Самосуд

1.
Вот уже две недели, как я нахожусь в следственном изоляторе по подозрению в заказном убийстве. Несмотря на суровое обвинение, содержание мое вполне сносное, отчего чувствую себя как дома. Два раза в день мне приносят еду и не запрещают читать и писать. В комнате-камере стоит кровать, небольшой деревянный столик и стул. Есть и окно, через которое по ночам я смотрю на тихо мерцающие звезды и завидую их бесконечному безразличию. Суд назначен на пятницу, и у меня в распоряжении еще целые сутки, чтобы подключить миллиард клеток головного мозга к анализу последних событий. Правда, предыдущие дни убедили меня, что чем тщательнее я пытаюсь оценить случившееся, тем нелогичнее становятся мои умозаключения. Думы над одним и тем же насадили в моем сознании неуверенность в себе и тревогу за собственное будущее. Зато теперь я нисколько не сомневаюсь, что мое спасение - в хорошем заступнике. К счастью, судья не отклонил моего ходатайства о замене адвоката на близкого родственника и к защите допущена моя сестра. Мы с нею – близнецы, из чего следует, что наше внешнее сходство, одинаковость характеров (и даже биографий!) позволяют нам чувствовать и понимать друг друга лучше остальных.
Сестра приехала в изолятор на следующий день после того, как меня заключили под стражу. Появилась в зале свиданий поздно вечером, когда никого из посетителей уже не было. Мы сидели одни и долго обсуждали мое весьма затруднительное положение. Она внимала моим душевным излияниям, а я разглядывала ее красивое лицо, высокий лоб, большие карие глаза и ловила себя на мысли, что стоит мне лишь на короткое время позабыть о собственной красоте, молодости и привлекательности, как немедленно попадаю в неприятные истории, подобные этой.
2.
Посылать за мной охранную машину не имеет смысла - здание суда располагается совсем рядом, можно сказать под носом. Туда, без всякой помпы, меня ведут длинными коридорами с многочисленными дверьми по обеим сторонам. Шагаю с отрешенным видом по скрипучему дощатому полу и вновь ощущаю свое тело. За последние дни я все-таки умудрилась потерять пару килограммов, поэтому платье висит на мне совсем скучно, не обтягивая ни грудь, ни бедра. Приходится вспомнить об отобранном при поступлении в следственный изолятор поясе. Тогда я чуть было не взорвалась от ярости, лишившись единственного подручного средства для сведения счетов с жизнью, теперь же мне хотелось с его помощью подчеркнуть мою тонкую талию. (Не является ли это подтверждением тому, что ситуации, кажущиеся нам поначалу непоправимой трагедией, впоследствии оборачиваются сущим пустяком?)
В помещении суда душно и тихо: душно из-за закрытых наглухо окон, а тихо потому, что в зале нет никого кроме судьи, обвинителя и защитника. Я сижу неподалеку от них за толстой стеклянной перегородкой и отмечаю про себя, что это лучше, чем быть помещенным в клетку, словно ты – опасный зверь. Судья любезно приветствует присутствующих, спрашивает, нет ли у меня отвода по составу суда, а потом быстро и монотонно читает о моих правах и обязанностях. После этих необходимых формальностей слушание дела начинается. Обвинитель, больше похожий на массовика-затейника, чем на ответственное лицо судебного производства, располагается напротив меня и произносит:
- Итак, расскажите суду, с чего началась вся эта история. При каких обстоятельствах вы познакомились с потерпевшим?
- Это случилось несколько лет тому назад. Был милый весенний день. Друзья пригласили меня на концерт современной музыки. Там я впервые услышала его сочинения и была поражена их совершенством. А в тот момент, когда он вышел на сцену поклониться публике, я уже знала, что влюблена в него.
- Так, значит, он был композитором?
- Да. Талантливым композитором.
- На основании чего вы это утверждаете?
- Я сама музыкант и умею отличать хорошую музыку от плохой.
- Получается, что вы влюбились в его музыку?
- Нет, не только. Мне также понравилась его внешность.
- Расскажите подробнее об этом.
- У него было на редкость одухотворенное лицо: его восхищала и тонкая былинка в лесу, и необъятный космос. А глаза! Знаете, в них всегда горел огонек. Не тот, который называют бесовским, а который отражается в глазах, когда стоишь у новогодней елки. Потом - его руки; я часами могла любоваться ими. И, конечно же, губы! Красивые, правильной формы, в меру полные и сочные.
- Ну, хорошо. Все понятно. А какой в вашем представлении была личность потерпевшего?
- Я думаю, что это был довольно одинокий человек, поэтому в нем ощущалась большая потребность в душевном тепле. Он был раним и обидчив, потому как даже в обычной шутке мог отыскать недружелюбный намек. Но при этом его отличала исключительная вежливость. По-моему, именно это качество являлось его основным защитным оружием: оно сбивало с толку завистников и злопыхателей, магическим образом подкупая всех остальных. Особенно женщин. Тем не менее, все перечисленное являлось как бы его вторичной сущностью. Первой и основополагающей была любовь к музыке. Собственно говоря, именно она и определяла его отношение к жизни и к людям.
- Вы с таким воодушевлением рассказываете об этом человеке, что становится непонятно, как в вашей голове зародилась идея избавиться от него?
- Случилось так, что я на него обиделась.
- Но извините! Вы же не можете положить на одну чашу весов личную обиду, а на другую – человеческую жизнь!
- В тот момент оба эти обстоятельства казались мне равноценными. Поймите, это не было обидой в привычном смысле. Это была непоправимая, безысходная обида.
- Да что же это за обида такая?!
- Он не любил меня.
- Господи, боже мой! Да разве на это можно обижаться? Вы же взрослый человек и должны знать прописную истину, что насильно мил не будешь!
- Я прекрасно это понимаю. Но мне все время казалось, будто он подавал мне надежду.
- Каким образом?!
- Например, посвящал мне свои произведения.
Обвинитель разразился громким хохотом:
- Что-нибудь из крупной формы, да? Симфонию какую-нибудь?
- Нет, это были камерные произведения.
Смех резко прекратился, и обвинитель промокнул носовым платком в уголках глаз.
- Простите, не сдержался. Вспомнил случай из жизни другого известного композитора.
- Я догадываюсь, о ком идет речь. Признаться, не предполагала, что вы можете разбираться в классической музыке.
- Не надо иронизировать. А вам не кажется, что сам факт музыкальных посвящений – это ничтожная малость, чтобы принимать их за выражение неравнодушия одного человека к другому?
- Отнюдь, я как раз считаю это за верх откровенности влюбленного человека. Кроме того мне кажется, что это самый изысканный способ проявления интимных чувств.
- Так почему же тогда вы говорите, будто потерпевший не любил вас?
- Потому что, как выяснилось, он посвящал свою музыку одновременно нескольким женщинам.
- Ах, вот оно как! Ха-ха-ха! Вот это по-нашему! Вернее, я хотел сказать, что подобное поведение вполне свойственно творческим людям. Ну, да ладно, оставим это. Лучше ответьте на такой вопрос: принимая свое решение, вы ни на секунду не задумались над тем, что лишаете человечество талантливой личности? Ведь, как известно, истинных талантов у нас - кот наплакал!
Обвинитель посмотрел мне прямо в глаза, чтобы я не посмела слукавить или отвертеться.
- Нет, не задумывалась. Тогда я вообще не думала об ущербе для человечества. Мне было ужасно жаль только себя и свои обманутые надежды.
- Типичный эгоизм. И к кому же вы обратились для исполнения убийства? К кому-нибудь из ваших знакомых или отдельной преступной группировке? Сколько вы им заплатили?
- Да ни к кому я не обращалась! Я уже сказала, что мне не хотелось ничьей смерти. Мне было необходимо, чтобы этот человек исчез из моей жизни, только из моей! Для этого я и призвала неведомые силы стереть его из моей памяти.
- Что вы такое городите! Какие силы?! Путаете серьезных людей. Давайте уж конкретно!
- Я обратилась к Силам Вселенской Помощи за избавлением меня от слепой привязанности к нему.
После этих слов обвинитель подтянул плечи к ушам, широко развел руками и обратился к судье:
- Извините, что прерываю слушание, но я считаю необходимым уточнить, если у вас имеется медицинское заключение о психическом здоровье подсудимой.
- Психическое состояние подсудимой признано удовлетворительным. Вы можете не беспокоиться, - заверил судья, и мой допрос продолжался.
Обвинитель:
- Ладно, предположим, что вы действовали при посредничестве воображаемых сил. Тогда как объяснить тот факт, что перед смертью потерпевший несколько раз повторил ваше имя?
- Я не знаю. У меня нет этому объяснений...
Тут с первого ряда вскочила защитник (моя сестра) и как тайфун ворвалась в наш диалог:
- То, что потерпевший произносил имя подсудимой, объясняется весьма и весьма просто. Дело в том, что на протяжении всего времени их знакомства она являлась для него единственным сердечным утешителем и источником положительных эмоций – некой душевной медсестрой, если можно так выразиться. Ах, сколько бессонных ночей провела она, переживая за него и его проблемы! Он же вспоминал о ней исключительно тогда, когда ему становилось и скучно, и грустно. Конечно, будучи человеком неглупым, он ценил доброе и мягкое сердце сестры, но при этом никогда не любил ее. Кстати сказать, прекрасно зная о ее чувствах к нему, не стеснялся делиться с нею подробностями своих амурных дел. Вот и получалось, что познавая других женщин, в библейском смысле слова, так сказать, он никогда не ослаблял того невидимого поводка, на котором – то ли из-за отсутствия самолюбия, то ли по какой-то другой причине – оказалась моя сестра. А теперь, уважаемый судья, скажите: заслуживала ли подсудимая такого несправедливого к себе отношения? Любому олуху понятно, что нет.
Закончив вдохновенное выступление, сестра села на свое место в полной мере довольная собой. (Ей всегда удавались обличительные речи, которые представлялись публике блестящими экспромтами, сама же она корпела над ними не один день.)
В тот момент, когда судья решил выйти на перерыв, дверь в зал широко распахнулась, и на пороге появился высокий мужчина - один из тех, которые очаровывают женщину с первого взгляда: со светлыми волнистыми волосами, голубыми глазами и четко очерченными скулами. Человек представился свидетелем по делу и расположился прямо напротив судьи, готовый дать показания. (Теперь ни одному из инспекторов не придет в голову признать процесс незаконным по причине отсутствия очевидца.) Все обратились в слух, сгорая от нетерпения. Все, кроме меня, потому что этот незнакомец - мой любовник. Я смотрю на него и не верю своим глазам! Что он здесь делает?! Ведь он ни сном, ни духом не знал о моих отношениях с композитором! По крайней мере, мне всегда так казалось.
Свидетель:
- Я должен сообщить суду последние новости по делу. Как оказалось, потерпевший вовсе не умер в больнице, куда его доставили в тяжелом состоянии две недели тому назад. С ним приключился острый сердечный приступ, а вовсе не то, из-за чего была задержана подсудимая. Сейчас он чувствует себя значительно лучше, и через несколько дней ему будет разрешено вернуться домой.

3.

Я стою у стеклянной перегородки и едва держусь на ногах. Неожиданный поворот в деле обнажил в моем сознании горькую реальность – теперь я точно останусь одна: композитор стерт из моей памяти, а любовник непременно бросит меня за многолетний обман и притворство. В последний раз смотрю на его красивый профиль и вспоминаю о его благородстве и добродетельности. Мое благополучие и счастье всегда будили его чувственность, а поскольку он был писателем, то инстинктивно старался не менять выдуманных им образов. В отличие от него я создавала свою любовь, ставя себя в положение субъекта собственной страсти.
После перерыва судья медленно обвел взглядом присутствующих и остановил его на мне, отчего я невольно издала тихий стон. (Будь он кем-либо услышан, его приняли бы за выражение тоскливого сомнения в благоприятном исходе дела.)
Судья:
- Учитывая тот факт, что потерпевший остался жив, с обвиняемой снимается ранее предъявленное обвинение в заказном убийстве. Кроме того, мы сделаем так, чтобы никто и никогда не узнал о случившемся и не смог бы уличить следствие в непрофессионализме и издержках дознания.
- Секретарь! – громко обратился судья к молодой стенографистке, незаметно сидящей в дальнем углу зала. – Заканчивайте вашу писанину и прямо сейчас все листы – в корзину! Все к черту! Зачем кому-то знать историю, не научившую уму-разуму ни одного из ее участников?! Считавшийся пострадавшим завтра же обратится к бывшей обвиняемой с признанием, что безумно скучает, а та позабудет все былые обиды и еще с большим нетерпением будет ждать чуда. Одним словом, все опять повторится сначала. Что вы все смотрите на меня как на сумасшедшего? Не надо ничему удивляться! Это же с самого начала был обычный самосуд, в котором каждый по своей воле избрал себе заслуженное наказание.