках на лесоповале. Женщины в поселке на нижнем складе, лесопилке и шпалорезке трудятся.

 Шпалорезка – это лесопилка, на которой из бревна выпиливают шпалы для больших железных дорог. Есть отдельная бригада, в которой женщины ручными топориками колют чурки для газогенераторных тракторов – трелюющих хлысты в лесосеках. Кто-то из женщин приткнулся в столовой, пекарне, магазине.

Поезд с рабочими из лесосек возвращается поздно и утомленные лесорубы поужинав и отдохнув в семейном кругу час-другой пока горит свет, ложатся спать. Электростанцию выключают в десять и до пяти часов утра, поселок погружается в темень и сон.

Но зато в выходной люди отведут душу за все пропущенные дни. Особенно мужики. Гармошки поют разом не в одном конце улицы. Частушки на все свободные и вольные темы то и дело рвут тишину. Случаются и стычки.

 Кто – то не так поет. Кто – то не то, что надо. А кто – то нехорошим голосом… Хорошо если обменяются несколькими тумаками, обнимутся и уважая друг друга веселой толпой ввалятся в столовую. Там водку подают к обедам разлитую в стаканы. Остаканятся…

Больше жителям поселка податься некуда. Никаких дорог в поселок нет и из поселка только одна дорога в лес. Правда есть железная, но она проложена очень далеко, до берегов Тихого океана. По ней ездят так редко и по таким большим делам, что в праздный день никому и в голову не придет куда-то ехать. А потому и веселятся и грустят на улице поселка.

Воскресным вечером в клубе обязательно покажут кино. Накануне праздника соберут общее собрание.
Работа у лесорубов тяжелая. И плечи намнут и спину наломают. Да и голове покоя нет. К каждому дереву свой подход нужен. Это ведь только в сказках сказывают: направо махнул – улица; налево махнул – переулочек.

 А в лесосеке такое ухарство не полезно, даже вредно и опасно. На лесоповале каждое дерево нужно правильно положить. Чтобы сучкорубу подступно было с него сучки снять и трелевочнику оставалось место для подхода. А самое главное – чтобы не легло оно на голову соседа, не захлестнуло человека.

И если дереву что-то помешало правильно свою крону оформить и сучки на одной его стороне растут – попробуй-ка его вальщик в другую сторону вершиной положить. И сам намается и помощник его упреет, пока лесину как надо завалят.

А не дай Бог, если дерево зависнет. В повал качнется, да на другое навалится. Хорошо, если не крепко прижмется. Вдвоем с подручным покачают, потрясут за комель или воротом спихнут его с  завеса. А если в крепкие сучки просядет. Хлопот не оберешься.

 Можно попробовать повалить и второе дерево, но это очень опасно. Может первым деревом на смерть захлестнуть. Из песни слова не выкинешь – и такое случалось в суровой правде жизни лесорубов.

Схлопотав на свою шею крепкий завес у вальщиков не остается иного выхода, как звать мастера. Тот отругает, а чаще обматерит и остановив вывозку, пригонит трелевочник.

Трактор лебедкой и тросом сдернет висяк на землю. Бригада потеряет несколько кубометров заготовленного леса. И все снова в лесосеке пойдет своим чередом. До самой получки пойдет. А в получке месячной премии к зарплате ты не найдешь. Хорошо, что квартальную не тронут.

На эстакадах раскряжевщикам служба не медом мазана. Весь день пластаются с бревнами.  Весь день в руках пила ноет. На уши давит, руки тряской томит, дымной копотью душит.
Откатчикам некогда дух перевести, как пойдут кряжи потоком – успевай, поворачивайся. Где шагом, а где и пробежкой успевай.

 А бревно уже навстречу вот-вот пойдет, уже с коротким деревянным хрустом из-под отреза на покаты валится. На крюк просится. За крюками дело не встанет, кузнецы накуют, да только вот где ломовой силы напастись?

Грузчики стойки затесали и на платформу с дальней стороны поставили. Рядами катают строевой лес. Уже до верхнего ряда накатали. Кожилятся. Ухают. Дружнее кряж подхватить стараются. Последний ряд, он как последний бой…

Вот уже и крайнее бревно закатили. Пора стойки ставить, да покаты убирать.
Хорошо если не хлынет дождь. В самый ливень работу остановят, в теплушке переждут. А после ливня нужно дело  догонять. На каждый день оно лесорубам щедрой рукой отпущено.

Сколько просидел – столько и догоняй. А бревна после дождя сырые. За какое ни возьмись, на стеганке сырой след копится. Чешуя сосновой коры на рукава и грудь липнет. И рукавицы мокрые и рукава и колени. А за ворот сырой опилок с отреза ветром запорошило…

В жаркий день лесорубу рубаху-распашонку не одевать. Одолеют слепни. И так густо навалятся на мужиков, так осатанело обовьют, кажется -- и отбоя от кровососов нет. А в воздухе ни тени, ни ветерка. Густой липкий  дух багульника наползет от ближнего болота. Дурманит. Теснит дыхание. Потная рубаха приклеивается к плечам, вяжет руки. Неволит. Сбросить бы ее, да овод клятый замучает.

Зимой в делянке дышать легко. Нет и слепней. Но это только до первых сугробов. А как зачастят снегопады, устелют лесосеки метровыми сугробами, хоть сайгаком скачи, пока к следующему дереву подберешься.  Каждое дерево надо до корней из сугроба выкопать, чтобы пеньки в делянке не противотанковыми надолбами торчали, а аккуратным блинчиком на земле таились. А едва дерево тронешь, с веток снег сыпется, норовит за воротник попасть.

Чу, в рельс забарабанили. У поварихи обед  готов. По трелевочным волокам потянулись к вагончику усталые лесорубы. Кто поближе к столовке, шагают не спешно, а из дальних углов лесосеки поспешают. Надо очередь у раздачи выстоять, да и за столом удобное место занять. А кто не успел, обедай на пеньке.

На ходу отряхивают рукавицы, пихают их кто в карман, кто за пояс. Перекликаются. Кто-то делится новостями, кто анекдотом. Бойкое слово и  острая шутка у лесорубов в особой цене. Остряки и рассказчики – тут всегда на виду. Вокруг них всегда людно и весело. Смущенную тишину то и дело пугает откровенный хохот.

Лесорубы хохочут грубо и громко, как и разговаривают. В дубраве, да при шуме ветра и машин тихим голосом говорить и не пробуй. И если связки твои еще не окрепли до нужного регистра, ори благим матом – скорее поймут.

Скорее поймут и прямое и откровенное слово. А тот, кто в разговоре и в поведении прямоте не выучился – тому на лесоповале делать нечего. Не примут его лесорубы, да и сам не захочет в среду беззастенчивых дровосеков попадать. Не долго думая  оправят они ему все кривые наросты… Или выправят человека, или выгонят, или сам сбежит.

Ох, и вкусен же суп посреди делянки! Особенно с наваристой мозговой косточкой. Расхлебывая его мужики губы складывают куриной попкой. Старательно на каждую ложку дуют, плавленым жиром обжечься проще, чем зряшный сучек смахнуть.

Стол в теплушке во всю длину. А по бокам лавки. Кому места не хватило, а обождать не терпит, едят на улице, на колодах, каких у вагончика уйма. Кто-то лезет в пазуху и достает луковку или чесночину, кто-то тянется через стол за горчицей или перцем.

–  Зинка! Опять влюбилась?! –  Окликает повариху разбитной парень Валерка Галазырев. Окликает не от чувств, а от надобности показать свою удаль. – Одна соль в тарелке… –
 Дородная девица высовывает голову из окна кухни и, найдя Валерку и уколов его взглядом, спрашивает:

– Уж не в тебя ли? –
– А хоть бы и в меня. – Соловея от внимания, петушится  тщедушный Валерка.
– А у мамки спросил?! – Заговорщицки подмигнув мужикам, спрашивает разбитная деваха,  игриво прихорашиваясь, заправляя под косынку выбившиеся светлые волосы.

От нахлынувшего вдруг озорства Зинка румянится еще больше, на щеках ее появляются симпатичные ямочки:
– А ты что думал,  меня как придется любить можно? Нет голубок. Дудки. Меня как следует любить надо… Нежно, преданно и … –

Теплушка замирает на миг в абсолютной тишине, а потом, словно парадная площадь гарнизона в крике: УРА!!!, взрывается хором откровенного мужичьего ржанья. Кто, то роняет ложку, кто-то отвернувшись от стола прыскает в кулак, кто-то постанывая от неуемного веселья клонится на стол, хватается за живот.

– Правильно. Правильно. Поддай ему, Зина. Будет знать,  – галдят мужики.  – По форме… по форме… чтоб без недовара… – поддерживают разбитную девку другие, вкладывая в выкрики свой, им одним ведомый смысл.

– Да она тебя одной  - - - - - - -  придавит… – уже к Валерке несется насмешка из дальнего угла вагона.
Зинка, расшевелив лесорубов, скрывается за окном кухни.

Валерка, не ожидавший такого исхода своей выходки пристыжено умолкает и уронив взгляд в миску, торопливо доедает обед. За компотом он сегодня вряд ли пойдет…

От столовой все разбредаются неторопливо. Добравшись до своих мест, присядут мужики на поваленной сосне. Закурят по цигарке. Кто-то поведает местные новости. Кто-то доскажет неторопливую историю. А кто-то просто отдыхает, уронив на колени усталые руки. Эти короткие минуты отдыха сейчас особенно дороги каждому лесорубу. 

Человек  физического труда с особой бережливостью относится к этим минутам. Их у него в рабочем дне немного. И потому каждый работяга старается издержать их с пользой для утомленного тела.

Утомление копится неделями, месяцами и годами. Обрывать сны этим людям приходится в пять часов утра. Наскоро ополоснув лицо и проглотив приготовленный заботливой женой завтрак, спешат они в потемках к рабочему поезду.  Хорошо, что недавно по главной улице поселка  настелили тесовые тротуары. Отправление поезда в шесть часов утра.

В скрипучих, разбитых от толчков и тряски теплушках темно, но тепло. Стрелочник тетя Шура Подшибалова загодя растопила во всех промороженных за ночь вагонах буржуйки.

 На исходе ночи перетасовку порожняка и грузов заканчивают и она, освободившись от бесконечной беготни, неторопливо проходит по вагонам и подкидывает в печки дрова.
– Заходи, заходи, ребята. Погрейтесь на дорожку. Уж я вам плацкарты-то нагрела. – Приветливо встречает она лесовиков.

Муж тети-Шуры погиб на Первом Украинском фронте. Геройски сражался он с фашистами. Кроме похоронки, тетя-Шура бережно хранит его многочисленные боевые награды и личные Благодарности товарища Сталина. Одна поднимает  троих ребят. Мужики между собой уважительно называют Шуру правильной бабой.

Лесорубы с ходу вскакивают на подножки теплушек и толкнув плечом неподатливую дверь вваливаются в вагоны. Каждый по своему желанию занимает место: кто на средине вагона, поближе к печке, кто в углу. Дорога не скорая, едва не час езды, вполне успеешь подремать.

Пока состав не отправится, в вагоне слышатся неторопливые разговоры временами нарушаемые взрывами смеха. А вслед за ними слышна новая байка:

" Вот зашли в ресторан три офицера. Заказали три одинаковых обеда. И каждый из них попросил добавить к обеду по яичку. Один - сырое, другой - всмятку, а третий - вкрутую. Кто из них был старше по званию? --
-- Который яйцо всмятку заказал... --
--  Который в крутую... --

-- Нет, У нас полковник сырые любил... -- Доносится с противоположной лавки.
-- Да нет, всмятку... Вкрутую... Сырое... -- Уже сыплется со всех сторон.
-- Эх фронтовики, фронтовики... Во все века офицеров по звездам различали... ... ... ...
Теперь уже хохочет весь вагон.

Покоя и во время хода поезда в вагонах не бывает. На стыках рельсов теплушки подбрасывает, на поворотах узкоколейки качает из стороны в сторону. Скрипят по рельсам колеса, скрипят тесовые стенки, скрипят сиденья, без конца хлопают не плотно запертые двери. Вскрикивают и матерятся картежники. И хотя ставки в  "шамайке " копеечные, азарта и ругани не на одну дорогу хватает.

Вечером у лесорубов путь обратный. В вагоне снова тепло, но душно и парно. Пар струится от отсыревших за смену ватных телогреек, штанов и валенок, от промоченных насквозь рукавиц. В вагоне у печки жарко, в углах гуляют сквозняки.

Намаялись за день лесорубы, навихались, но все равно по дороге домой кто-то не удержится от озорной проделки.  У дверей сидит молоденький маркировщик Петя Бурков. Работает парнишка еще всего вторую неделю. На практике. Парень он старательный, скромный и стеснительный. С работой освоился, а к нравам лесоповала еще не привык.

 Не редко, как девушка, заливается краской смущения, когда кто-нибудь из лесорубов добавит в разговор еловое словечко.

Все для Пети в новинку. И работа, и люди, и нравы. И спецовка на Пете новая. Ни фуфайка, ни брюки не обтрепались, не потеряли казенного цвета. А валенки у Пети особые. Одни на всю лесосеку.

Вторых таких во всем поселке не сыскать... Серые их голенища были едва ли не шире паровозных труб. Кладовщик дядя Федя, благословляя их Пете, веско уронил: " Сядут". Когда Петя первый раз появился на эстакаде, было трудно понять -- или  Петя носит валенки, или они его.

А сейчас Петя сидел на скамейке у дверей и с интересом наблюдал за азартной схваткой картежников.

Мишка Петров, сидевший напротив, докурил самокрутку и выбросил непотушенный окурок к печке. В это время на неровном стыке вагон мотнуло и окурок полетел дальше. Описав правильную дугу, миновал буржуйку и ткнувшись в штанину, провалился в кратер валенка.

Петя так увлекся игрой, что не заметил посягательства. Васька Барыкин, заметив проделку кореша, солидарно глянул на Мишку. Мишка заговорщицки подмигнул и они без слов поняли друг друга. Шепнули соседям и  скоро уже вся противоположная скамейка наблюдала за валенком. Из голенища тянулась тоненькая струйка махорочного дыма.

 Поезд штурмовал очередной подъем, карточная игра наливалась азартом, дым из валенка продолжал струиться.
Наконец Петя почувствовал жжение и шевельнул валенком. Двинул ногу. Вскочил. Ойкнул. Выпрыгнул из валенка. На штанине ватных брюк дымилась обугленная по краям, прореха.

Вопреки ожиданиям Мишки и Васьки никто на скамейке не улыбнулся. Мишка, наткнувшись на осуждающие взгляды мужчин, подошел к Пете: " Извини, друг. Не нарочно."
Паровоз с  разгона одолевает очередной подъем. Задохнувшись и тяжело отпыхиваясь на самом его перекате, устало спускается под уклон. Скатываясь с кручи,  чаще стучит колесами. Разбегается и с новым упорством штурмует следующий взгорок.

Хорошо, если в долгом пути не разыграется пурга, метель не переметет дорогу, не захоронит под снежными сугробами крохотные рельсы.  Тогда всем беда. Машинист, не одолев подъема, будет осаживать поезд назад. Помощник будет остервенело шуровать топку паровоза, нагонять пар.

А метель не ждет. Свистит разбойным свистом, воет затаившимся зверем, замуровывает рельсы – творит свое подлое дело.

А на выручку им резервный паровоз никто выслать не осмелится. На узкоколейке нет ни светофоров, ни радиосвязи. А при таких обстоятельствах как же ехать навстречу запоздавшему составу. А вдруг встретятся в закрытом повороте? На снежных рельсах остановить встречные поезда не легче, чем парашютиста в воздухе… Покалечены будут и машины и люди.

Раскалят топку паровозники, напрягут котел до  опасного предела и снова бросят паровоз на новый штурм кручи. Опять застучат на стыках колеса. Будут лязгать от немыслимого напряжения сцепки поезда, скрипеть стены теплушек, затаив дыхание, будет прислушиваться к ходу поезда паровозная бригада.  И помоги им Господи на этот раз одолеть кручу.

В семь часов рабочий поезд должен прибыть в поселок и если кто из рабочих живет на дальнем конце дальней улицы, то домой до восьми часов вечера он добраться успеет. А завтра жена, участливо вздохнув, снова разбудит его в пять часов утра.

И сейчас, присев на поваленную лесину, лесорубы чутко прислушиваются к каждой минутке отдыха.
Но вот поблизости раздается лай тракторного пускача, его тут же накрывает рокот не остывшего за обед дизеля. Им отозвался шум передвижной электростанции. Там еще пускач… опять дизель... Лесосека наполнилась привычным рабочим шумом и гомоном тракторов и машин.
Лесорубы разом повставали с дерева и разминая усталые спины и плечи, двинулись ладить свое привычное дело.


Рассказ о жизни лесорубов пятидесятых годов прошлого века.


Фото из интернета.