Кто на Порожистый, а кто на Нараяму

Это был уже далекий 1999 год. Мы все ждали с нетерпением двухтысячный, преисполненные надежд и чаяний, полные сил и веры в счастливое будущее. На ноябрьские праздники пошли на Порожистый. Мой первый серьёзный поход, и не только мой. Опытными среди нас были только Саша и Женя. А мы: Я, Паблито, Ирка - мы были чайниками. Ну не то чтобы совсем чайниками, мы в тот год каждые выходные проводили в лесу, но в серьёзных горах не были ни разу. Разумеется и экипировки соответствующей у нас не было, ходили в чём попало и с чем попало.

Приехали на вечерней в Слюдянку, ночевали у Пашиной прабабушки, она старенькая, под сто лет. Помню холодную, тёмную квартиру, необыкновенную чистоту, ни пылинки, белые салфеточки, фарфоровые слоники, древняя радиола, полированный сервант, за стеклом хрусталь и полудрагоценные камни, трескучий телевизор, и чайник никак не закипал, целую вечность мы ждали кипятка. Пили водку и яблочный сидр.

Утром, мучимые жаждой, по темноте поехали дальше, невыспавшиеся,
шли вдоль кладбища, светало, отстойники, вонь, и всё дальше и дальше, в гору, подъём, жажда, ем снег, вдоль реки, ещё не замёрзшей, прижимы, облазы, бесконечные облазы, мост, помню большой мост и мой страх, этот всепоглощающий страх, который скрываешь, преодолеваешь, стыдишься его.

Палаток было две: Сашина и Женина, а ещё была Машка, моя собака, боксёр. Машка мёрзла всю дорогу. пришли на место. Поставили палатку, все мокрые, заготовили дров, и выпили, а потом ещё выпили. Тогда мы пили много, много и часто. Паблитос взял с собой запасы спирта Рояль, но пока мы пили водку. Мы сушили одежду у костра. Только одежда не шибко сохла, больше горела.
Паблитос сжёг свою мастерку, она висела над костром, вся такая синтетическая,
вспыхнула и сгорела в одно мгновение, красиво горела, я сапоги спалила. Мне
говорили, чтобы я не сушила обувь так близко у огня, но ноги были мокрые,
сменки не было, а хотелось тепла и сухости.

Спали мы прямо на снегу, постелив коврики, я в самошитом из пуховиков спальнике, всю ночь чувствовала, как из меня уходит тепло через спину. Было холодно, очень холодно и только огненная вода давала нам мужества в те дни преодолевать невзгоды и трудности пути и жизни в лесу.

Утром бодрые пошли на гору. Женя с Машкой остался в лагере.
Мои сапоги покорёжило от высокой температуры, нитки полопались, расползлись,
поэтому шла я сверкая голыми пятками, очень скоро набила полные сапоги снега.
Но всё равно это было чудесно, ползти, пыхтеть в гору, по белому снегу, рубить
ступени. Вот мы и на гребне, жара, солнце ослепляет, а кругом ГООООООРЫЫЫЫ!!!!!
Мальчики разделись до пояса позагорать. Как это было чудесно, как прекрасно!

И уже снова вверх, на вершину. Да, к нам прибежала Машка.
Машка была необыкновенно преданная собака, она сбежала от Жени и нагнала нас по
нашим следам. И тут встала дилемма - что делать с собакой? Саша в одном месте,
особо опасном и непроходимом даже протащил её в рюкзаке. Вот было удивления у
других горовосходителей, когда они увидели почти на вершине лысого боксёра. В общем именно из-за Машки я и не залезла на вершину. В какой то момент Саша сказал, что дальше Маша не пройдёт, и в рюкзаке её тоже не протащишь, потому как она не сидит спокойно, рюкзак болтает, можно сорваться. А так как у нас не было с собой поводка, то и Машу тут, под вершиной одну мы оставить не могли. Посовещавшись мы решили, что Саша и Паша лезут на вершину, там осталось сто метров, а я, Ириша и Машка посидим пока тут, их подождём. потом Паблито останется с собакой, а Саша нас девочек проводит на вершину.

Вот тогда видимо и решилась моя судьба. Мы сидели с Иркой
под вершиной, а перед нами расстилалась горная страна и куда ни глянь, в какую
сторону, всюду горы, горы, горы. И это было так красиво, так невыносимо
красиво, что у меня случился словарный понос, от всей этой красоты. Я сидела с дрожащей от холода Машкой на коленях и читала стихи, я читала их долго, они сами лились нескончаемой рекой из меня, из каких-то неведомых доселе мне тайников памяти, я читала все стихи, которые помнила и даже те, что забыла, и я тогда была самая счастливая девочка на свете, самая счастливая. Но при всём при этом я прекрасно осознавала, что я - никто. В этом большом и удивительном мире, среди этих прекрасных, заснеженных гор, что стоят тут не один мильон лет и ещё столько же простоят, человек никто, букашка, и все наши проблемы, все наши достижения, войны и беды, радости и несчастья - это всё ровным счётом ничего не значит - ничего. Пришли мы сюда в этот мир, пустили нас в гости ненадолго прикоснуться к вечности и пора и честь знать. Никакой человек не Царь Природы - это в горах осознаешь сразу:)

Сколько мы так просидели? Довольно долго, но не настолько долго, чтобы устать от этой красоты или замёрзнуть. вернулись довольные мальчики, мы оставили Паблитоса с Машей и пошли на вершину. Прошли мы не долго, скорее даже полезли. Тут Саша вдалеке увидал маленькое белое облачко, нахмурился, сказал, что погода портится и развернул нас назад. Я конечно же недоумевала. Ну как так, погода портится? Ведь чистейшее небо синее, ну подумаешь маленькое, совершенно безобидное облачко далеко на горизонте. Но так как Саша был среди нас главный, то мы развернулись беспрекословно. Хотя, чего уж скрывать, было слегка досадно, ведь цель так близка, вершина рядом совсем.

Но Саша оказался прав, только мы спустились на гребень, как на нас упала непогода. Ветер, снег, ничего не видно, по гребню мы буквально катились на попе, спешили спуститься в зону леса, смеялись, хохотали, не унывали, хотя в штанах, в ботинках снег, везде снег, вся спина мокрая.

И вот следующая картина, мы идём в этой пурге снежной ничего не видно через пять метров, тропу замело, всё кругом белое, белое, белый мир, и тут на
встречу к нам выходит из этой белой мглы Женя, покачиваясь, широко расставив
ноги, охохохая, радостный, обнимает, от него разит спиртом, он в усмерть
пьяный, плачет от радости, заждался уже нас, волнуется. За день он выпил весь
спирт, честно утверждая, что спирт плохой, отрава и что он нас спас. Мы конечно
же очень надеялись на этот спирт, так хотелось выпить, согреться, особенно
ворчал Паблитос. И сидели долго у костра, сушили одежду, боясь залазить в
холодную палатку. Ночью традиционно дрожали.

Утром я обнаружила, что мои сапоги окончательно развалились от жара и снега, не выдержали похода, и идти мне босиком, да добрый Павлик отдал мне свои сапоги-дутыши, что он на сменку брал. Путь назад помню плохо, летели быстро, без особых проблем преодолев и мост и прижимы и даже по травке потом уставшими босыми ногами походили. Тогда было довольно тепло, внизу даже снега не было. И вот это я тоже хорошо помню, какой это кайф скинуть обувь и побегать по короткой, колючей, зелёной травке босыми ногами в ноябре месяце.

И лишь вернувшись домой я узнала, что оказывается в одной с нами электричке ехал мой папа на Нараяму. Если бы мы знали, то взяли бы его с собой, но мы не знали. Папа вышел в Слюдянке и купив папирос и бутылку водки сел на поезд, что едет дальше, а после пошёл по Кругобайкалке. Он шёл долго, в надежде замёрзнуть насмерть. Он выпил всю водку, сжег документы, оставшиеся деньги и сел умирать. Но организм хотел жить, и через некоторое время, протрезвев, папа стал бороться за жизнь, он нашёл полуразвалившуюся зимуху, всю ночь в темноте собирал хворост, не имея ни пилы, не топора для серьёзных дров, и топил печь, дрожал, но жил. А утром опять шёл по Кругобайкалке, по шпалам, в городской одежде, в простых ботинках, сбив ноги до кровавых мозолей, по шпалам, к людям. Сигареты кончились, хочется кушать, хорошо хоть Байкал рядом, а посему жажда не мучает. Так папа шёл, шёл и шёл, пока не встретил людей. Он подошёл к ним, попросил закурить, разговорился. Они отдыхали на кораблике, пригласили папу к себе в компанию, накормили, напоили и привезли в город. Так папа сходил на Нараяму. Папа тогда понял, что он любит жить, что дело не в смысле жизни, что его может и не быть, а в самой жизни, что надо просто жить и что жизнь прекрасна, несмотря ни на что. А для меня тот поход был пожалуй переломным, именно тогда я
полюбила горы, а вот на Порожистом я с тех пор ни разу не была, надо будет
сходить как-нибудь на досуге.