Новогодняя традиция

(Байки от Филиппыча – рассказ)


- Не-е! Я отошел от организации праздников. Хорош уже!.. Пусть мои дамы теперь что-нибудь придумают; я буду только - «за!» - говорил на ходу Родион Филиппыч своему приятелю. – У нас ведь, Сань, было традицией ходить 31 декабря в театр.

Знаешь, однажды мне просто стало невмоготу видеть  свою – Полину Петровну, простоявшую целый день на кухне «у станка», с бигудями на голове, в домашних тапочках, зажимающую плечом  телефон,.. а к десяти вечера уже готовую покусать кого-нибудь! Ну… и мне доставалось. То за зелёным горошком, то ещё за чем… словно нас целый год не кормили.

- Знаю, Родь! Сам страдаю от этого. – И друзья, поддерживая друг друга, полезли по лестнице, выводящей их из метро.
На улице хорошо дышалось, шёл лёгкий снежок, искрясь в свете фонарей. Когда кончилась возлеметрошная «каша», он знакомо заскрипел под ногами.

- Айда через сквер! Подышим чуток, - предложил Филиппыч, хмыкая себе в усы, видимо, вспоминая что-то. И, в продолжение разговора, добавил, - театр стал не тот, Сань, да и постановки… уж о-очень экстравагантны! Представляешь, даже в классическом «Ревизоре» трудно бывает угадать,  кто есть кто, тем более, если действие происходит в «тюремной камере» и все артисты одеты в арестантские робы…

- Одурели, что ли? А то у нас этого добра и так мало? - Сан-Саныч аж начал задыхаться, видимо от быстрой ходьбы, и привычным движением полез в карман за валидолом. Друзья присели на скамейку. – А что там у вас в прошлый-то Новый год стряслось? Вы же, вроде на музыку ходили?

- Ой, друг, я тебя счас рассмешу. Тебе же нужны положительные эмоции...
Сан-Саныч – вовсе не театрал, но полностью доверявший в этом вопросе приятелю, все же лукаво прищурился произнеся: - что, и тут история приключилась?

- А то!.. Как-то я подумал, что классическую музыку им вряд ли удастся испортить, и мы стали ходить на концерты. Это бывало прекрасное окончание года.
В приподнятом настроении семейство шумно возвращалось домой, любуясь по пути украшенной Москвой. Эти предновогодние или рождественские концерты стали праздниками, к которым мы готовились заранее: надо было купить билеты, продумать гардероб, маршрут и… «кто повезёт».

Сунувшись в билетные кассы в начале декабря, я поёжился, как от холода, который ещё и не наступил. Цены кусались!..  Билеты стоили от 10 до 20 тысяч рублей за штуку. Для семьи из четырёх человек, где два пенсионера – дороговато будет, мягко выражаясь.
Можно, конечно, музыку и дома послушать,.. у нас хорошие диски есть, но ведь - традиция!..  К тому же все настроились.  Да и вечер «у станка» ещё в памяти.

Поехал искать по всем залам консерватории – может выступление студентов – они такие молодцы ребята,.. там бывают настоящие самородки! 
А вот и удача - читаю в афише: «Зимний путь». В концерте принимают участие: одна известная дама – скрипачка, вовсе неизвестный – Мартынов, ещё «Аукцыон», да «Академия старинной музыки «OPUS POSTH».
И все они – с уникальной музыкальной композицией из сочинений Преториуса, Перселла, Корелли, Шуберта и этого самого - Мартынова. Малый зал, цены обычные - по 1650 рублей… Ура! Беру. Это будет прекрасный новогодний подарок семейству.

Кто такой Мартынов - я не знал, имена других авторов обещали чудесный новогодний вечер, название концерта – тоже. Дома все порадовались.
И вот мы, нарядные, заняли места в восемнадцатом ряду партера.

Публика хорошая. Все в чёрно-белом. Узнаваемые, почти родные лица, с которыми не раз встречались на концертах. На душе ощущение праздника. Склонясь к тёте, рассказываю про этот чудесный зал с хорошей акустикой.

А вот уже на сцену, под аплодисменты, выходят исполнители.
Только выходят они… как-то странно. В домашней одежде, я бы сказал - в нарочито небрежной одежонке, уж вовсе не соответствующей ни случаю, ни заявленным именам  композиторов.

Все недоумённо переглядываются. Музыканты вроде бы застеснялись. Тётя шепчет:  «Бедняги, наверно у них машина с фраками в пробке застряла.»
Но мы-то, Саш, по пустой Москве ехали. Тётя снова шепчет:  «А может, что-нибудь случилось непредвиденное, сейчас выйдет конферансье и всё прояснится.»

Зал, на всякий случай, зааплодировал, думая точно также. Но не вышел конферансье, не вышел и дирижёр. Странный оркестр заиграл Шуберта. Контрабасист ехидно улыбался, первая скрипка, одетая в пляжно-полосатый свитерок, сексуально покачивала бёдрами, а у альтиста распахнулась клетчатая рубаха  из-под которой нагло вылезла мятая, псивая футболка. Внутри у меня шевельнулось нехорошее предчувствие. Я вытянул шею – порты на нём были под стать футболке.

Семья поглядывала вопросительно на меня, а я, как дурак старый, хлопал глазами и пожимал плечами.
Первому произведению зал жиденько поаплодировал, сердобольная моя тётя - тоже, остальные наши сникли в молчании.

Вдруг, из-за спины раздались гитарные звуки. То по проходу шёл молодой, упитанный парень в расстёгнутой рубахе, из которой выглядывал оголённый торс.  Он что-то бренькал на гитаре – вроде, как настраивал её. Так и вышел на сцену. Мужик этот, судя по программе, и был - Мартынов. И пытался он петь.

Голос у него был глухой и слабенький. К тому же, ёлки зелёные, было ощущение, что он пьян, потому, что слов  не выговаривал, в ритм не попадал, и о чем он там вещал – никто не понял, да и музыки не было.

Оркестр стоял на сцене и с пониманием смотрел на мужика. Аплодисменты были неуверенные, несколько человек встали и с оскорблёнными лицами, молча ушли. Я виновато сказал: «Девочки,.. с меня причитается. И довольно - надо уходить! Ещё одна такая выходка, и я набью ему лицо, чтоб консерваторию не позорил.»

Но тут оркестр быстренько заиграл Перселла и, из уважения к нему, мы остались. В зале работали два оператора, снимавших это действо на камеры.
За Перселлом Мартынов снова поднялся на сцену. Поскольку за первую «песню» с ним ничего не сделали, он уже осмелел, гитара его звучала погромче, да и голос малость окреп. И тут мы услышали, о чём же он кричит. А орал он с академической сцены, прости меня, Саш - про блевотину в самолёте и  «дайте мне девку!».

Тут я не выдержал и, скрипнув зубами и сжав кулаки, прорычал: «Я его сейчас убью!»
Дочка поддержала: «Наверное, нас посадят обоих, потому, как за «консерву» и мне обидно.»
Ах, Царица Небесная!... Что тут началось!..
Половина зала хлопала, пытаясь «захлопать» эту гадость. Часть встали, и с возмущением пробирались между кресел, некоторые увещевали, что мы ничего не смыслим в современном искусстве. Музыканты посмеивались.

Дочь встала и, хорошо поставленным «юридическим голосом», произнесла: «Мы требуем прекратить это безобразие!» – Часть зала зааплодировала.
Горе-певец отступил от микрофона. Но тут на нас опять зашикала другая часть зала: «Если  не понимаете, то нечего ходить на такие концерты, и не мешайте слушать!»   Какие «такие», Саш? – мы же на классику шли…

Операторы вертелись, переводя камеры то на сцену, то на зрителей. 
Наши поднялись, чтобы уйти, кроме тёти. В это время оставшаяся половина зала разделилась: одни недоумённо хлопали глазами, другие стали бурно аплодировать и кричать «браво».
Тётя неуверенно пролепетала: «Наверно мы не правы, я останусь до конца.»

– Ну-ну!.. - Съехидничали наши и сочувственно посмотрели на меня. Сопровождать-то её мне предстояло.  – Найдёте нас в кафе.
Я покорно принял это бремя, поскольку чувствовал себя виноватым перед родственниками, которым испортил новогодний праздник.

Чуда не произошло. Классика чередовалась этим окаянным Мартыновым и через два номера программы и тётя, наконец, поняла, что сидеть тут больше не стоит, тем более, что зал опустел на три четверти, если не больше.

Мне было обидно за себя,.. за тётю-предательницу,.. за то, что нас «развели» самым наглым образом в этот праздничный вечер. И не где-нибудь - на экспериментальной сцене, где такие выкрутасы возможны, а в святая святых классической музыки – в консерватории.

На выходе возмущённые зрители пытались найти администратора, шумели, возмущались,.. но всё было тщетно. Администрация была уже дома. Билетная касса закрыта. Впереди было десять дней новогодних праздников и стало совершенно очевидно, что кто-то всё это очень точно просчитал.

Я вел свою тётю по мраморным ступеням и вспоминал Булгакова. С описанных им времён, мало что изменилось. Зашли в кафе.

Дамы мои тяпнули кофе с коньяком и повеселели. Они уже подсчитали заработок лохотронщиков и обиды на меня за испорченный праздник вовсе не держали, даже наоборот – старались поддержать и успокоить. Шутили по поводу того, что могли бы и в «обезьяннике» оказаться - театралы!.. 

А Москва готовилась к встрече Нового года, выставляя напоказ свой праздничный наряд. Глыбы зданий были подсвечены прожекторами, светились гирлянды огней.
Было торжественно-монументально, как в президиуме... – Столица!
И не было в ней ни уважения, ни  милосердия, ни жалости  к человеку. Это просто не заложено в её каменные мозги. «Даёшь народное гулянье!» - и всё тут!

- Что-то, Родь, смех наш – сквозь слёзы получился. Пошли, что ли?, пока хвосты не приморозили. - Друзья покряхтели, покачали головами, поднялись со скамейки и направились к дому.
Поскрипывал  под ногами снег, в разрывах быстро бегущих облаков проглядывала горбушка луны.

2009 г.