11. Panzerbombe

Думаю, всё случилось примерно так. Одним вечером, засидевшись с Плющихиным над каким-то важным проектом, Анастасия Сергеевна не преминула спросить про меня и Сашу: «Володя, ну как там ребятки?». И заметив ухмылку, криво надрезавшую шершавое толстокожее лицо Владимира Петровича при упоминании моего имени, она решила лучше присмотреться к «Виталичке». «Виталичка» же, абсолютно погружённый в переживание настигшего его адамова проклятия, совершенно не почувствовал на себе пристального внимания начальницы отдела АСУ ТП. На проникающие взгляды, которые пускала в меня Анастасия Сергеевна, я реагировал с инертностью похоронной процессии. Я, действительно, был очень занят, по восемь раз на дню устраивая траурные проводы очередному унылому часу, скончавшемуся на рабочем месте. Оторвать от исполнения этого гипнотического ритуала меня могла лишь какая-то внешняя воля. Несомненно, Анастасия Сергеевна ею обладала.
«Виталик, мне не нравится, как ты работаешь».
Произнесённые негромко, её слова длинной холодной спицей проткнули меня насквозь. Я принял удар не шелохнувшись, продолжая сидеть на стуле. В этом не было какого-то выдающегося хладнокровия. Чувство вины неплохо подготовило меня к заслуженной казни, развеяв все возможные глупые оправдания, которыми я мог себе навредить. Слова Анастасии Сергеевны вошли в меня почти без сопротивления. Я даже успел подумать, что должно быть удивил её лёгкостью своего принятия, однако насладиться моментом в полной мере уже не смог. Нанесенный мне удар был глубоким, сильным и наверняка рассек какие-то обширные психические ткани, из которых тут же обильно хлынуло и подступило к носу и глазам. В течение следующих секунд всё моё внимание было поглощено борьбой с внутренним и внешним слёзотечением.
Мне удалось не допустить разгерметизации. Но это был временный успех. Через минуту-другую осознание истинных размеров полученной раны должно было заставить меня страдать по-настоящему. Не дожидаясь когда это случится, Анастасия Сергеевна быстро и решительно стала начинять меня через пока ещё не стянутое болью свежее отверстие воспитательными посланиями.
 - Не знаю, что с тобой происходит, Виталик. Но я не вижу у тебя желания работать. Нет, ты конечно добросовестный и исполнительный… Но у нас такой отдел, в котором нужно проявлять инициативу. Мы с Володей всё время заняты и не можем вас постоянно подталкивать. А тебя надо подталкивать. Я заметила, что у тебя нет энтузиазма. Тебе как будто не интересно. Ты подолгу делаешь простые работы. Посмотри, какие проекты у Саши. Серьёзные, большие. Но ты ведь тоже умный парень… Может у тебя проблемы?
- Да, нет, вроде.
- Скажи, не стесняйся. Я что-нибудь посоветую. Ты же знаешь, со мной можно обо всём поговорить. Не только о работе. 
- Я не знаю Анастасия Сергеевна. Мне самому непонятно, почему со мной так, - промямлил я.
Она немного помолчала, продолжая на меня смотреть.
- Виталик, я разбираюсь в людях и считаю тебя толковым и способным парнем. У тебя есть всё, чтобы стать хорошим инженером. И я очень хочу, чтобы ты как-то взбодрился, взял себя в руки, стал активнее, чтобы у тебя появился энтузиазм. Ты же понимаешь, что иначе нельзя?
- Да, - слабым голосом сказал я.
Последние слова Анастасия Сергеевна исполнила в откровенно дружелюбной аранжировке. По всей видимости, она намеревалась подвести разговор к какому-то благоприятному для меня итогу. Минуту назад из дидактических соображений я был брошен в тёмную пещеру отчаяния, но теперь, когда поучительный эффект себя исчерпал, моя добросердечная начальница, не желая ни секундой дольше необходимого держать меня в этом неприятном состоянии, взяла мою руку и стремительно повела к выходу. Однако моя растерянная душа не поспевала за предложенным манёвром. Я не мог так просто впустить в себя только что открытую мне новую жизненную парадигму. Эйфорическому исходу мешала роковая фраза, которую мой опасливый и мнительный ум выхватил из короткой, но насыщенной речи Анастасии Сергеевны. Сама она, вполне возможно, не придавала этим своим словам такого уж большого значения. Но моё сознание вцепилось в них мёртвой хваткой и теперь они тянули его на дно. 
«Ты же понимаешь, что иначе нельзя?».
Ну, неужели, неужели совсем-совсем нельзя? Ах, если бы было можно! Ах, если бы допускалась хотя бы крошечная возможность. Но фраза Анастасии Сергеевны, поставленная в конце тирады, не давала возможности для обхода. Разумеется, я не мог обратиться с просьбой об её отмене, поэтому мне оставалось с нарастающей тревогой исследовать безысходность, в которую я был ею поставлен.
«Смогу ли я, действительно, сделать это? Взять себя в руки, стать активным, жизнерадостным сотрудником бюро ППиЭОТС, перспективным молодым специалистом, стремящимся к новым знаниям и горизонтам?». Я очень сомневался, что способен к подобному перерождению. Совладание с работой было подвигом Геракловых масштабов, совершенно несоразмерным такому слабому и трусливому герою, как я. Глядя на Анастасию Сергеевну, мудрое лицо которой, как мне казалось, излучало бесконечную веру в меня, я снова захотел плакать, предчувствуя огромное разочарование, которому могу подвергнуть эту добрейшую женщину.
- Какими большими и печальными глазами ты на меня смотришь, - с нежным любованием произнесла Анастасия Сергеевна.
Понимала ли она причину моей меланхолии? Не думаю.