императрица елизавета алексеевна

   

   Александр КРЫЛОВ-ТОЛСТИКОВИЧ




    ИМПЕРАТРИЦА  ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА














                АННОНС
         В книге «Императрица Елизавета Алексеевна» рассказывается о судьбе немецкой принцессы Луизы Баденской, ставшей  женой  Александра I. 
          Они прожили вместе почти тридцать лет, пройдя все испытания любви, познав горечь взаимных измен и потерю близких. Многие современники связывали долголетний разрыв Александра и Елизаветы с любовными увлечениями супругов, каждый из которых имел детей, рожденных во внебрачных связях. В конце жизни они вновь испытали чувство, озарившее юность, но смерть Александра I  поставила точку в их многолетнем романе. Она пережила мужа всего на несколько месяцев…
      Интимные тайны августейшей четы волновали воображение  современников и потомков. Но если о многочисленных романах Александра I известно многое, то  императрица Елизавета Алексеевна, по словам князя П. Вяземского,  «заживо сделалась поэтическим и таинственным преданием».  Но тайны для того и существуют, чтобы их раскрывать.
Основанное  на малоизвестных архивных документах, дневниках и воспоминаниях,   издание  позволяет современному читателю ближе познакомиться с непростой судьбой этой удивительной женщины, считавшейся  самой красивой русской императрицей.












          




            Оглавление
ОТ АВТОРА
НЕВЕСТА ИЗ
ГОСПОДИН АМУР И ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ ГАМЛЕТ НА НОВОЕ ВСЕ БУДЕТ КАК ПРИ БАБУШКЕ ..............................................
СОПЕРНИК ШАХМАТЫ ДЛЯ ИМПЕРАТОРА................................................
ЗАБЫТАЯ ТАЙНЫ ПЕТЕРБУРГСКОГО ДВОРА..........................................
ОСЕНЬ ЖИЗНИ……………………………………………………
ПОСЛЕДНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ………………….........................

Указатель источников…………………………………………….
Именной указатель……………………………………………….















                ОТ АВТОРА

Эта книга - не роман и не научная монография. Это рассказ о судьбе одной не слишком счастливой женщины, которой выпало  нелегкое бремя носить царский венец, о тех, кто ее окружал, о ее любимых, друзьях и недругах.. Эта книга и о судьбе одного из самых загадочных персонажей отечественной истории – императоре Александре I, о его  непростых  отношениях с женой,   их  любви и конфликтах..
Извечно радость женщины быть  любимой,  иметь  семейный  очаг, познать чудо материнства. Но далеко не всегда лучший жребий выпадает красавицам, примеряющим бриллиантовые короны. Закованные в броню этикета, вынужденные скрывать свои чувства, величественные императрицы, прекрасные великие княгини нередко несли в сердце  печаль затаенной боли, нераздельного чувства, горечь измены.
Не подлежит сомнению, что история бывает очень разной, и пишут ее очень разные люди...  Кроме официальной истории, где судьбы народов и стран вершат императоры и герои, всегда существовала частная, или, как говорили раньше, - приватная история, где те же герои подчас оказывались неудачниками в  любви, не способными  разобраться в самых простых, житейских ситуациях; где и самые великие  биографии нередко оказывается лишь обложкой  истории болезни...
И если официальная  история всегда служила предметом  национальной гордости, ее прилежно изучали поколения школьников, то о второй - малой истории, предпочитали молчать, стыдливо допуская ее лишь на страницы  авантюрных  романов или костюмированных мелодрам. Однако, согласитесь, именно  черты характера, привычки, темперамент, физический или душевный недуг чаще всего определяют поступки человека, его положение в обществе, отношение к другим людям. А стало быть,  именно в частной жизни знаменитых и великих людей сокрыты секреты их поступков и решений...
Кто-то из умных историков, заметил: "нет настоящей истории кроме биографии". А любая биография, любая судьба немыслима без любви. Только  через призму любовных отношений, разделив страсти и чувства своего героя, горе разлук и восторг свиданий,  у писателя появляется возможность приоткрыть самые сокровенные душевные тайны. И совсем не так важно, идет речь о современнике, или о том, кто приходил на эту землю много поколений назад.
Весьма сомнительное занятие  пытаться судить о моральных ценностях и этических нормах  минувших эпох с позиций сегодняшнего дня. Гораздо вернее прислушаться к тому, что говорили современники о своем времени и о себе. Именно это обстоятельство и стало причиной тому, что в книге, которую вам предстоит прочитать,  так часто цитируются старые письма, дневники, мемуары.
Конечно, любые мемуары или личные дневники всегда пристрастны,  хотя тотчас возникает вопрос: насколько вообще может быть объективным в своих оценках непосредственный участник исторического события?  Возьмем смелость утверждать, что любые подобные свидетельства заведомо субъективны. Но разве не за эту человеческую слабость умный читатель предпочитает мемуары детективам и любовным романам.
Только в них, -  дневниках и воспоминаниях, можно встретить людей, живших на этой земле много десятилетий назад. Вновь они, бесплотные тени, вызванные из небытия, обретают плоть и страсти, становясь веселыми или грустными, добрыми или коварными, любящими или любимыми.
Долгие годы тема любви, интимных отношений между мужчиной и женщиной считалась едва ли не запретной в серьезной исторической литературе, ее оставляли для беллетристики и приключенческих романов. Но, вот, наконец,  великая сексуальная революция достигла и бастионов, за которыми пытались укрыться от этого чувства  сторонники пуританских норм в  литературе. Сегодня вряд ли есть необходимость еще раз доказывать, что любовь, половое чувство  неизменно играли в истории человечества вполне самостоятельную и  очень значительную роль.
Тем не менее, кому-то может показаться, что  достаточно подробное обсуждение на страницах этой книги  личных, а подчас и интимных подробностей жизни реальных исторических персонажей,  является лишь нарочитой данью моде.  Не вступая в дискуссию по этому поводу, заметим, что если без лукавства отвечать на вечный вопрос, кто есть мы, кем были  наши предшественники в этом мире, то невозможно уйти от признания, что любовь и секс, всегда определяли бытие человека, образуя естественный центр всей эмоциональной сферы жизни.   В тоже время секс - в любую эпоху, в любом социальном контексте - являлся непременным объектом самых  острых  конфликтов, определявших судьбы не только отдельных индивидуумов, но, нередко, и целых социальных групп, а то и всего общества в целом.
Согласимся с классиком: история учит только тому, что ничему не учит. Каждое поколение совершало и, по-видимому, всегда будет совершать, одни и те же ошибки, обусловленные самой  природой человека - ведь жизнь во все времена определяли любовь и  ненависть, добро и зло. Люди всегда  находили и находят тысячи причин, чтобы не быть благоразумными, и было бы слишком жестоко лишать их этого права.
Когда-то Николай Михайлович Карамзин, скорбя о  героине своей печальной повести "Бедная Лиза", восклицал: "Сердце мое обливается кровью в сию минуту...  Ах!  Для чего пишу не роман,  а печальную быль?" Героиню нашего  повествования тоже звали  Лизой, Елизаветой,  и, увы,  счастье также не  слишком часто посещало ее апартаменты.
Красота и обаяние  были отличительными чертами почти всех русских  цариц,  хотя титул самой красивой женщины в мире заслужила только одна из них -  супруга Александра I императрица Елизавета Алексеевна.
                х х х
 Написание имени Елизавета дается в современной транскрипции, исключение сделано только для названий печатных источников.
Все оригинальные переводы писем императрицы Елизаветы Алексеевны  отмечены значком * и сделаны с издания .Nicolas Mikhailjwich grand-Duc. L''impe"ratrice Elisabeth, epouse d"Alexandre I. StP. 1908. Т.1-8.








ПРИНЦЕССА ИЗ БАДЕНА
"Да ниспошлет Господь  счастья и благополучия его светлости, нашему благородному государю и всем мирным обитателям земли Баденской, да будет благословенно небо над ней и столицей ее - Карлсруэ" - просили Всевышнего в новогоднюю ночь 1779 года подданные маркграфа (1) Карла-Фридриха Баден-Дурлахского.  Основания для молитв за благополучие своего повелителя у баденцев были достаточно веские. Во-первых, они хорошо помнили, что земля, на которой они родились, в прошлом не раз становилась ареной  кровопролитных войн, здесь пронесся  смерч религиозных войн между католиками и протестантами. А, во-вторых, покладистый и миролюбивый характер не входил в число достоинств славного рода  маркграфов Баден-Дурлахских:  многие из них прежде времени сложили головы - кто на поле сражения, кто на плахе. По словам историографа, вся история Бадена представляет ряд непрерывных разделов, весьма гибельных для страны. Лишь маркграф Карл III в начале восемнадцатого столетия  решил на время отложить бранные забавы и  начал заботится о благосостоянии и процветании своей страны. В  1715 году маркграф  заложил в восьми километрах от Рейна охотничий замок, ставший  в дальнейшем его резиденцией   Карлсруэ.  Согласно преданию, маркграф, утомившись на охоте,  прилег отдохнуть под деревом на одном из лугов, и увидел  вещий сон, в котором ему привиделся волшебный город. Эта легенда нашла свое отражение в названии столицы - "руэ" можно перевести на русский язык, как  "тишина, покой".
Так дело обстояло или иначе, но город начал быстро отстраиваться. Его центром стал дворец маркграфов, построенным в барочном стиле архитекторами Л.Ф. де ла Гепьером и Ф.А. Кеслау. С южного фасада дворца находилась площадь, от которой разбегались мощенные булыжником улицы, а с северной стороны, сразу за дворцом, во все стороны  веером расходились 32 аллеи великолепного парка, способного соперничать с Версалем.  В архитектурном плане замок-дворец  с прилегающими улицами и садами напоминал гигантскую бабочку или раскрытый веер. Э.Фукс считал, что абсолютные затраты на создание этого шедевра  архитектурной мысли едва ли не превышали суммы, потраченные Людовиком XIV на  строительство дворцов в Версале и Париже. (Фукс Э. История нравов. М.1994. Т.2. С. 20)
Карл III умер в 1738 году и престол унаследовал его внук Карл-Фридрих, которому  в то время едва минуло десять лет.  В дальнейшем внук с успехом продолжил начинания деда. Карл-Фридрих  получил образование в духе идей французского Просвещения и имел репутацию просвещенного монарха.  Он читал философские трактаты, сам грешил сочинительством и даже издал серьезный труд, в котором изложил свои экономические воззрения. Не Рикардо или Адам Смит, и уж тем более не Карл Маркс, но многие экономические положения монарха  воспринимались современниками как неслыханные новшества. Он отменил пытку, улучшил суд и административное управление, полностью упразднил крепостное право. И уж совсем неслыханным делом для германских принцев стало сокращение рядов доблестной баденской армии, урезанной до кавалерийского эскадрона и батальона гвардейцев.
Карлу-Фридриху  выпала на редкость долгая для монархов жизнь.  В 1807 году,  уже на закате своих дней, он получил  из рук Наполеона корону великого герцога, о которой давно и страстно мечтал. Тогда Баден вступил в Рейнский союз и стал именоваться великим герцогством. Со временем владения маркграфа приросли землями доставшихся ему по наследству от соседних герцогов. Если при вступлении на престол у Карла-Фридриха  насчитывалось всего около 87 тысяч подданных, то перед смертью восьмидесятилетнего  монарха в 1811 году, территория герцогства   увеличились в десять раз, а население достигало миллиона человек.
Карл-Фридрих дважды женился. От первого брака на принцессе Каролине Гессен-Дармштадтской он имел  сыновей -  Карла-Людвига и Людвига.  Супруги прожили вместе почти  тридцать лет, но, овдовев,  Карл-Фридрих, которому давно перевалило на шестой десяток лет, поспешил вновь связать себя брачными узами. Его избранницей стала девятнадцатилетняя Гейер фон Гейерберг, получившая в качестве свадебного подарка титул графини Гохберг.  Брак по всем юридическим канонам считался морганатическим - неравнородным, однако престарелый маркграф сумел добиться того, чтобы за его четырьмя сыновьями, рожденными молодой графиней,  было признано право престолонаследия.
Жизнь простых поданных маркграфа по европейским стандартам семидесятых-восьмидесятых годов восемнадцатого столетия казалась  благополучной и достаточно спокойной: на  лугах по берегам  Дуная и Рейна паслись  тучные стада, обильные урожаи  позволяли выгодно торговать с соседями, а баденские виноградники, растущие на склонах гор, рождали прекрасное вино, известное своим особым  мягким вкусом.
Да что Баден! Вся Европа тихо и умиротворенно доживала свои последние мирные времена, пребывая в трогательной уверенности, что дальше все будет хорошо, и очень хорошо, и еще лучше...  Плоды просвещения давали многообещающие всходы;  была изобретена паровая машина, братья Монгофьеры успешно поднялись на воздушном шаре над крышами парижских домов; слова "магнетизм" и "электричество" приятно будоражили души таинственностью своего звучания.
Мировые столицы жили в ослеплении балов, увеселений, праздничных фейерверков и парадов. В парижских газетах,  вперемежку со всевозможным вздором, печатали антиклерикальные пасквили и фельетоны о шалостях очаровательной  королевы Марии-Антуанетты.
Самодержавная российская императрица Екатерина Великая состояла в трогательной переписке с повелителем тогдашних умов - Вольтером. Другой ее любезный корреспондент - барон Дидро,  в перерывах между амурными приключениями, успевал сеять семена разумного, вечного, доброго и издавал бессмертную "Энциклопедию".  Сын корсиканского дворянина Карла  Буонапарте, Наполеон в королевском училище еще только постигал азы военных наук, и только где-то очень далеко на востоке, в диких скифских степях, генерал Суворов учил своих солдат науке побеждать, сражаясь с извечным  российским супостатом – Османской империей.
Европа пока еще не чувствовала, что  она стоит на пороге великих событии, навсегда покончивших с "добрым, старым временем"...
                х х х
Итак, весь Баден встречал новый 1779 год. Для семейства  маркграфа Карла-Фридриха начался с радостного события. 13 января 1779 года жена его старшего сына  наследного принца Карла-Людвига принцесса Амалия родила девочку. Радость деда несколько огорчало то обстоятельство, что вместо долгожданного внука невестка в третий раз приносила в семью внучку. 
 Карл-Людвиг женился на принцессе Амалии Гессен-Дармштадтской в 1775 году и  у них уже росли две старшие дочери - старшая, названная в честь матери Амалией и вторая, Каролина.
Третьи роды протекали  тяжело, и  врачи всерьез опасались за судьбу матери и ребенка. Перед глазами измученной Амалии не раз возникал образ ее младшей сестры Вильгельмины, жены русского великого князя Павла Петровича, умершей в родах за три года до описываемых событий (2).
Но судьба оказалась благосклонной к  двадцатичетырехлетней Амалии.  Новорожденная принцесса  хотя и родилась маленькой и слабой девочкой, но явно  не имела намерений оправдывать пессимистические прогнозы  придворных эскулапов,  громким криком оповестив мир о своем появлении (3). Мать также счастливо избежала всех родовых осложнений, угрожавшим  в ту эпоху  женщинам.  А спустя несколько дней произошла торжественная церемония крещения принцессы, нареченной Луизой-Марией-Августой.
Сообщения о  счастливом  событии немедленно отправили с курьерами в разные концы Европы. В Карлсруэ не забыли о петербургских родственниках принцессы Амалии и в  северную Пальмиру было послано письмо маркграфа.
 Нельзя сказать, что наследник русского престола, великий князь Павел Петрович был счастлив в браке с Вильгельминой Гессен-Дармштадтской, получившей после свадьбы титул и имя  великой княгини Натальи Алексеевны. Сразу после трагических родов, закончившихся смертью матери и ребенка,  императрица Екатерина приказала принести ей шкатулку с  бумагами и записками умершей. То, что она прочитала, превзошло все ожидания.  Кроме любовной переписки с графом Андреем Кирилловичем Разумовским, среди писем обнаружилась расписка о денежных займов, сделанных великой княгиней у французского и испанского послов.
Екатерина немедленно вызвала сына и показала ему интимные письма супруги, исключающие все вопросы о том,  кто являлся на деле истинным отцом так и не родившегося ребенка.
Великий князь Павел Петрович  был потрясен. Можно предположить, что неоспоримые свидетельства о неверности супруги играли при этом  едва ли не большую роль, чем естественная скорбь по поводу смерти близкого человека. Во всяком случае, цесаревич даже отказался присутствовать при погребении своей супруги и не покидал Царского Села, во время траурной церемонии, происходившей в Александро-Невской лавре.
Однако, к  своячнице - принцессе Амалии, с которой Павел всегда находился в дружеских отношениях, он сохранил теплые чувства.  В ответном письме Павел желал новорожденной  “счастливого возраста и преуспевания”,  а  его августейшая матушка - императрица Екатерина Великая собственноручно отписала  деду маленькой принцессы  Карлу-Фридриху  теплое  поздравительное письмо:
Светлейший Марк Граф!
 Сообщенное нам от вашей Светлости и любви известие от 24-го происшедшего Генваря месяца о разрешении от бремени ея любви Светлейшей принцессы супруги вашего сына и наследного принца, подает нам новый случай изъявить Вам приемлемое нами искреннее участие во всем том, что вам благополучного не случится. Мы сорадуемся вашей светлости и любви о сем щекотливом происшествии и желаем новорожденной принцессе постоянного здравия. Пребывая навсегда к вашей любви и всем вашем доме с особливым благоволением.
Вашей любви доброжелательная Екатерина.
В  Санкт-Петербурге Марта 19-го дня 1779-го года. (ГАРФ. Ф.670. Оп. 1. Д.99. л.67, 69)
                х х х
Баденское герцогство, граничащее с Францией, испытывало  сильное культурное влияние  своих соседей.  Последние парижские моды,  новинки тогдашней  французской литературы,   премьеры лучших французских  театров - быстро  становились известны обитателям  изящного дворца в Карлсруэ, чем-то напоминающим великолепие Версаля..
Сама принцесса Амалия была горячая поклонница  всего французского, и неудивительно, что она старательно прививала детям свои представления о прекрасном. Князь Адам Чарторыйский, знавший принцессу Амалию в более почтенном возрасте,  несколькими фразами запечатлел ее портрет: "В Германии она, по справедливости, пользовалась репутацией очень благоразумной и остроумной женщины, значительно выдававшейся по своему уму над обычным уровнем принцесс того времени. (Чарторыйский А. Мемуары.М.1998. С.190)
 Принцесса Луиза вместе со своими сестрами с детства говорила по-французски едва ли не лучше, чем на родном немецком языке.  Во всяком случае, письма  Луиза предпочитала  писать на французском, опасаясь сделать ошибки  по-немецки.  Кроме основных европейских языков принцесса изучала историю, географию, философию, немецкую и всемирную литературу. “Такое тщательное образование вряд ли встречается и в наши дни”, - заметил в начале ХХ века великий князь Николай Михайлович. 
Большую часть времени юная принцесса  жила в родительском замке в Дурлахе, но часто семья наследного принца приезжала в гости к старому маркграфу в Карлсруэ, где Элиза любила играть вместе с сестрами в аллеях прекрасного парка.
В 1791 году, когда  Луизе едва исполнилось тринадцать лет,  она  неожиданно для себя стала невестой.  Даже в восемнадцатом веке столь ранние браки были явлением необычным. Но родители принцессы оказались зачарованы представившейся перспективой  - ведь предложение о свадьбе пришло от могущественной императрицы Екатерины  Великой, подыскивающей невесту для  любимого внука шестнадцатилетнего великого князя Александра.
Для России это было непростое время: очередная тяжелая  война с Османской империей, совпавшая с неожиданной агрессией соседней Швеции, смутная ситуация в Польше, раздираемой на части Австрией, Пруссией и Россией,  ужасные вести из охваченной революционным безумием Франции - все это не  могло не тревожить русскую царицу. Впрочем,  зададимся чисто риторическим вопросом: а было ли когда-нибудь в истории нашего Отечества простое и покойное время? Бесконечные государственные хлопоты и тревоги за судьбы Европы не могли помешать Екатерине II, вплотную заняться таким серьезным делом,  как женитьба  великого князя Александра Павловича.
Породниться с русским императорским домом были не прочь многие европейские монархи. Среди бумаг Екатерины Великой,  относящихся к 1793 году,  хранится черновик письма, в котором императрица пишет: «Из письма графа Разумовского следует заключить, что неаполитанскому двору пришла охота весьма некстати наградить нас одним из своих уродцев (petit monstres). Я говорю уродцев, потому что все дети их дряблые, подвержены падучей болезни, безобразные и плохо воспитанные...» ( Корнилович Е.П. Цесаревич Константин Павлович. Собр соч. М. 1995. Т.3. С. 408).
На подобные предложения Екатерина смотрела как на «вредную, хитросплетенную несуразность» и с неудовольствием  отвергала их. Для своего внука императрица желала выбрать невесту, исходя не только из политических интересов  империи, но и с чисто житейской стороны: девушка должна была быть здоровой,  красивой и благоразумной.  Всем этим требованиям отвечали немецкие принцессы. Кроме того,  при заключении браков с русскими великими князьями немаловажное значение имел и религиозный вопрос.  Протестантское исповедание  германских принцесс  в  православной России  воспринималось  значительно лучше, чем католическое, которое исповедовали Бурбоны или Габсбурги. Большинство  европейских невест, породнившихся с великими  князьями из дома Романовых, переходили в православие или до бракосочетания или вскоре после него.
Любое сватовство - непременно интрига. Чего же можно ожидать от подготовки династического брака, в котором тесно переплелись  интересы не только отдельных людей или семейств, но и целых государств... Екатерина привыкла к каждому делу подходила серьезно и тщательно.  Стоит ли говорить, что, выбирая будущую спутницу жизни для своего любимца, она постаралась не упустить ни одной мелочи.
Еще в ноябре 1790 года русскому посланнику во Франкфурте на Майне графу Николаю Петровичу Румянцеву императрица поручила деликатное задание собрать сведения о принцессах “бывших тогда в летах для бракосочетания". В письме Екатерины давались точные и конкретные инструкции: «Граф Николай Петрович, под предлогом одного из ваших визитов к немецким принцам, на которые вы уполномочены, поезжайте в Карлсруэ, и постарайтесь увидеть дочерей наследного принца - Луизу-Августу, 11 лет, и Фредерику, 9 лет. Кроме красоты и других внешних преимуществ, необходимо, чтобы вы получили совершенно точные сведения на предмет их образования, характера, манер и нравственных качеств принцесс, для предоставления мне детального отчета...
Впрочем, доверяя вам эту миссию, я убеждена, что вы исполните ее с величайшей осторожностью и в полной секретности». (Nic. Mikh.1.3)*
Граф Румянцев постарался угодить своей императрице  и с полной ответственностью отнесся к столь ответственному поручению.  Не откладывая дело в долгий ящик, он распорядился снарядить четырехместную карету и в сопровождении всего лишь камердинера, двух лакеев и посольского курьера Евграфа Комаровского выехал из Франкфурта в Карлсруэ. Чтобы не вызывать ненужных разговоров и пустых домыслов среди своих чиновников, Румянцев  объяснил неожиданную поездку приглашением маркграфа Баденского приехать на охоту.
Едва путешественники прибыли в Карлсруэ и остановились в гостинице на отдых, как  в дверях показался  камергер маркграфа, доложивший, что его светлость прислал придворную карету, приглашая высокого гостя посетить его замок.
Перед входом во дворец был выстроен почетный караул гвардейских кирасир,  прошедший церемониальным маршем. Графа Румянцева принимали как высочайшую персону. Маркграф, его супруга, наследный принц  и остальные взрослые члены семьи старались оказать графу всяческие знаки внимания.  Николай Петрович с охотой отвечал на вопросы, но взгляд его искал маленьких принцесс, ради которых он, собственно, и приехал в  Карлсруэ.  Однако, оказалось, что Луиза и Фредерика остались в Дурлахе. 
- Вы увидите их завтра, на обеде, который я даю в вашу честь, господин граф, - пообещал отец девочек наследный принц Карл-Людвиг.
На следующее утро кортеж направился в резиденцию принца-наследника. Протяженность шоссе от Карлсруэ до Дурлаха не более двадцати километров, но баденцы считали его одной из европейских достопримечательностей благодаря высаженным в два ряда по обеим сторонам дороги величественным пирамидальным тополям.  Вскоре экипажи остановились перед замком принца и посланник императрицы смог воочию узреть обеих баденских принцесс. Обед проходил на свежем воздухе, в саду. Подчеркивая неофициальность встречи, маркграф разрешил мужчинам быть во фраках, и не снимать шляпы за столом. (Е. Ф. Комаровский граф. Записки. В кн.: Державный сфинкс.М. 1999. С. 29). Француз-церемониймейстер затеял живые картины, участие в которых принимали дети принца. Николай Петрович с интересом следил за  манерами и речами принцесс.
После обеда в приватной беседе он  тактично намекнул родителям о цели своего визита. Не скрыл опытный дипломат и щекотливый вопрос о необходимости перехода невесты русского великого князя в православие.  Хозяева были согласны с любыми предложениями  царского посланника. Забегая несколько вперед, скажем, что на следующую встречу с родителями принцесс, желая окончательно  склонить чашу весов на свою сторону, Румянцев взял с собой некоего теолога.  Богослов с таким искусством доказал наследному принцу превосходство православия, что принц Карл-Людвиг не удержался от шутки: "Остается лишь ожидать минуты, когда я также решусь принять греческое исповедание".
До поздней ночи граф, снявши парик и отпивая кофе, писал императрице подробный отчет о своих действиях, а ранним утром юный Евграф Комаровский   поскакал в Петербург с секретным пакетом.
 "Принцесса Луиза несколько полнее и развитее, чем обыкновенно бывает в ее летах, - делился своими наблюдениями объективный граф Румянцев. - Хотя ее нельзя признать вполне красавицей, тем не менее она очень миловидна. По-видимому, она кротка, вежлива и приветлива; сама природа наделила ее необыкновенной грацией, которая придает особенную прелесть всем ее речам и движениям. Общий голос отдает ей предпочтение пред всеми ее сестрами: хвалят ее характер, а лучшею гарантией ее здоровья служат ее телосложение и свежесть...
Принцесса Фредерика, со своими большими прекрасными глазами, имеет вид более важный и серьезный, между тем как в принцессе Луизе заметно более резвости и довольства, что указывает на веселость, но веселость скорее тихую, чем шумную..." (Шильдер К. Император Александр Первый. СПБ. 1904. Т. 1, с. 64.)
 Царица осталась довольна исполнительностью и дипломатическим тактом графа Румянцева. “Сообщаемые вами подробности, относящиеся до двух баденских принцесс Луизы и Фредерики, необыкновенно как занимательны и вполне удовлетворительны, - писала Екатерина своему доверенному посланнику. -   Вы не сказали ничего лишнего наследственной принцессе Баденской от моего имени. Я всегда особенно любила ее и знаю, что она постоянно оказывала приверженность к России и ко мне. Я восхищена ее готовностью помогать вам и уладить затруднения относительно перемены религии. Жду с нетерпением обещаемых вами портретов обеих принцесс... " (Русский архив. 1869. № 2. С. 24)
Учитывая юный возраст принцессы, императрица решила  повременить со свадьбой,  пригласив тем временем  Луизу с ее младшей сестрой  Фредерикой в Россию, чтобы та немного пожила здесь, привыкла к новым людям, к той стране, в которой  ей предстояло прожить всю жизнь.
"Я решила предписать вам, - писала  императрица графу Румянцеву 4 июня 1792 года, - чтобы вы просили у наследной принцессы баденской согласия на отъезд обеих ее дочерей Луизы и Фредерики. Вы скажите, что я охотно принимаю на себя окончание их воспитания и устройство участи обеих. Склонность моего внука Александра будет руководить его выбором; ту, которая за выбором останется, я своевременно пристрою. Для упрощения формальностей вдовствующая графиня Шувалова (4) отправиться на этих днях, под предлогом поездки на ахенские воды, в сопровождении старинного друга ее дома, тайного советника Стрекалова. Если наследная принцесса, как она сама предполагала, ее муж и свекор согласны будут вручить мне молодых принцесс, то вы уговоритесь с помянутой  графиней Шуваловой и тайным советником Стрекаловым (5) о месте, где будет приличнее принять молодых принцесс. Графиня Шувалова путешествует под собственным именем, а принцессы сохранят инкогнито до самых границ России. По прибытии в Петербург обе принцессы будут жить в моем дворце, из которого одна, как я надеюсь, не выйдет никогда, а другая лишь затем, чтобы ей пристойным образом выйти замуж. Считаю излишним сказать  вам, что они будут всем снабжены и содержаны на мой счет: это само собою разумеется и для вас несомненно".(Шильдер Н. Император Александр I. СПБ. 1904. Т.1.С. 68)
В письме к своему доверенному корреспонденту барону Гримму, Екатерина также делилась сокровенным: “Вы, конечно, знаете, что у нас не женят так рано, и это сделано про запас для будущего, а покамест они привыкнут к нам и познакомятся с нашими свычаями и обычаями.   Наш  же малый об этом не помышляет, обретаясь в невинности сердечной; а я поступаю с ним по-дьявольски, потому что ввожу его во искушение” (Русский архив. 1909. № 1. С.16-17).
Действительно, императрица не преувеличивала: ее старший внук  великий князь Александр,  был всего лишь на три года старше Луизы, и,  как каждого шестнадцатилетнего мальчишку,  его больше интересовали обычные для этого возраста шалости и забавы, чем мысли о женитьбе.


  1. Маркграф - древний  титул, принятый в некоторых западноевропейских государствах, ведет свое начало со времен Карла Великого. Первоначально этим титулом наделялся граф, которому король вручал административную власть в какой-либо пограничной области своих владений. В своих правах маркграф практически равнялся герцогу, однако во время боевых походов им все-таки приходилось идти под герцогским знаменем.  В Германии насчитывалось девять маркграфств: Баден, Бранденбург, Ансбах, Байрейт, Мейссен, Лузация, Моравия, Бургау и Гохберг. Во Франции, Италии, Испании персоны, удостоенные этого титула, назывались маркизами. 
2. В воскресное утро 10 апреля 1776 года, когда вся императорская фамилия находилась в загородной резиденции,  Наталья Алексеевна почувствовала приближение родов. Испуганный Павел поспешил в комнату к матери с просьбой скорее прийти к жене, чтобы помочь ей. Екатерина II оставила подробное описание этого дня: "Богу так угодно было. Что делать! Но то сказать могу, что ничего не было проронено, что только человеческий ум и искусство придумать могли к спасению ее. Но тут было стечение различных несчастных обстоятельств, кои казус сей сделали почти единственным в свете.
Великий князь в Фомино воскресенье поутру в четвертом часу пришел ко мне и объявил, что великая княгиня мучится с полуночи; но как муки были не сильные, то мешкали меня будить. Я встала и пошла к ней, и нашла ее в порядочном состоянии, и пробыла у нее до десяти часов утра, и видя, что она еще имеет не прямые муки, пошла одеваться, и паки к ней возвратилась в 12 часов. К вечеру мука была так сильна, что всякую минуту ожидали ее разрешения. И тут при ней, окромя лучшей в городе бабки, графини Катерины Михайловны Румянцевой, ее камер-фрау, великого князя и меня, никого не было; лекарь же и доктор ее были в передней. Ночь вся прошла, и боли были переменные со сном: иногда вставала, иногда ложилась, как ей было угодно. Другой день паки проводили мы таким же образом, но уже были призваны Круз и Тоде, совету коих следовала бабка, но без успеха оставалась наша благая надежда. Во Вторник доктора требовали Роджерсона и Линдемана, ибо бабка отказалась от возможности. В среду Тоде был допущен, но ничто не мог предуспеть. Дитя уже был мертв, но кости оставались в одинаковом положении. В четверг великая княгиня была исповедована, приобщена и маслом соборована,  а в пятницу предала Богу душу.
Я и великий князь все пять суток и день и ночь были безвыходно у нее. По кончине при открытии тела оказалось, что великая княгиня с детства была повреждена, что спинная кость не токмо была как S, но та часть, которая должна быть выгнута, была вогнута и лежала на затылке дитяти; что кости имели четыре дюйма в окружности и не могли раздвинуться, а дитя в плечах имел до девяти дюймов. К сему соединялись другие обстоятельства, коих, чаю примера нету. Одним словом, таковое стечение не позволяло ни матери, ни дитяти оставаться в живых. Скорбь моя была велика, но предавшись в волю Божию, теперь надо помышлять о награде потери". (Осмнадцатый век. М. 1869. Т. 1 с.163-164.)
         3. Впоследствии, это происшествие  дало повод историку Николаю Михайловичу Карамзину изящно пошутить в приватном разговоре с императрицей Елизаветой Алексеевной: “Вы сомневались, принять ли жизнь...”  Знаменитый историограф был в высшей степени светский человек, а искусство "bon mot" - умение сказать красное словцо, удачно скаламбурить, неизменно  ценилось в перечне достоинств любого успешного придворного...
4. Графиня Шувалова Екатерина Петровна (1743-1817), урожденная Салтыкова. статс-дама Екатерины II.
5. Стрекалов Степан Федорович (1728-1805), тайный советник, находился при Кабинете и при собственных Е.И.В. делах

               

 






                ГОСПОДИН АЛЕКСАНДР



В апреле 1777 года великая княгиня Мария Федоровна сообщила супругу - наследнику  русского престола великому князю Павлу Петровичу,  радостную весть, взволновавшую его до глубины души.
«Мой милейший муж, - писала великая княгиня, - матушка бранит меня за то, что я ничего не говорю ей о своем здоровье, и настойчиво желает, чтобы  я что-нибудь сказала ей по этому поводу. Позволяете ли вы мне сообщить ей об имеющихся подозрениях, оговорив при этом, что это еще не наверное. Я боюсь, что если отложить сказать ей об этом, она узнает это от других. Прощай, дорогой и обожаемый муж, я страстно люблю тебя». (Шильдер Н.К. Павел I. М. 1998. С. 135).
Павел  был счастлив, Екатерина II довольна  столь скорым исполнением своих заветных надежд о рождение  внука, и укреплении,  тем самым, династии Романовых. 
Об идиллии, происходящей в те дни в Царском Селе, свидетельствует поздравительная записка  великой княгини, написанная ко дню рождения Павла Петровича 20 сентября 1777 года: «Живое, непосредственное чувство не может быть выражено - таково мое положение, мое драгоценнейшее сердце; в этот день, когда увидел свет самый обожаемый, самый любимый из мужей, моя душа преисполнена радостью, удовлетворением, счастием, и, несмотря на все мои усилия, мне не удается описать вам эти чувства столь же живо, как их чувствует мое сердце. Живите долго, живите счастливый и довольный, живите, если возможно, тысячу лет, чтобы составить счастие нескольких миллионов душ; вот те моления, которые я возношу к небу в этот чудесный день. Я присоединяю к ним еще одно - благоволите сохранить мне вашу дружбу, она составляет мое счастье, и я осмеливаюсь надеяться, что несколько заслужила ее нежной привязанностью, которую питаю к вам, и которая кончится лишь с моей жизнью. Ваш нежнейший и вернейший друг и жена.
Я обожаю вас, до безумия люблю вас; вы - мой кумир, мое высочайшее благо, и я вас люблю столько, столько, что не умею выразить вам этого». (Там же С.138-139).
Но на безоблачном небосклоне семейного счастья уже появилось маленькое пятнышко, которое потом превратится в грозную тучу, грозящую существованию всему семейству Екатерины II.
                х х х
12 декабря 1777 года  выстрелы пушек с бастионов Петропавловской крепости возвестили  о рождении у наследника престола сына, названного Александром.
Лейб-медики Шарль Крупс и Жан Бек придирчиво осмотрели, взвесили, измерили младенца,  после чего составили на изысканном французском языке ученый вердикт: «После внимательного изучения телосложения Его Императорского Высочества, новорожденного великого князя Александра мы обнаружили, что у него все члены прямые и здоровые, без каких бы то ни было следов искривления или природных дефектов. И все природные функции находятся в прекрасном состоянии здоровья. И этот ребенок крупнее обычного, поскольку мы обнаружили, что его рост – тринадцать вершков с небольшим, а окружность головы – восемь с половиной вершков». ( Императрица Мария Федоровна. Павловск. 2000.  С.36)
Екатерина, казалось, от счастья пребывала на седьмом небе. «Я бьюсь об заклад, что вы вовсе не знаете того господина Александра, о котором я буду вам говорить, - сообщала она о рождении внука барону Ф. Гримму. - Это вовсе не Александр Великий, а очень маленький Александр, который родился 12-го этого месяца в десять и три четверти часа утра. Все это, конечно, значит, что у великой княгини только что родился сын, который в честь св. Александра Невского получил торжественное имя Александра и которого я зову господином Александром...  Но, Боже мой, что выйдет из мальчугана?  Я утешаю себя тем, что имя оказывает влияние на того, кто его носит; а это имя знаменито... Жаль, что волшебницы вышли из моды; они одаряли ребенка чем хотели; я бы поднесла им богатые подарки и шепнула бы им на ухо: сударыни, естественности, немножко естественности, а уж опытность доделает почти все остальное». (РГАДА. Ф.5. Оп.1. Д. 152, ч.1. Л. 117)
Невольно предстает перед глазами идиллия, напоминающая немецкую рождественскую картинку:  румяная,  моложавая русская императрица нянчит младенца на руках, нежно напевая ему колыбельную  песенку... Однако, на деле, рождение продолжателя рода не только не сплотило семью, а  напротив,  разделило ближайших родственников на два непримиримых лагеря.
                х х х
Увы, к превеликому негодованию почитателей  Екатерины Великой, приходится  признать совершенно очевидным исторический факт, имевший  немалые последствия для России:  императрица  была напрочь лишена качества,  именуемого в мелодрамах "материнским  чувством".
Может быть, причина этого печального обстоятельства заключалась в том, что   она оказалась лишенной  возможности испытать счастья обыкновенного материнства.  Будущий император Павел I - единственный законнорожденный сын Екатерины от брака с нелюбимым супругом великим князем Петром Федоровичем,  сразу после  рождения  20 сентября 1754 года, по приказу царствующей тогда императрицы Елизаветы Петровны, был отобран у родителей.
 Екатерина опасалась даже спрашивать о здоровье сына, полагая, что ее интерес будет истолкован  как сомнения в заботе и внимании,  оказываемых императрицей новорожденному. Елизавета Петровна слыла женщиной доброй, веселой, своего новорожденного внучатого племянника обожала, но воспитательными талантами явно не обладала.   Мать ребенка, поначалу пыталась спорить, но ее доводы оказались бессильны: «Его держали в чрезвычайно жаркой комнате,  запеленавши во фланель и уложив в колыбель, обитую мехом черно-бурой  лисицы, - вспоминала императрица Екатерина II, -  его покрывали  стеганным на  вате атласным одеялом и сверх этого клали еще другое, бархатное,  подбитое мехом черно-бурой лисицы. Я сама много раз после этого видала его уложенного таким образом, пот лил у него с лица и со всего тела, и это привело к тому, что,  когда он подрос, то от малейшего ветерка, который его касался, он простужался и хворал» (Записки императрицы Екатерины Второй. Спб. 1907.С.363).
   Впрочем, Екатерина недолго переживала разлуку с сыном, полностью отдавшись политическим и любовным утехам.  В первые полгода мать видела сына три раза, да и в дальнейшем свидания случались не чаще раза в неделю.
Еще меньше заботы и ласки видел от Екатерины ее внебрачный сын, родившийся 11 апреля 1762 года, от связи с Григорием Орловым. Едва появившись на свет, плод тайной любви  был сдан на руки кормилице и доверенному камердинеру Василию Шкурину. Первые годы мальчика,  получившего имя Алексея Григорьевича Бобринского, прошли в семействе  Шкурина. Затем его отдали в кадетский корпус. В 1782 году Бобринский выпускается гвардии поручиком, с награждением малой  золотой  медалью  за  усердие  в  науках.    Екатерина пишет сыну послание,  в котором приоткрывает  тайну его  рождения: «Известно мне, что мать ваша, была унижена разными неприязненными и сильными неприятностями по тогдашним обстоятельствам спасать себя и старшего сына  своего принуждена была и силилась скрыть ваше рождение, воспоследовавшее 11 апреля 1762 года. Как вы мне вверены были, то я старалась дать вам приличное вашему состоянию воспитание» (Русский архив. 1878.  № 9. C. 13)
Воспитание, спорить не приходится,  вещь чрезвычайно важная в любую эпоху, в любом обществе, но разве  менее важно для ребенка теплота семейных отношения, любовь матери, ее ласка и внимание?  Но если Алексей Бобринский был внебрачным сыном и  его переживания носили частный характер, то личные отношения, сложившиеся  между Екатериной и Павлом - законным наследником русского престола, в конечном счете, привели к острому  противостоянию матери и сына, которое не могло не сказаться на всей политической ситуации в государстве. И первым видимым проявлением этого конфликта стало, с таким нетерпением ожидаемое, рождение первенца в семье великого князя.
 Екатерина II, никогда не бывшая примерной матерью, неожиданно оказалась самой нежной и любящей бабушкой.   
«Как только господин Александр родился я взяла его на руки и после того как его вымыли унесла в другую комнату, где и положила его на большую подушку, - записала Екатерина. -Его обернули очень легко, и я не допустила, чтобы его спеленали иначе, как посылаемая при сем кукла. Когда это было сделано, то господина Александра положили в ту корзину, где кукла, чтобы женщины при нем находившееся не имели никакого искушения его укачивать: эту корзину поставили за ширмой на канапе. Убранный таким образом господин Александр был передан генеральше Бенкендорф; в кормильцы ему назначена жена молодого садовника из Царского Села, и после крещения своего он был принесен на половину своей матери, в назначенную для него комнату...» (РГАДА.Ф.2. Оп.1. Д.114)
Екатерина II, сама не замечая того, с точностью до мелочей скопировала поведение  Елизаветы Петровны, когда-то отнявшей у нее сына.
Воспитателем маленького великого князя императрица назначила генерал-аншефа, кавалера всех российских орденов, графа Николая Ивановича Салтыкова, к которому  Екатерина испытывала полное доверие и уважение. Впрочем,  некоторые современники оценивали графа иначе. «Почитался человеком умным и проницательным, то есть весьма твердо знал придворную науку, но о делах государственных имел знание поверхностное, - писал полковник Адриян Грибовский. - В делах  же собственно ему порученных управляем был своим письмоводителем, а в домашних - графинею неограниченно; писал собственною рукой по старинному, затруднительно. Свойства был нетвердого и ненадежного: случайным раболепствовал, а упадших чуждался...» (Грибовский А. Записки о императрице Екатерине Великой. М. 1864. С.7 )
Надеясь, что граф Салтыков будет вести себя по отношению к мальчику строго и взыскательно, императрица, тем не менее, решила сама стать руководителем всего воспитательного процесса.
Екатерина собственноручно составляет подробную  инструкцию, строго регламентирующую порядок, правила поведения, программу учебы  внуков.  Бабка  входила в самые мелкие вопросы, не забыв  указать, чтобы платье детей было проще и легче, чтобы пища давалась им простая и «буде захотят кушать между  обедом и ужином, то давать им кусок хлеба; чтобы они чаще бывали на свежем воздухе, оставались бы на ветру, чтобы в комнате у них было не более 13* и 14* по Реомюру; чтобы они купались сколько хотели, спали не мягко, под легкими одеялами и не оставались бы праздными; чтобы в игре давалась им полная свобода, без унимания малых неисправностей». (Карнович Е.П. Цесаревич Константин Павлович.  М. 1995 Т.3. С386)
Что касается нравственного и умственного воспитания, то назидательные выкладки Екатерины в основном основывались на модных тогда теоретических воззрениях  Жан-Жака Руссо, в которых смутные рассуждения о совершенстве человеческой природы брали решительный верх над реалиями обыденной жизни и педагогической практикой.
Говоря о Екатерине как о  педагоге, трудно удержаться от замечания,  что склонность к теоретизированию воспитательного  процесса больше свойственна людям, в силу различных причин мало уделявшим внимания  собственным детям, а часто и вовсе бездетных.  Но, как известно, теория, не подкрепленная практикой в  непростом деле воспитания  подрастающего поколения, редко дает хорошие результаты.
Родители маленького великого князя Александра -  цесаревич Павел Петрович и его вторая супруга - великая княгиня Мария Федоровна (1),  оказались полностью  отстраненными от участия в воспитании сына.  Конечно, просвещенная императрица Екатерина - не чета легкомысленной дщери Петровой:  за ребенком ухаживают по всем правилам тогдашней науки, соблюдаются гигиенические правила, младенца не кутают, не кормят из рожка. Но суть при этом не меняется -  Александра  практически изолируют от его родителей. 
Спустя год с небольшим, 27 апреля 1779 года, у Марии Федоровны родился второй сын - Константин, которого постигла та же участь: он был отобран Екатериной II  у родителей,  и стал воспитываться под ее непосредственным наблюдением.
Цесаревич Павел Петрович расценил поступок  матери-императрицы как грубое нарушение своих законных прав. Он все острее ощущал  к матери далеко не сыновья чувства гнева и осуждения. Кратковременная идиллия, водворившаяся в императорской семье при появлении в России Марии Федоровны, постепенно исчезла полностью. Отныне в Петербурге  появилось два двора. Связанные  между собой династическими, политическими, родственными отношениями, они, тем не менее, находились в постоянной скрытой, но непримиримой оппозиции друг к другу.
Лишенный возможности заняться воспитанием детей, отстраненный от участия в управлении империей, цесаревич полностью погрузился теоретические измышления об исправлении государственного устройства России, а Мария Федоровна со страстностью занялась устройством новой резиденции - дворцового комплекса Павловска, расположенного в окрестностях Петербурга.
Отец  мог встречаться с сыновьями не иначе как с разрешения генерала Салтыкова. По словам  историка Н. К. Шильдера, «Екатерина пребывала в убеждении, что родители портят детей, а родители, в свою очередь, находили, что бабушка балует их и берется за дело воспитания не так, как бы следовало. Подобная обстановка должна была окончательно разрушить установившийся было, по наружности, мир». (Шильдер Н.Император Павел I. М. 1996. C.139)
Дети - очень наблюдательный народ.  И конечно, тягостная обстановка скрытого противоборства между  бабкой и отцом, атмосфера обмана, лицемерия, в которой рос наблюдательный, способный  Александр, не могла не сказаться на формировании особенностей его характера, личности.
Одаренный тонкой душевной интуицией,  ребенок быстро научился угадывать любые   желания бабки и прилагал все старания казаться таким, каким его хотела видеть  императрица. Детские письма Александра к Екатерине обнаруживают совсем не детскую льстивость: он неизменно целует ручки и ножки бабушки; он умеет шепнуть, кому следует, что высшее его желание как можно больше походить на бабушку.
Но при этом двенадцатилетний Саша  Александр не забывает передать самые горячие приветы и родителям, находящимся в длительном заграничном путешествии: «Любезной Папинка и Маминка. Я вас люблю как сердце и цалую ваши маленькие пальчики, и цалую ваши портреты всякий день и молюсь об вас Богу, чтоб вы здоровы были. Маминкин сынок Алексаша». (ГА РФ. Ф. 728. Оп.1 Д.285. Л.44).  Не слишком грамотно, но тепло, мило и почти похоже на искреннюю детскую любовь...
Судя по словам Екатерины, Александр  рос исключительным, гениальным ребенком: на четвертом году он уже читает, пишет, рисует; за  полчаса узнает столько  сведений по географии, сколько когда-то учителя сумели преподать Екатерине за несколько лет; он знает немецкий, французский и английский языки; на пятом году  учится  рисовать  и обнаруживает удивительную склонность к чтению. В семь лет мальчик уже с успехом разыгрывал сцены из  комедии «Обманщик».  Десятилетним ребенком Александр читает  Плутарха и  «Илиаду», восторгается величественным римским сенатом и  негодует,  видя его у ног  Цезаря.
По замечанию одного из воспитателей великого князя генерал-майора  А. Я. Протасова, Александр еще в ранней юности усвоил несколько правил, которых потом придерживался всю  жизнь:  он рано вставал, скоро одеваться, был умеренным в пище и питье, хорошо обращался с людьми, не позволяя, однако, им фамильярности, неизменно хранил дружбу и любовь с братом Константином, никогда не говорил с окружающими о своих горестях и неудачах, не пускал к себе в кабинет больше трех человек, постоянно стремился работать над собою, развивая свои познания.
В 1786 году воспитателем Александра и Константина стал швейцарец Фредерик Сезар де Лагарп, горячий приверженец идей просвещения и гуманизма. Нет ни одной монографии об императоре Александре I, в которой бы не отводилось значительного места характеристике этого замечательного человека.
Лагарп родился в 1754 году в Швейцарии, в Водузском кантоне, и первоначально занимался адвокатурой. В 1782 году по рекомендации барона Гримма,  он становится наставником брата екатерининского фаворита Александра  Ланского и сопровождает его в путешествии по Европе. «Добропорядочность, благоразумие и рассудительность Лагарпа», по отзыву Екатерины, очаровали "присутствующих и отсутствующих" и императрица пожелала, чтобы швейцарский педагог прибыл в Петербург для занятий с великими князьями.
Арифметика, иностранные языки, география, история Древнего Рима и Греции - далеко не полный перечень предметов, с которыми Лагарп знакомил своих августейших воспитанников. Особое внимание уделялось истории, причем он стремился обращать внимание на нравственную сторону тех или иных событии прошлого, стремясь на примере древних властителей, учить будущих государей мудрости и здравому смыслу. В этом отношении Лагарп находил полную поддержку у Екатерины, писавшей: «История есть описание действий и их деяний, она учит добро творить и от дурного остерегаться».
Опытный, вдумчивый  педагог внимательно следил за учением и  поступками своих воспитанников, тактично стараясь  исправить недостатки характера, не нанося при этом удара по самолюбию и достоинству мальчика.  Лагарп пытается заставить Александра с юных лет ощутить ту меру ответственности, которая упала на его пока еще маленькие плечи. В записке генерал Н.И. Салтыкову об успехах в учении великих князей Александра и Константина, Лагарп пишет: «Великий князь Александр способен, когда захочет этого, с внимательностью, довольно сосредоточенной для его лет, он обладает не только умом, легкостью соображения и памятью, но может сверх того следить за развитием мысли... но, к  сожалению, я должен прибавить к этому, что добрые задатки эти парализуются сильной наклонностью к беспечности и веселью. Он часто понуждает меня подсказывать то, что ему давно знакомо, единственно из боязни умственного труда, которая мешает ему дойти до вывода самому... Не делая ничего без пособия учителя, он приобрел бы пагубную привычку подчиняться постоянно влиянию других, сделался бы слабым, малодушным и из него выработался бы человек в нравственном смысле этого слова. Если в деле воспитания вообще необходимо развить душевные силы молодого человека, приучая его делать разные употребления из его умственных способностей, научая его энергично побеждать трудности, развивая в нем потребность быть, прежде всего, самостоятельным - самим собой, то насколько этот вопрос приобретает еще большую важность, когда он относится к великому князю, призванному в будущем управлять судьбой 30 миллионов человек? В этом случае недостаточно быть добрым, честным, великодушным, если государь слаб, избегая труда и если он прибегает к другим, там где он может и должен действовать сам, не рискует ли он дозволить своим приближенным делать зло, и если это зло отзовется пагубным последствием, что значит тогда оправдание вроде «я был обманут», или «я не знал»?»  (ГА РФ. Ф. 728. Оп.1. Д.290.Л.116-121. )
  Лагарпу удалось немало сделать. И, вероятно, его главная заслуга в том, что он  сумел внушить своему воспитаннику  глубокое уважение к человеческому достоинству, благодаря  чему  в дальнейшем Александр сделался одним из самых просвещенных и гуманных монархов Европы. 
Однако своеобразная атмосфера двора Екатерины Великой сформировала и совершенно иные черты характера  Александра, о которых нередко с осуждением говорили современники.   Постоянные нашептывания бабки о его грядущей славе, сравнения мальчика  с Александром Великим не прошли бесследно, развив в нем потребность в  лести и тщеславие.
Основным недостатком Александра, по мнению некоторых современников, было отсутствие воли и, развившаяся вследствие этого, неискренность в отношениях с окружающими.  Как многие люди, не обладающие сильным характером,  Александр скоро научился артистично разыгрывать роль в спектакле, режиссером которого он сам и являлся.  Это искусство определило его манеру решения важнейших политических  вопросов, когда  партнерами русского императора выступали не менее  искусные лицедеи, умевшие с высоким мастерством разыгрывать самые сложные сюжетной интриги. Сценой для Александра  служили не только прекрасно декорированные подмостки Зимнего дворца или Царского Села, но практически все крупнейшие европейские столицы, где  в то время успешно гастролировали такие политические звезды как Наполеон, Талейран, Меттерних…  Нередко, общаясь с ними,  Александр с успехом использовал  свой врожденный талант скрывать подлинные мысли и чувства за маской любезности и приветливости.  Не редко   Александру ставили в упрек его страсть к подобным постановкам, но, не следует забывать, что  в течение всей своей долгой политической жизни, он достиг замечательных успехов.  Александр I создал  особый стиль личной дипломатии, который он сумел навязать  европейским  политикам, и благодаря которому достиг крупнейших дипломатических побед.
 Внучатый племянник Александра замечательный историк великий князь Николай Михайлович так характеризовал своего предка: «Определить характер Александра I, как человека, задача не из легких. В нем было что-то врожденное, которое привлекало к нему людей. Французы называют это качество - "le charme". Это врожденное свойство творило чудеса и обвораживало всех тех, с кем ему приходилось встречаться. Если присоединить ко всему симпатичную фигуру государя, его чарующую улыбку, выражение его глаз и манеру обращения, то получалось то общее, что покоряло сердца». (Николай Михайлович. Император Александр I. СПБ. 1912. Т.1. С. 344).
При дворе Екатерины II великий князь Александр Павлович - беззаботный, элегантный кавалер, скромно, подчас  даже льстиво беседующий в Эрмитаже с императрицей и ее фаворитами. Он играет в карты, слушает оперы, концерты, иногда играет сам, переводит Шеридана и Мольера, мечтает с друзьями об отмене крепостного права и либеральных реформах. Но стоит Александру приехать к отцу в Павловск или Гатчину, как он мгновенно преображается в строевого офицер, затянутого в прусскую военную форму и строго муштрующего солдат, способного  подчас забавляться грубыми шутками.
От отца  Александр унаследовал приверженность к прусской  воинской дисциплине и порядку. Его любовь к торжественным парадам, военным церемониям доходила до страсти, которую он сохранил на всю жизнь.
Эта двойственность тяготила Александра, вызывала тяжелые мысли, ввергала в депрессию.  Он нередко задумывался о той исторической  миссии, которая ему выпала   по праву рождения в семье русских самодержцев.
«Мое положение меня вовсе не удовлетворяет, - писал Александр в письме к Лагарпу. - Оно слишком блистательно для моего характера, которому нравятся исключительно тишина и спокойствие. Придворная жизнь не для меня создана. Я всякий раз страдаю, когда должен являться на придворную сцену, и кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых другими на каждом шагу, для получения внешних отличий, не стоящих, в моих глазах, медного гроша... Одним словом, я сознаю, что не рожден для того высокого сана, который ношу теперь, и еще менее предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или иным способом».  (Д.Кобеко. Цесаревич Павел Петрович” СПБ 2001. С.288-289)
Насколько искренними были эти признания сказать сложно, но в дальнейшем Александр не раз говорил о своем желании освободиться от бремени власти, вести жизнь простого обывателя где-нибудь  «на берегах Рейна». Однако,  судьба этого  незаурядного человека сложилась  иначе.

1. Уже на следующий  день после смерти первой жены Павла Петровича великой княгини Натальи Алексеевны, Екатерина II предпринимает шаги по устройству нового брака сына.  В качестве основной кандидатуры в невестки императрица остановила свой выбор на шестнадцатилетней принцессе  Софии-Доротее-Августе-Луизе Вюртембергской.
После предварительных переговоров, 13 июня 1776 года цесаревич Павел Петрович выезжает в Берлин, где  состоялась его помолвка с принцессой Софией-Доротеей. Павел в письме к матери писал:  «Бог благословляет все намерения ваши, ибо благословляет он всегда добрые. Вы желали мне жену, которая бы доставила нам и утвердила домашнее спокойство и жизнь благополучную. Мой выбор сделан, и вчера по рукам ударили; припадаю  с сим к стопам вашим и с тою, которая качествами своими и расположениями приобретет милость вашу и будет новым домашним союзом. Перепоручаю невесту свою в милость вашу и прошу о сохранении ее ко мне. Что касается до наружности, то могу сказать, что я выбором своим не остыжу вас; мне о сем дурно теперь говорить, ибо, может быть пристрастен, но сие глас общий. Что же касается до сердца ее, то имеет она его весьма чувствительное и нежное, что я видел из разных сцен...
Знаниям наполнена, и что меня вчера весьма удивило, так разговор со мною о геометрии, отзываясь, что сия наука потребна, чтоб приучиться рассуждать основательно. Весьма проста в обращении, любит быть дома и упражняться чтением или музыкой, жадничает учиться по-русски, зная, сколь сие  нужно и помня пример своей предшественниц». (Шильдер Н.К. Император Павел I.  С.118)
В конце августа 1776 года София-Доротея приехала в Петербург, а 14 сентября она приняла обряд миропомазания и была наречена православным именем Мария Федоровна. Свадьба наследника престола Павла Петровича и Марии Федоровны состоялась 26 сентября 1776 года.








                АМУР И ПСИХЕЯ


Многие заезжие в Россию иностранцы щедро награждали   российскую столицу громкими титулами: Северная Венеция, Пальмира, прекрасное творение царя Петра... Но на самом деле, тогда это был довольно грязный город, скрывший за фасадами великолепных дворцов, самые жалкие лачуги.
Сарказный маркиз Альфред де Кюстин, в своем знаменитом памфлете «Россия в 1839 году»,  рассказывал об  увиденном: «С борта корабля петербургские набережные кажутся величественными и роскошными, но, ступив на сушу, вы тотчас обнаруживаете, что эти самые набережные мощены скверными булыжниками, неровными, уродливыми, столько же неприятными для глаза, сколько и опасными для пешеходов и экипажей. Несколько золоченных шпилей, тонких, словно громоотводы; портики, основание которых едва не уходит под воду; площади с колоннами, теряющимися среди громадных пустых пространств; античные статуи, чьи черты, стиль и облик так разительно противоречат здешней почве, цвету неба и климату, а равно лицам, одеждам и привычкам местных жителей, что статуи эти напоминают пленных героев в стане врага; здания, стоящие не на своем месте, храмы, неведомо отчего перенесенные с вершин греческих гор в лапландские болота и утратившие все свое величие, - вот что прежде всего поразило меня в Петербурге» (Кюстин де Алфред. Россия в 1839 году. М. 1996. Т.1. С. 120).
Можно предположить, что в царствование  императрицы Екатерины II, Петербург вряд ли  имел более привлекательный вид, чем тот который предстал маркизу Кюстину. Кроме того, не откроем  никакого секрета, заметив, что осень - вообще не самое лучшее время для здешних мест. Но именно в холодный, промозглый  воскресный вечер  31 октября 1792 года  судьба привела в этот северный город двух девочек-принцесс с берегов Рейна.
«Когда, при въезде в городские ворота, мои спутники воскликнули: «вот мы в Петербурге», то,  пользуясь темнотой, я быстро взяла руку сестры, и, по мере приближения, мы все больше и больше сжимали свои руки: этим языком мы выражали чувства, волновавшие наши души», - вспоминала впоследствии Луиза. (Записки графини В.Н. Головиной. // История жизни благородной женщины. М.1996. С.110)
У входа в особняк Шепелева, в котором должны были жить принцессы  их встречали гофмаршал и придворные. Сама Екатерина, спрятавшись за графиню Браницкую, наблюдала за девочками, но Луиза быстро узнала императрицу.  Из письма к принцессы к матери можно восстановить картину этого волнительного свидания: «Прежде всего мы приезжаем, затем поднимаемся по лестнице. Ф. Барятинский, обер-гофмаршал, подает мне руку, и нам предшествуют два камер-юнкера. Они проводят нас через несколько комнат, мы подходим к закрытой двери, она раскрывается, моя сестра Фредерика и я - входим, дверь за нами закрывается. Это была комната, в которой нас ожидала императрица. Я вижу ее; мне хотелось думать, что это она, но так как я не думала, чтобы она была там, я не хотела все-таки подходить к ней, опасаясь, как бы это не был кто-либо другой. В первое мгновение я не хорошенько всмотрелась в нее, все-таки я должна была бы узнать ее, видавши так много ее портретов. Одним словом, мгновение я остаюсь точно остолбеневши, когда вижу по губам   г. Зубова, что он говорит, что это императрица, и в тоже время она приближается ко мне, говоря: "Я в восторге от того, что вижу вас". Тогда я целую ей руку, тогда же является графиня Шувалова, и за нею шествуют все остальные. Затем императрица удаляется» (Шильдер Н. Император Александр I. Т.1 С. 70-72)
Утром 1 ноября императрица вновь навестила принцесс во время их туалета и возложила на девочек знаки ордена святой Екатерины.
Луиза  быстро завоевала симпатию императрицы и всего двора. По словам статс-секретаря императрицы А.В. Храповицкого: «Никто при виде ее не мог устоять перед ее обаянием».  Графиня Варвара Головина, ставшая в дальнейшем близкой подругой и фрейлиной принцессы Луизы, писала в своих воспоминаниях: “ Принцессе было тринадцать  с половиной лет... Прелесть и грация принцессы Луизы бросались в глаза. Именно такое впечатление она произвела и на всех, кто ее видел.  Я к ней особенно привязалась. Ее молодость и мягкость внушали мне живое участие и своего рода страх, от которого я никак не могла избавиться. Графиня Шувалова была моей родственницей, и ее безнравственность и склонность к интригам заставляли опасаться за будущее принцессы Луизы. Назначая меня к особе принцессы, императрица желала, чтобы рядом с ней находился кто-то, кто был к ней искренне и неофициально привязан…
Чем чаще мне доводилось видеть принцессу Луизу, тем больше я к ней привязывалась. Мое  участие не укрылось от ее внимания; и я с радостью это заметила» ( Записки графини Головиной. С.109)
Но придворный мир - царство сложный интриг и сплетен, где малейший промах немедленно становится предметом пересудов и осуждения.  В один из первых своих выходов в свет, Луиза допустила обидный промах - шествуя за императрицей, принцесса запуталась в бахроме бархатного ковра и непременно упала, если бы ее не подхватил под руку Платон Зубов. Девушка смутилась и была близка к отчаянию, тем более, что среди окружающих раздались сдержанные смешки и шушуканье.  Только строгий взгляд императрицы успокоил неуместное веселье придворных.
Можно лишь строить предположения, о том, какие чувства переполняли душу  девушки-подростка,  почти ребенка, накануне крутого поворота судьбы. Предстоящее замужество, разлука с родными, переезд в далекую,  неведомую страну, с чужим языком, незнакомыми людьми - обстоятельства, заставлявшие глубоко задумываться о будущем.  Чтобы скрыть сомнения и неуверенность от посторонних, Луиза  прибегла к испытанному средству застенчивых людей:  полная внутреннего достоинства, она  надела маску  невозмутимой гордости,  надежно защитившей ее внутренний мир от нескромных взглядов.
Первая встреча Луизы и Александра и его родителями состоялась  спустя три дня после прибытия принцесс в Петербург 2 ноября 1792 года. Потом Луиза рассказывала о своих впечатлениях: "На третий день после нашего приезда, вечером нас должны были представить великому князю отцу и великой княгине. Весь день прошел в том, что нас причесывали по придворной моде и одевали в русские платья. Я в первый раз в жизни была в фижмах (1) и с напудренными волосами. Вечером, в шесть или семь часов, нас отвели к великому князю отцу, который нас принял очень хорошо. Великая княгиня осыпала меня ласками; она говорила о мной о моей матери, о тех сожалениях, которые я должна была испытать, покидая их. Такое обращение расположило меня к ней и не моя вина, если эта привязанность не обратилась в настоящую любовь дочери.
Все сели; великий князь послал за молодыми великими князьями. Я как сейчас вижу как они вошли. Я смотрела на великого князя Александра так внимательно, насколько это позволяло приличие. Он мне очень понравился, но не показался мне таким красивым, как мне его описывали. Он не подходил ко мне и поглядывал довольно неприязненно..» ( Головина В. С 110)
По словам великой княгини Марии Федоровны, Луиза, «увидя Александра, побледнела и задрожала; что касается Александра, то он был очень молчалив и ограничился только тем, что смотрел на нее, но ничего ей не сказал, хотя разговор был общий». ( ГАРФ Ф. 728. Оп. 1. Д. 385. Л. 1, 2.)
Из апартаментов цесаревича все общество направилось к Екатерине, которая сидела за своей обычной партией в бостон. Обеих принцесс посадили рядом с императрицей. Александр расположился поодаль, внимательно разглядывая девушек. В тот вечер он так и не решился приблизиться к Луизе.
Но уже через несколько дней, все сомнения, о том понравятся ли молодые люди друг другу, исчезли.
 Александр казался счастливым и влюбленным. Он и Луиза обмениваются записками самого нежного содержания. Александр сообщает принцессе:  «Мой милый друг. Я буду Вас  любить всю жизнь». В ответ Луиза признается: «Я Вас люблю всем сердцем, мой милый друг, и буду  любить Вас всю мою жизнь. Вы составите счастье моей  жизни, если будете меня любить всегда. Я не могу жить без Вас и Вашей дружбы. Е.». (ГА РФ.Ф.723.Оп.1. Д.370.Л.1.)
Во время игры они тайком передают  друг другу игральные карты, на которых  время сохранило до наших дней, их детские и наивные признания. Рукой Александра на карте написано: «Мой милый друг, я Вас буду любить всю мою жизнь.» Ответ Луизы был краток: «Я тоже люблю Вас всем сердцем и буду любить всю жизнь.  Ваша покорнейшая служанка. Лиза»  (ГА РФ. Ф.728. Оп.1 Д.385. Л.1,2, 5.)
На Рождество Александр под секретом сообщил принцессе Луизе, что имеет разрешение своих родителей сделать ей предложение, а к Пасхе получил позволение императрицы на первый поцелуй.
             х х х
Несмотря на любезный вид и приветливость по отношению к обеим принцессам,  цесаревич Павел пребывал в тихой ярости. Выбирая невесту для внука, затеяв дипломатические переговоры с Баденским княжеским домом о браке, Екатерина даже не сочла необходимым поставить родителей Александра в известность о готовящемся бракосочетании их сына.
Цесаревич  был возмущен как поступком матери, так и поведением  сына. Великая княгиня Мария Федоровна  некоторое время  пыталась сгладить конфликт,    хотя ее самолюбие не могло не быть оскорблено выбором невесты для Александра: она хорошо помнила, что принцесса Луиза Баденская приходилась   родной  племянницей первой жене Павла Петровича.  К таким уколам  женщины всегда очень восприимчивы, и это чувство скрытой недоброжелательности к невестке Мария Федоровна сохранила на всю жизнь.
Однако внешне и Павел Петрович и великая княгиня пока вели себя по отношению к принцессе Луизе  безукоризненно. Когда Екатерина пригласила сына с женой приехать из Гатчины в Петербург, чтобы познакомиться с принцессой, Мария Федоровна наговорила множество любезностей будущей родственнице и расточала девушке самые обворожительные улыбки.
«Она не только хороша собой, но во всей ее фигуре есть особенная привлекательность, которая в состоянии возбудить любовь к ней и в самом равнодушном существе», - отзывалась о Луизе будущая свекровь в записке  Екатерине II.  Великая княгиня прекрасно знала, что хотела слышать императрица, и не скупилась на комплименты: «Она чарует своей обходительностью и тем чистосердечием, которым дышат все черты ее лица». (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т.1 С. 72)
Мария Федоровна  писала  императрице Екатерине II о  настроении сына: «Наш молодой человек, судя по его письмам, кажется мне счастлив и доволен. Принцесса Луиза, по его словам, совершенно прелестна».  Спустя шесть дней Мария Федоровна информирует императрицу о  бурно развивающихся событиях: «Уведомляю вас, что господин Александр, во вчерашнем своем письме, пишет нам, что с «каждым днем прелестная Луиза все более и более ему нравится; в ней есть особенная кротость и скромность, которые чаруют, и что надобно быть каменным, чтобы не любить ее».
Таковы подлинные выражения моего сына, и потому осмеливаюсь признаться вам, дражайшая матушка, что я сужу об удовольствии, которое доставит вам это признание, по тому удовольствию, которое оно мне доставило...  Наш молодой человек начинает чувствовать истинную привязанность и сознает всю цену того дара, который вы ему предназначаете». (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т.1 С. 73-74).
Сам Александр поделился своими чувствами с генералом Протасовым, сказав, что: он «ощущает к принцессе нечто особое, преисполненное почтения, нежной дружбы и несравненного удовольствия обращаться с ней». Подумав, великий князь  добавил: «Она достойнее любви всех здешних девиц». (Шильдер Н. К. Типератор Александр I. Т.1. С. 75)
х х х
  Все время принцессы, свободное от соблюдения этикетных мероприятий и придворных церемоний, было до предела заполнено уроками  русского языка и основ православия. Законоучителем Луизы стал новгородский архимандрит Иннокентий, а с премудростями русской грамматики и словесности ее знакомил переводчик и драматург Михаил Астафьевич Лобанов. Кроме того, с первых дней пребывания в России принцесса  регулярно получала уроки танцев и светских манер у танцмейстера Пика.
В январе 1793 года из Бадена пришло официальное согласие родителей Луизы на брак с великим князем Александром Павловичем. Императрица распорядилась готовить апартаменты для молодых. В Зимнем дворце закипела работа. В залах развешивались зеркала в золоченных рамах, картины известных мастеров, стены обивались лионской белой материей с каймой, вышитой большими розами. В спальне над огромной кроватью соорудили альков с колоннами из розового стекла, оправленные в золоченную бронзу. Все работы велись в строжайшем секрете - никто, кроме императрицы и трех-четырех ее ближайших сановников в помещение, предназначенное для молодоженов не допускался.
Наконец 9  мая 1793 года в большой церкви Зимнего дворца состоялось миропомазание Луизы. Принцесса громко произнесла по-русски символ веры и перекрестилась по православному обычаю. В этот торжественный день она была одета в розовое платье, вышитое белыми розами. Александр в первый раз изменил детскую прическу и надел костюм из серебристой  парчи.
В память императрицы Елизаветы Петровны, принцессу Луизу Баденскую  нарекли великой княжной Елизаветой Алексеевной. Теперь она по своему титулу  сравнялась с женихом - таков был непреложный закон русского самодержавия:  великие князья могли взять в невесты только равную себе по положению и вероисповеданию.
На следующий день после принятия православия прошла торжественная церемония обручения.  «Это было поистине великолепное зрелище - когда великая государыня поднялась на эстраду в сопровождении прелестной молодой четы, чтобы посвятить ее Богу и народу, я был тронут до слез, - писал граф Федор Головкин. - Как только вновь нареченная великая княгиня перешла в свои покои, ее величество прислала ей великолепные подарки, состоящие из драгоценностей». ( Головкин Ф. Двор и царствование Павла I. М.2003. С. 246)
Но девушке  было не до бриллиантов. Утомленная длинной церемонией, едва войдя в свою комнату, она без сил упала на кровать. «Впрочем, бриллианты и ожерелья ее вообще не особенно интересовали», - добавляет граф Головкин.
      х х х
  Они казались идеальной парой, пленявшей взор молодостью,  грациозной женственностью невесты, обаянием жениха. В то время Александр, по единодушному отзыву современников, был образцом юношеской красоты. Высокий, стройный, прекрасно сложенный, он отличался изяществом манер, ловкостью движений хорошо развитого гимнастикой тела. Уже тогда Александр владел искусством сочетать непосредственность поведения с царственной осанкой и достоинством. Особую прелесть его лицу придавала милая улыбка и нежный румянец.  Сознавая свою привлекательность, великий князь любил щеголять нарядами, тщательно подбирая свои туалеты.
Не менее лестные отзывы слышались и о Елизавете. «Она имеет величественную приятность, рост большой; все ее движения и привычки имеют нечто особо привлекательное, - описывал внешность девушки А.Я. Протасов, - она не только ходит, но и бегает - как я при играх приметил - весьма приятно. В ней виден разум, скромность и пристойность во всем ее поведении. Доброта души ее написана в глазах равно и честность... Я не ошибусь наперед предузнать, что через несколько лет, когда черты ее лица придут в совершенство, она будет красавица». (Шильдер Н. К. Император  Александр I. Т.1. С.78)
Тонкие черты лица, греческий профиль, огромные голубые глаза и белокурые волосы,  изящная грация, по мнению тогдашних ценителей красоты, делали молодую великую княжну  похожей на чудесную нимфу. Ее мягкий, приятный голос, который вкрадывался в душу собеседника, дал повод императрице Екатерине называть девушку  «очаровательной сиреной».
«Физически она прелестна, - свидетельствовал французский эмигрант граф де ла Ферронэ, понимавший толк в женщинах. – Ее голос чарующий, глаза необыкновенные, и я никогда не видел такой грациозной женщины. И без короны весь свет был бы у ее ног» (Троицкий Н.А. Александр I и Наполеон. М. 1995. С 52)
«Все говорили, что обручают двух ангелов,  - писала императрица.  - Ничего нельзя вообразить прелестнее этого 15-летнего жениха и 14-летней невесты; притом, они очень любят друг друга. Тотчас после обручения принцессы, она получила титул великой княжны» (Шильдер Н.К. Император Александр  I.  Т.1. С. 79).
Для великого князя Александра Павловича был учрежден особый штат придворных, составивших новый двор. Гофмаршалом назначался полковник граф Николай Головин.   У Елизаветы также появились свои придворные – шесть камергеров и камер-юнкеров, а также три фрейлины. Гофмейстриной ее свиты стала графиня Екатерина Петровна Шувалова.
Выбор придворных для молодых вызвал у многих окружающих удивление. В конфидециальном письме Ф. В. Ростопчин писал графу С.Р. Воронцову: «Пребывание в Царском Селе необыкновенно пышно; образовался новый двор, много дам, следовательно много суеты, и историям нет конца. Великая княжна Елизавета пользуется всеобщей любовью, но мне досадно, что у нее перед глазами пример дочери графини Шуваловой, что замужем за Голицыным: это - лукавейшая тварь, сплетница, кокетка и беззастенчивая в речах.. Вообще выбор лиц к этому двору, за исключением графа Головина и Тутолмина, весьма неудачен: в нем видишь либо глупцов, либо вертопрахов, либо таких молодых людей, о которых и сказать нечего. Великий князь Александр, при добрейшем сердце, в крайней степени не сведущ во всем, что касается знания людей и общества; окруженный тупоумными людьми, он освоился с глупостью. Графиня Шувалова, вместо того, чтобы исправлять и с нежностью образовывать, выставляет все его недостатки и добилась уже того, что ее ненавидит и молодой великий князь, и молодая великая княжна...» (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т.1. С. 82)
            х х х
Великого князя Александра накануне бракосочетания ждал еще один наглядный урок. Вполне понятно, что здоровый шестнадцатилетний юноша испытывал не только платонические чувства к своей невесте.  А.Я. Протасов  еще задолго до знакомства великого князя с Луизой, обеспокоился тем, что «от некоторого времени замечаются в Александре Павловиче сильные физические желания, как в разговорах, так и по сонным грезам, которые умножаются по мере частых бесед с хорошими женщинами». (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т. 1. С. 56.) Хотя, пребывая в обстановке  гривуазной куртуазности  екатерининского двора, сохранить невинность было делом отнюдь  непростым, Александр еще не вкусил все прелести любви. Чтобы исправить положение и дать внуку реальные представления, как должен вести себя влюбленный кавалер, оставшись со своей избранницей наедине, Екатерина поручила преподнести юноше практический урок любви одной из своих камер-фрау  Екатерине Торсуковой.
Преподавание практических навыков любви затянулось на  несколько часов, но зато жених оказался в курсе всех хитроумных приемов искусства любви, которыми в совершенстве владела  госпожа Торсукова. 
Оставалось лишь одно препятствие для празднования свадьбы, на этот раз  обусловленное самой природой - у юной невесты все еще отсутствовали регулярные месячные циклы. Против этого ничего не могла предпринять даже всесильная Екатерина  Великая. Оставалось только ждать. Прошло несколько месяцев, пока  придворный лейб-медик объявил о возможности свершения таинства брака.  Свадьба была назначена на  28 сентября 1793 года, а до этого момента жених и невеста наслаждались жизнью в дворцах и парках  Царского Села.
Подготовка к свадебным торжествам началась загодя. Уже 2 сентября началось празднование мира с Турцией, которое продолжалось две недели и завершились большим фейерверком на Царицыном лугу.
Наконец наступил долгожданный день 28 сентября 1793 года. В восемь часов утра, по сигналу, поданному пятью выстрелами с Петропавловской крепости, вся гвардия, находившаяся в столице, выстроилась на площади перед Зимним дворцом. В полдень под нескончаемый артиллерийский салют из апартаментов императрицы двинулась торжественная процессия. На женихе был надет серебристый кафтан с бриллиантовыми пуговицами, алмазные знаки ордена св. Андрея Первозванного; невеста была в платье такого же цвета, украшенном жемчугом и бриллиантами. Среди гостей присутствовали  гости из Бадена - родители и сестры Елизаветы. Таинство бракосочетания совершал протопресвитер Лукьян Протопопов. После долгой службы и торжественного «молебствия с коленопреклонением», процессия,  под  звуки салюта и  звон колоколов всех столичных храмов, двинулась в парадные залы, где последовал обед на 750 персон, а вечером был дан большой бал. День выдался светлый, тихий и теплый. В воздухе, далеко по Неве, плыли волшебные  звуки  музыки, взлетали огни фейерверка, народ густыми толпами теснился по окружающим Зимний дворец улицам и площадям.
Поздним вечером  перед закрытыми дверьми великокняжеской опочивальни замерли  шесть кавалергардов с обнаженными палашами. Молодожены остались одни. И здесь начинается terra incognita, область психологических загадок, связанных с самыми интимными вопросами жизни Александра и Елизаветы, ответив на которые можно многое понять и объяснить в очень непростой истории их любви.
Скорее всего,  первые близкие отношения между шестнадцатилетним юношей, имевшим лишь единственный в своей жизни сексуальный опыт, и пятнадцатилетней девственницей едва достигшей половой зрелости,  вряд ли принесли им обоим  большое  физическое и эмоциональное наслаждение. Искусство любви, как известно, достигается лишь  постоянной практикой...  Можно предположить, что ощущения, которые испытала испуганная новобрачная от пылких, но неумелых ласк  мужа, стали первой трещинкой,  превратившейся в дальнейшем в глубокую пропасть, разделившую супругов на долгие годы.
Общая культура той или иной эпохи очень четко отражается в воззрениях на сексуальные отношения, бытующих в различных социальных группах общества, в  неписанных законах, формирующих эти отношения. Хотя Екатерина и писала, что «у нас не женят так рано»,  ранний брак Александра и Луизы оказался совершенно в контексте  тогдашней, не только российской, но и всей европейской культуры.
Для второй половины восемнадцатого столетия – эпохи  классического европейского абсолютизма, характерен культ  утонченной эротики, примат галантности.  В моду входят юность и красота; дебелых, пышногрудых  красавиц барокко, сменяют утонченные дамы рококо. Фрагонар,  Буше, Канова отныне определяют тип женской красоты.  Предпочтение отдается ранней зрелости, юноше - в первой поре возмужания, девушке -  еще только открывающей для себя  наслаждение любви.
«Пластические искусства всегда старались придать телу юношеские или девичьи очертания. Это, впрочем, черта, вообще характерная для старческих культур, - считал исследователь истории нравов и сексуальной морали Эдуард Фукс. -  Культ детскости - признак, главным образом, нисходящего абсолютизма. Наиболее пикантной такой эпохе представляется в конце концов взаимная любовь незрелых отроков: любовные сцены между девочками и мальчиками, далеко еще не достигшим половой зрелости»  (Фукс Э. История нравов М.1994. Т.2. С.89).
Александр и Елизавета - юные молодожены, в духе эпохи,  были немедленно  наречены Амуром и Психеей. Во всех столичных книжных лавках  продавали гравюры с Амуром, ловящим бабочку или изображающий двух влюбленных в страстных объятиях.
Пиит Гавриил Державин  немедленно сочинил на этот сюжет, подобающий случаю, стих:
Амуру вздумалось Псишею
Резвясь поимать,
Опутаться цветами с нею
И узел завязать.

Прекрасна пленница  краснеет
И рвется от него;
А он как будто бы робеет
От случая сего.

Она зовет своих подружек,
Чтоб узел развязать;
И он своих крылатых служек
Чтоб помощь им подать.

Приятность,  младость к ним  стремятся
И им служить хотят;
Но узники не суетятся,
Как вкопаны стоят...

Ни крылышком Амур не тронет,
Ни луком, ни стрелой;
 Псишея не бежит, не стонет,
Слились как  лист с травой.
             (Державин Г.Р.  Стихотворения. М. 1958. С. 323).
Психея в греческой мифологии олицетворяла душу, дыхание. На памятниках изобразительного искусства в древней Элладе, ее изображали в виде бабочки, вылетающей из погребального костра. Римляне,  приспособив греческую мифологию под себя, превратили бабочку в крылатую девушку.
Сюжет о любви Амура и Психеи, стал очень популярен в России благодаря появившемуся в 1780-х годах русскому переводу «Золотого осла».  Объединив многие мифы,  Апулей вставил в ироничное повествование о злоключениях  незадачливого Луция,  поэтическую историю о странствиях человеческой души, жаждущей слиться с любовью.  Суть новеллы такова: царскую дочь Психею отдавали замуж за бога любви Амура.  Однако невесте было поставлено непременное условие - никогда не видеть лицо своего загадочного возлюбленного. Ночью, сгорая от любопытства, она зажигает светильник и наслаждается красотой юного бога, не замечая, что горячее масло капает на нежную кожу  мужа. Разбуженный Амур исчезает, и Психея пытается вернуть его себе, пройдя множество непростых испытаний.  Преодолев все препятствия и раздобыв живую воду, Психея все-таки возвращает себе супруга.
Нельзя не обратить внимание, на то, что  трогательная и наивная сказка о мифических Психее и Амуре  в чем-то предугадала дальнейшую вполне реальную и драматическую историю  отношений Елизаветы  Алексеевны и Александра Павловича. 
     х х х
Далеко не все с умилением наблюдали за молодой парой. И первыми среди недоброжелателей оказались родители Александра. Опасаясь вызвать неудовольствие Екатерины II, Марии Федоровне с большим трудом  все-таки удалось уговорить супруга  присутствовать на свадьбе сына.
Теперь великий князь  Александр Павлович в глазах отца становился опасным политическим соперником, реальным претендентом на царскую корону и скипетр. Мысль окончательно утратить все шансы когда-нибудь оказаться на отцовском   престоле лишала Павла Петровича возможности спокойно обсуждать иные вопросы. И поводы для беспокойства у него были самые серьезные...
Как ни странно, наиболее серьезной угрозой для  воцарения Павла стало его многочисленное потомство – четыре сына и шесть дочерей. Династические опасения Екатерины II о том, что русский престол останется без ее прямых наследников,  ушли навсегда, а вместе с ними исчезла и исключительная роль, которую до этого играл цесаревич Павел Петрович. Екатерина могла спокойно выбрать себе наследника из числа внуков. И она сделала такой  выбор в пользу своего любимца - старшего внука великого князя Александра.
При Екатерине II  в России не существовало четкого положения  о порядке престолонаследия. Сохранял свою силу закон Петра Великого, учрежденный в  1722 году, согласно которому российские императоры могли назначать своим преемником кого угодно,  не слишком стесняя себя рамками  родства. Сам Петр не успел воспользоваться этим правом, что внесло немалую сумятицу в порядок престолонаследия после его смерти в 1725 году.
Екатерину II вполне устраивала возможность самолично избрать своего наследника, но до поры до времени она откладывала решение о принятие столь важного  политического  акта. Вряд ли сомнения императрицы в целесообразности такого поступка основывались на моральных обязательствах перед собственным сыном.  Энергичной и решительной  Екатерине не впервой было  убирать лишних, по ее мнению людей, с трона российских монархов.   Достаточно вспомнить ее решительное поведение во время свержения  с престола мужа - законного российского императора Петра III.
   Однако все более обостряющийся конфликт с цесаревичем  Павлом Петровичем, заставил стареющую царицу предпринять первые шаги в этом направлении. Вскоре  после окончания второй турецкой войны Екатерина прочно укрепилась в мысли о необходимости передачи прав на престол внуку Александру, отстраняя, таким образом, его отца от так желаемой им власти.  Решение императрицы не являлось тайной для ее близкого окружения, и, уж конечно, было известно  цесаревичу Павлу Петровичу.
В письме от 14 августа 1792 года, адресованному Гримму, Екатерина излагала примерный план своих действий по устройству престолонаследия: «Послушайте, к чему торопиться с коронацией? Всему есть время, по словам Соломона. Сперва мой Александр женится, а там, со временем, и будет коронован с всевозможными церемониями, торжествами и народными празднествами. Все будет блестяще, величественно и великолепно. О, как  он сам будет счастлив, и как с ним будут счастливы другие!» (Шильдер Н.К. Император. Павел I. С.241)
На следующий год после бракосочетания великого князя Александра Павловича, императрица объявила Государственному Совету намерение "устранить сына своего от престола, ссылаясь на его нрав и неспособность". (Шильдер Н.К. Император Павел I. С 241).  Однако предложение Екатерины встретило неожиданные возражение со стороны некоторых высших сановников. Граф Александр Безбородко осмелился предположить  «вопреки ея намерению все худые следствия такого предприятия для отечества, привыкшего почитать с давних лет  наследником ее сына».
Вряд ли мнение графа Безбородко могло остановить решимость императрицы. «На этом свете, - писала   Екатерина, - препятствия созданы для того, чтобы достойные люди их отстраняли и тем умножали свою славу; вот назначение препятствий» (Там же С 242).
Можно не сомневаться, что с большинством препятствий Екатерина справилась бы легко, но один щекотливый момент требовал особенно тонкого решения. Необходимо было заручиться согласием самого великого князя Александра на совершение предполагаемого государственного переворота, стараясь при этом, по возможности, щадить его сыновние чувства.  Зная о том влиянии которое имел Лагарп на своего воспитанника, и,  памятуя о просвещенно- либеральных убеждениях педагога, Екатерина решила действовать через него.
18 октября 1793 года императрица неожиданно вызвала швейцарца к себе. Трудный разговор затянулся надолго. Екатерина, прибегая к метафорам и намекам, то намекала о грядущих переменах в государственном устройстве, то пугала перспективой жестокой тирании в случае воцарения Павла. Однако Лагарп оказался человеком не слабохарактерным и принципиальным.
«Два часа, проведенные в этой нравственной пытке, принадлежат к числу самых тяжелых в моей жизни, и воспоминания о них отравляло все остальное пребывание мое в России, - писал Лагарп. - Хотя совещание окончилось самым любезным образом, однако же, опасаясь дальнейших объяснений, из которых я не мог бы никоим образом выпутаться так же счастливо, я более чем когда-либо сосредоточился в самом себе, осудив себя на строгое уединение. Екатерина два раза укоряла меня за это, но видя, что я упорствую и являюсь ко двору только для занятий со своими учениками, убедилась, что я вовсе не расположен к той роли, которую мне предназначали...
Несмотря на предписываемый мне карбонаризм, я был возмущен до глубины души предстоящей насильственной мерой и ломал голову, каким образом предостеречь Павла, постоянно окруженного шпионами и злонамеренными друзьями». (Шильдер Н. К. Император Павел I. С. 244)
Наконец Лагарпу представился случай переговорить с Павлом Петровичем наедине. Он попытался убедить цесаревича изменить свое отношение к старшим сыновьям, сделаться их другом, и всегда обращаться с ними напрямую, а не через своих приближенных. Павел был тронут словами швейцарца и обещал следовать его советам. Но своим благородством Лагарп подписал собственный приговор. Его поступок, немедленно ставший известным Екатерине II,  стал причиной его скорого  увольнения со службы и высылки из России. В конце октября 1794 года во время занятий граф Салтыков внезапно вошел в  класс и сообщил Лагарпу волю императрицы, о том, что в связи с женитьбой Александра и поступлением Константина Павловича на военную службу, занятия с великими князьями прекращаются. Горькое блюдо было подслащено  ложкой меда: в именном рескрипте от 31 января 1795 года Лагарп производился в чин полковника и награждался пенсией, на дорожные расходы  ему выделялось  тысяча червонных.
В своей последней записке Александр написал Лагарпу: «Прощайте, любезный друг, что мне стоит сказать вам это слово. Помните, что вы  оставляете здесь человека, который вам предан, который не в состоянии выразить свою признательность, который обязан вам всем, кроме рождения. примите от моей жены, брата и от меня эти знаки нашей общей признательности. Будьте счастливы, любезный друг, это пожелание человека, любящего, уважающего и почитающего выше всего. Я едва  вижу, что пишу. Прощайте в последний раз, лучший мой друг, не забывайте меня. Александр».
На обороте письма, рукой Лагарпа написано: «Это последняя записка этого превосходного юноши, который в то самое утро прибежал инкогнито из Таврического дворца проститься со мною, жившим за полторы мили. Мне понадобилась вся моя твердость духа, чтобы вырваться из его объятий, покуда он обливал меня слезами». (РГАДА. Ф.5. Оп.1.Д.250)
Отдадим должное этому замечательному человеку, имевшему мужество отказать императрице Екатерине II в просьбе, идущей в разрез с его кодексом чести, и признаем, что он имел полное право говорить своему ученику о добре, благородстве и ответственности перед своим народом и историей.  Гражданское мужество - талант в любую эпоху намного более редкий, нежели отвага на поле брани...

1. Фижмы - жесткий каркас из китового уса, надевавшийся под  юбку для придания ей определенной формы. В описываемую эпоху под придворное платье надевали фижмы с сильно расширенными боками.





 

                ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ

Сразу после свадьбы потянулась бесконечная череда блестящих балов и приемов, которые давались вельможами в честь столь знаменательного события.
 В свободное от придворных церемоний время молодые супруги полюбили  выезжать в окрестности столицы на веселые  пикники. Графиня Варвара Головина вспоминала один такой день, проведенный в Красном Селе: «Воздух был мягок и ароматен. Все способствовало тому, чтобы сделать нашу прогулку приятной. Некоторое время охотились, потом взобрались на холм. С вершины открывался прелестный вид. потом мы поднялись на самый лесистый из холмов.  В стороне находился птичник для фазанов, окруженный густыми деревьями, среди которых мы заметили тропинку, ведущую на вершину. Великой княгине захотелось туда взобраться, но тропинка была слишком каменистая и крутая. Вскоре придумали, как ее туда доставить: возле птичника нашли финскую тележку, запряженную лошадью, и предложили этот экипаж великой княгине. Та приняла его с радостью...  Камергеры и камер-юнкера помогали лошади: одни тянули ее за узду, другие толкали тележку. Великий князь и некоторые придворные ехали верхом. Эта многочисленная свита и финская тележка напоминали волшебную сказку и, казалось, скрывали в себе что-то таинственное. Все в жизни тайна, даже и финская тележка» (Головина В.Н. С.124).
Трудно сказать, что за таинственность могла скрываться в обычной финской повозке, но тогдашняя мода на секреты и  загадочность властно диктовала свои законы. Маски,  широкие плащи позволяли дамам и кавалерам  оставаться неузнанными, и костюмированные маскарады считались лучшим развлечением.    Елизавета и Александр,  отправляясь  на прогулки, нередко прибегали к подобной маскировке, дарящей  чудесное ощущение полной свободы. Инкогнито, под видом горничной мадемуазель Гербель и ее кавалера, они наведывались в деревню немецких колонистов, где в местном трактире  играла музыка и молодые ребята с девушками танцевали рейнские вальсы. Музыка навевала на великую княгиню воспоминания о родине, хотя к этому чувству и примешивалась легкая грусть.  Чтобы отвлечь ее один из пожилых придворных в шутку заметил:
- Мадемуазель Гербель, вы слишком ленивы. Давно пора было принести завтрак. Пойдемте в кухню,  приготовим для наших друзей яичницу и нарежем  петрушку.
Таким образом великая княгиня получила  первый кулинарный урок. "На ней было белое утреннее платья, маленькая соломенная шляпа прикрывала ее прекрасные белокурые волосы. Принесли охапку роз; мы сделали из них гирлянду и украсили ею ее шляпу, - вспоминала одна из спутниц Елизаветы. - Мы отведали превкусной яичницы, а масло и густые сливки довершили завтрак. В углу комнаты находилась люлька со спящим ребенком. Молодая мать изредка ходила баюкать его. Великая княгиня, заметив это, опустилась на колени, покачала дитя, и глаза ее наполнились слезами. Она будто предчувствовала тяжелые испытания, которые готовило ей будущее". (Головина В.Н. С 125)
Во время прогулок великой княгине подчас представлялась возможность  поближе познакомиться и с простым народом.  В мае  1795 года двор выезжал в Кронштадт, чтобы проводить русскую эскадру уходящую в Англию (1).   Варвара Головина вспоминал:  «Два дня мы провели в Петергофе, где жили в Монплезире. В тот вечер мы с великой княгиней пошли на берег моря, которое было спокойным и обещало назавтра хорошую погоду. Заходившее солнце чудесно сияло, и его золотые лучи, освещали высокие старые деревья, длинные тени которых подчеркивали случайные проблески света...
На широкой аллеи парка, поднимающейся террасой до Большого дворца, устроено несколько фонтанов, струи которых поднимаются очень высоко и падают затем в мельчайших брызгах. Парк оканчивается каналом, ведущим к морю. В этом канале находились тендеры и шлюпки, которые должны были на другой день отвезти нас в Кронштадт. На одном из судов матросы, усевшись в кружок вокруг котла, ели деревянными ложками похлебку. Великая княгиня остановилась на минуту, чтобы посмотреть на них, и спросила, что они едят.
- Похлебку матушка, - отвечали они разом.
Она спустилась в шлюпку и попросила  ложку, чтобы попробовать. Восторг матросов, вызванный этим знаком милости, был необычаен, их крики повторялись эхом.  Великая княгиня медленно вышла на берег с тем спокойствием и с тем ангельским видом, которые делали ее прекрасное лицо еще прекраснее, взяла меня молча под руку и вернулась на дорогу парка. Я ничего не говорила. Крики матросов отзывались в глубине моей души". (Головина В.Н. С.141)
Каждый день Александра и Елизаветы с утра до позднего вечера оказывался до предела  заполнен самыми неожиданными делами. При столь напряженном графике у великого князя Александра  практически не оставалось места для регулярных занятий науками. Став женатым человеком, шестнадцатилетний Александр постарался побыстрее покончить с надоевшим  учением, и с молчаливого одобрения Екатерины,  все больше пренебрегал занятиями, делая лишь нечастые исключения для Лагарпа.  «Причина, помешавшая мне возобновить с вами занятия, - оправдывался  великий князь в записке, адресованной воспитателю, - вам известна. Вы очень хорошо понимаете, что особенно, будучи недавно женат, я не могу оставлять жену одну; это значило бы отчуждать ее расположение. Но что вы говорите о праздности, то уверяю вас, что я никогда не празднен». (Записки и письма Великого князя Александра Павловича к г. Лагарпу, писанные Его Высочеством в детском и отроческом возрасте. 1785-1794. Сборник РИО. СПБ. Т.5. С.13).
Великий князь Александр с полным правом считал себя чрезвычайно занятым человеком: кроме регулярных визитов к бабке и отцу, балов, музыкальных концертов и опер, он много времени уделял военными учениями, охотился, а в начале 1794 года с головой ушел в новую затею - строительство небольшого кукольного театра, где марионетки разыгрывали балет Дидона.  Елизавета с восторгом разделяла увлечения мужа.  Игры, развлечения, веселая беготня – все  говорило, что эти подростки находят огромное удовольствие в общении друг с другом.
 «Удовольствиям и конца не было, -  писала об этом времени графиня Головина. - Императрица старалась сделать Царское Село как можно более приятным. Придумали бегать взапуски на лугу перед дворцом. Было два лагеря: Александра и Константина: розовый и голубой флаги с серебряными вышитыми на них инициалами служили отличием. Как и следовало, я принадлежала к лагерю Александра. Императрица и лица не игравшие сидели на скамейке, против аллеи, окаймлявшей луг. Великая княгиня Елизавета вешала свою шляпу на флаг, прежде чем пуститься бежать. Она едва касалась земли: до того была легка; воздух играл ее волосами, она опережала всех дам. Ею любовались и не могли достаточно наглядеться на нее». (Головина В.Н.  С.126)
           х х х
Вероятно, внимательный читатель обратил внимание на то, что  фрагменты из воспоминаний графини Варвары Николаевны Головиной уже не в первый  раз появляются  на страницах нашей книги. Этому обстоятельству есть несколько совершенно объективных  причин.
Начнем с того, что мемуары графини Головиной, хотя и написанные женской рукой, - далеко не «дамское» чтиво. Страницы воспоминаний отличаются прекрасным литературным стилем, чувством вкуса и меры,  они обнаруживают наблюдательность рассказчицы  и ее тонкое знание человеческой психологии - качества, далеко не всегда присутствующие даже у профессиональных литераторов. 
Второе достоинство мемуаров графини Варвары Николаевны заключается в том, что они являются уникальным историческим документом,  передающим атмосферу великой исторической эпохи,  прекрасно иллюстрирующим детали навсегда исчезнувшего быта одного из самых блестящего европейских дворов. Однако, для нашего повествования особую ценность, пожалуй, имеет то обстоятельство, что поводом для их написания стала просьба самой императрицы Елизаветы Алексеевны к Варваре Головиной сочинить воспоминания ее жизни. 
 Императрица очевидно  желала, чтобы некоторые страницы ее собственной биографии,  изложил доброжелательный мемуарист, человек, которому она безусловно доверяла и могла  рассказать то, что было известно только ей одной. Поэтому многие страницы мемуаров представляют как бы скрытую исповедь самой Елизаветы.
Причин для такой неожиданной просьбы императрицы к ее фрейлине, как мы увидим, имелось не мало. Достаточно сказать, что собственные  дневники Елизаветы Алексеевны по тем или иным причинам оказались уничтожены самыми разными людьми.  И первой их них стала графиня Варвара Головина. Вот, что пишет об этом случае  сама В.Н. Головина: «Великая княгиня приказала мне следовать за ней в ее внутренние апартаменты.
- Уже давно, - сказала она  мне, - хотела я вам показать нечто вроде дневника, который я хочу послать матери при верной оказии. Я не хочу его отправить, не показав вам и не отдав его на ваше суждение. Останьтесь здесь (мы были в спальне), я сейчас принесу его, и вы поступите по своему разумению.
Она вернулась, мы сели около камина; я прочла тетрадку и бросила ее в огонь.  У великой княгини вырвалось резкое движение, потом на  лице  ее отразилось удивление.
- Что вы делаете? - сказала она с легким раздражением в голосе.
 - То, что я должна, Ваше Высочество. Эта рукопись обладает прелестью стиля и искренним доверием дочери к  своей матери; но когда принцесса, ваша мать, прочтет его, находясь на расстоянии восьмисот лье от вас, она будет беспокоиться. Каким образом вы сможете ее успокоить?..
Великая княгиня уступила мне с трогательной грацией и сказанные ею слова тронули мое сердце.
Эта тетрадка была отражением души, откровенно изливавшейся на груди любимой матери  и из самых благородных побуждений и неуверенности в себе преувеличивающей опасности...» ( Головина В.Н. С. 146)
Вероятно, настала пора сказать несколько слов о человеке, которому Елизавета Алексеевна доверила рассказать правду о своей жизни.
Графиня Варвара Николаевна Головина была на тринадцать лет старше своей августейшей  подруги. Она родилась в семье  генерал-поручика князя Николая Федоровича Голицына 12 февраля 1766 года. После смерти князя его вдова с дочерью  поселилась в доме своего брата - графа И.И. Шувалова, оказавшего большое влияние на воспитание племянницы и давшего девочке великолепное образование. В 1783 году княжна Варвара  была пожалована во фрейлины, а в 1786 году вышла замуж за полковника графа Николая Николаевича Головина. Венчание происходило в церкви Зимнего двора и императрица Екатерина Великая сама благословила невесту.
По словам великого князя Николая Михайловича,  «граф Головин, пустой фат и мот, не сумел сделать счастливой свою молодую жену, искавшую тихой и прочной привязанности. Избыток своей сердечной любви Головина посвятила великой княгине Елизавете Алексеевне, на всю жизнь сделавшейся ее кумиром». (Николай Михайлович, великий князь. Русские портреты XVIII и XIX  веков. Т.1 С. 493.)
Клевета разбила дружбу великой княгини Елизаветы Алексеевны с Головиной. Беда не приходит одна: в следствие придворных интриг, в которых оказался запутан Николай  Головин, ему было высказано высочайшее недовольство, граф отправлен в отставку, и Головины надолго покинули Россию.  Вернувшись в Россию, Варваре Николаевне удалось доказать Елизавете Алексеевне несправедливость обвинений в свой адрес, они помирились, но прежней близости в их отношениях уже не возникло.
Мемуары графини Головиной, написанные на французском языке, были переведены на русский  и увидели свет только в 1899 году в журнале «Исторический вестник», издаваемый  известным тогда публицистом и историком Е.С. Шумигорским.  Конечно, как любые воспоминания, записки  Варвары Головиной не лишены недостатков: нередко они очевидно пристрастны, портреты некоторых персон написаны  исключительно в тех тонах, в каких их желал видеть графиня Головина.   

                х х х
В начале декабря 1793 года Екатерина с нескрываемым удовольствием сообщала Гримму: "Насколько можно судить, наши новобрачные очень поглощены друг другом...» (Nic. Mich. Т.1. С.39) *
Однако климат Петербурга оказался не слишком гостеприимным. С наступлением промозглой осени  Елизавета простудилась и надолго слегла в постель. Случались и другие происшествия, доставлявшие девушке немало горьких минут. С первых дней жизни в России, Елизавета регулярно писала длинные послания родным. Ее переписка с матерью, включающая несколько сотен писем, была издана великим князем Николаем Михайловичем и заняла восемь увесистых томов. С первых дней пребывания в России за всей корреспонденцией великой княгини велось самое тщательное наблюдение, письма беспощадно перлюстрировались. Когда не было возможности отправить конверт с надежным человеком, Елизавета нередко прибегала к шифру, желая передать наиболее доверительную  информацию матери, не опасаясь, что ее признания будут прочитаны чужим человеком.
«Вы напрасно опасались, что ящик окажется в недобросовестных руках, - писала Елизавета в  Карлсруэ, получив личное послание матери, переданное ей через доверенного  курьера. -  Вы приказали, чтобы мне его вручили в мои собственные руки, и, поскольку здесь не осмеливаются передавать что-либо без вскрытия, его открыли в моем присутствии. Увидев, что в нем нет ничего запретного, мне его оставили, ничего не тронув» (2) (Nic. Mikhail. 1. 118)* Подчас вместе с письмами великой княгини  вскрывались и послания Александра к ее   родителям.  Великий князь с иронией относился к  подобной полицейской практике, и в одном из своих писем к теще  писал: «Вы не поверите, с какой радостью я ухватился за верную оказию, которая сейчас случилась, чтобы написать вам. К несчастью, все письма, которые уходят и приходят по почте, оказываются вскрытыми и прочитанными. Представьте, моя дорогая Мама, как я забавляюсь с каждым пакетом, принесенным моей очаровательной женой, выясняя в каком углу его прорезали, и всегда обнаруживаю это место с полною ясностью...» (Nic. Mikh.1. 119)*
Далеко не всегда вести с родины были приятными. Однажды из Бадена от старого маркграфа Карла Фридриха Елизавете пришло срочное требование письменно отречься от любых  претензий на  все права наследования.  Вместе с ней этот документ должен был подписать и Александр, для  которого подобное предложение выглядело, по меньшей мере, нелепо. 
Даже Екатерина, искренно любившая девушку, не всегда выказывала ей только знаки расположения и внимания.  Случалось, что  тот или иной поступок великой княгини вызывал неудовольствие императрицы.
Елизавета, обладавшая редкой природной красотой,  старательно избегала  румян и помады, которыми охотно пользовались тогдашние модницы. Императрица также слыла сторонницей косметики, полагая, что молодой женщине не следует появляться в обществе «с историей ее болезни на лице». После нескольких полушутливых замечаний Елизавете, переданных через графиню Шувалову, Екатерина поручила бывшему воспитателю Александра Павловича графу Салтыкову сделать строгое внушение девушке.
Граф отправился выполнять царское поручение. Он велел доложить великой княгине, что желает видеть ее по поручению императрицы и переговорить о «делах туалета».  Елизавете не составило труда догадаться с какой целью пожаловал к ней престарелый сановник. Заставив его ждать, пока она не закончит туалет, она вышла со свечой в руках.
- Посмотрите на меня хорошенько, милостивый государь, и скажите, как вы меня находите? Говорите без комплиментов! - обратилась великая княгиня к старику.
- Вы очень хорошо выглядите, - вынужден был признать Салтыков.
Елизавета обернулась к сопровождавшим ее дамам:
- Видите, граф мною доволен, значит, мне нечего к этому прибавлять.
И оставив сановника в недоумении, она удалилась. Возмущенный дерзостью Салтыков пожаловался императрице, но та успела забыть о своих претензиях и только посмеялась над незадачливым исполнителем ее поручения.
-  Она права, ведь она такая хорошенькая, пусть ей не говорят больше об этом. (Головкин Ф. С.248)
Но если Екатерина Великая умела легко забывать о мелких ссорах и недоразумениях, то совсем иначе к этому относилась свекровь Елизаветы - великая княгиня Мария Федоровна. Ее отношение  к невестке с каждым днем все более ухудшалось. Причина такого поведения была банально проста: не слишком умная, честолюбивая и ограниченная жена наследника престола ревновала свою невестку.
  Ревность - плохое чувство даже по отношению к любимому человеку, но когда ревнуют к чужим успехам, завидуют уму, удаче, красоте ближних - такое поведение становится омерзительнее вдвойне. Как великая княгиня, Мария Федоровна завидовала успехам своей невестки при дворе, ее близости к императрице; как мать, она испытывала ревность к влюбленному в Елизавету сыну. Не менее чем цесаревича Павла Петровича, Марию Федоровну  страшила мысль о возможной передаче права наследования престола  Александру. При таком раскладе дел  ее ждала безрадостная перспектива  всю жизнь довольствоваться титулом великой княгини.  Отныне она использовала каждый удобный случай, чтобы  навредить Елизавете. Можно с большой долей уверенности, утверждать, что наиболее  грязные сплетни о молодой великой княгине  рождались именно в апартаментах Марии Федоровны.
 И все-таки, несмотря на частые недомогание, недоброжелательные взгляды,  жизнь щедро дарила свои радости девушке,  впереди представлялась жизнь полная впечатлений и удовольствий. А пока Елизавета старательно учила русский язык, знакомилась с обычаями и традициями,  постепенно привыкая к новой родине, окружающим, быту русского двора. Княгиня Е.Р. Дашкова – строгий судья, писала о великой княгине:  «Красота составляла малейшее ее украшение. Меня привлекали в ней ум, образование, скромность, приветливость и такт, соединенный с  редкой для такой молодой женщины осторожностью. Она уже правильно говорила по-русски, без малейшего иностранного акцента» (Дашкова Е. Р. Записки 1743-1810. Л. 1985. С. 204)
«Позавчера был прелестный любительский концерт в Эрмитаже, - сообщает  Елизавета свои новости матери. - Было лишь три настоящих музыканта, кроме моего учителя, который был за капельмейстера; весь оркестр подобрался из любителей. Я много пела, сначала трио с мадемуазель Шуваловой (3) и венским послом графом Кобенцелем. После большой передышки я спела арию соло и потом дуэт с графиней Головиной...  Некоторые играли на скрипке, были дуэты, квартеты и все было так хорошо, что хотелось бы, чтобы концерт не кончался...» (Nic. Mikh.1. 145)*
Многое вызывало удивление у маленькой немки, оказавшейся в обстановке, так не похожей на ту,  которая окружала ее в родном Карлсруэ.
«Что за странная вещь эта удаленность, - писала великая княгиня матери 6 апреля 1794 года. - Вы мне говорите о карнавальном веселье, а мы теперь в молитвах и посте Страстной седмицы. Сегодня мы общались с императрицей. Я счастлива быть здесь: сейчас великолепно, всегда есть возможность выйти в парк, и я постоянно пользуюсь каждым случаем, чтобы прогуляться. Хорошая погода установилась как по заказу, она не менялась ни на час с тех пор, как мы здесь». (Nic. Mich Т.1 С.147)*
Из окон Зимнего дворца  весной она с замиранием сердца наблюдала за  величественным зрелищем - вскрытием Невы: «Ледоход, наконец, окончился. Это началось вчера, а сегодня выстрел из пушки возвестил, что можно переправляться на лодках. Вы не сможете  вообразить, Мама, какой праздник от этого сделался у народа: набережная с раннего утра заполнена людьми. Это очень весело, потому, что все это происходит как раз под нашими  окнами. Но позавчера, собравшись в Эрмитаж, императрица приостановилась у окна. В этот момент какой-то человек, переходивший через Неву, провалился  под тонкий лед. Мы все страшно испугались. Императрица распорядилась послать людей на помощь. Бедняга барахтался и долго пытался выбраться, пока, к счастью, ему не удалось это сделать. Но в  это время женщина провалилась у другого берега - тогда люди, отправившиеся спасать мужчину, кинулись к ней и спасли ее. Она была так слаба, что ее вели под руки. Уверяю вас. Мама, со мною от этого приключилось такое волнение, что  спустя четверть часа я еще ощущала его в желудке, а теперь не могу об этом вспомнить без содрогания». (Nic. Mich.  Т.1 С.126)*
Вокруг Елизаветы складывается небольшой кружок близких ей людей. В него входили графиня Варвара Головина, княжна Софья Голицына, графиня  Анна Толстая. Но наиболее теплые отношения в этот период жизни сложились у Елизаветы с  женой великого князя Константина Павловича, великой княгиней Анной Федоровной.
Великая княгиня Анна  была дочерью наследного принца Франца-Фридриха-Антона Саксен-Заальфельд-Кобургского, принадлежавшего к младшей ветви одной из древнейших династий в Германии.  Хотя герцоги  Саксен-Заальфельд-Кобургская не имели больших владений, их династический авторитет был чрезвычайно высок.
Екатерина предложила  герцогине Августе Саксен-Заальфельд-Кобургской  приехать в Петербург вместе с тремя дочерьми, чтобы здесь могло состояться сватовство одной из них с  великим князем Константином Павловичем. Приглашение было принято и осенью 1795 года принцессы прибыли в столицу Российской империи.
Выбор императрицы пал на младшую из принцесс -  Юлиану- Генриетту-Ульрику,  которой в то время  шел пятнадцатый год. Герцогиня писала  мужу: «Все решено и решено так, как ты ожидал. Звезда Юлии взяла верх и лучше, что так вышло» ( Карнович Е.П. Цесаревич Константин Павлович. С. 413).
Помолвка состоялась 25 октября,  а 2 февраля 1796 года состоялся таинство «миропомазывания  ее светлости Юлианы-Генриеты», получившей  имя и титул великой княжны Анны Федоровны. На следующий день в Зимнем дворце происходило обручение. Обменявшись перстнями, молодые на коленях благодарили Екатерину за ее благодеяния. Свадьба  была назначена на 13 февраля, но накануне у невесты  раздулась щека, началась страшная зубная боль, и свадьбу пришлось перенести на два дня. Многие придворные втихомолку говорили, что это плохая примета перед началом совместной жизни.  Увы, скептики, как правило, оказываются самыми верными предсказателями чужих судеб. Может быть, это происходит по той причине, что они лучше знают человеческую природу, а, может, они берут в расчет наиболее худшие  варианты возможного развития событии и не обольщаются радужными иллюзиями, так часто заставляющими видеть мир в розовом свете…
15 февраля 1796 года весь придворный Петербург отмечал свадьбу семнадцатилетнего великого князя Константина и пятнадцатилетней великой княжны Анны Федоровны.   Поздно вечером  парадная карета, запряженная восемью прекрасными лошадьми, в сопровождение конвоя лейб-гусар и кавалергардов быстро промчалась по иллюминированным улицами столицы из Зимнего дворца в Мраморный, где молодые провели свою первую ночь.
Однако уже очень скоро для окружающих стало очевидно - счастливого супружества у великой княгини Анны Федоровны не будет. Спустя всего неделю после свадьбы, великий князь Александр Павлович писал в письме Лагарпу: «Я очень счастлив с женой и с невесткой, но что касается до мужа сей последней, то он меня часто огорчает; он горяч более, чем когда-либо, весьма своеволен и часто прихоти его не согласуются с разумом...» (Русский биографический словарь СПБ. 1900. Т. 2. С.194) .
Действительно, поступки великого князя Константина Павловича  могли заставить усомниться в его здравом уме. Он мог заявиться в спальню жены в шесть часов утра и заставить ее до завтрака играть на клавесине военные марши, самолично аккомпанируя на барабане. Он был груб и нежен одновременно, то целуя, то ломая жене  руки. Подчас великий князь терроризировал супругу почти с садистской изощренностью, а, пребывая  в благодушном настроении, любил пугать, стреляя в коридоре Мраморного дворца из пушки, заряженной живыми крысами.  Единственным другом для Анны Федоровны стала великая княгиня Елизавета Алексеевна. С ней она могла откровенно говорить о своих неприятностях,  у нее находила поддержку и понимание. Но Константин строго запрещал жене надолго покидать Мраморный дворец. Поэтому каждая встреча подруг становилась для них настоящим праздником.  Вдвоем они могли откровенно говорить на любые темы. Елизавета служила опорой  своей подруге и часто, благодаря  ее вмешательству, удавалось восстановить относительный мир в отношениях Константина и Анны.   
                х х х
После замужества Елизавета заметно похорошела. Ее прекрасное  лицо, грациозная походка,  улыбка  очаровывали окружающих. Но внимательные наблюдателя вскоре стали замечать, что отношения между супругами носят  излишне платонический характер.  «Великий князь любил свою жену, как брат, но она хотела быть любимой так, как бы она его любила», - замечала  одна из близких свидетельниц семейной жизни Елизаветы и Александра. (Головина В.Н. С. 129) Схожие опасения высказывал и воспитатель Александра А.Я. Протасов: «Он прилепился к детским мелочам, а паче военным, и, следуя прежнему, подражал брату, шалил непрестанно с прислужниками в своем кабинете весьма непристойно. Всем таковым непристойностям, сходственным его летам, но не состоянию, была свидетельницей супруга. В рассуждении ее также поведение его высочества было ребяческое: много привязанности, но некоторый род грубости, не соответствующий ее полу; он воображал, что надобно обходиться без чинов, а вежливость свободная, сопряженная с нежностью, была бы будто бы не у места и истребляла любовь... Равно и прилепление его к некоторым нашего двора кавалерам, с которыми шептав, приобретал он многие вредные знания, не могу я исправить с прежнею точностью». (Шильдер Н.К. Император Александр I Т.1 С. 87)
Александр воспринимал свою жену-девочку скорее в качестве товарища по развлечениям, чем как любимую женщину.   «Весьма боюсь, не повредила бы женитьба великому князю: он так молод, а жена его так хорошо собою», -  беспокоился  граф Ф. В. Ростопчин. (Шильдер Н.К. Император  Александр I. Т.1 С.86)
                х х х
Блестящ и весел восемнадцатый век  -  великие дела эпохи легко сочетались с шуткой и любовными интригами. Первый совет, который неизменно преподносился молодой женщине того времени, гласил: «Милочка, вы должны взять себе любовника». Аргументация подобного совета была  поистине неоспорима: «Любовник - лучший и необходимый путеводитель в царство истинных радостей любви». Жены рожали от чужих мужей, а невинность почиталась при царском дворе чем-то  вроде  кори, которой необходимо переболеть. Причем, чем скорее - тем лучше... В "Нравоучительных историях" Ж-Ф. Мармонтеля, имевших большой успех не только в Версале, но и среди избранной петербургской публики,  благоразумный и добрый супруг   наставляет жену: "Сударыня, цель брака  состоит в том, чтобы друг друга делать счастливыми. Мы же несчастны вдвоем. Бесполезно гордиться постоянством, которое нас тяготит. Мы настолько богаты каждый, чтобы не нуждаться один в другом. Мы могли бы поэтому вернуть себе свободу, которую мы так неблагоразумно  пожертвовали один в угоду другому. Живите, как хотите, а я буду жить, как хочу я!" (История нравов. Т. 2. с 293)
Самолюбование, эгоизм, доходящий до настоящего нарциссизма, стали «modus vivendi», образом жизни, каждого успешного человека. А какой Нарцисс может обойтись без того, чтобы не наслаждаться  своим отображением?  Зеркало   становится едва ли не самым  востребованным элементом дворцового интерьера эпохи рококо. Рафинированные придворные дамы и кавалеры желали видеть со стороны изящество собственных движений, элегантность поклонов, они испытывали страстное желание восхищаться собой,  аплодировать себе, своему успеху, красоте. В гостиных, кабинетах , в проемах между окнами, над каминами и диванами, на столах, бюро, этажерках – зеркала всех видов и форм.   Даже в спальне, под балдахином кровати, размещались зеркала в золоченых рамах, отражавшие  сцены любви, возбуждающей наготы. Со своим отражением в зеркале утром здоровались, едва открыв глаза, и желали приятных снов, отходя ко сну поздним вечером.
Парад самовлюбленности  продолжался и в других сферах деятельности - искусстве, моде, литературе, мыслях и письмах, прихотливых изгибах линий рококо. Все напоказ - девиз куртуазного  восемнадцатого века - великого обманщика, умело подменявшего чувства, поступки -  игрой, причудливой имитацией. Вместо любви расцветает чувственность, душевного переживания немедленно доверяются  посторонним, любовные коллизии переходит на страницы писем, интимных дневников,  сокровенными тайнами охотно делятся с едва знакомыми людьми. Нет такой интимной детали, о которой не  знали бы окружающие.  Личная жизнь становится публичным делом. Гете сообщал: «Нельзя было говорить или писать без того, чтобы не быть убежденным, что это делается не для одного, а для многих. Собственное и чужое сердце становится предметом выслеживания» (История нравов Т.2 С 65).  Комедия положения становится определяющим театральным и литературным жанром.
Игривая фраза Екатерины, прозвучавшая  в письме к Гримму по поводу еще только готовящейся свадьбы Александра и Луизы,  имела весьма двусмысленный характер. Помните: «Я поступаю с ним по-дьявольски, потому что ввожу его во искушение»?  В этих словах не только дань куртуазно-эротической литературной моде той эпохи, в них, как в зеркале, отражаются  взгляды русской императрицы на любовь, секс, расплаты за  это чувство.  Но внук Екатерины еще не поднялся до ее понимания  вопросов взаимоотношения полов.
Подросток, оказавшийся супругом,  едва ли достигший полноценной половой зрелости, он, очевидно, не умел понять и оценить сложности своего нового положения. Александр нередко вел себя по отношению к собственной жене по-детски жестоко и бездумно, тем самым, ставя Елизавету в отчаянно неловкое  положение. 
Французский посол  Барант пересказывает сплетню, имевшую хождение по петербургским салонам. «Император Александр еще в бытность великим князем тяготился своей женой, хотя и очень красивой. Не считая справедливым обрекать ее на верность, которой сам он не хотел соблюдать, он предложил ей возвратить друг другу свободу. Эта сделка супругов была оформлена на бумаге.
Они подписали соглашение, относительно этого освобождения, причем царственный супруг сохранил за собой контроль за тем, кого именно выберет в любовники его августейшая супруга, и даже, оговорил себе право veto». (Василевский И.М. Романовы. Л.1924.С.104)
Надо ли говорить, что никаких договоров,  регламентирующих интимные отношения между Александром и Елизаветой, историками найдено не было. Но  любая сплетня имеет  более точный синоним - клевета, а  злые языки, как известно, извечно были страшнее пистолета.
В художественно-документальной книге о Екатерине II современного российского историка П. Стегния,  рассказывается о том, что однажды утром Мария Саввишна Перекусихина принесла Екатерине неприятную новость о неприличном проступке  Александра, который  собственноручно расшнуровал лиф Елизаветы, чтобы похвастаться перед князем Чарторыйским восхитительной грудью своей юной жены. (Стегний П. Хроники времен Екатерины II. М. 2001. С. 235). Профессиональный архивист П. Стегний, на этот раз не указывает источник, откуда взята эта  информация. Впрочем, нетрудно смоделировать появление подобных  «подлинных» фактов. Из досужих пересудов светских дам, наветов Марии Федоровны, непристойная сплетня екатерининских времен  перекочевал в мемуаристику, а затем в популярную историческую  прозу,  через столетия бросая грязь на имена давно умерших людей.
Как относилась Елизавета к выходкам своего подростка-мужа, испытывала ли она к нему любовь, преданность? Нет сомнений, что, став женой великого князя, она находилась в непрерывном ожидании  чуда, ее переполняли чувства и надежды  на счастье, - достаточно перечитать ее записку Александру:  «Я вас люблю всем сердцем, мой милый друг, и буду  любить  всю мою жизнь. Вы составите счастье моей  жизни, если будете меня любить всегда. Я не могу жить без вас и вашей дружбы». Но со временем отношения Елизаветы  к мужу претерпели значительные изменения – она была верным товарищем в его развлечениях и забавах, разделяла убеждения и мысли, но все чаще ее посещали грустные мысли, что в их семейной жизни многое складывается не так, как должно быть.
«Вы спрашиваете меня, нравится ли мне по-настоящему великий князь, - делилась она сокровенными мыслями в письме  к матери в январе 1793 года. -  Да, он мне нравится. Когда-то он мне нравился до безумия, но сейчас, когда я начинаю ближе  узнавать его (не то, чтобы он терял что-нибудь от знакомства, совсем напротив), но когда узнают друг друга лучше, замечают ничтожные мелочи, о которых можно говорить  сообразно вкусам, и есть у него кое-какие из этих мелочей, которые мне не по вкусу и которые умерили мою безграничную любовь к нему. Эти мелочи не в его характере – с этой стороны он безупречен, но в его манерах, в чем-то внешнем».
Это внешнее, о чем писала Елизавета, было той мальчишеской небрежности, что все чаще проявлялась  в поведение Александр. Его ребячество уже  не забавляло, - раздражало,  а порой и оскорбляла Елизавету. Даже  Платон Зубов, открыто волочившейся за ней, был в глазах великой княгини более  брутальным и сильным мужчиной, чем ее  супруг-ровестник, склонный к детским забавам и совсем не ощущавший себя главой семьи.
                х х х
Платон Зубов - генерал от инфантерии, генерал-адъютант, кавалер высших российских орденов, начальник  Черноморского флота, а, главное, фаворит самой стареющей императрицы Екатерины, позволил себе прихоть влюбиться в юную великую княгиню.  Несмотря на то, что девушка не давала никакого повода для сплетен, сам Зубов не считал необходимым скрывать свои чувства,  и скоро про его романтическое увлечение заговорил весь Петербург.
Князь Адам Чарторыйский, сам испытывающий сильное чувство к молодой великой княгине,  писал в своих  мемуарах:  «Передавали друг другу на ухо, что в то время как императрица осыпала Платона Зубова своими милостями, его желания устремились к великой княгине Елизавете, которой тогда было всего шестнадцать лет. Это заносчивое и химерическое притязание делало графа смешным, и все удивлялись, что он имеет смелость строить такие планы на глазах Екатерины. Что касается молодой великой княгини, то она не обращала на него никакого внимания». (Чарторыйский А. Мемуары. С.60)
Ухаживания любовника его бабки за женой не укрылись от внимания Александра,  он  откровенно писал в письме к  графу Кочубею: «Вот уже год и несколько месяцев граф Зубов влюблен в мою жену. Посудите сами, в каком затруднительном положении находится моя жена, которая воистину ведет себя как ангел» (Цит. По Чулков Г. Императоры. М.1991. С. 66)
Как-то вечером, подойдя к графине Головиной беседующей с Елизаветой,  Александр  выпалил:
- Зубов влюблен в  мою жену!
  Графиня  постаралась убедить великого князя, что подобного легкомыслия со стороны князя   невозможно представить, иначе, как князь Платон сошел с ума, а на такого человека просто не стоит обращать внимание. Но Елизавета залилась краской смущения. На другой день перед обедом, отведя в сторону Головину,  она сказала:
- Сегодня утром граф Ростопчин был у великого князя и подтвердил ему все замеченное относительно Зубова. Великий князь повторил его разговор с ним с такой горячностью и беспокойством, что со мной едва не сделалось дурно. Я  в высшей степени смущена. Не знаю, что мне делать: присутствие Зубова будет стеснять меня.
Графиня и на этот раз проявила себя мудрой женщиной:
- Ради Бога, успокойтесь. Вам не надо испытывать ни стеснения, ни беспокойства. Имейте достаточно силы воли позабыть сказанное, и все пройдет само собой. (Головина В. С. 127)
Обед действительно прошел хорошо, если не считать  томных взглядов, которые бросал на великую княгиню Зубов.
Приступы любви овладевали Платоном Зубовым  большей частью под вечер,  когда к нему являлись с визитами его светские знакомые. Печальный граф  возлежал на длинном диване  и, казалось, погибал от страсти, обуревавшей его любвеобильное сердце. Он обрызгивал себя духами, громко вздыхал и время от времени приказывал музыкантам играть на флейтах. Меланхоличные и сладострастные звуки музыки  несколько умеряли его страдания и отвлекали от грустных мыслей. Подчас  он вскакивал с дивана и подбегал к окну, чтобы взглянуть, не вышла ли великая княгиня на прогулку в парк. 
Пытаясь влюбить в себя Елизавету, Зубов решил действовать через доверенных лиц, близких к молодой женщине. Первой, кому он признался в своем желании, была графиня Шувалова. Лучшей кандидатуры для роли сводни, было трудно сыскать при дворе, отнюдь не отличавшимся строгостью нравов.  «Она была женщина пронырливая, имевшая некоторую остроту, но без рассуждения, чужда не только добродетели, но и благопристойности, наполненная духом французских щеголих, почитавшая скромность только в том, чтобы лучше обмануть; впрочем обхождения довольно приятного, если бы не желала всегда первенствовать и спорить», - утверждал человек, хорошо знакомый с графиней (Шильдер Н.К.. Император Александр I. Т.1. С.87)
Для пятидесятилетней Екатерины Шуваловой задача совратить великую княгиню  пришлась как нельзя более по вкусу.  Когда намеками, а когда достаточно откровенно, она пытается уговорить великую княгиню ответить на чувства Платона Зубова.
Ухаживания Платона Зубова за Елизаветой Алексеевной продолжались почти два года. По Петербургу пошли толки, что  императрица, отчаявшись дождаться детей от Александра,  сама поощряет поведение Зубова, желая, чтобы у  внука скорее появилось потомство, могущее закрепить его династический статус (Головкин Ф. С.247).  Можно не сомневаться, что источники подобных сплетен, находились в окружение великой княгини Марии Федоровны.
Было очевидно, что, без вмешательства неких высших сил, интрига, завертевшаяся вокруг Елизаветы и Александра, благополучно разрешиться не может. Но что может быть в Российской империи более действенным и справедливым, нежели суд самой матушки-царицы Екатерины Алексеевны?
                х х х
Екатерина II любила любить и никогда не скрывала этого.  По самым осторожным оценкам  сведущих современников и изысканиям  дотошных историков, число более-менее постоянных любовников великой женщины составило около двадцати человек.  Кроме того,  не обошлось дело и без достаточно коротких флиртов, неизменного атрибута фривольного восемнадцатого века.
     Двадцать любовников для  самодержавной государыни,  ежечасно  радевшей  о  благе Отечества и верноподданных -  цифра не столь уж  малая. Следует отметить, что суммы, в которую обходились любовные утехи Екатерины Великой, вполне соответствовали ее имени.  Французский историк Кастера,  вычислил, что только десять основных фаворитов стоили казне 92 с половиной миллиона рублей. (цит. по кн. Валишевского К. Роман императрицы С. 562)
Впрочем, большинство современников  не  видело в увлечениях императрицы  ничего  противоестественного: схожие нравы процветали во многих европейских королевских домах. Вот мнение на этот счет двух людей, различных по возрасту, национальности, социальному положению,  мировоззрению, но живших в ту далекую эпоху.
Французский посол в России граф Сегюр писал на родину:  «Можно снисходительно закрывать глаза на ошибки великой женщины - потому,  что она даже в своих слабостях проявляет столько самообладания, столько милосердия и великодушия... Подобный характер может осуждать неумолимо только человек без сердца и  государь,  не знающий увлечений». (Валишевского К. Роман императрицы. С. 547)
«Даже распущенность Екатерины, часто прибегавшей для удовлетворения своей чувственности к мимолетным связям, служила в ее пользу, в ее сношениях с народом, т. е с армией, придворными и привилегированными классами, - считал польский аристократ князь Адам Чарторыйский. - Всякий нижний офицерский чин, всякий молодой человек, лишь бы он был одарен хорошими физическими качествами, мечтал о милостях своей властительницы, которую он возносил до небес. И хотя она, подобно языческим богам, более чем часто спускалась с своего Олимпа, чтобы вступить в связь с простыми смертными, уважение ее подданных к ее авторитету и власти не уменьшалось от этого; напротив, все восхищались ее выдержанностью и умом». (Чарторыйский А. Мемуары. С. 45).
После строгих нравов  допетровской Руси  и купеческой провинциальной добродетели,  столичный высший свет, казалось,  переживал эпоху сексуальной революции.  Будем справедливы:  подобные обычаи одобрялись далеко не всеми - их  осуждали записные моралисты, столпы православной  церкви и люди старого закала. Князь Михаило Щербатов  даже  сочинил обличительный памфлет, адресованный  Екатерине II, назвав его весьма претенциозно:  "О повреждении нравов в России".  В нем он гневался: «Сама императрица,  яко самолюбивая женщина, не токмо примерами своими, но и самым ободрением пороков является, желает их силу умножить. Она славолюбива и пышна, то любит лесть и подобострастие... 
К коликому разврату нравов женских и всей  стыдливости  пример ее множества имения любовников,  един другому часто наследующих,  и равно почетных и корыстями снабженных, обнародовая чрез сие причину их счастья, подал другим женщинам. Видя храм сему пороку, сооруженный в сердце императрицы,  едва ли за порок себе считают ей  подражать, но  паче  мню,  почитает  каждая себе в добродетель,  что еще только любовников не переменила! Хотя при поздних летах ее возрасту, хотя седины уже покрывают ее голову, и время нерушимыми чертами означило старость на челе ее, но еще не уменьшается в ней любострастиет» (Екатерина II и ее окружение. М. 1996. С267)
     Механизм привлечения молодых людей в царский альков был отлажен, как ход швейцарских часов после изобретения анкерного спуска. На  каком-нибудь приеме императрица обращает благосклонное внимание на безвестного поручика.  Следующий день ознаменован указом о  пожаловании  поручика  во  флигель-адъютантом Ее Величества и немедленном вызове во дворец.  Но здесь он попадает не в кабинет коменданта, а прямо на прием к лейб-медику Роджерсону, известному специалисту по венерическим заболеванием. Признав нового пациента  здоровым,  он  передавал его с рук на руки графине Брюс или фрейлине Протасовой, чьи функциональные обязанности пикантно балансировали на тонкой грани искусства сводни и чем-то более интимным.
Благополучно пройдя все испытания и получив от очаровательных дам последние инструкции,  новобранец направлялся в особое помещение, находившееся подле спальни императрицы, за стеклянной дверью, о которой мы уже упоминали.
     Роскошные апартаменты, толпы ливрейных слуг были уже готовы к приему нового  гостя.  Открыв ящик письменного стола, он обнаруживал  сто тысяч золотых - аванс любви. Вечером, на балу или приеме, Екатерина появлялась, опираясь на руку нового временщика.  В десять часов они удалялись...
     Отныне любовника императрицы ждала новая жизнь.  Любое его желание неукоснительно выполнялось.  Любое,  кроме одного,- он не имел права самостоятельно покидать апартаменты. Престарелая императрица предпочитала  не дозволять  юным  фаворитам гулять на свободе. Птичка попалась в золотую клетку, и дверца захлопнулась.  Сиди тихо, пока хозяйке не наскучит играть с тобой, и она возвратит свободу. Всякий домашний зверек должен  иметь кличку, получал ее и каждый очередной любовник Екатерины. Так Платон Зубов стал именоваться "Зодиаком", сменив на императорском ложе своего предшественника -  графа А.М. Дмитриева-Мамонова, известного под именем  «Красный кафтан».  Дмитриев-Мамонов имел неосторожность влюбиться в молодую фрейлину императрицы.  1 июля 1789 года в придворной церкви Царскосельского дворца, в присутствии императрицы, состоялась свадьба «Красного кафтана» и княжны Дарьи Щербатовой.  Екатерина собственноручно убрала голову невесты  цветами и  одарила  молодых поместьями, крепостными и деньгами.  Щедрость императрицы в столь пикантной ситуации была тотчас замечена иностранными дипломатами,  и  известие о ней разнеслось по всей Европе как свидетельство глубочайшего ума Екатерины II. Что ж, спорить с этим не приходится...      
Сразу после свадьбы молодые сели в карету и в тот же вечер покинули Петербург. А два дня спустя поручик конной гвардии Платон Александрович Зубов был пожалован в полковники и флигель-адъютанты...
 Очень скоро Зубов приобрел большой вес и значение. Он стал последним фаворитом Екатерины, будучи сорок лет моложе своей августейшей любовницы. На реплику Николая Салтыкова, пораженного столь  значительной разнице в возрасте,  Екатерина совершенно серьезно произнесла фразу, тотчас ставшую историческим афоризмом: «Я делаю государству не малую пользу, воспитывая молодых людей». 
Зубова побаивался и заискивал даже наследник престола Павел Петрович. А дерзкий и самоуверенный любовник его матери спуску великому князю не давал. Однажды на обеде в Зимнем дворце, на котором присутствовал цесаревич с семьей, зашел оживленный разговор, в котором наследник престола упорно отказывался принимать участия. Императрица, желая вывести его из мрачного настроения, спросила, с чьим мнением Павел согласен в возникшем споре.
- С мнением Платона Александровича, - мрачно ответил цесаревич.
- А разве я сказал какую-нибудь глупость? - немедленно сострил Зубов. (Кобяко Д. С. 91)
Слух о симпатиях Зубова к молоденькой жене великого князя Александра, наконец дошел и до апартаментов Екатерины. Императрица вызвала своего фаворита в кабинет. Разговор шел при закрытых дверях, но его результат не трудно представить. Больше о своей  любви к Елизавете пылкий Зодиак никому не говорил…
             х х х
  Елизавета неизменно пользовалась большим вниманием со стороны мужчин. Одним из ее  поклонников стал ближайший друг и политический единомышленник  великого князя Александра, князь Адам Чарторыйский.  Это был очень красивый  молчаливый человек с серьезным выражением лица и выразительными глазами. Женщины в него не влюблялись - они испытывали по отношению к князю  неудержимую страсть. Однако горделиво-неприступный князь Адам редко отвечал им взаимностью. Александр, искренне привязавшийся к старшему товарищу, - Чарторыйский был на семь лет старше великого князя, - предложил ему вместе с братом переехать жить в Царское Село, чтобы друзья могли чаще и ближе общаться. Отныне Чарторыйский становится постоянным обитателем царского дворца, он принимает участие в прогулках, играх, обедает за царским столом. И тут  произошло не предвиденное: князь Адам бессознательно влюбился в жену своего августейшего друга. 
«Великий князь сказал мне, что его жена была поверенной его мыслей, что она одна знала и разделяла его чувства, но, что, кроме нее я был первым и единственным лицом, <...> с кем он получает возможность говорить откровенно, с полным доверием», - писал о тех днях сам князь Чарторыйский.  (Чарторыйский А. С. 75) Александр, Елизавета и Адам Чарторыйский  виделись ежедневно и, скоро общественное мнение прочно связало их имена.
«Наши отношения с великим князем могли только привязывать нас друг к другу и возбуждать самый живой интерес: это было нечто вроде франкмасонского союза, которого не чуждалась и великая княгиня, - впоследствии писал князь в мемуарах. -  Интимность наших отношений, столь для нас новая и дававшая повод к горячим обсуждениям, вызывала бесконечные разговоры, которые постоянно возобновлялись». (Чарторыйский А.  С.77)
В воспоминаниях графини Варвары  Головиной отношениям в этом треугольнике уделено немало места: «Князь Адам Чарторыйский, особенно поощряемый дружбой великого князя и приближенный к великой княгине Елизавете, не мог смотреть на нее, не испытывая чувства, которое начала нравственности, благодарность и уважение должны были погасить в самом зародыше». Не стоит забывать, кто, возможно, диктовал графине эти строки... 
«Каждый день, казалось, влек  за собой новые опасности, -  продолжала  рассказ  Варвара Головина, - и я очень страдала из-за всего того, чему подвергалась великая княгиня. Помещаясь над ней, я видела, как она входила и выходила, так же, как и великого князя, постоянно приводившего к ужину князя Чарторыйского... Однажды, я  видела вернулся великий князь со своим другом, и предположила, что великая княгиня одна в своем кабинете. Набросив косынку на плечи, я спустилась в сад и подошла к решетке цветника. Она была одна, погруженная в грустные размышления.
- Вы одни, ваше высочество? - спросила я ее.
- Лучше быть одной, - отвечала она, чем ужинать наедине с князем Чарторыйским. Великий князь заснул на диване, а я убежала к себе и вот предаюсь своим невеселым мыслям».  ( Головина В.Н. С. 154-155)
Заметим, что в своих мемуарах,  Чарторыйский очень корректно  и уважительно писал о  великой княгине.  Но убедить кого-либо из придворных в невинности  отношений молодых людей было сложно; более того, спустя несколько лет их дружба стала поводом для удаления Чарторыйского из Петербурга. К этому скандалу, случившемуся  уже в царствование Павла I мы еще вернемся. А пока приведем мнение одного из самых авторитетных исследователей той эпохи -  великого князя Николая Михайловича, который всегда аргументировано доказывал, что ни о каком любовном романе между юной великой княгиней Елизаветой и князем Адамом Чарторыйским говорить не приходится.
Елизавета Алексеевна  находилась в расцвете юной красоты. Французская художница-портретистка Виже-Лебрен, впервые увидавшая великую княгиню, оставила профессиональное описание ее внешности: «Ей казалось не более 17 лет, черты  лица ее были тонки и правильны, а самый склад его восхитительный;  прекрасный цвет лица не был оживлен румянцем, но по белизне своей соответствовал его ангельски кроткому выражению. Пепельно-белокурые волосы ниспадали на шею и лоб. Она была в белой  тунике, небрежно перевязанной поясом на талии, тонкой и гибкой, как у нимфы, Вся фигура этой молодой особы, облик которой я только что набросала, таким чарующим образом выделялся из глубины комнаты с колоннами,  обитой розовым газом с серебром, что я воскликнула: "Да это Психея!" То была великая княгиня Елизавета, супруга великого князя Александра...» (Госпожа Виже-Лебрен в России. Древняя и новая Россия. СПБ. 1876. С.189).
Художница написала портрет великой княгини, изобразив ее в полный рост. За несколько дней до смерти императрица Екатерина посмотрела изображение и осталась довольна работой художницы.
                х х х
В среду, 5 ноября 1796 года,  Екатерина II проснулась по обыкновению в шесть часов утра. Затем последовала традиционная чашка кофе и после туалета занялась привычными делами: писала письма, просматривал документы.  Камердинер Зотов,  неслышно ступая, несколько раз заходил в кабинет императрицы, чтобы снять нагар со свечей.  Когда в половине десятого утра он вновь отворил дверь в кабинет, то обнаружил, что императрицы нет на ее рабочем кресле. Спустя мгновение он обнаружил ее, лежащей на спине в гардеробной комнате.  Вместе с подоспевшими слугами, они перенесли императрицу, находившуюся без сознания на кровать. Прибежавшие доктора пустили кровь, всыпали в рот рвотных порошков, поставили  шпанских мушек, но никаких результатов терапия не дала. Тогда послали за царским духовником отцом Саввой.
Узнав  о случившемся апоплексическом ударе у матери, Павел немедленно поскакал в Зимний Дворец, но по дороге ему  встретился скачущий навстречу граф Ростопчин. Выйдя из кареты, Павел Петрович сквозь слезы молча смотрел на летящие облака.  Граф, забыв об этикете, воскликнул: «Государь, как важен для вас этот миг!» Павел, очнувшись, ответил: «Я прожил 42 года.  Господь меня  поддерживал.  Быть  может, Он даст мне  силу и разум исполнить даруемое. От Него - предназначение. Будем надеяться на Его милость». Эти слова, произнесенные в день восшествия на престол,  в дальнейшем  будут часто приходить Павлу I на ум.
Агония императрицы продолжалась тридцать шесть часов. Не приходя в сознание, в 21 час 45 минут 6 ноября 1796 года императрица Екатерина Великая скончалась на 68 году жизни (4).
Для семнадцатилетней Елизаветы смерть Екатерины стала потрясением. В первые часы она еще не  до конца понимала, что прежняя жизнь меняется навсегда, но чувство растерянности  уже явственно просматривается в строках ее письма к матери, написанного сразу по следам трагических событий. «Ах, матушка, - пишет она, - я была уверена, что кончина нашей доброй императрицы вас расстроит так же как и меня. Императрицы больше нет! Она умерла вчера почти в 10 часов вечера. В среду утром, когда у нее случился апоплексический удар, она сразу лишилась чувств и более не приходила в сознание до самой смерти.
Я пока не могу рассказать вам всех деталей, дорогая Мама, мне очень трудно сейчас собраться с мыслями, мне кажется, что я вижу какой-то дурной сон, хотя я почти две ночи не спала. В первую ночь я провела на ногах, а вчера, после кончины императрицы, все до часу ночи приносили присягу императору. Едва удалось несного поспать до семи часов утра, когда надо было уже вставать». (Nic. Mikh. 1. 233)*
Смерть любого государя в истории России  традиционно является эпохальным событием, неизменно вызывающим поразительные политические подвижки. Начиная с эпохи московских царей и кончая временами генсеков советских времен, старуха с косой была наиболее радикальным фактором, не раз и не два с легкостью менявшая политику государства, добиваясь того, чего не смогли достигнуть заговоры, революции, реформы.
Накануне этого печального события, великому князю Павлу Петровичу и его супруге приснился один и тот же странный сон, о котором рассказала сама Мария Федоровна. Историк Н.К. Шильдер приводит свидетельство одного из придворных,  присутствовавщего при этом разговоре: «Наследник чувствовал во  сне, что некая невидимая и сверхъестественная сила возносила его  к небу.  Он часто от этого просыпался, потом засыпал и опять был разбужен повторением того же самого сновидения, наконец, приметив, что великая княгиня не почивала, сообщил ей о своем сновидении и узнал, к взаимному их удивлению, что и она то же самое видела во сне и тем же самым была несколько раз разбужена» (Шильдер Н.К. Император Павел I. С.260)
Смерть еще не успела наложить свою печать на лицо усопшей императрицы, как в дежурную комнату вышел генерал-прокурор граф Самойлов,  пытавшийся, изобразить подобающую случаю скорбь. Оглядев присутствующих, он произнес:
   - Милостивые государи! Императрица Екатерина скончалась. Государь Павел Петрович изволил взойти на всероссийский престол.
    Нельзя не отдать должное скептичному графу Федору Васильевичу Ростопчину, наблюдавшему, как придворные бросились поздравлять свежеиспеченного монарха:  «Таким образом кончился последний день жизни императрицы  Екатерины. Сколь не велики были ее дела, а смерть ее слабо действовала на чувства людей... Все, любя перемену, думали найти в ней выгоды, и всякий, закрыв глаза и зажав уши, пускался без души разыгрывать снова безумную лотерею безумного счастья». (Шильдер Н.К. Император Павел I. С.266)
Спустя несколько месяцев великая княгиня Елизавета Алексеевна еще раз вернется к событиям той ночи, подробно описав их в письме к матери.  «... Вы не представляете себе, насколько все перевернулось, вплоть до последних мелочей. Особенно поначалу сие так дурно на меня действовало, что я едва понимала сама себя. О, сколь тяжко всегда начало царствования! Анна (5) была моим единственным утешением, как и я для нее: она чуть ли не жила у меня, приходила утром, одевалась, почти всегда обедала и проводила весь день; мужей наших совсем не было дома, и мы (поскольку распорядок жизни еще совершенно не установился) ничем не могли себя занять. Оставалось только ждать, потому что каждую минуту могли позвать к императрице. Вы не можете представить себе воцарившейся ужасающей пустоты, уныния, сумрачности, которые овладели всеми вокруг, кроме новых Величеств. О!  Я была оскорблена, как мало скорби выказал император: казалось, что только что умер его отец, а не мать. Только о нем он и говорил, развешивал его портреты по всем своим покоям и ни единого слова о матери, кроме неудовольствия и порицаний всего, что делалось при ней. Конечно, весьма похвально отдавать все мыслимые почести своему отцу, но и мать, как бы ни были дурны ее поступки, это все-таки мать, а из всего происходящего можно видеть, что скончалась государыня. Дела бедного Зодиака, про которого вы спрашивали, совсем плохи. Уверяю вас, надобно иметь каменное сердце, чтобы не прослезиться, глядя на него. Первое время и особенно на другой день после кончины императрицы мне было даже страшно за него, мы все уже думали, что он сошел с ума: волосы его были всклочены, глаза с выражением ужаса закатывались. Он мало плакал, но когда у него появлялись слезы, лицо искажалось кошмарными гримасами. Говорят, что в ночь смерти императрицы он и вправду тронулся в рассудке. О, матушка! Поверьте, я не могу вспоминать эту ночь без горести и даже ужаса. Ни за какие блага на свете я не хотела бы пережить ее снова!
В ночь со среды на четверг мы совсем не спали; муж мой провел ее в комнате умирающей вместе с великим князем и великой княгиней, которые в 8 часов вечера приехали из Гатчины. Я же оставалась до самого утра с графиней Шуваловой, не раздеваясь и постоянно посылая справиться, не полегчало ли императрице. Я не смела быть вместе с Анной, которой муж запретил приходить ко мне, и пребывала в страшном беспокойстве и волнении. Муж мой за всю ночь два приходил ко мне всего на несколько минут. Перед самым утром он велел мне одеться в русское платье, чтобы было больше черного, и сказал, что все скоро кончится.
Уже с 8 часов утра  была совершенно одета.  Возвратилась графиня Шувалова, уходившая переодеться, и мы провели все утро, каждую минуту ожидая известия о кончине. Я все время была разлучена с Анной и не видела ее весь предыдущий день. Мне не хотелось ни спать, ни есть, хотя я не ужинала накануне и не завтракала, когда подали обед, у меня не было никакого аппетита. Наконец в час дня пришла Анна, которая решила не выходить от меня; освободил ее из тюрьмы мой муж. Я страшно обрадовалась, увидев ее, ведь в такие минуты нам так необходимы те, кого мы любим; мы стали вместе плакать и отчаиваться. В 6 часов вечера пришел мой муж, которого я не видела целый день.  Императрица была еще жива, но он был уже в своем новом мундире. Император более всего торопился переодеть своих сыновей в эту форму! Согласитесь, матушка, какое убожество! Не могу и передать, что я почувствовала, увидев это, и не смогла удержать слез. Мы ждали еще до 10 часов вечера, когда за нами прислали. Нет, матушка, я просто не в силах передать свои чувства (даже сейчас я еще плачу) - когда появился этот вестник смерти. Не помню, как я дошла до ее комнат, вспоминаю только, что все передние залы были полны людей, и муж мой повел меня в спальню, где только что скончалась императрица, велел мне опуститься на одно колено и поцеловать руку императора. Нас привели в соседний кабинет, где уже были маленькие великие княжны все в слезах. Бедная императрица только что испустила дух. Пока мы были в кабинете, ее обмыли и одели. Я не могла говорить, колени дрожали, и меня всю трясло, но слез совсем не было. Император и его генерал-адъютанты ходили и выходили, все было ужасно перевернуто.
Когда императрицу обрядили и  стали читать заупокойные молитвы, нам было велено войти для целования руки (как полагается по обычаю).  Оттуда прямо в церковь для принесения присяги. Вот еще одно отвратительное впечатление, которое мне пришлось испытать, - зрелище всех этих людей, клянущихся быть рабами и рабынями человека, которого я в ту минут презирала (быть может, несправедливо). Видеть его таким самодовольным, таким счастливым на месте нашей доброй императрицы! О, это было ужасно! Мне казалось, что если кто и был создан для трона, то уж конечно не он, а она. Из церкви мы вернулись в 2 часа ночи. Я вся была настолько перевернута, что не могла даже плакать, мне казалось, будто все это какой-то страшный сон. Вообразите только, что за одну ночь все, абсолютно все, переменилось, представьте наши чувства при виде этих гатчинских офицеров, которых никогда прежде здесь не видели, и которые теперь топчутся по всем коридорам и лестницам дворца. Только на следующий день я поняла свое положение и провела всю злосчастную пятницу в беспрерывных слезах, а вечером у меня начался жар...» (Nic. Mikh. 2. 239- 243)*
             х х х
Церемониал похороны собственной матери новый монарх сумел облечь в довольно зловещий акт политического возмездия за события 1762 года, когда был свергнут с престола его отец император Петр III.
Павел решил воздать царские почести  останкам отца,  похороненного до этого без лишнего шума тридцать четыре года назад в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры.
Место захоронения императора  Петра  III указал один старый монах, присутствовавший при его погребении.  В гробу кроме костей были обнаружены истлевшие сапоги. Останки убитого императора переложили в новый гроб.  Павел не остановился на этом. 25 ноября в сопровождении всей царской фамилии и придворного штата, он прибыл в церковь. О том, что произошло дальше записано в  летописи Александро-Невской лавры: «Император вошел в царские врата, взял с престола приготовленную корону, возложил на себя и потом, подойдя к останкам родителя своего, снял с главы своей корону и при возглашении вечной памяти положил ее на гроб в Бозе почившего императора».( цит. по кн. Шильдер Н.К. Император Павел I. С 290)
2 декабря гроб Петра III с почестями доставили в Зимний дворец и поставили рядом с гробом Екатерины II. «Это произвело громадное впечатление: дураки рукоплескали, благоразумные потупляли свои взоры; но  больше всего поразило то обстоятельство, что для оказания почестей праху Петра III выбрали именно тех людей, которые подготовляли его смерть», - удивлялся современник тех событий. (Головкин Ф. Указ соч. С. 134)
«У нас здесь сегодня состоялась большая церемония, от которой я все еще не могу придти в себя, - в тот день писала Елизавета матери. -  Тело Петра III было перенесено из Александро-Невской лавры во дворец, чтобы потом его похоронить одновременно с усопшей императрицей в крепости. Император, императрица и весь двор пешком сопровождали  торжественный эскорт. Если вы еще припоминаете Петербург, то сможете оценить, что расстояние от Александро-Невской лавры до дворца довольно значительное. Сначала я не чувствовала усталости, мне даже показалось, что я еще раз смогла бы проделать этот путь. По счастью, было не холодно, а я столь основательно упаковалась, что мне было чуть ли не жарко».(Nic. Mikh.1. 234)*
Решение провести совместное захоронение умершей только что матери и давно сгнившие останки отца,  было  принято Павлом  не случайно. Мотивы, побудившие Павла организовать столь кощунственный с точки зрения обыденной морали и православных традиций ритуал, имели глубокую и значимую подоплеку - стремление утвердить легитимность собственной власти в глазах России и зарубежных держав. Новый император «уже прочел знаменитую IV редакцию "Записок" своей матери, в которых вполне недвусмысленно намекалось на то, что его отцом был не император Петр III, а  Сергей Салтыков.(6)  Отсюда,  бросающаяся в глаза фраза в указе от 9 ноября, в которой Петр III именуется  «любезнейшим родителем нашим блаженные памяти государем императором Петром Федоровичем». (Стегний П. Хроники времен Екатерины II. М.2001. С. 378)
Действительно, смутные слухи о том, что первый любовник Екатерины и был отцом ее ребенка, давно ходили по России и за ее рубежами.  Однако, ссылки на "Мемуары" Екатерины II в данном контексте не вполне корректны, и вряд ли могут служить оправданием этих слухов.  Кроме того, после смерти императрицы никому даже в голову не могла придти крамольная мысль по поводу легитимности власти Павла. Свидетельством тому является церемония принесение присяги новому императору,  которая прошла без каких-либо недоразумений. Более того, первыми присягали на верность Павлу люди, наиболее близкие умершей императрице, начиная с  Платона Зубова и старого  графа Алексея Орлова, участника убийства Петра III.
Можно согласиться с мнением историка Н.К. Шильдера, писавшего в биографии Павла I: «Некоторые современники этого события усматривали в почестях, воздаваемых праху Петра III, политическую мысль со стороны Павла Петровича; желание его будто бы заключалось в том, чтобы всенародно признать отцом того, который при жизни не хотел признавать его своим наследником. Если Павел Петрович намеревался подобным способом, доведенным однако до оскорбления праха своей матери, достигнуть указанной цели, то всякие неблагоприятные толки, если таковые действительно существовали, можно было пресечь несравненно легче иным способом: стоило бы начать царствование по духу и по  сердцу своей матери, и возможные нелепые толки умолкли бы сразу». (Шилдер Н.К. Император Павел I. С 288)
 Для генеалогов  подобный вопрос вовсе не стоит, так как  законность рождения сына самим Петром III  под сомнения  не ставилась. Современник тех событий, наблюдательный и информированный граф Федор Головин  очень остроумно сформулировал по этому поводу незатейливую житейскую мудрость: «Я полагаю, что насчет законности рождения Павла не может быть серьезных сомнений, а так как, во сяком случае, можно быть более уверенным в своей матери, нежели в своем отце, то не имеет смысла вырывать из земли одного, чтобы свидетельствовать против другой, и пользоваться мертвыми, чтобы затмить славу, которая загладила многое и составляла единственное право на престол того, кто так неосторожно рисковал этим правом». ( Головин Ф.  С. 134).
Даже судя по многочисленным портретам, можно придти к выводу, что с годами Павел приобретал все больше внешнего сходства с императором Петром III, тем самым неопровержимо опровергая досужие сплетни о незаконности собственного  происхождения. Впрочем, окончательно пролить свет на эту историческую загадку способно только генетическое исследование останков двух императоров, ныне покоящихся под плитами Петропавловского собора.
5 декабря 1796 года траурная процессия двинулась по направлению Петропавловской крепости, где находилась царская усыпальница. «Это хоронят Россию», -  заметил английский дипломат, присутствовавший на траурной церемонии. (Шильдер Н.К. Император Павел I. С.291)
 Колесница с гробом императрицы двигалась первой, за нею следовал  катафалк с останками Петра III, за которым шел их сын государь-император Павел I. На лице нового государя заметно было гневливое выражение; время от времени судорога  сводила ему  щеку. Мария Федоровна время от времени подносила к глазам смятый кружевной  платочек.
Было в этой мрачной процессии, что-то напоминающее представление шекспировских трагедий. Недаром, сын, убитого, при молчаливом согласии матери  отца,  великий князь Павел, с его постоянным страхом быть отравленным,  недоверием к окружающим, бесконечными комплексами, получил в Европе прозвание «Русский Гамлет».
1. В мае 1795 года эскадра из 20 линейных кораблей, под командованием адмирала
П.И. Ханыкова, отправлялась для совместной защиты с английским флотом портов Голландии от французского десанта.
2. У полиции имелось предположение, что мать великой княгини воспользовалась посылкой ящика печенья, чтобы положить туда секретное послание.
3.  Вероятно, графиня Шувалова Александра Александровна, в замужестве Дихтрихштейн.
4.Императрица Екатерина II скончалась от острого кровоизлияния в мозг.
5. Анна Федоровна, великая княгиня, жена великого князя Константина Павловича.
6. Салтыков Сергей Васильевич, камергер великого князя Петра Федоровича, генерал-поручик, посланник в Париже и Гамбурге.



                ГАМЛЕТ НА ПРЕСТОЛЕ

         
Началось короткое, сумбурное царствование императора Павла I: как видно,  не с руки Гамлетам становится королями Лирами...   
Если чудачества великого князя Павла Петровича  воспринимались современниками лишь  с осуждающей улыбкой, то император Павел I - фигура совершенно иного масштаба, и шутить с ним никому не рекомендовалось.  Сумасбродный, подозрительный характер императора с годами становился все тяжелее, повсюду ему мнились заговоры и непослушание .
 Царские указы регламентировали не только общественный порядок, но настырно вторгались в частную жизнь и обитателей дворцов вдоль Невского проспекта, и хилых лачуг Васильевского острова. Достаточно полистать "Санкт-Петербургские ведомости" того времени, чтобы удостовериться -  император Павел Петрович скучать петербуржцам не давал:
- Воспрещается всем ношение фраков,  позволяется иметь немецкое платье с одним стоящим воротником,  шириной не менее как в три четверти вершка, обшлага же иметь того цвету, какого и воротник, а сюртуки, шинели  и  ливрейные  слуг  кафтаны остаются по настоящему их употреблению. Запрещается носить всякого рода жилеты, а вместо оных немецкие камзолы.
     - Не носить башмаков с лентами,  а иметь оные с пряжками;  также сапогов, ботинками именуемых,  и коротких стягиваемых впереди шнурками и с отворотами.
      - Дозволяется употреблять  здесь  в  городе для езды желающим дрожки.
     - Запрещается всем вообще употреблять шапки стеганные, тафтяные, или другой материи.
     - Запрещается танцевать вальс.
     - Чтоб малолетние дети на улицу из домов выпущаемы не  были  без
присмотру.
     - Чтоб те, кто желает иметь на окошках горшки с цветами, держали бы оные по внутреннюю сторону окон, но если по наружную, то не иначе, чтоб  были  решетки,  и запрещается носить жабо.  Чтоб никто не имел бакенбард"...
И так каждый божий день, все четыре года, четыре месяца и четыре дня царствования Павла I...
С первых дней нового царствования  привычная жизнь Александра и Елизаветы была нарушена. Отныне еще до рассвета Александр Павлович торопился в приемную отца.  Утро проходило в полковых учениях. После обеда, на котором  супруги едва успевали поделиться между собой новостями, великий князь вновь уезжал проверять  караулы или выполнял  поручения отца. В семь часов вечера нужно было снова отправляться в приемную его величества и терпеливо ожидать пока не выйдет Павел. Ужин, на котором теперь полагалось присутствовать Александру и Елизавете, начинался в девять часов. После ужина Елизавета присутствовала при вечернем туалете императрицы, а Александр отправлялся  к Павлу с заключительным рапортом о происшествиях в столице  и гарнизоне.
Александр сетовал на свое новое положение в письме к Лагарпу: «Я сам, привлеченный ко всем мелочам военной службы, теряя все свое время на выполнение обязанностей унтер-офицера, решительно не имея никакой возможности отдаться своим научным занятиям, составлявшим мое любимое времяпрепровождение; я  сделался теперь самым несчастным человеком». (Шильдер Н.К. Император Алексадр 1. Т.1 С.162)
 «Как тяжело начинается новый порядок жизни! – вторила мужу  Елизавета Алексеевна в одном из своих посланий матери. - Вы не можете себе представить, какая сделалась ужасная пустота, до какой степени все, кроме "Их Величеств", поддались унынию и горести. Меня оскорбляло то, что Государь почти не выражал скорби по кончине  матери...» ( Русский архив 1909. Кн. 1. С.295.)
Новый император требовал, чтобы Александр с женой  чаще бывали в его дворце в Гатчине (1), тягостная обстановка  которого  страшно утомляла молодую  великую княгиню. Она писала: «На этот раз все исходит от императрицы, именно она хочет, чтобы мы все вечера проводили с детьми и их двором, наконец, чтобы и днем мы носили туалеты и драгоценности, как если мы были в присутствии императора и придворного общества, чтобы был "Дух Двора" - это ее собственное выражение». (Великий князь Николай Михайлович. Императрица Елизавета Алексеевна. Т. 1. С. 290).
Нередко дело доходило до прямых оскорблений со стороны императора и Марии Федоровны. Поводом для необузданной вспышки гнева государя или ехидной реплики императрицы мог послужить любой пустяк. Одним из самых серьезных проступков Павел считал непунктуальность. Не сыскать было человека при дворе, который бы пуще смерти не боялся опоздать на какую-либо церемонию с участием  императора. Не были исключением и  великие княгини Елизавета и Анна Федоровна. Однажды вечером, Елизавета  вместе с  Анной уже одетые в шубы ждали кареты, чтобы ехать вместе с императором в Смольный дворец. Внезапно в гостиную стремительно вошел Павел. Он посмотрел на  великих княгинь и не скрывая раздражения  отрывисто выкрикнул:
- Опять возмутительные вещи. Это все привычки прошлого царствования, но они теперь не годятся. Снимите, сударыни, ваши шубы и впредь надевайте их только в передней.
Нередко выходки Павла ставили под прямую угрозу здоровье, а подчас и жизнь своих  близких. О национальной любви русских к быстрой езде потом  напишет Николай Васильевич Гоголь, но  бешеная скачка,  которую любил Павел  I, не раз приводила к серьезным происшествиям, жертвой которых становились люди. Об одном таком случае, с неподдельным ощущением еще не пережитого страха, рассказывает в письме к матери Елизавета Алексеевна: «Дорогая матушка, знаете ли вы, что  в Петергофе, в день именин императрицы, чуть-чуть не отправилась на тот свет. После ужина поехали в линейке смотреть иллюминацию; вы знаете, что такое линейка. Я сидела на одной стороне со своим мужем, с великим князем Константином Павловичем и Анной; на другой стороне сидели государь, императрица и польский король.
Только такое существо, как государь,  в подобных обстоятельствах, ночью, в сумятицу, ездит восьмериком, в сопровождении двадцати всадников, среди которых кавалергарды в полной амуниции. При этом пришлось повернуть на узкой дорожке: все всадники очутились прижатыми в угол. Один кавалергард, лошадь которого меня почти касалась, хотел ее осадить; та стала на дыбы и прямо на меня, так что передние ноги ее чуть не попали мне в лицо. Инстинктивно я привстала и отшатнулась, насколько это позволяла спинка линейки, и, к счастью, получила только удар в бедро. Но, признаюсь, была минута, секунда, когда я считала себя безвозвратно погибшею, это когда лошадь была надо мною... Безгранично благодарю Провидение, ибо этот удар в бедро мог мне его поломать, а у меня осталась только опухоль и синяк». (Русский архив 1909 Кн.1. С. 18-23).
Но все-таки, если отношение императора Павла I к Елизавете, особенно в первые годы его царствования, было скорее дружественным, то Мария Федоровна невестку явно не жаловала и при каждом удобном случае старалась в чем-либо упрекнуть Елизавету Алексеевну  -  в невнимании к супругу, недостатках туалета, излишней легкомысленности и незнании этикета.  Подчас подобные выговоры имели откровенно оскорбительный характер - сказывались годы, проведенные в обществе Павла I. Стоит ли говорить, что в свою очередь,  Елизавета не слишком симпатизировала свекрови.  Взаимная неприязнь двух женщин не раз и не два грозила вылиться в громкие скандалы, подобный тому, что произошел во время коронации в Москве.
                х х х
Павел I спешил со своим коронованием. Может быть, ему вспоминался совет Фридриха Великого данный когда-то его отцу Петру III:  не мешкать с  торжественной церемонией, являвшейся, по мнению короля, верным средством для  упрочения своего престола. Поэтому император не стал откладывать столь важное дело в долгий ящик и в весеннюю распутицу 1797 года весь  Петербург,  вся  гвардия, нескончаемые  караваны повозок с прислугой и припасами  потянулись в Первопрестольную. Здесь, согласно древней традиции, в Кремлевском Успенском соборе должна была пройти торжественная церемония коронация.
 Зима была на исходе, но холода стояли еще крепкие. Изнеженные обитатели столичных дворцов и салонов, лежа в санях, закутанные в меха, подгоняли ямщиков, стремясь опередить соседей и первыми оказаться в Москве.  Сам Павел с семейством отбыл из Петербурга 10  марта и спустя пять дней прибыл в Петровский путевой дворец при въезде в Москву.  Всю дорогу император, несмотря на холодную погоду и ненастье,  проделал  в мундире при шпаге.
На следующий день после прибытия царской семьи начались нескончаемые репетиции грядущих торжеств. Павел заставлял каждого до мельчайших подробностей запоминать порядок движений и их обязанности. Елизавета чувствовала себя больной, но отказаться от участия в постановках,  режиссируемых самим государем,  было невозможно.
Вообще, пребывание на коронационных празднествах принесло великой княгине больше огорчений, чем приятных впечатлений. Однако никогда Елизавета не могла забыть впечатление, которое произвел на нее вид ночного Кремля,  мерцающие в лунном свете золотые купола соборов и церквей.
Коронационная церемония прошла 5 апреля в день Светлого Воскресения Христова.  Затем последовала щедрая раздача чинов, орденов, крепостных. Одновременно с этим, Павел предоставил некоторые льготы крестьянам, запретив принуждать их к работе в воскресные дни и издав манифест о трехдневной работе помещичьих крестьян в пользу помещика. 
Преисполненный добрыми намерениями сделать своих подданных счастливыми,  Павел всегда  стремился быть справедливым  монархом. Увы, именно благим пожеланиям чаще всего приходится служить брусчаткой на дороге, ведущей в ад...
К коронации Павел I  приурочил еще одно важнейшее политическое действие, надолго определившее политическую жизнь России: он торжественно провозгласил закон о порядке  наследования русского престола, который должен был в корне пресечь  возможные смуты и сомнения, подобные восстанию Пугачева: «Дабы государство не было без наследника. Дабы наследник был назначен всегда законом самим. Дабы не было ни малейшего сомнения, кому наследовать. Дабы сохранить право родов в наследствии, не нарушая права естественного, и избежать затруднений при переходе из рода в род». ( Шильдер Н.К. Павел I. С.208 )
 Монархическая форма правления подразумевает корпоративное, семейственное единение династии для сохранения власти ее представителей, защиты интересов каждого члена владетельной фамилии. Павел I, цесаревичем переживший страх лишиться права на трон, теперь вводил четкую систему наследования российским престолом -  «Учреждение об Императорской фамилии», регламентированную форму взаимоотношений между всеми членами Дома Романовых. Кроме степеней родства,  титулов, описания гербов и  «прочих внешних преимуществ»,  подробно оговаривалось материальное содержание членов императорского Дома, их династические права и обязанности. Большой раздел «Учреждения» занимали вопросы, связанные со вступлением в брак,  брачными договорами и приданым невест, а также с расторжением супружеского союза.
Во время коронации впервые в русской истории  Павел не только  возложил на себя корону русских царей, но и короновал свою супругу, ставшую императрицей Марией Федоровной.
Новая императрица в эти праздничные дни  ощутила себя на вершине счастья, так редко доступного смертному.  Тщеславие, издавна ей присущее, но  всегда тщательно скрываемое из-за боязни вызвать неудовольствие Екатерины II, теперь прорвалось наружу. Она наслаждалась новой ролью, наконец, выпавшей на ее долю.
Но то, что одним кажется прекрасным и возвышенным у других вызывает в лучшем случае недоумение. Общество, привыкшее  к  царственно простым  манерам Екатерины Великой, наблюдало за мелочными амбициями императрицы с ироничными усмешками, маскируемыми неприкрытой лестью. Однако Елизавета Алексеевна далеко не всегда могла скрыть свое удивление дурными манерами и непомерным  честолюбием свекрови. 
 Одна из бесчисленных  неприятных сцен произошла перед самой коронацией.  В то утро, Елизавета Алексеевна рядом с бриллиантовой брошью приколола несколько свежих роз, которые удивительно подходили к белому придворному платью великой княгини.  Когда перед началом  торжества она подошла со словами поздравления к императрице, та смерила ее взглядом с головы до ног, после чего  грубо сорвала букет с платья и швырнула на землю
- Это не годится при парадных туалетах, - сквозь зубы процедила Мария Федоровна.
«Это не годится» - было обычной фразой, когда ее что-то сильно раздражало. Растерянная Елизавета побледнела и молча стояла перед императрицей. Но та уже, отвернувшись от нее,  милостиво беседовала с   кем-то из придворных дам.
Елизавету не столько оскорбила, сколько возмутила мелочная злоба  императрицы в такой  торжественный момент. Слишком разительным показался молодой женщине  контраст между величественным достоинством  императрицы  Екатерины II и мещанской грубостью Марии Федоровны.  «Я неустанно повторяю, сколь она  добра, но все-таки до крайности неприятно все время быть при ней, - признавалась Елизавета матери. - Мне не объяснить всего этого, всех этих мелочей, которые постоянно перед глазами, необходимость устраивать свое время, даже самые незначительные дела в зависимости от чужого человека, с которым не привык жить (ведь видеться в обществе или проводить вместе не более часа, да и то не всякий день, это не значит жить). Согласитесь, сие весьма обременительно». (Nic. Mich 2.179)*
Но Мария Федоровна не была склонна обращать  внимание на переживания и слезы  жены старшего сына. Теперь она стала государыней, и по ее мнению, великая княгиня могла  лишь почтительно следовать за ней в церемониальных выходах. Значительно больше, чем  настроение невестки, расстраивала новую царицу история, о которой она слышала от старых придворных, рассказывавших,  будто бы во время коронации Екатерины II, у царицы от поцелуев верноподданных  опухла кисть. У Марии Федоровны же отека на руке не было. Обер-церемониймейстер  Петр Валуев, желая помочь горю и сделать приятное государыне, заставлял одних и тех же людей представляться императрице под разными именами и прикладываться к августейшей ручке. К вечеру  рука государыни приметно покраснела и опухла.  Мария Федоровна почувствовала себя на седьмом небе, в тот момент она окончательно поверила  в свое счастье.
Напряженность в отношениях между императрицей и Елизаветой стала особенно заметна после расстройства предполагаемого брака царской  дочери  великой княжны Александры Павловны с шведским королем Густавом IV.   Дело заключалось в том, что после довольно продолжительных переговоров с  Петербургом, король неожиданно предпочел выбрать в невесты младшую сестру Елизаветы Алексеевны - принцессу Фредерику (2).
«Императрица распорядилась позвать к ней великую княгиню Елизавету, - вспоминала графиня Варвара Головина. - В тот момент, когда последняя вошла в комнату, государыня сидела с газетами в руках, а поодаль стояла Нелидова. Стоило Елизавете войти, как императрица с горячностью воскликнула:
- Что это значит? Шведский король женится на вашей сестре?
- Я в первый раз об этом слышу, - отвечала великая княгиня.
- Но это напечатано в газетах.
- Я не читаю их.
- Этого не может быть. Вы знали об этом. Ваша мать назначает свидание королю в Саксонии  и везет туда с собою ваших сестер.
- Я знала про путешествие, которое моя мать собирается совершить в Саксонию, чтобы повидаться с моей теткой, но про другую цель этого путешествия мне не было ничего известно.
- Неправда!  Вы знали об этом и не предупредили меня. Вы проявили ко мне недостаток доверия, уважения. По вашей милости я лишь из газет узнаю об обиде, которую наносят моей бедной Александрине. И главное, это происходит как раз в то время, когда нам подавали надежду, что свадьба состоится. Это ужасно! Это положительно низко!
- Но я , право, не виновата. Впрочем, все мои письма читают на почте. Потрудитесь справиться о том, что мне пишет моя мать.
Елизавета произнесла эти последние слова в сильном волнении и даже раздражении от этой неприятной сцены, ей пришлось выслушать еще поток несдержанной речи, прежде чем она удалилась. С этой минуты  императрица не разговаривала с ней, и не только явно относилась к ней с пренебрежением, но и делала  на ее счет разные намеки, которые, несмотря  на все желание государыни, выходили скорее жалкими, чем колкими». (Головина В.Н.  С195).
Сам Павел I неожиданно для окружающих воспринял ситуацию с несостоявшимся браком дочери с юмором. Однажды он даже пошутил с Елизаветой по этому поводу, сказав:  - Ваша сестра пошла по стопам моей дочери.  Впрочем, мне это совершенно безразлично: мы всегда найдем за кого выдать Александрину.
Очередной приступ неудовольства вызвала у Павла обнародованные секретные статьи договора, заключенного  маркграфом  Баденским  с республиканской Францией. (Шильдер Н.К.Александр 1 Т. 1.  С.189) Отныне баденские принцы были лишены шефства над русскими полками, а Елизавета выслушала строгое нравоучение свекра о невозможности  союза с мерзкими якобинцами. «Легко было недоброжелателям великой княгини Елизаветы Алексеевны, пользуясь этим обстоятельством, возбудить в уме Павла подозрение против невестки и поселить путем клеветы раздор в семье», заметил Н.К. Шильдер. (Шильдер Н.К. Император Александр I.Т.1  C. 190) А такие недоброжелатели  у великой княгини были в самом царском дворце

                х х х
Спустя шесть лет после бракосочетания у Александра и Елизаветы родилась первая дочь. Великая княгиня очень тяжело переносила беременность. Но даже в этот нелегкий период жизни ее красота, безукоризненная грация,   мечтательное и слегка задумчивое выражение лица привлекали и очаровывали всех, кто с ней общался.
Елизавета не спешила оповещать окружающих о своем состоянии. За годы супружества у нее уже были случаи, когда врачи подозревали беременность, но потом оказывалось, что почтенные лейб-медики ошибались.  Приступы дурноты мучили ее постоянно, однако  положение супруги наследника престола обязывало присутствовать великую княгиню на бесконечных официальных церемониях, и она без жалоб и  сетований соблюдала правила игры, хотя ее  рассеянный вид и  бледность  выдавали чрезмерное утомление и скуку.  Уходя  из  парадных  залов,  Елизавета Алексеевна производила впечатление проснувшегося после тяжкого сна человека, с наслаждением вдыхающего свежий утренний воздух.
 Роды произошли 18 мая 1799 года. Девочку в честь императрицы назвали  Марией.  Павел казался обрадованным появлением внучки. Известие о рождении великой княжны принесли ему в ту самую минуту, когда курьер привез из Италии,  захваченные в бою неприятельские знамена. Император тотчас же заявил, что объявляет себя покровителем новорожденной, прибавив, что  отныне он с нетерпением будет ожидать появления на свет своего внука.
     Придворный мир - мир изощренной интриги. Кого-то, доброжелательна атмосфера в семье наследника престола, материнская радость Елизаветы, очевидно не устраивали. Рождение дочери у великой  княгини Елизаветы,   придворные сплетники немедленно связали с именем князя Адама Чарторыйского. И первой, кто донес этот слух до ушей Павла, была его супруга.  Девочке не исполнилось и трех месяцев, когда императрица приказала принести ей девочку. Мария  Федоровна взяла внучку и быстро прошла в кабинет к Павлу. Через четверть часа она вышла с удовлетворенной улыбкой на лице. Граф Иван Кутайсов, вышедший вслед за ней из апартаментов императора, шепнул на ухо  графу Ростопчину: 
 - Господи, и зачем это императрица ходит расстраивать государя своими небылицами!
Когда граф Ростопчин с великой опаской вошел в дверь, император пребывал в страшном гневе.   
- Немедленно пишите приказ о ссылке Чарторыйского в  Сибирский полк, - обратился он к Ростопчину. - Жена только что раскрыла мне глаза на мнимого ребенка моего сына. У девочки темные волосы как у Чарторыйского, а великий князь и княгиня - оба блондины.
Лишь с огромным трудом Ростопчину удалось убедить царя, что такое решение только  даст почву для  досужих разговоров и  не будет способствовать авторитету всей императорской семьи. В результате  дело ограничилось тем, что князя Чарторыйского назначили посланником к королю Сардинии.  Сам Адам Чарторыйский не слишком распространяется об этом происшествии на страницах  воспоминаний:  "Вдруг, однажды утром, я получил письмо от графа Ростопчина, в котором он сообщил мне, что я назначен послом от русского двора при короле Сардинии...  Это была опала, имевшая вид милости. Мне опять кто-то повредил в глазах императора. Мне было очень досадно и грустно получить этот внезапный приказ, которого я совершенно не ожидал; мне было тяжело расставаться с великим князем, к которому я искренне привязался, и с некоторыми друзьями, скрашивавшими мне своей дружбой пребывание в России", (Чарторыйский С. 138)
Свое раздражение Павел не замедлил продемонстрировать и невестке. Он  неожиданно вошел в кабинет Елизаветы Алексеевны и молча уставился на нее, скрестив руки на груди, затем, резко повернувшись на каблуках, он так же молча вышел из комнаты. Три долгих месяца он словно не замечал присутствия  великой княгини.
 Елизавета Алексеевна терялась в догадках, о том,  кто был создателем грязной сплетни, но мысль, что на подобную низость могла оказаться способна бабушка  ее дочери, даже не пришла ей в голову.  Александр Павлович, не менее супруги, расстроенный подобными разговорами и разлукой с князем Чарторыйским, предложил свою версию происшедшего, согласно которой виновником происшествия стал  муж Варвары Головиной граф Головин, уже давно находившийся в неприязненных отношениях с польским аристократом. Вспомнились и те шаги, которые предпринимала Варвара Головина, чтобы помешать дружбе великого князя с Чарторыйским, ее попытки настроить Елизавету Алексеевну  против князя.  Александр  Павлович  утверждал,  что Головины пожертвовали  репутацией великой княгини, чтобы  удалить Чарторыйского из царского дворца и насладиться местью. Недоброжелатели Варвары Николаевны с удовольствием поддержали  доводы великого князя, походя  добавив немало пикантных деталей к  рассказам о поведении и нравах  графини Головиной.  Отголоски этих сплетен можно до сих пор встретить на страницах бульварных романов, написанных на исторические темы. Так  французский писатель Анри Труайя, привыкший более доверять собственному пылкому воображения, нежели историческим документам, писал в книге об Александре I, что причиной разрыва Елизаветы и Варвары Головиной стал конфликт, возникший на почве  лесбийских отношений.
Варвара Головина не пыталась оправдываться. Она на долгие годы покинет двор, сохраняя в душе искреннюю любовь к своей августейшей подруге.  Только по пришествию  большого периода времени  между императрицей Елизаветой и ее фрейлиной вновь установятся теплые отношения.
Оскорбленная подозрениями и императорской немилостью, Елизавета  замкнулась в пределах детской комнаты и своих апартаментов,  стараясь как можно меньше принимать участия в делах  двора и большого света. Она чувствовала себя одинокой, никому не нужной  в царской семье,  по словам современников, «печать ранней грусти легла на ее образ».
Все ее интересы отныне заключались в  маленькой Мышке, как она звала дочь.  Отныне вести о дочери занимают в ее письмах к матери  главенствующее место: «Моя малышка Мари, наконец, имеет зуб, одни утверждают, что глазной, другие - что это один из первых резцов. Все, что знаю я - это то, что дети начинают обычно не с передних зубов. Однако, она почти не болела" сейчас, кажется появляется второй. Это такая славная девочка: даже если ей нездоровится, об этом нельзя догадаться по ее настроению. Только бы она сохранила этот характер!» (Nic. Mikh. 2.  366)*
21 января 1800 года Елизавета делится своими мыслями о будущем дочери: «Вы у меня спрашиваете, дорогая Мама, обнаруживает ли моя крошка в отношении меня какую-либо предпочтительность. Что до предпочтительности - нет, но надо видеть ее радость, ко всем, кого она видит постоянно. Мне очень хочется задать вам один сложный вопрос, моя любимая мама, и задать его вполне серьезно: как вы так устроили, что заставили своих детей любить вас, и считать за счастье быть рядом с вами.  Могу поклясться, что, сколько я себя помню, у меня не было большего удовольствия, чем сидеть возле вас. И то же было со всеми нами - вы не могли ничем нас больше обрадовать, чем выйти на прогулку, обедать с нами, играть в прятки. Дорогая мама, скажите мне, как вам удалось этого добиться? Я так бы хотела, чтобы моя маленькая Мария любила меня также» .(Nic.Mikh. 2. 367)*
Спустя всего полгода после этого письма,  27 июля 1800 года,  великая княжна Мария скончалась.
          х х х
В январе 1798 года тридцатидевятилетняя императрица  Мария Федоровна  тяжело родила своего последнего сына, названного Михаилом. Врачи беспокоились за жизнь императрицы и предписали ей соблюдать длительный постельный режим.  А скоро к физическим недугам у императрицы присоединились  и новые семейные проблемы, связанные с очередным любовным увлечением  Павла I.
Не претендуя на лавры Дон Жуана, Павел Петрович, тем не менее,  всю жизнь оставался большим почитателем женской красоты.  Великому князю Павлу не исполнилось и десяти лет, когда Григорий Орлов взял его с собой для наглядного урока в спальню к фрейлинам. Урок пошел впрок: еще до первого брака Павел имел несколько любовниц, от одной из которых, Софьи Ушаковой, родился сын, получивший имя Семена Великого.
Романтический характер Павла в сочетании с титулом наследника престола, обеспечивал ему неизменный успех у легкомысленных  красавиц. Став женатым человеком, Павел, казалось,  угомонился, найдя выход  чувствам в тихих семейных радостях. Впрочем, глаз любителя прекрасного не мог не оценить прелести хорошеньких фрейлин жены. На этом параде красоты и изящества,  угловатая и неказистая Екатерина  Ивановна Нелидова отличиться не могла, и первое время цесаревич посматривал в ее сторону с очевидным неодобрением.
   Когда, в  1781 году Павел с Марией Федоровной отправлялись в большое заграничное путешествие по Европе, в их  свите находилась и мадемуазель Нелидова. Путешествие растянулось на долгие четырнадцать месяцев. За это время Павел успел изменить отношение к Катерине Ивановне, обнаружив в девушке достоинства и таланты, которые раньше не замечал. Отныне она становится его доверенным лицом и другом.
Во всех отношениях Нелидова казалась полной противоположностью Марии Федоровне:  ее откровенные выходки, резкость, меняющаяся милым воркованием - совершенно не соответствовали ровному германскому  благодушию прозаической великой княгини.
   Мария Федоровна была хорошая хозяйка большого дворца, она  интересовалась  искусством, с упоением возилась в  цветниках  Павловского парка, любила устраивать театральные зрелища,  живые картины,  шарады и с завидным постоянством производила на свет очередное чадо. Вначале увлечение мужа Нелидовой даже забавляло ее: вам нравятся дурнушки?  Тем хуже для вас...    
   Однако скоро Мария Федоровна   почувствовала, что ревность - довольно неприятная спутница любви, и,  чем веселее и оживленнее щебетала фрейлина, тем грустнее становилась великая княгиня.   В ее душу закралась тревога и неуверенность. Накануне очередных родов, она пишет в одном из писем: «Вы будете смеяться над моей мыслью, но мне кажется, что при каждых моих родах Нелидова, зная, как они бывают меня трудны, и что они могут быть для меня гибельны, всякий раз надеется, что она сделается вслед тем второй m-m де Ментеон (3).
Поэтому, друг мой, приготовьтесь почтительно целовать у нее руку и особенно займитесь вашей физиономией, чтобы она не нашла в этом почтении насмешки или злобы. Я думаю, что вы будете смеяться над моими предсказанием, которое, впрочем, вовсе не глупо» (Шильдер Н.К. Император Павел I. С. 238).
   Страсти разыгрались до того, что великая княгиня обратилась за помощью в наведении семейного порядка к свекрови - Екатерине II.   Екатерина подвела невестку к зеркалу:
- Посмотри, какая ты красавица, а соперница твоя просто маленький монстр; перестань кручиниться и будь уверена в своих прелестях.
Тем не менее, с 1786 года светские сплетни четко обозначили новое положение Нелидовой при дворе - любовница великого князя.
Говоря об отношениях Павла и Нелидовой, нельзя не привести рассказ безусловно преданного императору человека, полковника Н. Саблукова, повествующий о времени, когда Павел уже  вступил на долгожданный трон: «Как-то раз, в то время, когда я находился во внутреннем карауле, во дворце произошла забавная сцена. Офицерская караульная комната находилась близ самого кабинета государя, откуда я часто слышал его молитвы. Здесь стоял часовой, который немедленно вызывал караул, когда император показывался в коридоре. услышав внезапно окрик часового: «Караул  вон!», я поспешно выбежал из офицерской комнаты. Дверь коридора открылась настежь и император, в башмаках и шелковых чулках, при шляпе и шпаге, поспешно вошел в комнату, и в ту же минуту дамский башмачок, с очень высоким каблуком, полетел через голову его величества, чуть-чуть ее не задевши.
Император через офицерскую комнату прошел в свой кабинет, а из коридора вышла Екатерина Ивановна Нелидова, спокойно подняла свой башмак и вернулась туда же, откуда пришла...» (Цареубийство 11 марта 1801 года. С.51).   Что ж,  бывает и мирятся, как ссорятся...
Из связи императора с фрейлиной его жены никто не делал секрета. Елизавета  Алексеевна была удивлена не столько даже поведением Павла (не будем забывать, что в предыдущие царствования нравы при русском дворе были не менее откровенными), сколько отношением Марии Федоровны к роману мужа.
Давно миновала восторженная пора юности с пылкой любовью, прошли года  тихого семейного счастья и взаимного доверия между Марией Федоровной и Павлом. Теперь императрица каждую минуту боялась вызвать вспышку гнева или неудовольство  супруга;  она давно примирилась с соседством Екатерины Нелидовой. Вчерашние соперницы  заключили между собой  союз, надеясь, что  сообща им будет проще воздействовать на Павла.  Мария Федоровна благодарила в письме новую подругу: «Сегодня исполнилось два года, как вы впервые меня посетили; помните ли вы все подробности этого свидания? Они запечатлены в моем сердце, но я останавливаюсь только на утешительном размышлении, что я приобрела в этот день доброго, нежного и верного друга. Господь милосердно сохранил мне его и мое сердце навсегда принадлежит этому другу».
Вскоре после смерти Екатерины II, Елизавета описывала детали супружеской жизни своих старших родственников: «Конечно, императрица добра и неспособна обидеть кого-нибудь, но для меня непереносимо ее подлое поведение с девицей Нелидовой, сей отвратительной пассии императора. Только эта Нелидова и может хоть как-то влиять на него. Так вот, императрица безудержно подличает перед ней и добивается этим доверия и внимания государя. Они в наилучших отношениях, благодаря заискиванию и подлаживаниям к Нелидовой императрицы, которая почти неразлучна с нею, а поэтому большую часть времени может пользоваться обществом императора. Скажите, матушка, разве душа возвышенная не предпочла бы безвинно страдать, нежели опускаться до столь недостойных и, осмелюсь сказать, глупых низостей? Кого это может обмануть? А ведь это та особа, которая должна заменить мне мать, к которой я обязана относиться с безраздельным и слепым доверием! Представьте себе, этой зимой император и императрица поссорились, и она, вся разодетая по поводу какого-то праздника поехала в Смольный институт, где сейчас живет Нелидова, просить ее помощи в примирении. Просить ту самую особу, которую она еще совсем недавно поносила и открыто презирала, которую винила во всех своих горестях. Как можно иметь столь мало самолюбия и так недостойно держаться! У этой императрицы совсем нет никакого соображения и твердости, и при всех сколько-нибудь серьезных обстоятельствах она совершенно не умеет себя вести. Вы бы видели моего мужа при всех подобных ситуациях, как он сердится на нее и часто говорит: "Какие глупости делает матушка, она совершенно не владеет собой!» ( Nic.Mikh. 2. 243)*
Но с годами прелести и ум Екатерины Нелидовой успели наскучить Павлу. Во время пребывания императора в Москве, на одном из балов граф И.П. Кутайсов, представил ему юную Анну Петровну Лопухину.  Вскоре  молоденькая девушка совершенно пленила императорское сердце,  вытеснив оттуда не только законную супругу, но и  Екатерину Нелидову.
Закон сохранения энергии относится не только к мертвой природе - в не меньшей степени он объясняет и многое в человеческом поведении: когда кому-то хорошо, другие обязательно испытывают неудобство. Граф Иван Павлович  Кутайсов (4) не входил в число друзей Марии Федоровны и Екатерины Нелидовой.  Не погрешив  против истины, можно назвать его одним из главных противников этого женского союза.. Настраивая Павла против супруги и бывшей любовницы,  Кутайсов сумел искусно дирижировать даже интимной жизнью императорской четы. Вскоре после рождения сына Михаила, Кутайсов, опираясь на авторитет лейб-акушера Иосифа Моренгейма, убедил Павла,  что дальнейшая половая жизнь может стать  опасной  для здоровья его жены.  Павел  решил отказаться от радости супружеской жизни, а вскоре окончательно забылся в страстных объятиях Анны  Лопухиной.  Спустя  какое-то  время Мария Федоровна, ссылаясь на новый консилиум,  попробовала вернуть мужа  на  брачное ложе, но Павел проявил неожиданную стойкость: прижатый к стене, он прямо заявил, что не испытывает более никаких желаний, и даже думать о подобном не может, что он, наконец, «совершенно парализован в этом отношении».  Кутайсов, прослышав об этом разговоре, много смеялся.
Было бы очевидным преувеличением назвать Анну Лопухину  красавицей: черноволосая, смуглая, с большими темными глазами, приятным и добрым выражением лица, она скорее могла претендовать на миловидность. Всему высшему петербургскому свету была известна  приверженность любимой женщины императора к малиновому и черному цвету. Вначале придворные потешались провинциальному вкусу фаворитки, но затем стали заказывать малиновые туалеты.  Гренадерские шапки, знамена и  даже корабли стали украшаться словом «благодать» - так переводилось  имя Анна с древнееврейского  языка.
     Анна Лопухина возымела  большое влияние на императора. Не  вмешиваясь в политику, она оставляла за собой главенство при дворе. Когда Павел, непримиримый противник всяких новомодных увлечений, запретил вальс, посчитав его верхом неприличия,  стоило только девушке изобразить огорчение, и запрет немедленно был отменен. 
 Надо признать, Лопухина редко пользовалась  своим  положением  в корыстных целях - император был щедр и не дожидался просьб от  своей  фаворитки. Тотчас по переезду  в Петербург,  Анна была назначена камер-фрейлиной; вскоре Павел пожаловал ей большой крест ордена святого  Иоанна Иерусалимского и орден Екатерины 1 степени. Испытывая  пылкое чувство к девушке, император не преминул женить ее на князе Павле Гагарине, посредственном офицере, но недурном поэте. Став княгиней Гагариной,  Анна по-прежнему следовала за двором во всех переездах и занимала летом уютную дачу в Павловске, которую Павел не таясь от окружающих  посещал в любое время дня и ночи (5).
Жена и прежняя подруга императора  отошли на второй план, довольствуясь ролью статистов. Мария Федоровна изо всех сил пыталась соблюсти внешний декор,  усердно разыгрывая из себя властную императрицу. Не отличавшаяся глубоким умом, она нередко  ставила себя в глупое положение. На учениях в Гатчине императрица часами мокла под дождем, наблюдая за марширующими солдатами, только для того, чтобы увидеть благосклонный кивок  супруга.  Но такое случалось все реже и реже.
  Беды и переживания Марии Федоровны не встречали особого сочувствия у окружающих - слишком был нелюбим в русском обществе император Павел, и отблеск этой нелюбви падал  и на его супругу.  Да и сама Мария Федоровна, став государыней, много потеряла в глазах окружающих.  Ее попытки казаться царствующей государыней, подобной Екатерине Великой, воспринимались смешной карикатурой на подлинное величие. Суждения Марии Федоровны, ее оценки людей и событии были поверхностны и обывательски банальны: вероятно, сказывалась врожденная потребность  к дешевым эффектам и склонность к лести, усвоенная  еще в бытность великой княгиней.   Однажды она устроила "сюрприз" Павлу, который молча прогуливался по аллее парка, о чем-то размышляя. Внезапно  из-за кустов появилась  Мария Федоровна, окруженная младшими детьми. Она бросилась мужу в объятия, а дети хором запели заранее разученную песенку: "Где же может быть лучше, чем в лоне семьи".
Эта идиллия стала сюжетом для картины художника Г. Кюгельхена "Семейный портрет семьи императора Павла I". На фоне Павловского парка изображена царская чета в окружении девяти детей; десятая, умершая за пять лет до этого великая княжна   Ольга, украшала полотна в виде мраморного бюста... Дата написания картины 1800 год. До трагического финала  императора Павла I оставалось совсем немного...
           х х х
Хрестоматийный облик Павла I не богат  привлекательными чертами:  школьные учебники привычно обличали девятого российского императора в безумии, ограниченности и жестокости.  Но банальные истины имеют свойство оправдываться с точностью до наоборот. Архивные документы заставляют  задуматься: а не является ли знакомый исторический портрет злой карикатурой?
Врачи, чтобы поставить правильный диагноз,  пытаются тщательно выяснить  anamnes vitae - историю жизни больного. Что ж, последуем примеру медиков.
К восемнадцати годам  основные черты характера великого князя вполне определились,  и те странности,  что столь поражали современников в дальнейшем, уже были заметны внимательным наблюдателям.  По мнению воспитателя цесаревича Франца Эпинуса: «Голова у него умная,  но в ней есть какая-то машинка,  которая держится на ниточке, - порвется эта ниточка, машинка завернется и тут конец уму и рассудку». Не будет большой смелостью предположить, что началом этой ниточки стала трагедия в Ропше,  где был удавлен император Петр III. Замечательный русский историк  Н. К. Шильдер,  досконально  изучивший  биографию Павла, писал, что  «в уме маленького Павла прочно засело предубеждение против матери. Между матерью  и сыном лежала глубокая пропасть» (Шильдер Н.К. Император Павел I.С.91)  Конечно, подобные переживания и стрессы едва ли  способствовали душевному покою Павла Петровича.
Долгие  годы честолюбивый,  жаждущий власти великий князь Павел Петрович был   полностью изолирован от государственных дел. Он оказался вынужденным  проводить свои дни в узком кругу приближенных, составляющих, так называемый, «малый двор». В августе 1783 года Павел переезжает в поместье Гатчина, подаренное ему императрицей. Начинается один из самых мрачных периодов его жизни. Здесь, в 42 верстах от Зимнего Дворца,  полный страхов и подозрений, он будет вынашивать планы мести, мечтать о власти, о том дне, когда наконец станет полновластным хозяином русской земли, сможет отомстить за оскорбления полученные от фаворитов матери, отомстить за убитого отца. 
Именно в эти годы его характер окончательно обретет те черты, которые позволят  самым разным людям, историкам, психиатрам говорить о безумии Павла (6).  Французский дипломат Дюран делился своими впечатлениями о молодом Павле: «Воспитание цесаревича  пренебрежно  совершенно и это исправить невозможно, если только природа не сделает какого-нибудь чуда.  Здоровье и нравственность великого князя испорчены вконец».  Еще более определенно высказывался английский посланник Витворт: «Император буквально сумасшедший». Эту  точку  зрения  разделяло и большинство участников  покушения на незадачливого императора. Однако, вряд ли мнение убийцы о жертве может считаться объективным.
Раздражительность и мнительность великого князя с годами только увеличивались,  впрочем,  мало кто с возрастом становится лучше и спокойнее.  Поводы для слухов о безумии  подавал и сам Павел. Еще во время путешествия по Европе,  он спровоцировал слух о своих галлюцинациях.  В Брюсселе  великий  князь рассказал об удивительном случае,  якобы происшедшим с ним в Петербурге. Приведем рассказ с некоторыми сокращениями:   «Однажды вечером или, вернее, ночью я в сопровождении Куракина (7)  и двух слуг  шел по улицам Петербурга.  Я шел впереди, предшествуемый, однако, слугой;  за мною, в нескольких шагах, следовал Куракин. При повороте в одну из улиц я заметил в углублении одних дверей высокого и худощавого человека,  завернутого в плащ и в военной, надвинутой на глаза шляпе. Он казалось, поджидал кого-то, и, как только мы миновали его,  он подошел ко мне с левой стороны, не говоря ни слова. Я был сначала изумлен этой встречей;  затем мне показалось, что я ощущаю охлаждение в левом боку, к которому прикасался незнакомец.      Я дрожал не от страха,  а от холода. Какое-то странное чувство постепенно охватывало меня и проникало в сердце.  Кровь застыла  в жилах. Вдруг глухой и грустный голос назвал меня моим именем.
     - Павел,  бедный Павел,  бедный князь!  Прощай,  ты меня снова увидишь здесь и еще в другом месте.  Затем шляпа сама собою поднялась,  как будто бы он прикоснулся к ней;  тогда мне удалось свободно рассмотреть его лицо. Я невольно отодвинулся, увидев орлиный взор, смуглый лоб и строгую улыбку моего прадеда Петра Великого. Ранее, чем я пришел в себя от удивления и страха,  он уже исчез. На этом месте императрица сооружает знаменитый памятник, который изображает Петра на коне.
Потребовалось несколько часов времени, чтобы отогреть меня в теплой постели, прикрытого одеялами". (Шильдер Н.К. Император Павел I. С.164)
Один из слушателей, принц де Линь, поинтересовался у Павла Петровича, знает ли рассказчик, что означает эта история.
 - Она означает, что я умру в молодых годах, - грустно ответил великий князь. Скептичный француз придерживался иного мнения:
 - Она несомненно доказывает две вещи: во-первых, что не следует гулять ночью, когда хочется спать, и, во-вторых, не следует прикасаться к холодным стенам.
Однако далеко не все были склонны разделять остроумие принца де Линя.  История, рассказанная наследником в тесном  кругу,  немедленно стала всеобщим достоянием, и железным аргументом сторонников идеи о сумасшествии Павла.  Н.К. Шильдер считал ее «превосходной характеристикой ненормальной, нервной натуры Павла Петровича». Однако современные медики настроены значительно осторожнее, полагая, что зрительные и слуховые галлюцинации далеко не всегда  являются  проявлением  психического заболевания. Создается впечатление,  что романтическая история в духе  Проспера Мериме,    рассказанная Павлом, скорее свидетельствует о талантах  великого  князя, как рассказчика, нежели заставляет  усомнится  в  ясности его мышления.  В противном случае, любого писателя-фантаста можно с полным основанием отправить в психиатрическую лечебницу...
Часто, как пример безумия  Павла  приводят  его приказ донским казакам отправиться в поход в Индию.  Однако,  при этом  упускается из вида, что военная акция планировалась совместно с французскими войсками, а ни один  из многочисленных противников Наполеона никогда не решался упрекнуть его  в  отсутствии  здравого смысла.
Когда задолго до этого похода, у Екатерины II родилась идея о передачи права наследования престола внуку, на усердно искала веские доводы, способные убедительно обосновать этот серьезный политический акт. Однако, она ни разу  не обмолвилась о безумии Павла, хотя малейший довод в пользу сумасшествия, давал абсолютную возможность объявить о недееспособности наследника.
Павел был возмущен доходящими до него слухами о возможном отстранении его от царствования.  Именно тогда он начинает разрабатывать систему престолонаследия, которую внедрит в государственную практику во время своей коронации.
 А пока он пишет несколько писем жене, которые можно рассматривать как официальное завещание, предусматривающее все ее действия в случае его внезапной смерти.   Впрочем, Павел отличался редкой физической выносливостью - этому способствовали  ежедневные пешие прогулки,  он  каждое утро, в любую погоду, принимал вахт-парады, любил верховую езду. Всю жизнь  Павла отличала крайняя сдержанность в еде и почти полное воздержание от употребления алкоголя. Свидетельствует о физическом здоровье императора  и многочисленно потомство, отличавшиеся редкой красотой и физическим здоровьем
Павел постоянно был окружен шпионами и льстецами, о каждом поступке, критическом высказывании великого князя немедленно становилось  известно Екатерине II. Императрица  усвоила привычку относиться к сыну  с холодной издевкой и иронией.  Нередко поводом для ее острот и насмешек служила столь любимая Павлом  гатчинская гвардия.
Батальон личной гвардии великого князя внешне казался абсолютно не похожим на регулярную русскую армию того времени. Гатчинские солдаты и артиллеристы были одеты в прусскую форму,  воспитывались на прусских уставах и выполняли ружейные приемы с четкостью автоматов.
Историки нередко ставили это обстоятельство в  вину Павлу, усматривая в его   решение  лишь возвращение к  устаревшим тактическим приемам, любовь к внешней стороне военной жизни, к  муштре, пудренным парикам.  Однако, надо отметить, что  прусские войска того времени были одними  из самых  боеспособных в Европе, а воинственные французы,  уже чуть подпорченные революцией, еще не прошли должным образом выучку генерала Бонапарта. Известный дореволюционный военный историк С. Панчулидзев писал: «Многое из заведенного Павлом I сохранилось с пользой для армии до наших дней, и если беспристрастно отнестись к его военным реформам, то необходимо будет  признать, что наша армия обязана ему весьма многим».(Оболенский Г.П. Император Павел I. Cмоленск. 1996. C.177)
Занявшись военными преобразованиями, Павел I, во главу угла поставил дисциплину, обязательную для всех военнослужащих - от фельдмаршала до последнего солдата. Регламентируя малейшие детали быта: паек солдата и длину его косицы, он  стремился  придать армии черты  отработанного  до автоматизма механизма,  способного исправно работать в любых условиях. Кстати, именно с того же в свое время начал создание  регулярной  армии Петр Великий.   
Строг до жестокости в исполнении экзерциций  император, никому не позволял он даже ничтожного отступления  от  устава. Можно  было бы проиллюстрировать строгость нрава Павла I анекдотом  о  том, как целый полк за неудачный маневр в полном составе отправился пешей колонной в Сибирь. Анекдот хорош литературно, недурно отражает обычаи той эпохи, но единственный его недостаток  заключается  в полной исторической недостоверности: хроники и архивные документы не сохранили никаких сведений о подобном трагикомическом происшествие.
Несмотря на непоседливость, государственным делам  Павел  отдавал  значительную часть времени, пытаясь искоренить  несправедливость, внести в сложнейшую чиновничью  систему  одному ему ведомый порядок. Его поступки диктовались мгновенным душевным порывом,  причины которого чаще  всего оставались непонятыми ни для современников, ни для потомков.
 Вспыльчивый и  взбалмошный, он кидался из крайности в крайность, наказывая,  щедро награждая, уничтожая уже  созданное. Русский царь, формальный первосвященник православной церкви, Павел  неожиданно становится великим магистром католического Мальтийского  ордена;   первый дворянин империи, он пытается ограничить права аристократии; подозревая старшего  сына в измене - утверждает строго регламентированный династический закон о преемственности власти в его пользу.  Если  «король-солнце» Людовик Х1V, осчастливил французский парламент лапидарной речью: «Государство - это я», то российский император не менее афористично определил иерархические ценности своей державы: «У нас знатен тот с кем я сейчас говорю, и до тех пор, пока я с ним говорю»...
Лишенный родительской любви, не ощутивший материнской ласки, он не смог и сам испытать в полной мере отцовского чувства, его душу переполняли подозрение,  гнев, суровость. Вряд ли этому человеку было знакомо чувство простого человеческого счастья.
«К сожалению, - писал французский посланник Сегюр, - с большим умом и познаниями великий князь Павел соединял самое беспокойное, самое недоверчивое настроение духа и в высшей степени подвижный характер; часто любезный до фамильярности, он более часто был высокомерен, деспотичен и суров; быть может, никогда еще не являлся человек более легкомысленный, более боязливый, более своенравный, одним словом, человек, менее способный составить счастье другим или свое собственное» (Шильдер Н.К. Император Павел I. С.228).
Кто знает, на каких весах  боги взвешивают добродетель и порок, что является  в глазах  бессмертных  мерилом  добра и зла. Согласитесь, такой суд обязан быть бесстрастным и правым.  Но было бы непоправимой  глупостью пытаться найти абсолютное равенство в оценке поступков и мыслей печника и царя.  Кому многое дано - с того многое и спросится...  Павлу I дано было многое - самодержавная власть, великая империя, неисчислимые богатства. Но, увы, чаши весов, на которых была отмерена  судьба императора, склонялись не в его пользу...   
                х х х
В пятницу, 1 февраля 1801 года, император Павел переехал в только что построенный Михайловский замок и навсегда расстался с Зимним Дворцом.
На фронтоне нового дворца бронзовыми буквами была выложена надпись: "Дому твоему подобаетъ святыня Господня въ долготу дней". Какая-то богомолка предсказала, что государь проживет столько лет, сколько букв в этой фразе. Их было 47. Императору Павлу шел сорок седьмой год. Слух о пророчестве мгновенно облетел весь город, но император не знал о предсказании.
 Павел был в восхищении от своего нового дворца, хотя строительные работы еще продолжались, а в помещениях стояла  редкая даже для Петербурга сырость. Как оказалось, печи на могли прогреть и осушить многочисленные апартаменты и помещения замка. Бархат, которым были обиты стены в покоях, начал покрываться плесенью; фрески, украшавшие стены, поблекли. Густой туман наполнял коридоры и залы , придавая всему интерьеру какой-то нереальный, фантасмагорический вид. Но Павел, казалось, не замечал ни очевидных недоделок и преждевременности переезда, ни недовольства окружающих и Марии Федоровны условиями жизни.
Вечером и на следующий день в замке давали маскарады для дворянства и купечества. Было выдано 3100 пригласительных билетов, но на бал прибыло лишь 2837 гостей, которые с опасливым любопытством разглядывали новые хоромы своего царя. Несмотря на тысячи горящих свечей, из-за повисшего тумана, везде господствовал полумрак..
Мрачно и тоскливо было и на улицах северной столицы. Один из очевидцев тех дней писал в частном письме: «Погода какая-то темная, нудная, по неделям солнца не видно; не хочется из дому выйти, да и не безопасно... кажется, и Бог от нас отступился» (Шильдер Н.К. Император Павел I. С.465).
Миновала неделя жизни царской семьи на новом месте. В воскресенье 10 марта в Михайловском замке состоялся концерт французских актеров.  Среди собравшихся придворных и членов императорской семьи царило гнетущее настроение. Император обращал мало внимания на пение госпожи Шевалье, он сидел, нахмурив брови, и казался полностью погруженным  в какие-то мысли. Великая княгиня Елизавета Алексеевна печально  молчала; ее муж - Александр Павлович выглядел встревоженным. Мария Федоровна с беспокойством оглядывалась по сторонам, пытаясь угадать, чем озабочен император.
Перед тем как войти в зал к вечернему столу, Павел внезапно подошел к Марии Федоровне и остановился перед ней, его рот исказила насмешливая улыбка. Не сказав ни слова, он подошел  к старшим сыновьям  и поочередно пристально посмотрел на них. Затем со зловещим видом направился к столу. Все с замиранием сердца последовали за ним.
Ужин прошел в полной тишине. Когда  в заключение вечера императрица хотела поблагодарить мужа, он отстранил ее от себя и, не поклонившись, быстро удалился. Мария Федоровна расплакалась, и вся семья разошлась в предчувствие  большой беды.
Весь следующий день Павел, по обыкновению, был плотно занят: он имел долгую беседу с иезуитом Грубером о проекте соединения православной церкви с латинской, присутствовал на разводе войск, отправил несколько важных депеш в Берлин и Париж.
В обычное время,  половине девятого вечера, состоялся ужин, на котором присутствовали девятнадцать персон.  Кроме Марии Федоровны, старших сыновей с  женами и великой княжны Марии Павловны,  на ужин были приглашены несколько придворных дам и высших сановников.
К удивлению присутствующих, император был чрезвычайно весел и оживлен. Стол впервые украшал  новый фарфоровый сервиз с видами Михайловского замка. Павел пришел в восторг от рисунка на фарфоре, поцеловал чашку и заявил, что это счастливейший день в его жизни.  Князь Н.Б. Юсупов, участник того вечера, вспоминал: «Во время ужина великий князь Александр Павлович был молчалив и задумчив; император Павел, напротив того, был чрезвычайно весел и разговорчив. Заметив, что великий князь Александр Павлович не в обыкновенном расположении духа, император спросил у него:
- Сударь, что с вами сегодня?
- Государь, - отвечал великий князь, - я чувствую себя не совсем хорошо.
- В таком случае обратитесь к врачу и полечитесь. Нужно пресекать недомогание  вначале, чтоб не допустить серьезной болезни.
Великий князь ничего не отвечал, но наклонился и потупил глаза. Через несколько минут великий князь Александр чихнул. Император сказал ему: «За исполнение всех ваших желаний». (Оболенский Г. Павел I. С.337)
Генерал Кутузов, сидевший в тот вечер недалеко от Павла I, подтверждая рассказ князя Юсупова, впоследствии рассказывал: «Мы ужинали вместе с императором; нас было 19 человек за столом;  он был очень весел и много шутил с моей дочерью, которая в качестве фрейлины присутствовала за ужином и сидела против государя. после ужина он говорил со мной, и пока я отвечал ему несколько слов, он взглянул на себя в зеркало, имевшее недостаток и делавшее лица кривыми; он посмеялся над этим и сказал мне: «Посмотрите, какое смешное зеркало; я вижу себя в нем с шеей на сторону».
Ужин кончился в половине десятого. Заведено было, что все выходили в другую комнату и прощались с государем. В этот вечер Павел Петрович также вышел в другую комнату, но ни с кем не простился, а сказал только: «Чему быть, того не миновать». (Шильдер Н.К. Император Павел I. С. 474)
х х х
О заговоре на императора Павла I существует обширная литература, история сохранила для потомков воспоминания, письма и дневники свидетелей трагедии 11 марта 1801 года. Однако,  до сих пор остается не до конца ясным,  насколько близкие императора были осведомлены о готовящемся планах заговорщиков, а, следовательно, какова степень их вины в убийстве; действительно ли Павел имел намерение арестовать великого князя  Александра,  в чем заключалась роль императрицы Марии Федоровны в роковых событиях, приведших к гибели императора?  На эти и многие другие вопросы, касающиеся важнейшего события русской истории начала XIX столетия, однозначно ответить достаточно сложно.   
Канва событий, тем не менее, изучена достаточно хорошо.  В России XVIII столетия  дворцовые перевороты традиционно были в большой моде. Именно благодаря заговорам на престоле оказались дочь Петра Великого Елизавета I и Екатерина Великая. И каждый раз нити придворных интриг вели в иностранные посольства. Не исключением стал и заговор против Павла I.
На этот раз в роли катализатора русских внутриполитических потрясений выступили англичане. Лондон находился в сильнейшем беспокойстве  от сообщений о наметившемся политическом сближении России и Франции.
Переговоры Павла с генералом Бонапартом дали  неожиданный результат: русские и французские войска начинали совместную военную кампанию - поход в Индию, всегда бывшую главным бриллиантом в короне английских королей.   В конце декабря 1800 года Павел направил 22 500 казаков  атамана Орлова на захват британской Индии, а в начале марта 1801 года объявил о прекращении всяческой торговли с Британией. 
Казаки только еще начинали свой поход к берегам Ганга, а в Англии, известие об экспедиции, вызвало  настоящий шок. Но для тайных агентов туманного Альбиона не было секретом недовольство Павлом I, царившее в высшем обществе и гвардии.
Деньги, умело  вложенные английским послом сэром Чарльзом Витвортом,  окончательно оформили  заговор против императора.
Елизавета острее мужа чувствовала всю напряженность создавшегося положения, еще  задолго до переезда в Михайловский замок, она выражала уверенность в том, что в России  произойдет нечто особенное, прямо именуя Павла   «тираном». Великий князь Александр пишет Лагарпу, что  наблюдения  над государственной жизнью привели его к тем же выводам, которые сделала Елизавета по фактам частной, семейной жизни. «Мое отечество находится в положении, не подающемся описанию, - говорится в письме великого князя. - Вместо добровольного изгнания себя я сделаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать стране свободу и тем не допустить ее сделаться в будущем игрушкой в руках каких-либо безумцев» (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т. 1. С.162).
Уже в 1799 году в определенных придворных кругах  бродили смутные идеи о необходимости  регентства, при котором  верховная власть передается Александру.  Проект не состоялся, но вскоре наметились четкие контуры другого заговора,  во главе которого встал петербургский генерал-губернатор граф П.А. Пален, пользовавшийся неограниченным доверием Павла.  Заговор, составленный небольшим кружком людей, поддерживался молчаливым согласием всех слоев общества.  Казалось, о нем знал каждый петербужец. Чиновник департамента полиции Яков Санглен, возвращаясь вечером 11 марта домой, услышал от извозчика вопрос:  «Неужели правда, что хотят убить царя?».  Санглен пытался разубедить мужика, но тот с недоверием отвечал: «Полно, барин, мы между собой только об этом и говорим. Все не переставая повторяют: «Это конец!»  (Русская старина. 1883. Т.37. С.3-4)
Великий князь Александр, конечно, также был осведомлен о готовящемся перевороте. Еще в  1800 году граф Никита Петрович Панин  прозрачно намекнул Александру о возможности государственного переворота. «Наследник престола знал все подробности заговора, - утверждал великий князь Николай Михайлович, - ничего не сделал, чтобы предотвратить его, а напротив того, дал свое обдуманное согласие на действия злоумышленников, как бы закрывая глаза на несомненную вероятность плачевного исхода, т.е. насильственной смерти отца». ( Великий князь Николай Михайлович. Император Александр I СПБ. 1914. Т.1. С.  )
Одной из причин такого поведения великого князя Александра стала реальная опасность подвергнуться ссылке или заточению. Все  последние годы своего царствования Павел  враждебно относился к Марии Федоровне и обоим старшим сыновьям. Появление в Петербурге тринадцатилетнего  племянника Марии Федоровны, Евгения Вюртембергского, любовь, которую проявлял к нему император, породили слух о намерении Павла объявить его своим наследником. Недоверие к старшим детям сказалось и в том, что незадолго до катастрофы Александр и Константин были вторично приведены к присяге. .
 Великий князь Александр Павлович  был поставлен историей перед драматичной дилеммой: оказаться: на стороне отца, готового отправить его в крепость, или принять условия заговорщиков, собиравшихся возвести его на престол. Александр избрал второй вариант. Это решение  стоило ему в дальнейшем  нескончаемых терзаний и невыносимых душевных мук, которые не оставят его до  последних дней.
 Великий князь Николай Михайлович  считал, что слухи о возможности заговора и опасности, грозящей мужу, были также известны императрице Марии Федоровне, но она ничего не сделала, чтобы предупредить его.
Возникает естественный вопрос: как могло случиться, что если о грозящем перевороте знало такое  множество  людей, далеких от непосредственного участия в заговоре, в то время как  мнительный и опасливый Павел I даже не догадывался о совершенно реальной угрозе? 
На самом деле, глава заговора граф Пален потом признавался, что Павел I  еще 9 марта в семь часов утра заявил, что ему известно о готовящемся против него покушении. Пален, не растерявшись, отвечал, что он также осведомлен о  заговоре, но он сам находится среди  заговорщиков, чтобы лучше выведать планы  преступников и держать в руках все нити. В заключении разговора Павел подписал указы об аресте Марии Федоровны и двух старших великих  князей, однако даты под документом не поставил.
                х х х
 Глубокой ночью 11 марта 1801 года полупьяные заговорщики, пользуясь тем что в охране были их товарищи, легко проникли внутрь Михайловского замка, и не встретив никакого сопротивления, ворвались в спальню императора.  Император, испуганный шумом приближающихся шагов, пытался спрятаться за экран камина, но его нашли и один из них – граф Николай Зубов, брат фаворита Екатерины, ударил Павла в висок тяжелой золотой табакеркой.  Вид крови привел убийц в возбуждение. Обмякшего императора стали избивать ногами. Кто-то попытался задушить несчастного Павла  офицерским шарфом.  «Боже мой, как этот человек кричит! Это невыносимо!», -  нетерпеливо  воскликнул  второй из братьев   Зубовых –  Платон. Обезумевший убийцы продолжали наносить удары уже мертвому императору.
 Лицо Павла I оказалось  обезображено до такой степени, что понадобилось несколько часов, чтобы привести труп в более-менее пристойный вид.  Английский врач Грив руководивший бальзамированием тела обнаружил «широкий кровоподтек вокруг шеи; сильный ушиб виска; красное пятно на боку; два красных пятна на бедрах, происходивших,  по-видимому, от сильного надавливания; кровоподтеки на коленях, и на всем теле следы ударов, нанесенных, вероятно, уже после смерти. Он не обнаружил ни одной колотой раны». (Валишевский К. Сын великой Екатерины. С.607)
Ночь выдалась  холодная и дождливая. В главном карауле мирно дремала ничего не подозревающая охрана. Но вдруг на главной лестнице появился граф Пален. Раздалась команда: «Караул, стой!» Затем, понизив голос, генерал-губернатор произнес: «Государь скончался апоплексическим ударом; у нас теперь новый император Александр Павлович!»
Бледный, почти теряющий сознание, молодой государь чуть слышно произнес свою первую историческую фразу: «При мне все будет как при бабушке».
Крики и шум, раздававшиеся в замке, разбудили Марию Федоровну. «Мария Федоровна была не из тех, кто дает о себе позабыть, и в эту минуту она менее, чем когда-либо, могла на это согласиться, - рассказывает историк К. Валишевский в подробном и тщательно документированном  повествовании о событиях ночи 11 марта 1801 года.. – Узнав, о случившемся, она подумала, что ей предстоит сыграть огромную роль во всем этом деле, и, заботясь о сыне не более, чем он заботился о ней, она задумала взбунтовать мрачный дворец, который он собирался покинуть.
Оставаясь чужой если не самому существованию заговора, то, по крайней мере, приготовлениям к покушению,  она не допускала, что случившаяся катастрофа привела ее только к роли вдовствующей императрицы...
 В  подобных вопросах женский ум склонен  к ошибкам, и Александр, еще молодой, застенчивый, слабохарактерный, казался ей все еще ребенком. Чувство авторитета матери, воспоминание о том, что произошло при кончине Петра III, быть может, также внушения заинтересованных друзей смущали ее ум, малоспособный к политике, но довольно своенравный и не менее того склонный к величию. Скорбь и испуг окончательно сбили ее с толку...
Предупрежденная баронессой Ливен, императрица, забыв одеться, бросилась по направлению к той комнате, где Павел только что испустил дух. Но ей не хотели показывать обезображенного трупа. Мария Федоровне преградили путь, и она обезумела окончательно...
 Начальник караула очень почтительно сообщил о полученном распоряжении. Так как императрица продолжал настаивать, он велел скрестить штыки. Ни угрозы, ни мольбы, пущенные ею поочередно в ход, не могли сломить этого упорства, и полуобнаженная, в одной шубе, наброшенной ей на плечи, она бродила по дворцу, ища другого прохода и стараясь в то же время заставить признать себя царствующей императрицей. Она громко заявляла о своих правах и обращалась с воззванием к солдатам:
- Если нет императора, то я ваша императрица! Я одна имею титул законной  государыни! Защищайте меня! Следуйте за мною!
Как это было, по-видимому, в последний момент и с самим Павлом, она забыла о законе престолонаследия, установленного при ее же содействии». (Валишевский К. Указ. соч. С. 616-617)
«Императрица, под влиянием охватившего ее волнения, пыталась однако не щадить никаких мер воздействия на войска, чтобы добиться престола и отомстить за смерть своего супруга, - подтверждает описания историка князь А. Чарторыйский.  - Но ни наружностью, ни характером не была способна возбудить в окружающих  энтузиазм и добровольное самопожертвование. Ее отрывистые фразы, ее русская речь с довольно сильным  немецким акцентом не произвели должного впечатления на солдат, и часовые молча скрестили перед ней ружья». (Чарторыйский А. Мемуары С.178)
Единственным человеком, который помог Марии Федоровне в эти нелегкие минуты, оказалась,  так ею нелюбимая невестка Елизавета Алексеевна, которая всю ночь  утешала и поддерживала вдову. 
По общему мнению, из всех членов императорской фамилии, среди ужасного беспорядка и смятения, царивших в эту ночь во дворце, только одна молодая императрица Елизавета сохраняла присутствие духа. Впоследствии император Александр сам часто говорил об этом. В страшную ночь кровавого преступления в Михайловском замке подлинной царицей оказалась только молодая хрупкая женщина, на плечи которой легла огромная ответственность не только перед своим мужем, но, по большому счету, и перед всей страной. В том, что обезумевших от крови убийц, удалось усмирить и успокоить, предотвратив еще большие жертвы, есть немалая заслуга Елизаветы Алексеевны. Когда Елизавета стояла, поддерживая обезумевшую свекровь, она вдруг почувствовала, что кто-то берет ее за руку. Обернувшись, она увидела незнакомого пьяного офицера, который пытался поцеловать ей руку и сказал:
- Вы - наша мать и государыня (Головнина В.Н.  С.236)
В эти отчаянные минуты императрица старалась ободрить супруга, помочь  ему обрести мужество и решимость. Она не оставляла его всю ночь и отходила лишь чтобы утешить свекровь, постараться удержать обезумевшую императрицу от шагов, способных вызвать агрессию со стороны заговорщиков. «В эту ночь волнения и ужаса, - продолжает рассказ князь Чарторыйский, - когда все были взволнованы, каждый  на свой лад, - одни, гордясь победой, другие, охваченные скорбью и отчаянием, - только императрица Елизавета сохраняла самообладание и проявила моральную силу, которую все признали. Она явилась тогда посредницей между мужем, свекровью и заговорщиками и старалась примирить одних и утешить других». (Чарторыйский. Мемуары. С.180)
Несмотря на внешнее хладнокровие и присутствие духа, Елизавета Алексеевна была потрясена происшедшим преступлением. Спустя два дня она написала большое письмо, адресованное матери, в котором сообщила подробности трагедии, разыгравшейся в Михайловском замке.
«Петербург 13 (25) марта 1801.
Дорогая матушка! Начинаю свое письмо, хотя наверное еще не знаю, скоро ли оно отправится. Сделаю все, что возможно, чтобы отправить к вам эстафету сегодня вечером; очень боюсь, как бы вы не узнали об этом событии раньше, чем получите мое письмо, и знаю, как вы будете тревожиться.
Теперь все спокойно, ночь же с третьего дня на вчера была ужасна. Случилось то, что можно было давно ожидать: произведен переворот, руководимый гвардией, а вернее, офицерами гвардии. В полночь они проникли к государю в Михайловский дворец, а когда толпа вышла из его покоев, его уже не было в живых. Уверяют, будто от испуга с ним сделался апоплексический удар; но есть признаки преступления, от которого все мало-мальски чувствительные души содрогаются; в моей же душе это никогда не изгладится.
Вероятно, Россия вздохнет после четырехлетнего угнетения и, если бы император кончил жизнь естественной смертью, я, может быть, не испытывала бы того, что испытываю сейчас, ибо мысль о преступлении ужасна. Вы можете себе представить состояние императрицы: несмотря на то, что она не всегда с ним была счастлива, привязанность ее к Государю была чрезвычайная.
Великий князь Александр Павлович, ныне государь, был совершенно подавлен смертью своего отца, то есть обстоятельствами его смерти: чувствительная душа его будет этим навсегда растерзана.
Дорогая матушка, постараюсь передать вам некоторые подробности того, что я запомнила, ибо ночь представляется мне теперь тяжелым сном. Невозможно дать вам отчет в шуме и криках радости, доносившиеся до нас и до сих пор раздающиеся у меня в ушах.
Я была у себя в комнате и слышала одни крики ура. Вскоре после того входит ко мне великий князь и объявляет о смерти своего отца. Боже! Вы не можете себе представить нашего отчаяния. Никогда я не думала, что это будет мне стоить столь ужасных минут. Великий князь едет в Зимний дворец в надежде увлечь за собой народ; он не знал, что делал, думал найти в этом облегчение. Я поднимаюсь к императрице; она еще спала, однако воспитательница ее дочерей пошла подготовить ее к ужасному известию. Императрица сошла ко мне, с помутившимся разумом, и мы провели с нею всю ночь следующим образом: она - перед закрытой дверью, ведущей на потайную лестницу, разглагольствуя с солдатами, не пропускавшими ее к телу Государя, осыпая ругательствами офицеров, нас, прибежавшего доктора, словом всех, кто к ней подходил (она была как в бреду, и это понятно). Мы с Анной (8) умоляли офицеров пропустить ее, по крайней мере, к детям, на что они возражали нам то будто бы полученными приказами (Бог знает от кого: в такие минуты все дают приказания), то иными доводами. Одним словом, беспорядок царил как во сне. Я спрашивала советов, разговаривала с людьми, с которыми никогда не говорила И, может быть, никогда в жизни не буду говорить, умоляла императрицу успокоиться, принимала сотни решений. Никогда не забуду этой ночи!
Вчерашний день был спокойнее, хотя тоже ужасный. Мы переехали, наконец, сюда, в Зимний дворец, после того как императрица увидела тело Государя, ибо до этого ее не могли убедить покинуть Михайловский дворец. Я провела ночь в слезах то вместе с прекрасным Александром, то с императрицей. Его может поддерживать только мысль о возвращении благосостояния отечеству; ничто другое не в силах дать ему твердости. А твердость ему нужна, ибо, великий Боже, в каком состоянии получил он империю!
Мне приходится сократить свое письмо, так как добрая императрица благоволит искать утешение в моем обществе; я провожу у нее большую часть дня; кроме того, г-жа Пален, муж которой сейчас отправляет эстафету, сидит у меня и ждет моего письма.
Я вполне здорова, все эти волнения совсем не отозвались на мне, только голова еще не пришла в порядок. Приходится думать об общем благе, чтобы не впасть в уныние при мысли об ужасной смерти, какова бы она ни была, естественная или нет. Все было бы тихо и спокойно, если бы не общее, почти безумное ликование, начиная с последнего мужика и кончая всей знатью. Очень грустно, но это не должно даже удивлять. Ах, если бы эта перемена могла мне дать надежду снова вас увидеть! Нужно переждать первое время и, если на это достанет у меня жизни, главнейшее препятствие устранено. Но, увы! мысль быть обязанной своим спокойствием преступлению не вмещается в моем уме и сердце. Никак не кончу письма: давно я не говорила с вами на свободе. Прощайте, обожаемая матушка, целую ручки батюшке, свидетельствую свое почтение дедушке, а вас неизъяснимо люблю". (Nic.Мikh. 3. 125)*

.
1. Гатчина - дворцово-парковый комплекс в окрестностях Санкт Петербурга. История Гатчины насчитывает несколько веков. Еще в конце пятнадцатого века существовало село Хотчино.  Петр I подарил его своей сестре - царевне Наталье Алексеевне;  в восемнадцатом  веке Гатчина не раз меняла владельцев, среди  которых были  князья Куракины,  граф Г.Г. Орлов. В 1783 году Екатерина II, выкупив Гатчину у ее хозяина, подарила имение сыну великому князю Павлу Петровичу, который  затеял энергичное строительство  своей  резиденции, превратив дворцово-парковый ансамбль Гатчины в один из лучших  образцов раннего русского классицизма.  В середине ХIХ века дворец перестраивается по проекту  архитектора Р.И. Кузьмина.
2.Александра  Павловна (29. 07. 1783 - 4.03. 1801), великая княжна, палатина венгерская.
В 1796 г.  была помолвлена за короля Швеции Густава IV Адольфа. Вопрос о браке казался решенным. Был назначен  день обручения. Однако, во время переговоров об условиях брака не было обращено достаточно внимания на различие исповеданий. Только за несколько часов до обручения уже в Петербурге король неожиданно отказался подписать документы, в силу которых будущей королеве была предоставлена полнейшая свобода исповедания.
Король пробыл еще несколько дней в Петербурге. Переговоры о браке хотя не прекратились совершенно, но так и не привели к желанной цели.  Вскоре Густав женился на принцессе Фредерике Баденской - младшей сестре императрицы Елизаветы Алексеевны.
В 1799 г.  Александра Павловна вышла замуж за австрийского эрцгерцога , палатина венгерского Иосифа-Антона. Умерла во время родов. На ее могиле в Офене Александр I построил православную церковь.
3. Франсуаза де Ментеон (1635-1719), маркиза, любовница, с 1684 г. морганатическая супруга французского короля Людовика XIV.
4. Кутайсов Иван Павлович (1759-1834), граф, обер-шталмейстер. Уроженец  Кутаиси, маленьким ребенком он был взят в плен русскими солдатами и доставлен вместе с иными трофеями в Петербург. Екатерина II  подарила мальчика великому князю Павлу, бывшего всего несколькими годами  постарше новой живой  игрушки. Цесаревич крестил его и чрезвычайно привязался к нему.  Кутайсов был отправлен в Берлин и Париж,  где в совершенстве освоил  парикмахерское и  фельдшерское  дело. После восшествия на престол,  Павел I жалует крестника гардеробмейстером 5-го класса, пять тысяч крестьянских душ, 50 тысяч десятин земли стали собственностью Кутайсова, а в   1799 году  «за отличную ревность, усердие и приверженность» И.П. Кутайсов  был возведен  в  графское достоинство.
5. Княгиня Анна Гагарина умерла в Риме от чахотки 25 апреля 1805 года. Гроб с телом бывшей возлюбленной императора Павла I, привезли  в Петербург и захоронили в  Александро-Невской лавры.
6. В начале ХХ столетия в медицинской прессе развернулась дискуссия двух известных психиатров о природе болезни Павла I. П.И.Ковалевского, профессор Харьковского университета, ссылаясь  на  известные «павловские анекдоты»,  делал вывод,  что царь принадлежал к "дегенератам второй степени с наклонностями к переходу в душевную  болезнь в форме  бреда преследования".  Против подобного диагноза категорически возражал профессор Юрьевского университета В.Ф.  Чиж, считавший  царя  психически совершенно здоровым человеком.     Современные психиатры склонны полагать, что абсолютной нормы психического здоровья не существует.  Каждый человек, в силу  воспитания, привычек, условий жизни, наследственности имеет те или иные особенности своего психологического портрета.  Так, по мнению известного современного психиатра А.С. Карпова,  учитывая склад  характера,  наследственность, особенности темперамента  императора, можно предположить, что, скорее всего,  у Павла I имелись признаки истерической психопатии с выраженными аффективными реакциями.
7. Куракин Александр Борисович, (1752-1818), князь, дипломат, вице-канцлер.
8. Анна Федоровна, великая княгиня, жена великого князя Константина Павловича



НОВОЕ ЦАРСТВОВАНИЕ


Благодаря  многолетней тенденции, существовавшей в отечественной исторической литературе, неизменно окрашенной в те или иные  идеологические цвета, личность монарха ассоциировалась с его титулом и, начиная с времен революционных демократов, словосочетание «самодержавный государь»  звучало форменным  оскорблением. Иногда, обличители пороков царизма шли еще дальше, присваивая историческим персонажам  презрительные клички: Николай-Палкин,  Николай-Кровавый.
 Вряд ли подобный метод исследования  биографии или психологии любого   государственного деятеля, а тем более,  русского государя, стоящего во главе крупнейшего в мире государства, можно считать  оправданным. И уж совсем он не  применим  по отношению к  Александру I, к оценке его человеческих качеств, политических талантов.
Тяжелейшие испытания, выпадавшие Александру Павловичу на протяжении всей его долгой политической жизни,  постоянное давление жесткой системы  абсолютной монархии,   символом и гарантом которой он являлся, не смогли отнять у него редкостное  свойство сомневаться в правильности своих решений,  за уважение идеалов гуманизма,  скромности в общении с окружающими.  Его юношеское неприятие бремени власти с годами только становилось все острее,  усиливаясь под гнетом тяжелых угрызений совести за участие в убийстве отца.
  Это ощущение вины, сочетавшееся с постоянным чувством страха перед возможным новым переворотом, жертвой которого  может стать он сам, предопределяло большинство его внутриполитических деяний, служило причиной его внешней  амбивалентности, двуличия и скрытности, - черты, благодаря  которым он  получил от современников имя «державного сфинкса».
Неограниченная самодержавная власть над  десятками миллионов  подданных  досталась Александру неожиданно, она захватила его врасплох, и хотя великий князь знал о готовящемся дворцовом перевороте, стоившим жизни Павлу I, он, вряд ли отдавал себе отчет, какой ценой достанутся ему отцовские корона и скипетр.  В день восшествия на престол Александру  шел всего  лишь двадцать четвертый год, он был совершенно не готов к той нелегкой ноше, которую отныне ему предстояло нести.  Наследник,  убитых  в ходе дворцовых переворотов деда  и отца; либерал по убеждениям, мечтавший о тихой, частной жизни где-нибудь на берегах Рейна,  он стал русским царем в результате  очередного  заговора, столько раз уже потрясавших Россию в восемнадцатом веке. Екатерина I, Елизавета  Петровна,  Екатерина II - все они пришли на трон благодаря гвардейским штыкам.
В эти тяжелые дни Елизавета Алексеевна оказалась его самым верным и преданным другом. В первые часы, когда Александр, наконец, осознал, что он вольно или невольно, но сделался соучастником жестокого преступления, с ним случилась истерика. «Я не могу исполнять обязанности, которые на меня возлагают, - говорил Александр. - Могу ли я иметь силу царствовать? Не могу. Предоставляю мою власть тому, кто ее пожелает». Елизавета пыталась объяснить мужу к каким катастрофическим последствиям может привести его решение. Она умоляла его быть энергичным, посвятить себя всецело счастью своего народа и смотреть на свою власть как на искупление. (Головина В. С.137).
Спустя четверть века великий князь Константин Павлович рассказал графу Ланжерону о первых часах царствования  Александра:  «Я вхожу в гостиную брата и застаю его лежащим на диване, обливающегося слезами, точно также и императрицу Елизавету, только здесь узнал я об умерщвлении отца. Я был так ошеломлен этим ударом... В этот момент брату моему сообщили о претензиях моей матери; он воскликнул: «Боже мой, еще  этого не хватало!» Он приказал Палену отправиться к ней, образумить ее и заставить отказаться от этих странных идей, совершенно неуместных в такую минуту. Пален вернулся через несколько часов и увел моего брата, чтобы показать его войскам» (Брикнер А.Г. Смерть Павла I. СПБ.1907 С. 121).
Вдовствующая императрица Мария Федоровна  была шокирована  новой прибавкой к титулу.  Отношения с матерью у Александра с детства и до конца его дней  оставались сложными, а подчас, и тягостными. Став императором, и зная нелюбовь Елизаветы к власти и пышным торжествам, он молча воспринял желание  матери занять второе место в государстве после него самого.  Надо отдать должное Марии Федоровне: в достижение своей цели, она  проявила огромную целеустремленность и твердую волю.  «Едва прошло шесть недель траура, она стала появляться в публике и делала из этого большую заслугу, постоянно повторяя императору, что ей многого стоит видеть, хотя бы издали лиц, про которых она знает, что они принимали участие в заговоре против ее супруга, но что она приносит это чувство в жертву своей любви к сыну. Она заставила написать с себя портрет в глубоком трауре и раздавала копии всем», - писал очевидец тех событии ( Головина В. С. 238).
Убийство мужа совпала со смертью  ее дочери Александры Павловны, ставшей женой австрийского эрцгерцога Иосифа-Антона, и умершую в родах.
В письме Елизаветы Алексеевны к матери этому горестному событию уделено немало места: «... после смерти императора она (императрица Мария Федоровна - А.К.Т.) постоянно имела на устах: «Александрина также умрет"». Эти две горести смешались, одна отвлекает от другой. По крайней мере, все это не совсем овладело ее существом. Бедная Александрина, столь привязанная к жизни, почему именно она должна была умереть? Я считала ее такой счастливой, что у нее должен так быстро  родиться уже второй ребенок». (Nic. Mikh.1. 271)*
Право, от подобного стечения трагедий было от чего матери и вдове впасть в отчаяние. Но, вместо этого, Мария Федоровна распоряжалась деталями церемониала похорон Павла; настойчиво требовала, чтобы Александр скорее отдал указ,  касательно ее личного двора. Мария Федоровна объявила, что не желает иметь отдельного штата придворных и хочет, чтобы придворные чины служили ей и ему. Александр немедленно дал свое согласие на такой беспрецедентный в истории русского дворцового этикета пример. 
Теперь Мария Федоровна  казалась  удовлетворенной:  она появлялась на всех торжествах под руку с сыном, а за ними  шла  императрица Елизавета Алексеевна. Не лишне  вспомнить, что большую часть царствования  Павла I, Мария Федоровна  вынуждено  находилась в тени, отбрасываемой фигурами фавориток императора  Екатериной Нелидовой и Анной Лопухиной. Отныне у нее не было соперниц.
Весной 1801 года  в Петербург приехали родители Елизаветы Алексеевны и ее старшая сестра принцесса Амалия. Они несколько лет не виделись друг с другом, поскольку отношения официального Петербурга и Бадена сделались при  Павле I  крайне напряженными.
 Однако визит баденских родственников лишь усугубил  разлад в отношениях между вдовствующей императрицей и ее невесткой. Мария Федоровна отличалась хорошей памятью и, конечно, не забыла, что именно дочь марграфини - принцессу Фредерику  шведский король предпочел ее собственной,  недавно умершей Александре Павловне. По словам А. Чарторыйского, «замужество это, считавшееся тогда в Европе самым блестящим, было триумфом, которым маркграфиня не могла не  гордиться, и который мало способствовал успокоению ревности императрицы-матери...» (Чарторыйский А. Мемуары. С 190)
Путешествие родителей Елизаветы Алексеевны  закончилось трагедией. После коронации, из Петербурга  маркграф Карл-Людвиг Баденский и его супруга отправились в Стокгольм, навестить вторую дочь, ставшую королевой Швеции. В дороге, 15 декабря 1801 года,  экипаж  маркграфа перевернулась и он погиб. Известие об этом событии, вскоре пришедшее в Петербург, послужило для Елизаветы Алексеевны  большой душевной травмой.
 И все-таки, первые месяцы царствования Александра I между  супругами  установились теплые и доверительные  отношения. По словам великого князя Николая Михайловича: «Как и Александр, Елизавета ненавидела всякий этикет и церемонию;  она любила жить просто и тогда получала полное удовлетворение».
«Только одна лишь императрица-мать старалась поддерживать прежние обычаи и блеск при дворе, - не без сожаления пишет князь Чарторыйский. -  Молодой двор, напротив, отличался даже преувеличенной простотой, полным отсутствием этикета и принимал у себя только интимное общество, где не было никаких стеснений. Император и его семья являлись в парадных платьях только по выходным и праздничным дням, по возвращению от обедни. Обеды и вечера давались большей частью во внутренних покоях и ни в чем не походили на то, чем были в предыдущие царствования» (Чарторыйский А. Мемуары С. 243).
 Схожие  воспоминания остались  и у фрейлины императрицы княгини Софьи Мадатовой: «Вкусы императрицы были до крайности просты, она никогда не требовала  даже самых пустячных вещей для убранства своих комнат, даже не приказывала никогда приносить  цветы и растения; однако надобно заметить, что это делалось ею отнюдь не из равнодушия к этим предметам, а единственно из желания никого не беспокоить. Любимейшими ее удовольствиями были морские купания и верховая езда...» (Русская старина. 1884 . Т. 44. С. 116 )
Часто императрицу можно было видеть гуляющей по набережным и улицам столицы в сопровождении всего лишь одной дамы и лакея. Однажды в Летнем Саду провинциальный армейский офицер. не знавший императрицу в лицо, начал достаточно смело флиртовать с красивой женщиной. Случайные прохожие отведя нахала в сторону, объяснили с кем он имеет дело, но бравый поручик не поверил доброхотам. Дело кончилось дворцовым караулом. Мария Федоровна была возмущена инцидентом, Елизавета - напугана, а император нашел происшествие очень смешным и виновник  переполоха отделался лишь строгим выговором.
Одаренная восхитительным голосом, Елизавета имела  особый дар рассказывать;  Александр не раз говорил, что, не имея времени много читать, он обязан Елизавете Алексеевне  исчерпывающими  сведениями о всех любопытных литературных новинках.
Император также разделял скромные вкусы супруги: ранний подъем, кропотливая работа с документами, письмами, общение с узким кругом людей, ровное и вежливое отношение со слугами, долгие пешие или верховые прогулки. Александр, в противоположность отцу, оказался резким противником придворного церемониала. Единственной его страстью и увлечением оставалась любовь к армии, парадам  и воинским экзерцициям.  Еще до коронации в июне 1801 года с размахом, которому позавидовал бы и сам император Павел I, Александр открыл  памятник Александру Васильевичу Суворову.
На Царицынском лугу были построены гвардейские и армейские полки. Офицер одной из частей Петербургского гарнизона  М.Леонтьев оставил подробное описание мероприятия: «Государь, остановился в средине круга войск, прямо против памятника, изволил вынуть шпагу из ножен (в знак, что он сам будет командовать) и послал князя Волконского с приказанием опустить ширмы... В мгновение ока ширмы упали, и нам явился блестящий от солнца вид прекрасного мужа! Государь тотчас сам скомандовал: «Палить!», и громы пушек, среднясь с залпами батальонов, потрясли и сердца всех зрителей, исполненных восторгов при виде того, кто всю жизнь свою освятил на славу и защиту отечества. По совершению трех залпов мы под предводительством государя прошли мимо памятника Суворову церемониальным маршем и салютовали оному; проходя мимо которого, я видел государя, стоящего на правую сторону изображения героя с опущенной шпагой». (Русский архив.1913. №9. С.329)
Елизавета, присутствовала  на церемонии,  но сердце ее не трепетало от волнения при виде марширующих батальонов, она задумчиво смотрела на возбужденное лицо Александра, и все чаще на ее прекрасное лицо набегала облако печали.
                х х х
По примеру Екатерины II, коронация была назначена на середину сентября. Об грядущих торжествах  уведомил особый манифест, обнародованный 20 мая  1801 года.
В последний день августа Александр и Елизавета покинули Петербург и, после  остановок в Новгороде и Твери, 5  сентября прибыли в Петровский дворец. Путешествие из Петербурга в Москву традиционно считается чем-то обязательным для каждого жителя обеих  российских столиц. Однако, подчас в привычном ритме мелькающих верстовых столбов возникают  какие-то новые детали, заставляющие позабыть о дорожной скуке. О том, что Александру и Елизавете скучать  по дороге не пришлось,  свидетельствует рескрипт, данный государем графу Н.П. Румянцеву, главному директору водяных коммуникаций и экспедиции устроения дорог в государстве. В сем любопытном документе, в частности говорилось: «извещаясь по слухам и удостоверяясь по расспросам, на месте учиненных, что московская дорога, незадолго до моего путешествия исправленная, не была для всех открыта, но одну ее часть берегли только для меня, а другую, в самом дурном состоянии бывшую, оставляли для проезжающих, которые должны были терпеть всю невыгоду беспокойства». Графу Румянцеву было предложено дать понять всем чиновникам дорожной экспедиции, что их усердие очевидно превосходило понятие и впредь не пренебрегать правилом,   «что когда с одной стороны полезно и нужно содержать дороги в порядке и исправности, то с другой справедливо, чтоб оными все и каждый без различия состояний пользовались свободно».
В том же духе последовал и рескрипт новгородскому губернатору Обольянинову. Император был недоволен множеством  факелов, расставленных по обе стороны дорожного тракта: « какова иллюминация продолжалась в целом 16-тиверстном расстоянии к Чудову, и сколько сама по себе бесполезна, столько наипаче тягостна жителям, к ней употребляемых, и селения даже подвергала опасности пожара». (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т.2. С.274).
Рескрипты были именные, и кроме графа Румянцева, губернатора Обольянинова  и десятка-другого незадачливых  чиновников о них мало кто знал, но слава царя, заботящегося о своих подданных,  уже летела далеко впереди царского поезда.
Когда на следующий день после приезда в Москву, Александр в одиночестве поехал  верхом прогуляться по московским улицам, на Тверской народ узнал императора, и в мгновение ока его окружила огромная толпа. «Он был прижат народом так сильно и осторожно, - писал современник, - как страстная мать сжимает в объятиях младенца своего. Ни крика, ни шуму; но сквозь легкий шепот услышал он вокруг себя и «батюшка», и «родимый», и «красное солнышко», и все, что в простонародном языке есть нежно-выразительного. Царский конь, сбруя и одежда. Все в народе освящалось его прикосновением; целовали его лошадь, его сапоги, ко всему прикладывались с набожностью. Пред владыками Востока народ в ужасе падает ниц, на Западе смотрели на королей в почтительном молчании, на одной только Руси цари бывают так смело и явно обожаемы» Шильдер Н.К. Император Александр I . Т.2. С.66)
На протяжении нескольких верст от Тверской заставы до Кремля и оттуда до дворца в Немецкой слободе устроены были перед всеми домами подмостки, в три и более ярусов, на которых загодя толпился народ, чтобы посмотреть на торжественный въезд императора.
Утро 15 сентября 1801 года в Москве  не предвещало хорошей погоды, небо хмурилось, изредка накрапывал мелкий дождь. Но, когда Александр и Елизавета выходили из Успенского собора, ветер разогнал тучи,  и  торжественная процессия предстало во всем блеске.  Службу, как и четыре года назад, вел митрополит Платон. Когда Александр подошел к митрополиту для принятия святых даров, Платон вручил ему чашу, чтобы император, как Помазанник Божий,  мог причастить себя сам. Но Александр скромно возвратил чашу, пожелав совершить таинство наравне со всеми верующими.
Идя с крестом впереди шествия, митрополит Платон громко произнес: «Смотрите, православные, каким Бог наградил вас царем».
Далеко не все разделяли восторг иерарха. «Какой-то оттенок грусти окрасил начало этого царствования, в полную противоположность с блеском пышных коронационных торжеств, - зафиксировал свои впечатления князь Чарторыйский. -  Трагическая смерть отца, угрызения совести сына лишили празднества того подъема, силы и оживления, которыми они должны были бы отличаться. За первой радостью, испытанной по случаю освобождения от необычайной тирании Павла, последовал упадок сил, обыкновенно порождаемый обманутыми ожиданиями; это, впрочем, обычные явления каждого нового царствования, так как все классы общества при этом случае предаются преувеличенным надеждам, которые не могут выполниться и, следовательно, вызывают потом чувство разочарования.
Молодая и прекрасная чета, которую собирались короновать, не казалась счастливой и поэтому не могла вызвать и в других ни чувства радости, ни удовольствия, которых сама, по-видимому, не испытывала, не могла так сильно увлечь людей, чтобы заставить их забыть про свои личные огорчения и думать только о предлагаемых удовольствиях» (Чарторыйский А. Мемуары. С. 202).
Действительно, Александр и Елизавета  изнемогали от  утомительного великолепия обрядов. При первой возможности каждый из них старался  скрыться от сопровождающий и оставаться одиночестве. Им  все сложнее  было быть вместе. Александр как будто преднамеренно старался избегать общества жены. Он стремился по возможности скорее  сбежать из Москвы, подальше от докучливого шума толпы, звона колоколов Ивана Великого, артиллерийского салюта, напоминавших ему коронационные торжества его отца.  Александру рано опостылели хвалебные речи и верноподданнические признания в любви и верности. Он уже начал уставать от власти. Однажды император высказал свое мнение о всей парадной мишуре, сопутствующей коронации: «Когда показывают фантом, не следует делать это слишком долго, потому, что он может лопнуть».
Еще в Петербурге Александр выразил твердое желание, чтобы торжества были по возможности более короткими. Ровно месяц спустя после коронации, 15 октября,  императорская чета покинула Москву..
                х х х

Повторим еще и еще раз: эта книга ни в коем случае не претендует на роль  исторической хрестоматии или школьного учебника. Цель автора - попытаться заинтересовать читателя рассказом о судьбе одной не слишком счастливой женщины, о ее сложных взаимоотношениях с любимым человеком..  Но коль скоро повествование идет о людях, волею судеб,  вознесенных на вершину социальной пирамиды, оказывается  невозможно уйти от упоминания тех глобальных событий, что потрясали Россию  и мир во времена, когда жили наши герои. 
С первых дней царствования Александр столкнулся с множеством неотложных  дел, связанных с управлением огромной империей. Молодой император с честью вышел из непростого положения:  целым рядом гуманных мер он  залечил раны прошлого, удалил из Петербурга лиц, причастных к катастрофе 12 марта 1801 года, предоставил матери определенный круг дел, связанных с благотворительностью, упразднил Тайную экспедицию, из ссылки по его повелению были возвращены сотни людей. Он восстановил дворянские выборы в губерниях; позволил ввоз иностранных книг, спустя неделю после восшествия на престол последовал указ Александра I предписывающий  полицейским чиновникам «отнюдь из границ своей должности не выходить, а тем  менее не дерзали причинять никому никаких бед и притеснений».  Когда камергер Рибопьер вышел из каземата Петропавловской крепости, то увидел, на дверях своей тюрьмы лист с надписью: «Свободна от постоя». Рассказывают, что Александр, узнав об этом, сказал:  «Желательно, чтобы навсегда». (Шильдер Н.К. ИмператорАлександр I Т.2 С. 16)
Многим тогда казалось, что для России наступает золотой век. Но сам император так не считал. В манифесте по поводу коронации Александр I заявлял, что видит высший смысл своей жизни в служении народу и смягчении суровых нравов. Надо признать, поле деятельности у него было необъятное.
Лагарп прислал из Швейцарии своему бывшему воспитаннику пространное письмо, в котором писал: "… Я вовсе не поздравляю вас с тем, что вы стали судьей 36 миллионов человек, но вместе с ними радуюсь, что их судьба в руках принца убежденного, что права человека не пустая иллюзия…» (ГА РФ Ф. 728.. Оп.1. Д.359. ч.1. Л.94-94 об.)
Вскоре он прибыл в Петербург и лично. Лагарп больше года во главе правительства руководил родной Швейцарией или, как ее тогда называли,  Гельветической республикой.  Власть и опыт государственной работы произвели своеобразную метаморфозу, превратив записного либерала  и республиканца в  поклонника  просвещенного абсолютизма. Но и Александр уже был не тем мальчиком, который затаив дыхание, слушал рассуждения швейцарского вольнодумца. Император не мог без улыбки смотреть на  немолодого Лагарпа, наряженного в форму члена Гельветической директории, поверх  которой на шитой перевязи болталась большая шпага.
В Швейцарии Лагарп столкнулся с той же проблемой, что и Александр в России - отменой крепостного состояния крестьян. Обжегшись на собственном опыте, воспитатель теперь убеждал бывшего ученика, что этот вопрос «очень легко решают в кабинетах, но с величайшим трудом в действительной жизни». Лагарп советовал императору действовать, проявляя выдержку и постепенность, «а главное - без малейшего посягательства на права собственности».
Александр I к подобным выводам пришел самостоятельно. Вступив на престол, он  немедленно уничтожил существовавшую практику раздачи государственных крестьян в частную собственность. По случаю коронации, по традиции, объявлялись различные льготы и пожалования. Однако, впервые никто не получил крепостных крестьян. Когда кто-то из сановников позволил задать себе вопрос, чем вызвана подобная августейшая скупость, Александр с негодованием ответил: "Большая часть крестьян в России рабы: считаю лишним распространяться об унижении человечества и о несчастии подобного состояния. Я дал обет не увеличивать числа их и потому взял за правило не раздавать крестьян в собственность". (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т.2.С. 69)
Император долго вынашивал планы освобождения крестьян, составлял различные проекты,  дальше которых дело всерьез не продвинулось. Это было предопределено несколькими обстоятельствами.
Александр, поклонник либеральных идей был абсолютно убежден, что крепостное право есть зло, что отношение помещиков и крестьян не могут существовать в прежнем виде, но как изменить существующий порядок, какие необходимо предпринять практические шаги, он так и не смог определить даже для самого себя.
Император прекрасно осознавал, что вопрос о ликвидации крепостного права немедленно вызовет резкую оппозицию со стороны помещиков и всего дворянства. Александр на примере собственного отца знал, к чему может привести такой накал страстей в высшем обществе. Однако даже достаточно робкие разговоры на эту тему среди близких к императору людей  вскоре получили в аристократических салонах  наименование собраний «якобинской шайки».
На самом деле,  этот тесный кружок, состоящий из самого императора и четырех его личных друзей – графа  В. П. Кочубей, графа П. А. Строганова, графа Н. Н. Новосильцева, князя А.Чарторыйского – среди его членов назывался  «Негласным комитетом».
Еще при Павле I они начали составлять проекты конституции и необходимых  реформ.  За чашкой кофе, в  долгих беседах и спорах, часто не вмешиваясь в них,  Александр вырабатывал свои политические  решения, составлял  представления о  будущем государственном устройстве России.
Члены «Негласного комитета»  принадлежали к высшему обществу;  они были европейски образованными людьми, воспитанными на идеях энциклопедистов, веры в человеческий разум и добродетель. Независимые, в высшей степени честные, не искавшие  для себя никаких практических выгод, одушевленные лишь одним  желанием работать на пользу родины, они были готовы всемерно  помогать Александру I. 
Однако одно только желание и личные достоинства далеко не всегда приводят в политике к положительным результатам. Для «Негласного комитета» были свойственны все  те недостатки, что неизменно отличают любое политическое собрание, на которых  строятся  воздушные замки светлого будущего. Пылкость речей и кажущаяся государственная мудрость  на деле чаще всего оборачивается пустословием и прожектерством, приносящими лишь разочарование и раздражение от политической демагогии. И совсем неважно, как называется такое собрание – «Негласный комитет», парламент, Государственная дума  или политбюро какой-нибудь партии…
 Всех четырех царских советников  отличало  полное незнание быта и истории России, ее народа и традиций, недостаток деловитости, нежелание разбираться в деталях,  отсутствие навыка к систематической работе.
Тем не менее, в планы членов кружка  входила полная реорганизация всей управленческой государственной машины, ликвидация крепостного права и, наконец,  даровании России конституции. Обсуждались также вопросы внешней политики: князь Чарторыйский соглашался работать только при условии восстановления Польши, и его желание не вызывало особых возражений со стороны остальных участников заседаний.
Особое внимание уделялось сохранению строгой конспирации,  «негласные  комитетчики» не без оснований опасались прежде времени  волновать  общество, вызвав мужицкие бунты и барское недовольство.
Тайные встречи под председательством Александра проходили четыре с лишним года, до осени 1805 года. Однако с каждым разом становилось все более очевидным, что никаких реальных плодов они принести не могут. Члены «Негласного комитета» все чаще  проявляли желание руководить Александром -  они могли выразить недоумение по поводу назначения казанского губернатора и озабоченно рассуждали о том, какое время Александру необходимо пробыть в Москве по случаю коронации; им хотелось взять под  контроль переговоры Александра с прусским королем, они спешили дать советы по поводу дипломатических переговоров, о которых молодой император их не просил.
Члены комитета со временем усвоили привычку смотреть на государя чуть свысока, относиться к нему как к неопытному  и ленивому юнцу. Один из ближайших к государю людей князь А. Чарторыйский, например, мог позволить  дать такую характеристику императору:  «Проникнутый сознанием своего могущества и тех обязанностей, которые оно на него возлагало, Александр временами походил на человека, любящего потешаться забавами детства и лишь с сожалением оставляющего любимое развлечение для обязательных занятий текущей жизни» (Чарторыйский А. Мемуары. М. 1998. С.183)
Принимая на себя задачу полного переустройства России, «Негласный комитет»  поставил планку много выше собственных возможностей. Пожалуй, наиболее полно  замыслы его членов,  реализовались в указе  от 8 сентября 1802 года о расширение прав Сената и образовании восьми министерств: военное, морское, иностранных дел, внутренних дел, финансов, народного просвещения, юстиции и коммерции. Учреждался также Комитет министров для совместных обсуждений дел по государственному управлению.
Однако учреждены были скорее должности министров, чем сами министерства; причем выбор высших чиновников по большей части оказалось неудачным. Каждый министр первым делом озаботился созданием собственной канцелярией с полным штатом  чиновников, не менее коррумпированных,  чем существовали прежде.  Бюрократическая машина начал наращивать обороты и в целом, именно с реформы 1802 года,  в России начали самодержавно править министры. Новые права, данные Сенату, и вовсе, оставались лишь прописанными на бумаге. Вряд ли такой результат реформы устраивал самого Александра I.
Значительно больших успехов правительству Александра I удалось достичь на ниве народного просвещения. В 1803 году было утверждено Министерство народного просвещения во главе с графом Завадовским. все школы отныне делились на четыре ступени: приходские церковные одноклассные училища, в которых детей обучали чтению, письму и Закону Божьему; уездные двухклассные училища для горожан; губернские гимназии и университеты. Предполагалась преемственность в учебных программах, что позволяло получить полное образование. В России за годы царствования Александра I было открыто пять новых университетов: Казанский, Харьковский, Виленский, Дерптский и Петербургский, а также несколько привилегированных ученых заведений, среди которых был и знаменитый Царскосельский лицей.
Вступив на самодержавный престол, сделавшись по существу заместителем Господа Бога на одной шестой части земной тверди, Александр I в начале царствования смотрел на  религию лишь как на одно из средств распространения начал образования в самых широких слоях населения. Церковь  представлялись молодому императору наиболее удобным традиционным  институтом для просвещения и воспитания в народе нравственных начал. Поэтому элегантные ухоженные лютерантские пасторы и образованные, знающие латынь католические священик пользовались большим его уважением, чем малообразованная, дремучая масса православных благочинных.
 До сущности религии тогда ему - помазаннику Божиему,  воспитаннику Лагарпа и читателю французских просветителей, по сути, дела не было. Император, безусловно, атеистом не был, но по его собственным словам тяготился формалистикой и внешней обрядностью православной церкви, не затрагивающей его души. (Гордин Я. А. Мистики и охранители. СПБ 1999 С 139)
Век просвещения, стараниями Екатерины II, воспитал целое поколение  скептиков и атеистов. Наиболее распространены подобные настроения были в аристократической среде и столичном дворянстве. Среди высших чинов Российской империи считалось признаком дурного вкуса придавать слишком большое внимание соблюдению обрядности и правилам православной церкви. Многие смотрели на религию лишь как на условную  форму традиционных  символов, соблюдать которые необходимо для поддержания порядка и стабильности.  В России возникали новые социально-экономические условия, формировалась  интеллигенция и рабочий класс, для  которых  традиционное православие становилось все менее обязательным условием духовной жизни.
Уход от  православного мироощущения значительных по своей численности слоев  общества способствовал тому, что на русской почве пышно расцвели столь чуждые  здесь семена   мистицизма, масонства, оккультизма.  «Не менее существенною причиною возникновения у нас мистицизма в эпоху Александра I следует признать холодный формализм тогдашней церкви, - считал  историк С. Миропольский. – Обрядовая сторона, выполнение внешних требований богопочитания, особенно постов, нарушения которых считалось преступлением, наконец неподвижность и замкнутость учений веры и нравственности, исключавшая всякую свободу мысли, все это не могло удовлетворить пробуждающуюся мысль общества. Утомленное формализмом и жаждавшее внутреннего возрождения светское образованное обратилось от внешней обрядности церковной жизни к существу религии, к непосредственному общению и воссоединению с Богом, - что и составляем сущность мистицизма… Одна крайность вызвала другую, неподвижная замкнутость форм церковной жизни перешла в полное их отрицание» (Вестник Европы.1878. Т. 6. С.16).
Александра не устраивала модель русской православной церкви, принятая Петром, когда церковные иерархи становились чиновниками в рясах, а низовое духовенство погрязло в невежестве и пьянстве. Страх и ужаса перед наказанием за непослушание, прочно проник в сердца священников.
Одним из первых постановлений Александра, касающихся духовного сословия стал манифест  об освобождении священников и диаконов от телесных наказаний. Необходимость подобного манифеста лишь доказывает, что сельских батюшек и столичных диаконов секли с таким же ожесточением, как и простых мужиков или кабацкую голь.
Желая провести реформу церкви Александр, хотел поставить во главе Синода человека, далекого от тех интриг и косности, в которых погрязли его члены. Так обер-прокурором Священного Синода стал человека, до этого никогда прежде не интересовавшийся  религиозными вопросами - обер-гофмейстер двора Елизаветы Алексеевны князь А.Н. Голицын.
Сам князь был поражен таким назначением. «… Какой я обер-прокурор? Думал я сам про себя. Я ничему не верю, - честно признавался Голицын императору. - Помилуйте, Ваше Величество, сказал я , наконец государю, что вы хотите со мной делать? Разве вам неизвестно, что, приняв назначаемую вами обязанность, я решительно ставлю себя в ложное отношение сперва к вам, потом к службе, да и к самой публике. Вам небезызвестен, продолжаю я, образ моих мыслей о религии, и вот, служа здесь, я буду прямо уже стоять наперекор совести и вопреки моих умственных понятий» (Русский архив. 1886.№5С.58)
Однако император продолжал настаивать,  и Голицын был вынужден вступить на должность обер-прокурора Синода. «Он застал церковь в каком-то страшном оцепенении… Члены Синода двигались по колее духовного регламента и грозных  преданий века Петра», - писал один из крупных сановников того времени». ( цит. по кн.Гордин Я. С.138) Если император хотел изнутри разрушить традиционный консерватизм ортодоксального православия, лишить церковь  косного консерватизма,  доставшегося в наследство от прежних эпох, то выбор кандидатуры князя Голицына для роли разрушителя  оказалась вполне оправдан. 
«По природе мягкий и восприимчивый, кн. Голицын легко поддавался постороннему влиянию и, окруженный как духовными, так и светскими мистиками, легко пошел по пути внутренней религии, отрицая внешнюю, -  писал про Александра Николаевича Голицына в этот период его жизни историк Н.Дубровин.- Божественная заповедь любви к ближнему сделалась постоянным спутником и руководителем его сердца. Он не понимал разности догматических, канонических или обрядовых, разделяющих между собою различные исповедания. И для него не было ни католика, ни протестанта, а существовали только христиане в общем значении этого слова. Основываясь на Евангелии, сближающем всех без различия вероисповеданий, князь А.Н. Голицын принял под свое покровитепльство все секты, не исключая «людей Божиих» и даже скопцов». (Русская старина.1894. Декабрь С.112)
Подобной ситуацией в Синоде не замедлили воспользоваться представители других конфессий. Особо желал завоевать доверие  Александра известный европейский иезуит патер Грубер, едва не успевший убедить Павла I произвести слияние православной и католической церквей. Только убийство Павла в Михайловском замке приостановило этот процесс. Однако патер Грубер не отчаивался и начал искать аудиенции у нового монарха. Вскоре после восшествия на престол он передал Александру письмо, в котором уговаривал довести до конца  замысел его отца и произвести слияние церквей. Грубер пытался найти и другие пути, чтобы убедить Александра пойти на этот шаг, и самым действенным иезуиту представлялось женское влияние на императора. По мнению некоторых историков, Грубер возлагал особенные надежды в этом отношении  на любовницу Александра  М.А. Нарышкину, урожденную княжну Святополк-Четвертинскую, бывшую воспитанницей иезуитов, . (См. Турчин В. Александр I и неоклассицизм в России. М.2001. С124) .
                х х х
           Неудивительно, что отсутствие истинных идеологических установок, убеждений, глубокой веры, легко подменялось иными идолами, поисками лучшей религии, переходом в католицизм, вступлением в масонские ложи, ставшие знамением той эпохи.
Расцвет европейского масонства пришелся на  восемнадцатое столетие. В России его основоположниками принято считать А.Н. Радищева, Н.И. Новикова, И.В. Лопухина, И.Г. Шварца.  Поскольку  масонское движение пришло в Россию извне, большинство лож было ориентировано на ту или иную западноевропейскую державу, придерживаясь определенной системы, свойственной ее прародительнице : шведской (северной), английской (елагинской), французской (франкмасоны), немецкой (розенкрейцерской). При Александре  с 1805 по 1822 год   насчитывалось  от 17 до 50 лож. В Петербурге это число колебалось от 14 до 30,  в провинции – Киеве, Одессе, Вильно, Рязани, Перми, Симбирске, Томске, Перми – их было не более двух. (Турчин В. С.112).
Для многих русских людей того времени путь в масонскую ложу лежал  через постоянный и мучительный поиск сущности бытия, становившейся делом всей жизни. Но большинство вступало в ряды вольных каменщиков, следуя веяниям изменчивой моды. Аристократы,  офицеры, простые дворяне, творческая интеллигенция, часть просвещенного столичного купечества примеряла масонские плащи и шпаги. Конечно же, большинство неофитов  относилось к ученым  изыскам теоретиков этого учения весьма  поверхностно, предпочитая не заглядывать дальше  внешних  театрализованных ритуалов, принятых в тех или иных ложах.  Для них членство в масонской ложе служило занятной игрой, когда по определенным жестам, знакам можно было узнать «своего». Других в масонстве привлекала  возможностью завязать знакомства с нужными людьми, получить их протекцию для достижения  личных целей вне масонской ложи. Даже «Мастер» ложи  нередко оказывался сведущ лишь в чисто внешних  аксессуарах , символах и ритуалах.
В столице были организованы две ложи в честь Александра I и  Елизаветы Алексеевны. После испрошенного разрешения и благосклонного ответа, что государю это не будет противно, 11 октября 1805 года в Петербурге открылась новая ложа под наименованием «Александра благотворительности к коронованному пеликану. Спустя четыре года открылась новая ложа, получившая название ложи «Елизаветы к добродетели»,  во главе которой стал масон еще екатерининских времен А.С. Сергеев.  «Все братья получили особый знак – пятиконечную золотую звезду с вензелем императрицы между развернутым циркулем и наугольником. Девизом елизаветинских масонов стало изречение: «Размеряй действия твои циркулем разума, располагай поступки  по углу совести». (Масонство в прошлом и настоящем СПБ 1914. Т.2.С. 163.)
В состав ложи вошли представители русской знати, высшие чины, меценаты, известные мистики. По строгости соблюдения предписаний обрядов и орденских законов, по уровню мистического настроя его членов и широкой благотворительной деятельности ложа «Елизавета к добродетели» вскоре стала выделяться на фоне других масонских организаций. «Щедрость членов, вносящих кроме положенных по уставу взносов еще и значительные суммы на содержание ложи, позволила художественно и богато обставить помещение; привыкшие к комфорту братья в ложе находили привычную обстановку, для братских трапез даже сервировка была самая изысканная, и столовое серебро, все разукрашенное масонскими эмблемами, отличалось художественной работой. С течением времени при ложе образовалась библиотека, были приобретены клавесины и приглашен хор братьев гармонии для «услаждения концертами». (Там же С. 164)
       И все-таки, несмотря на верноподданнические названия, в конце царствования Александра I деятельность масонских организаций оказалось под запретом. Государь принял это решение после многочисленных донесений тайных агентов, свидетельствовавших о том, что в ложах постоянно ведутся  опасные политические разговоры,  а некоторые деятельные масоны имеют подозрительные связи с заграничными коллегами. Действительно, деятельность масонских лож все более политизировалась. Некоторые становились откровенно подрывными  революционными тайными обществами, готовящими государственный переворот. В 1821 году глава  ложи «Астрей» сенатор Е.А. Кушелев предупредил правительство о планах  государственного переворота. Он сообщал, что масоны опасны для России и в существующем положении от них не стоит ожидаться «ничего кроме гибельных последствий» (Платонов О. Терновый венец России. История цареубийства. М. 2001. С. 58)
1 августа 1821 года Александр I принял решение «все тайные общества, под какими бы именами они не существовали, как то масонских лож, закрыть и учреждения их впредь не дозволять».  Членам лож было предложено дать письменные расписки в том, что они более  не состоят ни в каких  тайных обществах. Некоторая часть  масонов поступила согласно требованию правительства. Но их число оказалось явно несоответствующим тому, что  было на самом деле.   Большинство масонских организаций, возглавляемых амбициозными  лидерами, приняло решение уйти в режим конспиративной деятельности, чтобы  готовить государственный переворот.  К таким антиправительственным организациям относился знаменитый «Союз благоденствия», ставший предтечей декабрьского восстания 1825 года на Сенатской площади.  Его наиболее радикальные члены – П. Пестель, И. Якушкин, М. Лунин, князь Ф Шаховской, А.  Якубович - не раз ставили вопрос о физическом уничтожении всей царской фамилии и провозглашение  республики.
Более умеренные члены тайного общества, считали, что результатом переворота может стать  провозглашение в России конституционной монархии. В широкой палитре политических мнений, высказываемых заговорщиками, прозвучала и точка зрения полковника Генерального штаба, поэта Ф.Н. Глинки. Он призывал к установлению конституционной монархии во главе с императрицей Елизаветой Алексеевной. В пользу своего предложения Глинка приводил  такие доводы: простой народ привык к имени Елизаветы Алексеевны по заздравным молитвам во время церковных служб; среди благородного сословия, на императрицу многие смотрели как «на страдательное лицо из всей царской фамилии, всегда брали в ней особенное участие, и поэтому смело можно сказать, все сердца на ее стороне».  Кроме того, в России привыкли жить при царствующих императрицах, но самым главным доводом   в пользу  Елизаветы Алексеевны оказалось то обстоятельство, что у государыни не было ближайших родственников, способных в дальнейшем претендовать на российский престол, а потому она, по мнению декабристов,  должна склониться в пользу конституционной формы правления, а в более отдаленной перспективе - республики. Императрице, при таком  раскладе дел, предполагалось поставить памятник и присвоить титул Матери свободного отечества...
Накануне выступления на Сенатской площади  подобные речи о провозглашении Елизаветы Алексеевны  вновь зазвучали на тайных собраниях.  Декабрист барон В.И. Штенгель в своих мемуарах писал: «В эту суматоху я один только раз имел возможность поговорить с Рылеевым и тут высказал ему свое мнение, что в России республика невозможна, и революция с этим намерением будет гибельна, что в одной Москве 90 тысяч одних дворовых, готовых взяться за ножи, и что первыми жертвами будут их бабушки, тетушки и сестры. Если же непременно хотят перемены порядка, то лучше признать царствующею императрицей Елизавету Алексеевну, и подкрепил эту мысль всеми доводами, которых он не мог опровергнуть. Чтобы более его убедить в этой идее, я вызвался написать проект манифеста в этом смысле». (Мемуары декабристов. Северное общество. М.1981.С.207) Утром, накануне восстания, он принес к Рылееву написанный текст манифеста.
"Храбрые воины! Александр I скончался, оставя Россию в бедственном положении. В завещании своем наследие престола он предоставил великому князю Николаю Павловичу, но великий князь отказался, объявив себя к тому не готовым, и первый присягнул императору Константину. Ныне же получено известие, что и цесаревич решительно отказывается. Итак, они не хотят. Они не умеют быть отцами народа; но мы не совсем осиротели: нам осталась мать в Елизавете. Виват - Елизавета Вторая и Отечество! (там же С.350)
Как и прочие проекты и дела декабристов,  манифест свидетельствует о полном сумбуре в головах заговорщиков  и малом  знание, как собственного народа, так  и  тех людей, которых они собирались ниспровергать.
Можно не сомневаться, что  дело не дошло бы до открытого военного конфликта на Сенатской площади, если бы человек, поставленный Александром на вершины власти и призванный охранять внутреннюю безопасность государства и самого императора, выполнил свой долг. Эти человеком  был  Алексей Андреевич Аракчеев.


                х х х
Алексей Аракчеев идеально подходил для роли верного слуги: мрачный, некрасивый, угрюмый, с вечно простуженным гнусавым голосом, он обладал талантом объединять совершено разных людей одним общим чувством - ненавистью к себе. Придворные не любили Аракчеева, военные - презирали, слуги - боялись. И только два императора - Павел I и его сын Александр I - души не чаяли в исполнительном  фаворите. Военный министр, член Государственного совета, главный начальник военных поселений, он сконцентрировал в своих руках  огромную власть. Однако не стоит из виду, что главным режиссером театра, в котором Аракчееву досталась роль любимого слуги, все-таки был сам Александр I. Письма Аракчеева к Александру с наглядностью высвечивается истинный характер их взаимоотношений: это обстоятельные, подробные, безмерно льстивые отчеты управляющего своему хозяину.
В жалованном за усердную службу гербе девиз: «Без лести предан». Остряки не преминули в первом слове заменить букву  «З» на «С». Получилось довольно пикантно, но изобретатель каламбура за свою шутку лишился офицерских эполет.
      Аракчеева отличали жестокость, мстительность и высокомерие. Кроме того, он был напрочь лишен чувства юмора и преисполнен презрения к людям. Одна внешность его чего стоила! «По наружности он походил на большую обезьяну в мундире, - вспоминал  Н. Саблуков. - Он был высок ростом, худощав и жилист, в его складе не было ничего стройного, так как он был сутуловат и имел длинную тонкую шею, на которой можно было изучить анатомию жил и  мышц. Сверх того, он странным образом морщил подбородок. У него были большие мясистые уши, толстая безобразная голова, всегда наклоненная в сторону. Цвет лица его был нечист, щеки впалые, нос широкий и угловатый, ноздри вздутые, рот огромный, лоб нависший. Наконец, у него были впалые серые глаза, и все выражение его лица представляло странную смесь  ума  и лукавства» (Цареубийство 11 марта 1801 года. С. 35).
И тем не менее, несмотря на антипатичную внешность, нелюбовь окружающих  Алексей Андреевич Аракчеев немало сделал для русской армии: ему принадлежит безусловная заслуга в создании лучшей в Европе русской артиллерии, сыгравшей исключительную роль в победе над Наполеоном, во время Отечественной войны именно на него легли многие административные вопросы управления империей, которые ему доверил государь.  В бытность Аракчеева военным министром были приняты строгие меры к упрочению дисциплины в войсках,  внимание он уделял подготовке и учебе офицеров; при министре Аракчееве впервые в истории русской армии было приостановлено казнокрадство в армии, а вороватые интенданты боялись его  пуще смерти. Он был великолепный администратор и попытался применить свой талант в создании  печально известной системы военных поселений.  Сама по себе идея военных поселений, при которой армию кормят сами военные, была не столь уж нова и теоретически имела немало привлекательных сторон.
 Елизавета Алексеевна смотрела на эксперимент с военными поселениями глазами мужа: «Устройство военных поселений несколько сходно со способом действия победителя в покоренной стране, - пишет она в июне 1820 года. - Не могу не согласиться, что это на самом деле произвол, но во многих отношениях столь же очевидна и польза, какую это мероприятие может в будущем принести государству. Какой же для того единственно возможный и приличный путь? Государство определяет известное число принадлежащих ему деревень для размещения в них батальона. Солдат распределяют по избам с тем, чтобы они делались членами семей; таким образом, каждый крестьянин приобретает  работника, но за то сын его поступает на военную службу, а дочь делается женою усыновленного чужака, приобретающего право на имущество того, кто должен был принять его в свой дом. Вот в чем произвол. А вот и полезная сторона, которая обнаружится со временем: так как в деревне увеличивается число рабочих рук, то должна улучшиться и обработка земли; с течением времени рекрутский набор совершенно прекратится, потому что подрастающее в военных поселениях военное поколение будет исключительно собою наполнять армию. И наконец, от этого должна улучшиться нравственность в деревнях, так как вместо расквартирования, в том виде как это существует теперь, когда крестьянин обременен войском, которое часто не только угнетает его своим присутствием, но и портит его нравы, солдат будет у него жить, хлебопашец сделается солдатом, солдат – хлебопашцем; попеременно он будет владеть оружием и сохою; полк будет составлять одну семью…
Этот крайне неясный набросок, который я себе представила, однако достаточен для того, чтобы усмотреть, что при существующем порядке вещей, то есть при нынешней форме правления у нас, будущая польза от этого мероприятия перевешивает кратковременные его неудобства, а разве не в этом состоит правило, которого следует держаться при крупных государственных мероприятиях?» (Цит. по Исмаил-Заде Д. Указ. Соч. С. 210-211)
Хотели, как лучше, получилось,  как всегда - формула, применимая в России почти к каждому социальному нововведению, в любую историческую эпоху…
Военные поселения не прижились -  они оказались чужеродным элементом и для русских мужиков, вынужденных жить в условиях жесткой армейской дисциплины, и для военных, не привыкших заниматься тяжелым крестьянским трудом. Вместо ожидаемого восторга и благодарности, мужики люто ненавидели свое новое состояние, бывшее, по правде сказать, ничуть не лучше их прежнего крепостного житья. Массовое недовольство, бунты военных поселян, низкий уровень их военной подготовки в конечном итоге привели к прекращению неудачного эксперимента. Правда, это случилось уже в  царствование императора Николая I.
У Аракчеева с юности почти не было друзей или близких людей, но из всех окружающих государя людей он особенно ненавидел М.М. Сперанского -  еще одного человека, долгие годы пользовавшегося неограниченным доверием государя.
                х х х
Новое светило русского политического небосклона,  выходец из семьи простого сельского священника, Михаил Михайлович Сперанский, выглядел совсем иначе, чем несимпатичный и вздорный Аракчеев. Благообразный выпускник семинарии, он усердно изучал политическую и философскую литературу на нескольких европейских языках, Благодаря способностям и прилежанию Сперанский обратил на себя внимание  князя А.Б. Куракина, сделавшего талантливого юношу своим секретарем.
Скоро бывший робкий семинарист совершенно преобразился. Он женился на англичанке и стал вести дом на британский манер. Вельможи смеялись над его неизменным английским сюртуком и дурным французским произношением, но смеяться приходилось осторожно. Наглый попович сумел занять такое положение при дворе, что высшие сановники часами  просиживали в приемной, ожидая пока этот плебей удосужится принять какого-нибудь потомка Рюрика.
При воцарении Александра I Сперанский получил звание статс-секретаря и с 1802 года служил в Министерстве внутренних дел, где получил от императора личное задание подготовить общий проект государственных преобразований в России.
Свой труд он подготовил только к концу 1809 года. Сперанский предостерегал государя, что существующее общественное устройство «несвойственно уже более состоянию общественного духа». В целях предотвращения революции, он предлагал Александру дать стране конституцию, которая должна будет только «облечь правление самодержавное всеми, так сказать, внешними формами закона, оставив в сущности его ту же силу и то же пространство самодержавия». (Сперанский М.М. Проекты и записки. М. 1961 С.163)
Этими внешними формами должны были стать: выборность чиновников и их ответственность, буржуазные начала организации суда и контроля, разделение трех ветвей власти при допущении выборных представителей.
Граждане по правам делились на дворянство, среднее  сословие и рабочий народ.  Дворянство  обладало  правом  владеть  населенными крестьянами землями и могло не служить на государственной службе.  Средний слой - мещане, купцы и поселяне, имеющие  во  владении  ненаселенные крестьянами земли. Народ рабочий - крестьяне, ремесленники и  слуги.  На вершине пирамиды - державная власть монарха, опирающаяся на закон и  Государственный совет.  Ниже  располагались  законодательные, исполнительные и судебные учреждения, независимые друг от друга. Законодательные учреждения: волостные, окружные, губернские и  государственная думы -  выборные органы, сменяемые через три года.  Вот отрывки из письма Сперанского государю: «Весь  разум  сего  плана состоял в том, чтобы посредством законов и установлений утвердить власть правительства на началах постоянных, и тем самым сообщить  действию  сей власти более правильности, достоинства и истинной силы...  Правительство не может почитаться законным, если оно не основано на общей  воле  народа... Источник власти пребывает всегда в народе, в самой стране...  Всякое правительство существует только в силу известных  условий  и  только тогда законно,  если  свято  исполняет  эти  условия...  Основные  государственные законы необходимо ограничивают верховную власть...  Деспотическая власть могла только приличествовать младенчеству гражданских  обществ»...
 Александр с интересом ознакомился с проектом, но, по словам В.О. Ключевского, « ни государь, ни министр никак не могли подогнать его к   уровню действительных потребностей и наличных средств России».
Александр I с неизменным вниманием выслушивал всех,  кто старался убедить его, что  действует к пользе России. Но чем дольше он находился на престоле, тем меньше он верил бесконечным прожектам, людям,  настойчиво предлагавшим перестроить Россию, освободить крестьян, в кратчайшие сроки провести судьбоносные реформы.  Бурная деятельность Сперанского, по-видимому, стала раздражать  императора, чем не замедлили  воспользоваться политические оппоненты незадачливого реформатора.
Противники Сперанского, среди которых оказались историограф Н.М. Карамзин, сестра императора великая княгиня Екатерина Павловна, А.А. Аракчеев смогли скомпрометировать всесильного министра. Под предлогом  сношений  с французами, Сперанский был внезапно отстранен от должности и выслан сначала в Нижний Новгород, а затем,  и подале - в Пермь. Только в 1816 году он был полностью оправдан и назначен генерал-губернатором Сибири.
                х х х
Распространенно мнение, что Елизавета Алексеевна принимала крайне малое участие в государственных делах. Действительно,  Александр I  не был поклонником дамского  общества в рабочем кабинете и,  женщины  мало  влияли на его решения и политические шаги. Единственное исключение необходимо сделать для любимой сестры императора - великой княгини Екатерины Павловны (1).   Близкие с детства и до самой смерти Екатерины Павловны  в 1818 году, они сохранили самые доверительные и теплые отношения.  Властолюбивая великая княгиня охотно вникала в государственные дела своего державного брата и не раз делилась с ним своим мнением о политических процессах, происходящих в России и за ее пределами.
Вряд ли можно согласиться и с мнением, что императрица Елизавета Алексеевна была совершенно безразлична к государственным делам. Поступки любого человека необходимо оценивать с позиций здравого смысла и его возможностей. То, что царствующая императрица Елизавета Алексеевна не пыталась лоббировать интересов каких-либо придворных кругов или настаивать на конкретных кандидатурах на тот или иной государственный пост, отнюдь не свидетельствует о ее политической пассивности. Более того, можно, предположить, что в подобном поведение заключен огромный нравственный потенциал, чувство государственной ответственности, долг супруги императора.
Не свидетельствуют о политической  отстраненности и письма великой княгини к матери. Написанные в период царствования Павла I. Думается, моральная поддержка, оказанная Елизаветой мужу в первые месяцы его царствования, перевесят не одну бурную, но достаточно безрезультатную,  дискуссию на темы государственного устройства России на  заседаниях  «Негласного комитета».
Елизавета Алексеевна с неизменным вниманием следила за государственной деятельности Александра, крайне редко вмешиваясь в какие-либо вопросы управления империей. Однако, когда товарищ министра иностранных дел Адам Чарторыйский в 1804 году дал согласие исполнять обязанности канцлера - одну из ключевых должностей в правительстве, Елизавета  не скрывала своего возмущения.
Не будем останавливаться на деятельности князя Чарторыйского в  качестве канцлера,  и пытаться еще раз ответить на вопрос, действовал ли Чарторыйский на пользу России или руководствовался националистическими интересами поляков. Точка зрения по этому вопросу может значительно разниться, но то, что русское общество было возмущено его назначением  - исторический факт. Сам Чарторыйский пишет в этой связи: «Партия русской молодежи не скрывала своего возмущения и гнева. Даже сама императрица Елизавета усматривала в моем согласии дурные намерения, или, по крайней мере, неделикатность по отношению к императору; по ее мнению, пост этот, требовавший такого огромного доверия, я согласился принять вопреки желанию общества (так, по крайней мере, ей казалось); и она была убеждена, что я отнимаю у императора любовь народа.
Императрица перестала после этого со мной говорить, кланяться и даже смотреть на меня. Она употребляла все меры, чтобы не оставить во мне никакого сомнения о причинах этой немилости, которая длилась более  года» (Чарторыйский А. Указ. соч. С.254).
Не менее остро реагировала Елизавета на события, связанные с отношениями с  наполеоновской Францией. Когда в 1807 году Александр, вопреки общественному мнению и позиции Марии Федоровны,  пошел на сближение с Наполеоном и заключил Тильзитский мир, Елизавета вновь на стороне мужа. Елизавета в августе 1807 года писала матери: "Императрица, которая как мать должна была бы поддерживать, защищать своего сына, по непоследовательности, вследствие самолюбия дошла до того, что стала походить на главу оппозиции; все недовольные, число которых очень велико, сплачиваются вокруг нее, прославляют ее до небес, и никогда еще она не привлекала столько народа в Павловск как в этом году". (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т.2.С.211)
Политическую позицию императрицы Елизаветы Алексеевны можно сформулировать достаточно незатейливо: она была первой подданной своего супруга, оставаясь ей с первого  дня его восшествия на престол и до последнего его вздоха..

1. Екатерина Павловна - (1788-1818), великая княгиня, дочь Павла I и Марии Федоровны, младшая сестра Александра I, в первом браке (1809) за  принцем Георгием -Петром-Фридрихом Ольденбургским (1784-1812), во втором (1816) за королем Фридрихом Вюртембергским (1781-1864).



ВСЕ БУДЕТ КАК ПРИ БАБУШКЕ
Когда Александр в первые дни царствования публично декларировал свое политическое кредо, сообщив, что при нем все будет  «по законам и сердцу бабки нашей Екатерины Великой», совершенно очевидно, что он подразумевал под этими словами  отнюдь  не возвращение к легкомысленным нравам екатерининского двора и эпохи. Однако люди из уст правителей чаще всего желают слышать именно, то, что им больше хочется.
Петербург ликовал при известии о смерти Павла I,  как при сообщении о победе русского оружия над грозным супостатом. Немедленно на улицах явились дотоле бывшие в запрете цилиндры, фраки, сапоги с отворотами; незнакомые люди  обнимались и поздравляли друг друга с новым царем.  Казалось, что раньше положенного наступил день Светлого Воскресенья.
 Один из главных заговорщиков Платон Зубов, на другой вечер после покушения устроил в своем доме попойку, на которой объявился во всем запрещенном:  во фраке, в пестром жилете и сапогах. Вдрызг пьяный, иссиня-бледный, он сквернословил, похваляясь доблестью, с которой душили несчастного императора.
 Были, конечно, и другие настроения. Граф Кочубей делился в приватном письме переживаниями:  «Желать перемены было каждому естественно,  и никто  оной более меня не желал, но насилие такого роду, каковое сказывают было,  должно быть как  гнусно,  так и опасно для будущего». Жаль, что здравомыслящие люди всегда, во все времена оказываются в меньшинстве...
Казалось, Петербург впал в угар надрывного веселья, нескончаемых развлечений, блестящих балов и холостяцких пирушек золотой молодежи. Число столичных жителей увеличилась в несколько раз:  аристократы,  поторопившиеся покинуть Петербург в страхе перед Павлом I, теперь возвращались в свои дома. В воздухе веяло пьянящим ветром свободы, анархии и  вседозволенности.  Очевидцы с  удивлением рассказывали,  как некий  гусарский офицер галопом скакал по тротуару с криками:
- Теперь можно делать все, что захочется!
Отныне именно эти слова определяли стиль жизни  многих людей, стоящих на самых разных ступенях общественной лестницы.  Одним из них был великий князь Константин Павлович.
В новом 1802 году среди созвездия петербургских красавиц ярко засверкала   очаровательная  жена состоятельного французского негоцианта месье  Араужо, приехавшего в Россию поторговать и поправить свои пошатнувшиеся дела. Константин Павлович, которому в ту пору шел двадцать третий год, не замедлил обратить благосклонное внимание на молодую женщину.  Он давно уже охладел к  жене великой княгине Анне Федоровне, и только страх перед отцом не позволял Константину окончательно  порвать с  супругой. Князь Чарторыйский писал об отношениях этих людей: «Тяжелую картину представлял вид принцессы, такой прекрасной, приехавшей издалека для того, чтобы на чужой стороне принять чужую веру и чтобы быть отданной своенравному человеку, который, как это можно было хорошо видеть, никогда не будет заботится о ее счастье. Эти мрачные предчувствия скоро подтвердились признаниями самого великого князя. То, что он рассказывал своим близким о своем медовом месяце, носило отпечаток ни с чем не сравнимого неуважения к своей супруге и самых странных причуд» (Чарторыйский А. Мемуары. С. 69).
Теперь Константин  оказался очарован прелестями новой петербургской  звезды. Однако ни прямые намеки о чувствах, переполнявших сердце его высочества, ни  долгое и настойчивое ухаживание ни к чему не привели. 
Великий князь,  истомленный страстью,  ежедневно посылал адъютанта с букетами цветов, подарками, но красавица оставалась холодна и неприступна. Константин пребывал в недоумении - до сих пор ему не доводилось иметь дело со столь несговорчивыми особами.  Титул великого князя и наследника престола с легкостью отворял двери в спальни самых строгих фрейлин. Старинная воинская мудрость гласит: когда крепости не сдаются - их берут хитростью... Именно такой совет подал Константину его флигель-адъютант генерал-лейтенант Ф. В. Баур.   
Скоро выяснилось, что сердце строптивой мадам Араужо  уже занято.  В известные дни, поутру, она приезжала к вдовой баронессе Моренгейм, которая жила на Невском проспекте в доме лютеранской Петропавловской церкви. Здесь она отпускала свою карету домой, а вскоре за ней приезжал наемный экипаж.  Госпожа Араужо тотчас выходила от баронессы и отправлялась на тайное свидание. На Невском, у вдовы Моренгейм, она оказывалась уже в сумерках. Поздно вечером уставшая, но довольная  красавица возвращалась домой. И муж, и родственники пребывали в  уверенности, что все это время она проводила в невинных беседах за рукоделием с аристократической подружкой.
Узнав о подобном поведении мадам Араужо, великий князь Константин Павлович разгневался не на шутку. Такого поворота событий наследник русского престола никак не ожидал. Пылкая душа Константина требовала отмщения, а в гневе сын Павла I был просто страшен...
10 марта 1802 года камердинер генерал-лейтенанта Баура Николай Бухальский,   нанял того самого извозчика, ту же карету и тех же лошадей, что регулярно приезжали за ней на Невский проспект. Вскоре карета подъехала к дому баронессы.  Бухальский передал ловко подделанную записку, и  Араужо, наскоро поцеловав баронессу, вышла  из подъезда. Дверцы кареты захлопнулись, лошади понесли вскачь.
 Когда госпожа Араужо заметила, что ее везут в другую сторону, она  пыталась крикнуть кучеру, чтобы он остановился, но тот только подгонял лошадей. Вскоре карета оказалась перед Мраморным дворцом - резиденцией великого князя.
Придворные лакеи  на руках отнесли извивающуюся женщину в комнаты генерала Баура. Здесь, у камина уже сидел великий князь Константин. Он был пьян, возбужден и нетерпелив.
Дальнейшие события восстановить сложно. По-видимому,  Константин даже не смог как следует насладиться своей победой - Араужо, пребывающая в полуобморочном состоянии, не вызвала в нем особых желаний. Он быстро вышел из кабинета и удалился в свой кабинет.
И тут произошла отвратительная оргия.  За своего хозяина принялись мстить сначала генерал Баур, затем адъютанты, Бухальский, и, наконец, лакеи...
Женщина давно лежала без сознания, но насильники опомнились только поняв, что она едва дышит. Кое-как ее привели в чувство, одели, внесли в карету и отвезли к баронессе Моренгейм. На другой день несчастная скончалась.
Весь Петербург был потрясен преступлением, в котором оказался  замешан великий князь Константин Павлович.  Подобного дикого происшествия никто не помнил, многие отказывались верить сплетням,  но тайные  похороны госпожи Араужо невольно подлили масла в огонь.
Императору Александру I осторожно доложили  о происшедшей трагедии и неблаговидной роли во всей истории его младшего братца.  Император был возмущен и обескуражен.  Требовалось предпринять срочные меры и наказать виновных.  Но огласка скандала неизбежно влекла серьезные политические последствия, ведь в то время Константин являлся прямым наследником престола и обвинения его в смертоубийстве  могли нарушить стабильность в государственной машине России.
Слухи о происшедшем дошли даже до Англии. Русский посол  граф С.Р. Воронцов отписал из Лондона своему брату: «Императору следует наблюдать за своим семейством, потому, что если Константин не будет следовать примеру брата и не удалит всех негодяев, которые окружают цесаревича, то в государстве будут две партии: одна из людей хороших, а другая из людей безнравственных, а так как эти последние, по обыкновению, будут более деятельны, то они ниспровергнут и государя, и государство». (Карнович Е.П. Указ соч. С.448).
Сколь ни любил Александр I младшего брата, но был вынужден назначить строжайшее следствие. Замешанных в деле немедленно  посадили в крепость, а великий князь Константин оказался под домашним арестом.
Одновременно начались тайные переговоры с родственниками Араужо, которых постарались убедить, что  умершую все равно не воскресить, а изрядная денежная компенсация может в значительной мере утешить  горе. 
Открытого скандала удалось избежать, но чтобы окончательно погасить нежелательные толки в столичном обществе, Александр I 30 марта 1802 года повелел напечатать и разослать по Петербургу особое объявление, из которого следовало, что преступление  «оставлено в сомнении», а великий князь и наследник престола Константин Павлович, вообще, к нему никакого касательства никогда  не имел.
 Однако, ни официальные доводы, ни увещевания императора  не показались убедительными  великой княгине Анне Федоровне, которая спустя месяц после этой грязной истории навсегда уехала из России. Официально было заявлено, что  она отлучилась от мужа «по неизлечимой болезни для жительства в уединении (Карнович Е.П. Указ. соч. С. 502).
Спустя несколько лет Константин Павлович попытается наладить отношения с Анной Федоровной. Во время своих поездок в Европу великий князь неоднократно встречался с супругой. По словам историка Е.П. Карновича, возвращаясь в 1811 году из Франции, он специально приехал к великой княгине, чтобы убедить ее вернуться в Россию, выражая надежду, что их потомство будет на престоле. Анна Федоровна решительно отвергла предложение мужа, сославшись на «обязанности, которые должны были удержать ее навсегда за границей» (Карнович Е.П. Указ. соч. С.495). Что подразумевалось под этими «обязанностями»  историк не уточнял. Может быть, великая княгиня, наконец, обрела душевный покой и счастье, которое не мог дать ей бывший супруг?
Перенесенные переживания и  семейные неурядицы  не отвратили великую княгиню Анну Федоровну от  русских: она сохранила православное  вероисповедание, живо интересовалась событиями, происходившими в России, переписывалась с друзьями оставшимися в Петербурге.
Ей было суждено прожить долгий век, пережить своего бывшего мужа, его братьев - императоров Александра I   и Николая  I, свою близкую подругу императрицу Елизавету Алексеевну  и большинство тех, кто окружал ее те пять лет, что она провела в стенах царского дворца в далекой заснеженной стране России.  Умерла великая княгиня Анна Федоровна 15 мая 1860  года в Эльфенау, близ Берна.
Отъезд из России ближайшей подруги  стал новой потерей для Елизаветы   Алексеевны. Она и раньше не испытывала больших симпатий к Константину, а после  скандала с мадам Араужо, к чувству  неприязненности примешалось ощущение  брезгливого страха, который любая женщина не может не испытывать к насильнику. Для великого князя Константина не укрылась эта перемена.  Он был мстителен и  жесток. Придет время и он сумеет нанести Елизавете удар в самое сердце...
х х х
Елизавета Алексеевна продолжает оставаться  одной из самых обворожительных  женщин Европы, чести написать ее портреты добиваются лучшие европейские художники.
О красоте императрицы говорили не только художники  -  самые обычные, простые  люди восторгались  прелестной внешностью императрицы.  «Жена Александра Павловича была красоты неописанной, совершенно ангельское лицо», - бесхитростно восторгалась московская барыня Елизавета Янькова, делясь с внуками  воспоминаниями молодости (Рассказы бабушки. . 1989. С.70)
«Трудно передать всю прелесть императрицы: черты лица ее чрезвычайно тонки и правильны: греческий профиль, большие голубые глаза,  правильное  овальное очертание лица и прелестнейшие белокурые волосы, - писал в ту пору один  саксонский дипломат. - Фигура ее изящна и величественна, а походка чисто воздушная. Словом, императрица, кажется, одна из самых красивых женщин в мире.  Характер ее должен соответствовать этой приятной наружности. По общему отзыву, она обладает весьма ровным и кротким характером; при внимательном наблюдении в выражении ее лица заметна некоторая меланхолия...  Общественная жизнь императрицы так же проста, как и жизнь ее августейшего супруга. Чтение, прогулки и занятия искусствами наполняет ее досуг»  (Великий князь Николай Михайлович. Императрица Елизавета Алексеевна. Т. 2. С. 7-8).
От внимательного взгляда дипломата не укрылась тень грусти и меланхолии на лице императрицы.  Увы, причин для этого со временем становилось все больше.
Как нередко случается  в жизни любой семьи  радостные дни, порой сменяются годами, наполненными тягостными событиями и переживаниями.
Прав, ох, как прав был классик: все семьи счастливы одинаково, каждая несчастлива по-своему. Но стоит признать как истину простую констатацию факта: в семейных драмах редко бывают только правые и неправые, как правило, каждый супруг привносит свою долю вины. Не исключением стала и семья императора Александра Павловича.
Александр считался первым любовником Европы. «Александр, - по замечанию А.И. Герцена, - любил всех женщин, кроме своей жены».  Количество романов императора, по мнению многих современников, не  поддавалось исчислению. Вряд ли все эти слухи имели реальный подтекст. Однако, вот отголоски только некоторых из громких сплетен, когда-то волновавших весь Петербург: зрелую красоту графини Бобринской  сменяет юная  французская актриса Марго Жорж, ей на смену приходит оперная прима  госпожа Шевалье, далее  следует дочь столичного банкира Жанетта  Северин...(И.М. Василевский. Романовы. Л.1924.С.106) 
Кажется, что Александр лихорадочно торопится доказать самому себе собственную  мужскую состоятельность. У медиков подобная манера сексуального поведения носит название "донжуанизма" - синдрома, характерного для мужчин с серьезными проблемами в интимной жизни. Эту версию подтверждает и наблюдение  близкого к императору человека – князя  Адама Чарторыйского: «Лишь в очень редких случаях добродетели дам, которыми интересовался этот монарх, угрожала действительная опасность». (Чарторыйский А. Мемуары. С.205) В воспоминаниях французского актера Домера, хорошо информированного о жизни петербургского света, есть фраза, также подтверждающего не вполне нормальное отношение Александра к прекрасному полу: «Он сорвал свой темперамент во время медового месяца».
Во время  свиданий с Александра с королевой Луизой Прусской в Мемеле, в 1802 году, королева решила испробовать силу своих женских чар, чтобы добиться решения важных политических задач, стоящих перед Пруссией. После вечера, проведенного вместе, она решилась было на большее, однако Александр удалившись в опочивальню, запер двери на два замка, чтобы пылкая королева не застала его врасплох и «не повергла бы слишком опасному искушению, которого он желал избежать». (Чарторыйский А. Мемуары. С.206)
Но была женщина, которую Александр, безусловно, искренно и преданно  любил всю жизнь. Речь идет о его родной сестре великой княгине Екатерине Павловне – очаровательную, умную женщину, правда с довольно жесткими чертами характера – «смесь Петра Великого с Екатериной II», как говорили при дворе. Судя по обширной переписке, Александра влекла к Елене любовь более нежная, чем просто «любовь брата». Брат и сестра в молодости были очень похожи. Однажды Александр, когда речь зашла об этом сходстве, удалился на полчаса и вернулся, одетый в платье сестры. Этот маскарад показался окружающим очень милым, но и пробудил у многих весьма серьезные сомнения в характере отношений между братом и сестрой.
Большинство биографов Александра I испытывают неподдельную растерянность, цитируя  пис ьмо императора от 25 апреля 1811 года  к  великой княгине Екатерине Павловне: «Я люблю вас до сумасшествия, до безумия, как маньяк!.. Надеюсь насладиться отдыхом в ваших объятиях… Увы, я уже не могу воспользоваться моими прежними правами (речь идет о ваших ножках, вы понимаете?) и возможностью покрыть вас нежнейшими поцелуями в вашей спальне в Твери» (Переписка императора Александра I с сестрой великой княгиней Екатериной Павловной. СПБ. 1916 1910. С.46-47)
Скорее всего, в этом письме нет даже намека на существование кровосмесительной связи Александра и Екатерины, и за пикантной фразеологией, кроется чисто платоническая влюбленность между  духовно близкими старшим братом и очаровательной младшей  сестрой.  Александру подобное состояние постоянного восхищения всеми красивыми женщинами сопутствовало всю жизнь, но далеко не всегда любовное восхищение переходило во что-то большее…
Один из многочисленных романов Александра растянулся на целых четырнадцать лет. Мария Антоновна Нарышкина слыла первой красавицей русского двора.  Урожденная княжна Святополк-Четвертинская  родилась 2 февраля 1779 года. Во время польского восстания 1794 года ее отец князь Антоний-Станислав Святополк-Четвертинский – сторонник русской партии, был повешен варшавской чернью.
  В пятнадцать лет девушка была пожалована во фрейлины Екатерины II, а спустя  год она вышла замуж за Дмитрия Львовича Нарышкина, одного из богатейших людей тогдашней России. Этот брак позволил молодой девушке занять особое место в петербургском свете. Ее красота заставляла многих терять голову. Во время масленицы в 1801 году Александр стал ухаживать за Марией Антоновной. Уже завязалась интрига, и Александр не сомневался в скором успехе,  когда Платон Зубов, шутя, сообщил великому князю, что он также имеет все основания рассчитывать на благосклонность  Нарышкиной. Молодые люди обещали друг другу давать отчет о своих делах и решили, что красавица достанется тому, кто первым окажется в ее постели. Победил Зубов, и Александр был вынужден уступить желанную добычу сопернику. Но связь Нарышкиной и Зубова оказалась непродолжительной и вскоре Александр становится ее любовником. Роман императора с  Нарышкиной разыгрывался на глазах всего света. Никого уже особо не удивляла та ловкость, с которой  муж царской фаворитки  Дмитрий Львович Нарышкин умел совмещать две  непростые должности – явную – обер-егермейстера и тайную – «снисходительного мужа». Граф В.А.Соллогуб, знавший Дмитрия Нарышкина уже в почтенном возрасте, вспоминал его внешность: «Дмитрий Львович был уже старик, но наружности величавой, хотя лицо его поминутно дергалось нервными судорогами. До глубокой старости он оставался поклонником прекрасного пола,  что чуть ли не относилось к обязательствам аристократизма… Дмитрий Львович казался герцогом века Людовика XV. Напудренный, высоко державший голову, как бы ни подпрыгивали черты его лица, сановито-приветливый, он был один из последних типов исчезающего барства» (Сологуб В.А. Воспоминания. М. 1998. С.42). 
Как свидетельствует исторический анекдот,  Александр заявил Марии Антоновне при  пожаловании Нарышкину должности обер-егермейстера: «Так как я поставил ему рога, то пусть он теперь заведует моими оленями». В своих воспоминаниях о Венском конгрессе граф Делагард писал, что сам  Дмитрий Нарышкин на вопрос Александра, как поживает «твоя дочь Софья?»,  отвечал: «Но, Ваше Величество, ведь она не моя дочь, а ваша».  Именно имя Дмитрия Львовича, как  «великого магистра масонской ложи рогоносцев», упоминается в анонимном  письме, присланном Пушкину и ставшим поводом для роковой дуэли с Дантесом.
По свидетельству многих людей, многолетняя связь с Марией Нарышкиной не была  для императора банальным любовным приключением. Александр, наконец, почувствовал  себя счастливым человеком; из дома Нарышкиной он пишет великой княгине  Екатерине Павловне: «Я нахожусь «дома» и пищу вам, а моя подруга и мой ребенок вам кланяются и благодарят вас за память… Счастье, которое,  я испытываю в этом гнездышке, и ваша привязанность, - это все, что украшает мое существование».
Добродетельная Мария Федоровна была в восторге от унижения Елизаветы. «Супруг ваш доставляет мне удовольствие, говоря о вас с чувствами такой любви, коей, полагаю, немногие жены, подобно вам, похвалиться могут», - умилялась императрица-мать. (Мережковский Д. Александр I. С. 97)
О женщинах, конечно же, наиболее строго судят другие женщины. Но вот  характеристика, данная  Марии Нарышкиной фрейлины императрицы графини Роксандры Эдлинг: «Среди ослепительных нарядов являлась Нарышкина, украшенная лишь собственными прелестями и ничем иным не отделявшаяся от толпы... Немногие подходили к ней, и она держала себя особняком, ни с кем почти не говоря и опустив прекрасные глаза свои, как будто для того, чтобы под длинными ресницами скрывать от любопытства зрителей то, что было у нее на сердце. С умыслом или просто это делалось, но от этого она была еще прелестнее и заманчивее, и такой прием действовал сильнее всякого кокетства» (Державный сфинкс. С.174).
Гавриил Державин, который еще совсем недавно слагал дифирамбы Елизавете Алексеевне, теперь убеждал, что Нарышкина «Всех Аспазий прекраснее». Михайло Кутузов, до глубокой старости остававшийся большим ценителем женской красоты, восхищался, что женщин стоит любить, раз есть среди них такая, как Мария Антоновна, а Ф.Ф. Вигель вспоминал как юношей он впервые увидел Марию Нарышкину: «Я помню, как, в первый год пребывания моего в Петербурге, разиня рот, стоял я перед ее ложей и преглупым образом дивился ее красоте, до того совершенной, что она казалась неестественною, невозможною; скажу только одно: в Петербурге, тогда изобиловавшем красавицами, она была гораздо лучше всех» (Вигель Ф. Записки. Т.2 С.672).
Но красота и доброе сердце прекрасной польки отнюдь не означала высоких моральных или интеллектуальных качеств. Возьмем смелость предположить, что Мария Антоновна, при не слишком глубоком уме, оказалась достаточно ветреной особой. «Минерва в час похоти»,  - назвал ее в запале  кто-то из современников. Когда стал достоянием гласности роман Нарышкиной с князем Гагариным, его без лишнего шума выслали за границу, но темпераментную Марию Антоновну император  на этот раз простил: «Ошибка за фальшь не считается», - якобы сказал Александр. Однако, скоро оказалось, что подобные ошибки стали у  Нарышкиной придворной красавицы системой. В один из своих визитов к Нарышкиной, Александр застает ее врасплох со своим флигель-адъютантом графом Ожаровским.
Терпение императора на этот раз оказывается исчерпанным – неверная  любовница отправляется в  Париж, но к Ожаровскому Александр проявил милость, и он не подвергся никаким преследованиям. По другой версии, к 1813 году Мария Нарышкина сама стала тяготиться связью с императором, и, по словам графини Эделинг, она «сама порвала ту связь, которую не умела ценить».   Надо признать, что чуждая всякому честолюбию, не блещущая глубоким умом Мария Антоновна никогда не пыталась вмешиваться в государственные дела, хотя некоторые  соотечественники, мечтавшие о возрождении Польши,  возлагали на нее большие надежды.
Салон Нарышкиной слыл едва ли не самым вольнодумным местом в Петербурге,  где  можно было вслух порицать всесильного Аракчеева, которого она ненавидела, и с  симпатией говорить о Польше, зная патриотизм хозяйки дома. Чаще всего Мария Антоновна обращалась к государю с просьбами и ходатайствами за людей, попавших в ту или иную беду.  В 1813 году Нарышкина надолго  уехала  за границу, лишь изредка приезжая в Россию. Овдовев, она вышла замуж за генерала П.И. Брозина. Вероятно, этой женщине действительно было чуждо тщеславие, если она -  урожденная природная княжна, носительница одной из лучших аристократических русских фамилий, всесильная фаворитка русского императора, решилась стать скромной генеральшей Брозиной.
 Марии Антоновне  выпала долгая  жизнь, пережив большинство своих современников, она умерла в 1854 году в курортном отеле на озере Старенберг и похоронена в Мюнхене.
Интимная связь царя и жены обер-егермейстера, длившаяся долгие годы и не скрывавшаяся при дворе, несомненно, оскорбляла в Елизавете Алексеевне чувства  женщины и достоинство императрицы. Как-то на балу  Нарышкина поспешила поделиться новостью с государыней новостью о своей беременности.
«Я говорила Вам, любезная Мама, что впервые она (госпожа Нарышкина) имела глупость сообщить мне первой о своей беременности, столь ранней, что я при всем желании ничего бы не заметила. Полагаю, что для  такого поступка надо обладать бесстыдством, которого я и вообразить не могла. Это произошло на  балу, тогда еще ее положение не было общеизвестным фактом, как ныне, я говорила с ней, как со всеми прочими, спросила о ее здоровье, она пожаловалась на недомогание: "По-моему, я беременна". Как вы находите, Мама, каким неслыханным бесстыдством  надо обладать?! Она прекрасно знала, что мне небезызвестно, от кого она могла быть беременна. Не знаю, к чему это приведет и чем кончится, но знаю только, что я не стану убиваться из-за особы, которая того не стоит, ведь ежели я до сих пор не возненавидела людей и не превратилась в ипохондрика, то это просто везение» (Вел. князь Николай Михайлович. Указ. соч. Т. 1. С. 26-27).
«Поведение вашего супруга возмутительно, - особенно, маленькие обеды с этой тварью, в собственном кабинете его, рядом с вами», - сочувствовала  дочери принцесса Баденская. (Мережковский Д. Александр I. С 97)
Сам Александр, в  минуту откровенности,  признался  графине  Р.С. Эдлинг: «Я виноват, но не до такой степени, как можно подумать. Когда домашнее мое благополучие помутилось от несчастных обстоятельств, я привязался к другой женщине, вообразив себя (разумеется ошибочно, что теперь сознаю ясно), что так как наш союз заключен в силу внешних соображений, без нашего взаимного участия, то мы соединены лишь в глазах людей, а перед Богом оба свободны. Сан мой заставлял меня уважать эти внешние условия, но я считал себя вправе располагать своим сердцем, которое в течение пятнадцати лет отдано Нарышкиной. Упрека в том, что я кого-нибудь соблазнил, я не могу себе сделать. Мне поистине всегда казалось ужасным склонять кого-либо к поступку, несогласному с его совестью. Она находилась в таком же, как я положении и, подобно мне, заблуждалась. Мы оба вполне искренне думали, что нам не в чем упрекнуть себя. Позднее новым светом озарились  для меня мои обязанности; но у меня не достало духу прервать столь дорогую связь, если бы сама она не попросила меня о том в последнюю мою поездку в Петербург. Я страдал невыносимо; но ее доводы были так благородны, так возвышали ее в глазах света и в моих собственных, что с моей стороны возражать было невозможно. Кроме того, как я уже сказал вам, я никогда не насиловал чужую совесть. Таким образом, я покорился с судьбой своей, и с тех пор разбитое сердце мое продолжает обливаться кровью, и настоящею отрадою служит мне встреча с лицом, которое меня понимает и жалеет» (Державный сфинкс. С. 351.)
Можно предположить, что, как и в других признаниях, в откровениях Александра содержится и заведомое  кокетство, и немалая доля правды. Да, брак юного великого князя Александра и маленькой германской принцессой был прихотью всесильной Екатерины, не считавшей нужной даже узнать мнение самых заинтересованных сторон в этом браке. Заметим,  что  мать жениха - Мария Федоровна, в этой ситуации занимала более здравомыслящую позицию. Думается, что ранний брак не способствовал  раскрытию эмоциональных и  сексуальных возможностей молодых супругов, что, в конечном итоге, и подвигло их на самостоятельные поиски счастья в любви. Начиная  с 1802 года,  супружеские отношения  между Александром и Елизаветой принимают чисто формальный характер. Супругами они теперь остаются только в парадных залах, торжественных церемониях и церковных молебствиях.
Любили ли они друг друга в это время - ответить однозначно на этот вопрос, вероятно, никто уже не сможет. Юношеская влюбленность прошла,  ушла доверительность в отношениях, так часто заменявших прежнее чувство; может быть, возникла усталость от постоянного общения,  разбивающая самые крепкие брачные союзы, или появилась  неудовлетворенность сексуальными отношениями. Кроме того, после умершей маленькой дочери,  у них больше не было детей. Все эти причина – каждая, из которых, не являясь фатальной,  постепенно, шаг за шагом, все дальше отдаляла Александра и Елизавету друг от друга, делая их чужими людьми, живущих отныне каждый своей жизнью, занятых собственными делами, мыслями, переживаниями...
К началу  бурного романа мужа, Елизавете шел всего двадцать третий год. Выйдя замуж четырнадцатилетней девочкой,  она многое  успела почувствовать и пережить:  она перенесла смерть единственной дочери, гибель отца;  во время страшных событиях, произошедших мартовской ночью 1801 года в Михайловском замке,  она оказалась единственной опорой мужа.  Теперь это была уже не та хрупкая, очаровательная принцесса приехавшая в далекий Петербург из Карлсруэ, -  она стала взрослой женщиной, познавшая силу своей красоты. В нее  не раз влюблялись самые красивые кавалеры русского двора и ее чувственность была уже  разбужена. Она хотела любви и была готова  на ответное чувство. Но и Александр уже не был прежним влюбленным юношей, он  не  оставляет совсем своей законной супруги, как и прежде,  они вместе ужинают,  на людях он выказывает почтительность, однако  Елизавета уже  почувствовала, что ее доля счастье исчерпана...


СОПЕРНИК ЦАРЯ

С  именем Елизаветы Алексеевны связана не одна  загадка российской истории. «Она заживо сделалась поэтическим и таинственным преданием», - писал поэт П.А. Вяземский.  Некоторые  страницы биографии императрицы долгое время оставались неизвестными не только для широкой публики, но даже для членов русской императорской фамилии.
В 1909 году вышла в свет трехтомная биография Елизаветы Алексеевны, принадлежавшая перу двоюродного дяди последнего русского царя Николая II, замечательного историка и литератора великого князя Николая Михайловича.  Но даже этому августейшему  историографу оказалось не под силу обойти цензурные ограничения и опубликовать  свой труд без значительных купюр. Целая глава, посвященная  трагической любви императрицы, по требованию Николая II, оказалась   исключенной из печати. Последний русский царь  был преданный семьянин, страстно любящий свою жену  императрицу Александру Федоровну, и  романтическая история, связанная с  супружеской изменой, показалась ему слишком рискованной с точки зрения морали, чтобы стать достоянием гласности.
«Биография Елизаветы Алексеевны будет полная  и весьма обстоятельная без существования тайной главы. Поэтому  я нахожу желательным, чтобы ты уничтожил существующие экземпляры и никому таковых не показывал...», - писал император своему кузену. (цит. по кн. Исмаил-Заде Д. Императрица Елизавета Алексеевна. М. 2001. С.4)  Требование монарха -  закон, и фундаментальный труд великого князя Николая Михайловича вышел в свет без заключительной  «тайной» главы.
Впрочем,  тайны для того и существуют, чтобы их раскрывали... Еще за три года до выхода в свет труда великого князя в «Сборнике биографий кавалергардов», вышедшем в Петербурге  в 1906 году,  военный историк С.А. Панчулидзев подробно описывает  историю тайного романа императрицы Елизаветы Алексеевны, не открывая при этом ее настоящего имени.
               
                х х х
3 ноября 1806 года у Елизаветы Алексеевны родилась вторая дочь, названная,  как и мать, Лизой. Был издан соответствующий случаю царский манифест, с Петропавловской крепости дан пушечный салют, но в императорской семье радостное  событие было воспринято более чем прохладно. К тому были достаточно веские причины. Дело заключалось в том, что настоящим отцом новорожденной великой княжны был отнюдь не  супруг и император Всероссийский Александр I.  Для тех, кто был посвящен в эту   пикантную историю, имя истинного отца  ребенка  не вызывало сомнений. Им был штабс-ротмистр Кавалергардского полка  Алексей Яковлевич Охотников.  Именно о драматической  истории любви  императрицы и кавалергарда рассказывалось в  запрещенной  главе трехтомной биографии Елизаветы Алексеевны великого  князя Николая Михайловича и в «Сборнике биографий кавалергардов». 
Алексей Охотников происходил из дворян Землянского  уезда Воронежской губернии.  Он родился в 1780 году, а в двадцать один год он,  как и положено  каждому порядочному русскому дворянину, поступил на службу сенатским регистратором. В  мае 1801 года Охотников поступает  эстандарт-юнкером в один из  самых престижных и дорогих полков русской гвардии - Кавалергардский.  Уже через четыре месяца Алексея  Охотникова производят в офицеры - он становится корнетом, спустя два года - поручиком и полковым казначеем, а в марте 1806 года его производят в штабс-ротмистры.
Молодой кавалергард был хорош  собой,  неглуп и  остроумен. Благодаря привилегированному положению Кавалергардского полка и своим связям, Охотников становится известен в свете, часто бывает  на балах и приемах. Надо признать: штабс-ротмистр не совершил подвигов на поле брани и не стяжал воинской славы,  оставаясь во время похода в тылах действующей русской армии. Это обстоятельство, в немалой степени, послужило тому, что его самолюбие,  легко уязвляемое в военной среде, подтолкнуло молодого офицера к поступкам, способным поднять его авторитет среди товарищей по полку. Он выбрал путь покорителя женских сердец и  немало преуспел на этом многотрудном  поприще. Достаточно сказать, что среди его побед числилась  замечательная красавица того времени Наталья Загряжская - будущая теща А.С. Пушкина. Княгиня Е. А. Долгорукова вспоминала: «В молодости Наталья Ивановна являлась при дворе и по красоте своей была замешана в какую-то историю: в нее влюбился некто Охотников, в которого была влюблена императрица Елизавета Алексеевна, так что тут была ревность». (Рассказы о Пушкине, записанные Бартеневым.М.1925.С. 62) Поведение кавалергардского штабс-ротмистра никого не удивляло,  и уж тем более не возмущало, -  скорее оно было нормой, нежели исключением в том светском кругу, в котором он вращался.
Новый век принес и новую моду на  манеры поведения молодых людей. Слияние протеста и цинизма, насмешливой отношение к нормам общепринятой морали -  черты, характерные для повес пушкинского времени,  уже угадывались в манере поведения  молодых львов высшего света  начала девятнадцатого столетия. Дендизм,  пока еще робко входивший в моду, исподволь уже вносил свежие штрихи в устоявшийся  любовный быт.  Юнцы смотрели на замужних дам как на свою законную добычу. Да и большинство очаровательных и милых светских дам, мысль о супружеской измене, едва ли бы повергла в благочестивый ужас. Постепенно формировался совершенно особый женский тип покорительницы мужских сердец, отличительными чертами которого стало отрицание многих устоявшихся стереотипов, свойственных прежним эпохам. По мнению современного исследователя  проблемы Н. Пушкиной, «этот идеал разрушительниц норм приличного светского поведения, «растиражированный» элегантной красавицей А.Ф. Закревской, авантюристкой Каролиной Собаньски, открыто афишировавшей адюльтер с начальником южных военных поселений генералом И.О. Виттом, а также некоторыми другими  «беззаконными кометами в кругу расчисленном светил», - довольно быстро и легко вошел в столичный дворянский быт. Адюльтер, а уж тем более флирт, допускающий многие скандальные «вольности», стремительно превратился из девиантного и осуждаемого поведения в допустимое и разрешительное» (А се грехи злые, смертные. Любовь, эротика и сексуальность в доиндустриальной России", М.1999. С.689).
Приведенная цитата относится к более позднему времени, но есть все основания предполагать, что изменение общественной морали началось вскоре после восшествия на престол Александра Павловича.  Свидетельством тому являются многочисленные альковные истории, о которых повествуется в воспоминаниях и дневниках современников. Назовем хотя бы многолетний роман сестры Елизаветы Алексеевны взбалмошной принцессы Амалии с гвардейским офицером  Давыдовым, закончившийся бурным разрывом. Не будем утверждать, что Елизавета Алексеевна была готова последовать примеру  старшей сестры, но, справедливости ради, приходится признать несомненным тот факт, что молодая,  красивая женщина оказалась в очень невыгодном положении: де-юре она была замужем; де-факто – одинокой, обманутой женой. Вывод из этого вопиющего противоречия, напрашивается сам собою…
Начало девятнадцатого столетия - время не только  блестящих балов,  романтических историй, прекрасных дам и пылких кавалеров,  но и эпоха глобальных войн, когда вся Европа полыхала пожарищами наполеоновских войн.  Вовлеченный в борьбу с Францией, Александр покинул в сентябре 1805 года Петербург, направляясь в злополучный Аустерлиц.  Вся русская гвардия находилась в походе. В столице оставались лишь немногие офицеры, занятые по службе обеспечением тыловых,  хозяйственных и финансовых дел. Одним из таких интендантов был штабс-ротмистр Кавалергардского полка Алексей Охотников.
 Великий князь Николай Михайлович считал, что знакомство Елизаветы Алексеевны и Охотникова состоялось в то время, когда армия уже вышла в поход.  Их взгляды случайно встретились, и  сердце молодой женщины дрогнуло,  она ощутила чувство, которое давно уже не волновало ее душу: она полюбила. Случается, что и богини спускаются на грешную землю...
                х х х
  Все записки, письма и дневники главных действующих лиц этой истории - императрицы Елизаветы Алексеевны и Алексея Охотникова,  были сожжены  Николаем I.  Однако, император имел неосторожность показать дневниковые записи Елизаветы Алексеевны  собственной супруге - императрице Александре Федоровне, переписавшей наиболее поразившие ее воображение любовные письма в свой дневник, сохранившийся для потомства в архивных фондах. Не будь  этих записей  - история любви императрицы Елизаветы Алексеевны канула бы в вечность, не оставив никакого следа в истории, подобно тому как затихают круги на воде после брошенного камня...
 «Петергоф. 15/27 мая 1826, вечером.
Мне было известно, притом давно, о поведении императрицы Елизаветы; и хотя я твердо знала, все же оно всегда представлялось мне до такой степени немыслимым, что казалось, будто я ошибаюсь, - лишь ей самой могла бы я поверить! - И что же узнаю я сегодня: она посвятила Карамзина! Так сказал этот почти умирающий человек А.Н. Голицыну.
Так вот, она даже вела записки  c описанием всех своих заблуждений и читала их ему целиком, за исключением некоторых деталей, которые, по ее словам, были настолько дурного свойства, что ни одна женщина не решилась бы прочесть подобное вслух. Ей также принадлежала мысль отдать эти записки на хранение Карамзину. Ну, зачем это и почему именно Карамзину такое доверие? Когда Ники сообщил мне сегодня об этом, сам же он был совершенно хладнокровен, - я просто в ужас пришла, потому, что хотя здесь и нет ничего неизвестного, ничего нового, все же таится в этих признаниях такая непостижимая дерзость, которую никак нельзя объяснить.
Боже мой! И эту женщину вся Россия и Европа почитала за святую и безупречную страдалицу и жертву! Теперь постоянно твердят: «Ангел Елизавета последовала за другим ангелом!» Неужели и те, кто придут после нас, не будут судить справедливее? Несколько человек все же знают об этом, а именно: А.Н. Голицын, Карамзин, все императорское семейство, за исключением Эллен (1), которой никогда не открывали на это глаза и которая сейчас также оплакивает некий идеальный образ. Дважды согрешить и скомпрометировать себя, будучи супругой столь молодого, любезного человека, имея перед глазами пример императрицы-матери, сумевшей сохранить такую чистоту в развратное и безнравственное царствование Екатерины, - вот почему ее труднее простить, чем других, тем более, что она изменила первая.
Однако годы страданий, потеря этих внебрачных детей и так много несчастий можно, наверное, считать настоящей расплатой; он примирился с ней, он все простил, и мне следовало бы поступить так же, но для меня это было невозможно, чувство несправедливости слишком угнетало меня.
Теперь я не должна больше питать злобу: это действительно грех. Но все же Эллен нужно когда-нибудь узнать обо всем...
4/16 июля 1826.
Если бы я сама не читала это, возможно, у меня оставались бы какие-то сомнения. Но вчера ночью я прочитала эти письма, написанные Охотниковым, офицером-кавалергардом, своей возлюбленной, императрице Елизавете, в которых он называет ее «моя маленькая женушка», мой друг, мой Бог, моя  Элиза, я обожаю тебя», и т.д. Из них видно, что каждую ночь, когда не светила луна, он взбирался в окно на Каменном острове или же в Таврическом дворце, и они проводили вместе 2-3 часа. С письмами находился его портрет, и все это хранилось в тайнике, в том самом шкафу, где лежали портрет и памятные вещи ее маленькой Елизы, - вероятно, как знак того, что он был отцом этого ребенка. Мне кровь бросилась в голову от стыда, что подобное могло происходить в нашей семье, и, оглядываясь при этом на себя, я молила Бога, чтобы он уберег меня от такого, так как один легкомысленный шаг, одна поблажка, одна вольность - и все пойдет дальше и дальше, непостижимым для нас образом.
«Дорогая Элиза, позволь мне дать тебе один совет, а вернее, не откажи в небольшой просьбе: не меняй время твоей прогулки, это сможет показаться странным и встревожит императора.  Вспомни, что он тебе говорил  намедни».
В другом месте написано: «Не беспокойся, часовой меня не видел, однако я поломал цветы под твоим окном», затем идут чудовищные любовные заверения: «Если я тебя чем-то обидел, прости - когда страсть увлекает тебя целиком, мечтаешь, что женщина уступила бы нашим желаниям, отдала все, что более ценно, чем сама жизнь» ( перев. с франц.). Чувствуется, что он испытывал настоящую страсть; он любил женщину, а не императрицу; он обращается к ней на «ты», называет ее своей женой,  потому что уже привык к этому и не может смотреть на нее иначе. Он говорит о назначенном свидании, мечтает, чтобы ночь была безлунной, так как только в темноте он может отважиться забираться по стене. Однажды он заболел и был вне себя, что не придет к ней. По-видимому,  передавала письма и была посредницей некая М/adamе/ (2). Когда императрица еще носила свою Елизу, он умер в страшных мучениях; она узнала об этом, и в то время по ней действительно было видно, как тяжело она страдает и скорбит, о чем  рассказывала мне императрица-мать". ( ГА РФ. Ф.622. Оп.1. Д.426. Л.651).
Как часто мы в житейской суете произносим слова Евангелия: «Не судите, да не судимы будете», и как часто мы забываем их, как только дело доходит до поступков наших близких. Императрица Александра Федоровна читала письма и дневники Елизаветы Алексеевны с осуждением и пристрастием - теми чувствами, которые не могла не испытывать  верная супруга и примерная мать многочисленного семейства к безнравственному, по ее мнению, поступку своей старшей родственницы.
 Но если убрать осуждающие акценты в рассказе Александры Федоровны, то восстает из небытия  очень красивая и трогательная история любви двух молодых людей, имевших смелость полностью отдаться во власть этого чувства. 

                х х х
Кроме дневников императрицы Александры Федоровны, сохранился еще один достоверный  источник, повествующий о романе Елизаветы Алексеевны - записки статс-секретаря императрицы Марии Федоровны действительного тайного советника Григория Ивановича Вилламова, которому вдовствующая императрица во всех подробностях поведала любовную интригу своей невестки. Примечательно, что она не забыла и давнюю историю, связанную с темноволосою дочерью Елизаветы Марией, якобы рожденную от князя Чарторыйского. Великий князь Николай Михайлович, нашедший эти записи Вилламова, удивлялся: «Прочтя то, что записал Вилламов, недоумеваешь, для чего и для кого понадобилось такое откровение императрицы-матери. Зачем эта неуместная болтливость с человеком, хотя и преданным ей, но чужим для ее семьи» (цит. по Исмаил-Заде Д. С.98).
Заметим, что сплетничала Мария Федоровна со своим секретарем в 1810 году, когда отношения Александра I и Елизаветы стали постепенно восстанавливаться.
Итак, рассказ Марии Федоровны в записи действительного тайного советника:
«Вторник, 4 июня 1810.
Императрица вызвала меня к 13 часам и извинилась за беспокойство.  Затем мы обсудили болезнь дочери императора (Зинаиды, дочери г-жи Нарышкиной), состояние которой императрица находит плохим, практически безнадежным. По этому поводу императрица много жаловалась на императора, говорила, что, безусловно, эта связь достойна порицания, но было бы странно порицать его за привязанность к его детям. она сказала, что императрица Елизавета могла бы порвать эту связь, что у ней были возможности для этого, что она сама впоследствии упрекала себя за слабость, Что, возможно, она льет горькие слезы, но, что она все-таки резко обошлась с императором, что виноваты они оба и вот, что значит женить детей так рано; что она увещевала в свое время императрицу Екатерину и говорила ей, что это не приведет ни к чему хорошему.
Среда, 5 июня 1810.
Я был на дежурстве. Беседа вновь шла о болезни дочки императора, и опять императрица заговорила об императрице Елизавете, похвалила ее за ум, однако сказала, что ее есть за что упрекнуть, и она безусловно сейчас от этого страдает, но что это была ее собственная ошибка; что она нашла в себе силы порвать эту связь и что даже теперь она могла бы вернуть императора, если пойдет на примирение с ним, но что она жестоко оскорбила его, что с самого начала она была настроена против него; что, когда он подходил к ней, чтобы обнять или поцеловать, она грубила ему; что, наконец, безнаказанно нельзя отталкивать своего мужа; что император полон уважения и внимания к ней, что у ней большая власть над ним, например, такие слова: «Этого хочется моей жене», «таково пожелание моей жены» и т.д., являются для него руководством к действию; что она плохо с ним обращалась, что, несмотря, ни на что, они нравятся друг другу, что если бы императрица Елизавета вышла замуж не раньше 20-ти лет от роду, а то и позже  ( 3), то они были бы оба бесконечно счастливы; что, в конце концов, они оба полностью виноваты, но, что император был вынужден искать связи на стороне, что Елизавета могла бы этому помешать, что император все ей рассказал, рассказал о своих детях, что она все знает. Я позволил себе предположить, что его откровенность, возможно, имела целью заставить императрицу как-то по-другому реагировать. «О! - воскликнула она, - на нее это никак не подействовало!»
Боже мой! Несмотря на уверения Ее Величества, я думаю, что несчастная женщина натерпелась горя, выслушивая подобные откровения, и я хорошо могу представить, до чего  противны ей стали ласки этого человека при мысли, что, может быть, пять минут назад он дарил еще более нежные ласки другой...
Понедельник,26 сентября 1810.
Я встал в половине десятого и увидел, что сад весь покрыт снегом, не спешившим таять, несмотря на яркое солнце. Я оделся и направился во дворец...
Наконец я был вызван, и работа началась с просмотра бумаг и писем... Она (Мария Федоровна) расспросила меня о городских новостях и о том, что говорят об императрице Елизавете. Услышав в ответ, что я не слышал ничего кроме хорошего, она помолчала, и после туманных рассуждений, о том, что Елизавета была неверна императору, поговорив о благородстве императора, который все ей простил, призналась, несмотря на мое сопротивление и нежелание слышать ничего плохого об императрице Елизавете, что двое детей императрицы Елизаветы были не от императора; что касается первого, были еще сомнения и она хотела этому верить, несмотря на черные волосы девочки, привлекшие внимание покойного императора, однако, что касается второго, она полностью ошибалась, она приняла его за ребенка императора, хотя последний признавался, что не был близок с императрицей. Она полагала, что из- за ложного стыда он не захотел сознаться. После смерти малышки она узнала из беседы с ним, что это был результат второй измены императрицы. Она призналась затем, что Елизавета была в интимной связи с офицером из кавалергардов Охотниковым, что этот человек, по слухам, очень красивый, умер во время родов императрицы и что именно из-за этого ей было так плохо; что поэтому ей никогда не было понятно поведение императора в отношении этого ребенка, его холодность к нему и его матери, которую она всегда ставила ему в упрек, но что он признался во всем лишь после смерти ребенка, что в свое время она не могла понять некоторых выражений, вырывавшихся из уст императора, в которых  намекалось на истинное положение вещей: что он спросил у нее, как определить ребенка и что она ответила, что по традиции девочка стояла выше своих сестер, но после братьев, так как была признана его дочерью; что во время крещения император признавался, что чувствовал себя весьма двусмысленно; что поначалу он проявлял мало внимание к новорожденному ребенку, но обрадовался, что это была девочка; что императрица Елизавета, признавшись императору в своей беременности, решила уйти, что император проявил по отношению к ней максимум благородства; что еще после первой неверности он захотел близости с ней, но она не захотела, очевидно, полагая, что она не заслужила этого, что теперь она сама захотела этого, однако он передумал, что она твердо убеждена, что больше измен не будет, если судить по поведению императрицы Елизаветы; но что император очень несчастен, так как весь мир сваливает всю вину на него, не зная истинного положения вещей..." (ГА РФ. Ф.728. Оп. 1. Д.748. Л. 35-36,. 109)
Дневник Вилламова, пораженного откровениями вдовствующей императрицы, содержит любопытные детали, заставляющие в чем-то задуматься, над казалось бы очевидными вещами. Конечно, Мария Федоровны изначально невзлюбила невестку, насильно навязанную Екатериной II.  Как мы уже говорили, в немалой степени причиной этой неприязни послужило и тот факт, что Елизавета была племянницей первой жены Павла Петровича. Можно не сомневаться, что если бы право выбора невесты сыну принадлежало Марии Федоровне, то кандидатура ни одной из  принцесс Баденских даже не рассматривалась. 
Но значительно интереснее, чем сварливое брюзжание стареющей императрицы,  другое ее признание, адресованное прямо в приемную психоаналитка. Речь идет о взаимных признаниях Елизаветы и Александра. Он делится интимными подробностями о своих любовных переживаниях, рассказывает жене о детях, рожденных не от нее. Елизавета, в свою очередь, признается в близости с Охотниковым, говорит о  своей беременности. В этих откровениях не присутствует элемент мести:  ни Александр, ни Елизавета не желают нарочно сделать другому больно, отомстить за собственное  оскорбленное самолюбие, повернуть нож в ране. Скорее природа этих исповедей лежит в высочайшей степени взаимного доверия, более присущего близким друзьям, родственникам, чем возлюбленным. Эту точку зрения подтверждает свидетельство человека, близко знавшего Елизавету Алексеевну – ее фрейлины С. Шуазель-Гуфье: «Уверяли, что императрица Елизавета уже не любила Александра; но я убеждена в обратном. Несколько вырвавшихся  у нее слов, ее голос, звучавший особенно нежно, когда она говорила о нем, - все доказывало мне, что я не ошиблась…Наконец, смерть Елизаветы доказала, что она никогда не переставала любить Александра, так как она не могла пережить его, и что все ее надежды, так же  как и единственное желание, заключалось в том, чтобы соединиться с ангелом, которого она оплакивала». (Державный сфинкс. М.1999. С.376).
Любовь нередко балансирует на самом острие бессознательного.  Как совершенно справедливо заметила Мария Федоровна,  они оба виновны друг перед другом в измене, и своими искренними исповедями (не теряющих  от того садомазохистский акцент),  супруги, пусть и неосознанно, но пытаются просить взаимного прощения, оставляя тем самым шанс на дальнейшее примирение.
Но пока до окончательного примирения еще очень далеко.

                х х х
 Чем была Елизавета Алексеевна в глазах красавца-кавалергарда, познавшего толк в амурных приключениях: соблазнительной женщиной, невероятной удачей охотника-профессионала, взявшего самый престижный трофей, или, той единственной любовью, о которой где-то в глубине души  мечтает каждый Дон Жуан?
С. Панчулидзев в сборнике биографий офицеров кавалергардского полка, рассказывая об Охотникове,  ссылается на семейное предание, сохранившееся до начала двадцатого столетия. Вот как звучала  эта легенда: «Муж – высокопоставленное лицо – невзирая на красоту, молодость и любовь к нему своей жены, часто изменял ей. Ко времени ее сближения с Охотниковым, она была окончательно покинута своим мужем, который открыто ухаживал за одной дамой того же круга. Про эту связь говорил весь Петербург. Иные не находили ничего в том удивительного, считая забытую жену за слишком сериозную и скучную, и вполне оправдывали легкомысленность мужа; другие смотрели с сожалением на молодую женщину, переносившую с достоинством это тяжелое и незаслуженное оскорбление. Между таковыми был и Охотников. Чувство Охотникова возросло от сознания, что оно никогда не встретит взаимности, так как в Петербурге все говорили о неприступности молодой женщины и любви ее к своему мужу.
Но, вероятно, последняя измена переполнила чашу терпения молодой женщины, и, покинутая, одинокая, она невольно заметила взгляды молодого офицера. В них она прочла глубоко скрытое чувство любви и сожаления к ней; видя эту симпатию к ее несчастью, она сама увлеклась. Любовь их продолжалась два года…» (Панчулидзев С. Сборник биографий кавалергардов СПБ. 1906 С.20)
Похоже, Охотников на этот раз сам оказался в тех сетях, которые привык расставлять для других. Что бы ни влекло его в начале их романа к Елизавете, дальнейший ход событии убеждает: признанный  покоритель женских сердец полюбил сам. Полюбил так, как не любил никогда прежде - безумно, отчаянно, без всякой оглядки на возможные последствия. Конечно, это было безумие - вещи надо называть своими именами: ведь нельзя, в самом деле,  рассчитывать на какой-то благополучный финал тайной любви императрицы и простого офицера. Впрочем, а бывает ли вообще  благополучный финал у любви?
Мы никогда не узнаем глубину душевных терзаний Елизаветы, преступившей супружеский долг, забывшей ради любимого человека о своем положении, обязывающим блюсти особый этикет поведения, особый, недоступный для простого смертного, кодекс чести.  Но, не будем оригинальны в своих выводах, - любовь неизменно диктует особые правила поведения, свою мораль, свои законы, исполнять которые обязаны всего лишь два человека... 
Если, что и удивляет в романе императрицы и кавалергарда, так это искусство с которым им удавалось сохранить свою тайну от окружающих. Никто из придворных или  сослуживцев Охотникова не догадывался об отношениях этих столь далеких по своему социальному положению людей. Знали о связи лишь самые близкие и заинтересованные лица. По мнению Николая Михайловича, через какое-то время определенно узнал о любовной интриге императрицы  цесаревич Константин Павлович.  Вот когда у него появился повод отомстить Елизавете за ее поддержку его жены, за презрительное отношение и сарказные реплики в адрес цесаревича. Кроме того,  задета честь его любимого старшего брата, и Константин решил положить конец этой истории.  А что может быть проще в подобных  случаях, чем услуги наемного убийцы?
Поздно вечером 4 октября 1806 года, когда Охотников выходил из Большого театра к нему приблизился неизвестный и нанес удар кинжалом в грудь. Раненного привезли в карете домой и положили в кровать. Вскоре появился врач, перевязавший рану и обнадеживший скорым выздоровлением.  Но тогдашняя медицинская наука находилась только  на этапе своего становления:  надежных средств и методов лечения  подобных ранений  еще не существовало.  Законы асептики, антисептики, искусство лечения гнойных ран, эффективные лекарственные средства  будут открыты много позже. А тогда лечили пиявками, кровопусканием, в лучшем случае,  настойкой опия...
Состояние больного ухудшалось и, наконец, врачи признались в своей  беспомощности.  Охотников с мужеством выслушал приговор и  попросил бумагу и перо, чтобы написать последнее письмо своей  возлюбленной.  Это послание дошло до адресата.
Елизавета Алексеевна решилась на поступок, свидетельствующий о  мужестве этой незаурядной женщины. Она тайно приезжает в дом Охотникова, чтобы проститься с любимым человеком.
Великий князь Николай Михайлович приводит в своей «тайной» главе выдержки из записок некой гувернантки, жившей в доме Охотниковых:. Согласимся с мнением авторитетного исследователя той эпохи Д. Исмаил-Заде, что этот источник  вызывает большие сомнения. Скорее всего, великий князь позволил себе недопустимую для профессионального  историка вольность и дописал пером романиста, отсутствующие архивные документы. Тем не менее, стоит прочитать эти строки, написанные человеком, прекрасно знавшим предмет своего сочинения:  «Доктор вышел встретить ее, но быстрее молнии Елизавета уже оказалась у кровати больного. Ее рука погладила голову молодого человека, в то время как потоки слез окропили его лицо. Они оба заплакали, обрывочные слова сквозь рыдания были свидетельствами их общей муки. В последнем усилии молодой человек схватил ее руку и покрыл жгучими поцелуями, в то время, как склонившись над ним в порыве глубокого отчаяния, Елизавета видела лишь милые черты, искаженные страданием, мертвенную бледность, просвечивающую сквозь румянец от жара, и ужасную уверенность в том, что родное существо должно покинуть ее навсегда...» (Цит. по книге Исмаил-Заде Д. С.112).
30 января 1807 года  Алексей Охотников умер. Его похоронили в Александро-Невской лавре на Лазаревском кладбище.  Спустя полгода на могиле возлюбленного  Елизавета Алексеевна поставила мраморное изваяние,  изображавшее  плачущую женщину на скале с урной, рядом находится разбитое молнией дерево.  На памятнике, сохранившимся  до наших дней, еще можно разобрать слова: «Здесь погребено тело кавалергардского полку Штабс-ротмистра Алексея Яковлевича Охотникова, скончавшегося  генваря 30 дня 1807 года, на 26 году от рождения».
Никакого следствия по делу ранения офицера элитного полка заведено не было, лишь цесаревич Константин Павлович, командовавший войсками гвардии, распорядился выяснить, «действительно ли он к службе неспособен, а что по тому окажется, мне донести». В публике ходили разговоры о тайной дуэли, но и они после смерти Охотникова вскоре стихли.
Елизавета Алексеевна осталась вновь одна, а через год и три месяца  ее постигнет новое горе - смерть ее дочери Лизы.   
«Для императрицы ее дочь стала предметом обожания  и постоянных забот, -  писала в воспоминаниях графиня Головина. - Уединенная жизнь сделалась для нее счастьем: едва пробудившись, она отправлялась к своему ребенку и почти не расставалась с ним по целым дням. Когда ей приходилось проводить вечера вне дома, то по возвращению обязательно шла, чтобы поцеловать малютку. Но счастье продолжалось всего восемнадцать месяцев. У маленькой великой княжны тяжело прорезались зубки. Лейб-медик императрицы Франк  не умел это лечить и  давал ей укрепляющие средства, которые только увеличили воспаление. В апреле 1808 года с девочкой сделались конвульсии. Созваны были все врачи, но ничто уже не могло спасти ее. Несчастная мать не отходила от постели своего ребенка, вздрагивая при всяком его движении и исполняясь надежды, когда наступал покой. В этой же комнате собралась вся императорская семья. Стоя на коленях возле кроватки, императрица увидела, что девочка затихла. Глубокое молчание царило в комнате. Императрица взяла девочку на руки, наклонилась к ней и ощутила холод смерти» (Головина В.Н. С.308).
Девочка умерла 30 апреля 1808 года. По жестокой прихоти судьбы, в тот же день пришло известие о смерти младшей сестры Елизаветы Алексеевны принцессы Марии Брауншвейгской.
                х х х
Суд истории всегда более объективен, чем оценки и мнения современников, а  историкам и биографам, по сути их творчества, нередко отводятся роли адвокатов или судей давно уж  сыгранных трагикомедий. Согласимся  с великим князем Николаем Михайловичем, считавшим,  что «кратковременное увлечение императрицы нисколько не умаляет ее симпатичного облика. Напротив того, увлечение  это, столь страстное, более чем понятно. Ведь государыня была женщина и притом молодая, неопытная, выданная замуж 14 лет от роду: жизни она не знала и знать не могла. Оставленная мужем, она наглядно, чуть не ежедневно видела его измену и постоянно встречала предмет его любви - лукавую Марию Антоновну.  Было от чего впасть в отчаяние и раздражение. И как часто бывает в таких случаях, в это самое время подвернулся молодой кавалергард, который влюблено смотрел на Елизавету... Единственный, первый и последний роман был глубоко драматичен и навеки сломил женщину, которая в душе носила скорбь до гроба» (Исмаил-Заде Д. С 92)
Согласитесь,  скучные числительные выглядят неуклюже рядом со словом любовь. Есть что-то наивно-школьное в попытке решить, сколько раз может мужчина или женщина испытывать это великое чувство в своей жизни – один, два, пять? Любовь, если это подлинная любовь, а не ее продажный или эротический суррогат, всегда бывает только в единственном числе, сколько бы раз в своей жизни, человек и не испытывал это чувство.
Отпуская грехи Елизавете Алексеевне, Николай Михайлович был неизменно строг в оценках императора Александра Павловича, отказывая ему в простой человеческой радости - любить и быть любимым прекрасной молодой женщиной, не требовавшей  для себя ничего - ни денег, ни титулов, ни положения. Не представляется ли более справедливым и  правильным  психологическое такое объяснение поведения Александра и Елизаветы:  они оба полюбили других людей, сохранив друг к другу искренние, глубокие чувства. Монарху официальный развод был практически невозможен, да, и если говорить откровенно -   не нужен. Они смогли найти в себе душевные силы, проявить редкое терпение и снисхождение, благодаря чему, каждый из них смог  еще раз испытать великое чудо любви. И когда по  разным причинам они расстались с любимыми, судьба и жизнь вновь их соединили, чтобы дожить вместе жизнь и умереть вслед друг за другом. Вскоре после кончины Александра, сама, находясь на последней черте, отделявшей от вечности, Елизавета Алексеевна напишет признание, которое ставит все точки в долгой и очень непростой истории любви русской Психеи и августейшего Амура: «Друзья с детства мы шли вместе в течение тридцати двух лет. Мы вместе пережили все эпохи жизни. Часто отчужденные друг от друга, мы тем или другим образом снова сходились; очутившись наконец на истинном пути, мы испытывали лишь одну сладость нашего союза. В это-то время она была отнята от меня!... Когда я думаю о своей судьбе, во всем ходе ее я узнаю руку Божию»  (Шильдер Н.К. Александр  I. Т.4.С 434)
Каждая эпоха изобретает свою формулу любви. Каждое поколение людей,  приходящее на эту землю, совершенно искренно уверено, что только им дано право на любовь, счастье, простые человеческие радости. Но все мы, - не более чем сменный экипаж на корабле, миллионы лет несущимся в просторах Космоса. Пройдет время, будет все также падать снег, снежинки будут кружить вокруг фонаря и исчезать в темноте, и совсем другие люди будут смотреть на этот вечный полет, ждать встречи с любимым, мечтать о  своем счастье. Каждому человеку дано право любить, ошибаться и грешить. И, право,  было бы очень жестоко лишать этого права...

1. Великая княгиня Елена Павловна , жена младшего брата Александра I великого князя Михаила Павловича.
2. Княгиня Наталья Федоровна Голицына.
3. То есть, когда на престоле уже был Павел I.
4. Речь идет о том случае, если бы у Александра I и Елизаветы Алексеевны в последующем родились дети.


          ШАХМАТЫ ДЛЯ ИМПЕРАТОРА

Эпоха Александра I – время великого противостояния двух дипломатий, двух способов ведения войны и достижения мира. От того или иного решения двух  человек, стоящих во главе  двух великих империй, сошедшихся в бескомпромиссной схватке, зависела судьбы  целых стран и народов. Вряд ли кто решится опровергать, что и  Наполеон, и Александр I превратились в культовые фигуры мировой истории. Но, как утверждал  классик:  «Великие  люди  суть ярлыки, дающие наименование событию, которые, так же как  ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием» (Толстой Л.Н. Собр. Соч. в 12 т. М.1974. Т 6. С.11).  Действительно, не затрагивая национальной гордости французов,  трудно уйти от вопроса,  не слишком ли дорого стоила Франции слава ее  фирменного ярлыка – императора Наполеона:  сотни тысяч убитых солдат, многолетняя война против всей Европы, подорвавшая экономический, человеческий ресурс Франции, гибельная экспедиция  в глубь России.
Александру  I после выступления на престол достались крайне запутанные международные отношения:  сомнительный союз с Францией, война с Англией, нарастающий конфликт  с Австрией и почти готовый разрыв с Пруссией.  Слава русского оружия была значительно дискредитирована, и  даже  те страны, которые не раз испытывали его мощь на себе,  теперь посматривали  на Россию свысока. Император начал свою внешнеполитическую деятельность с декларирования начал невмешательства, он пытается  придерживаться в международной политике идеалов законности, миролюбия
. «Лично для себя - утверждал Александр I, - мне ничего не нужно, желаю только способствовать спокойствию Европы». В отличие от Наполеона, он  не намеревался расширять собственных владений за счет соседей. Предвидя возможные возражения, заметим, что даже присоединение Финляндии к России  после короткой войны 1808-1809 годов с Швецией, необходимо рассматривать только в целостном контексте глобальной перелицовки всей  политической карты тогдашней Европы. Для России, кроме того,  эта война стала логическим завершением давнего спора с коварным северным соседом, не раз провоцировавшим военные конфликты в опасной  близости от столицы империи. Присоединенной территории была дарована самая широкая автономия на правах великого княжества, а мудрая национальная политика, осуществляемая русским правительством в Финляндии на протяжении всего времени существования Российской империи, дала  поразительные результаты, позволив прежде дикому краю к началу двадцатого века стать современным европейским государством.
Александр не скрывал своего неприятия агрессивной наполеоновской политики, он не раз выказывал  желание  «наложить узду на властолюбие Франции», говоря, что лишь обстоятельства заставляют его поддерживать  с консулом Бонапартом мирные отношения.
Даже в своей частной жизни  Александр демонстративно противопоставляет себя французскому диктатору: по мере того, как Бонапарт окружал себя все большей помпой и роскошью, реставрируя пышный двор прежнего режима, Александр,   удивлял простотой быта и обстановки.
Но, как нередко бывает, больший успех имеют вещи, на которых приклеен более яркий ярлык. И, если Наполеон, несмотря на  бесчисленные беды, которые он принес Европе, признан величайшим гением человечества, то за Александром I прочно укрепилась сомнительная слава лукавого византийца, слабого государя, вечно мешающего мудрому Михаилу Илларионовичу Кутузову одерживать победы.  Поколения школьников запомнили образ русского императора по едким строфам десятой главы «Евгения Онегина»: «Властитель слабый и лукавый,/ Плешивый щеголь, враг труда».  Заметим, что Александр Сергеевич за подобные поэтические дерзости был сослан «лукавым властителем»  не куда-нибудь во глубину сибирских руд, а отправлен чиновником в благословенную Бессарабию, откуда поэт вскорости перебрался в Одессу, где между купаниями в Черном море, обедами в греческих тавернах  и сочинением замечательных  стихотворений, успел соблазнить прелестную стерву -  жену своего начальника графиню Воронцову…
                х х х
К началу 1805 года стало очевидным, что  русскому правительству больше невозможно оставаться равнодушным зрителем событии, происходящих в Европе.  Конфликт между Францией и Россией исчерпал свой дипломатический ресурс и продолжить его должны были пушки. Обстановка накалялась с каждым месяцем  и недоставало только последней капли, которая должна была стать casus belle. Таким поводом  Александр послужила казнь герцога Энгиенского (1),  захваченного французами в 1804 году на  территории Бадена.
Александр I принимает решение выступить против Франции, попытавшись склонить на свою сторону Австрию и  Пруссию. В манифесте о начале войны говорилось, что русский император не может смотреть равнодушно на опасности, угрожающие России, достоинство ее и святость союзов, и  поэтому целью кампании является желание «водворить в Европе на прочных основаниях мир».
Объявление о заграничном походе русской армии было встречено в обществе с большим энтузиазмом. Еще не были забыты победы Суворова и Потемкина, офицеры видели в войне возможность отличиться и заработать награды и чины, дипломаты предвкушали удовольствие поучаствовать в грядущем переделе границ.
Русский двор всегда относился к Наполеону   крайне отрицательно, в этом сходились даже люди, никогда прежде не согласные друг с другом:  обе императрицы и великий князь Константин Павлович. В их глазах он всегда оставался  узурпатором и порождением ужасной французской революции, а жутковатая память о революционных событиях в Париже, приведших на эшафот короля и королеву Франции, с годами не только не уходила, но становилась настоящим фантомом, пугающим своей реальностью. Не случайно, в одном из посланий Синода Наполеон  прямо объявлялся антихристом.
Императрица Елизавета Алексеевна, подобно большинству европейских коронованных персон, искренне ненавидела Наполеона. Но если те старательно скрывали свои антипатии  в потаенных уголках души, то русская императрица могла позволить себе роскошь  не бояться излагать собственное мнение.  Ее возмущала трусливая политика большинства германских владетельных князей,  выстраивающихся в длинную очередь перед кабинетом французского императора, надеясь за изъявление раболепного почтения и преданности, получить из его рук ту или иную подачку. При этом Елизавета не щадила даже самых близких родственников. «Новость, которую вы мне сообщили в письме, вызвала у меня возглас изумления и ужаса, - в негодовании пишет государыня матери. - Как!  Мой дед отправился на поклон к Бонапарту! Мне казалось, что если уж его так стеснили обстоятельства, он мог бы удалиться куда-нибудь или слечь в постель, изображая больного, чтобы избежать встречи, а он отправился искать ее! Это причинило мне удручение и стыд, каких я не могу передать» (136)

                х х х
10 августа 1805 года русская гвардия вышла в поход из Петербурга для соединения с австрийской армией. Война началась, но Пруссия, которая до этого всячески торопила русских, теперь не спешила принимать участие в войне, объявив о  своем нейтралитете.
Армия форсированным маршем шла навстречу французам, но  одного только желания водворить европейский мир русскими штыками оказалось недостаточно, что и доказал император Наполеон, блестяще обыграв в дебюте сложной шахматной партии сразу двух королей – императоров: австрийского Франца и русского Александра I. Сначала французы разгромили австрийские войска генерала Мака, а затем поставили  мат под Аустерлицем русской армии.
Берлин был взят французскими войсками, и прусский король сполна испытал, как плохо быть побежденным,  даже блюдя нейтралитет.  Признанная красавица королева Луиза Прусская  в интимной обстановке пыталась уговорить  Наполеона смягчить условия капитуляции. Бонапарт - мужчина и корсиканец,  был  очарован прелестями прусской королевы, но  на политические уступки не пошел.
Впрочем, поражение под Аустерлицем обернулось вовсе не матом, а всего лишь шахом, а  в шахматной партии, как известно,  за дебютом еще следует миттельшпиль и завершает ее эндшпиль. Игра еще только начиналась...
 Наполеон всегда гордился своим искусством играть в шахматы, и после Аустерлица,  он еще не раз выстраивал хитроумные комбинации, серьезно угрожая русскому императору. Один из таких шахов случился под Фридландом 14 июня 1807 года, когда поражение русской армии едва  не кончилось сокрушительной катастрофой. Но, как не редко бывало в истории, от большой беды спас Бог и дипломатический талант императора Александра.
Спустя две недели после поражения под Фридландом, 25 июня 1807 году, состоялась встреча Александра I и Наполеона в Тильзите, которую многие были склонны рассматривать как капитуляцию русского императора. Прусский король не был удостоен приглашения, и все  три часа, пока Александр и Наполеон вели переговоры в белом павильоне, устроенном на плоту, посредине Немана, его величество простоял на русском берегу.  Встреча двух императоров закончилась подписанием  так называемого Тильзитского мира.  Правильнее этот дипломатический документ было бы назвать не миром, а, перемирием, паузой в войне, полученной благодаря выдержке, уму и тонкому дипломатическому чутью русского государя.
Великой княгине  Екатерине Павловне Александр в письме доверял сокровенные мысли: «Бонапарт воображает, что я просто глупец. Но смеется хорошо тот, тот, кто смеется последний».
Наполеон находился в зените славы. Все складывалось для французского императора  великолепно. Теперь, как он считал, удалось убить сразу двух зайцев: сделать русских своими союзниками и полностью изолировать Англию, убедив Петербург принять участие в континентальной блокаде туманного Альбиона. Наполеон писал в Париж своей супруге Жозефине об Александре: «Это - молодой, чрезвычайно добрый император. Он гораздо умнее, чем о нем думают» (Николай Михайлович, великий князь. Император  Алекусандр .I Т.1 С. 60). Это потом, убедившись в дипломатических талантах Александра, в бешенстве от своих неудач в переговорах с ним, он будет величать русского императора «византийским греком». Александр в Тильзите переиграл своего  партнера. Но этого обстоятельства не понял не только  французский  император, но и  многие в России. На Александра началось  сильнейшее давление, и флагом оппозиции стала вдовствующая императрица. Мария Федоровна в  Павловске открыто осуждала новую политику своего сына, не пытаясь понять, что предпринятые государем дипломатические шаги имеют вынужденный характер. В поддержку вдовствующей императрицы выступил хор записных патриотов, типа дряхлого Гавриила Державина, адмирала А. С. Шишкова, редактора «Русского Вестника» С.Н. Глинки.  В кругах близких к вдовой императрице, вполголоса заговорили о возможности замены Александра более энергичным государем, способным победить Наполеона.  Уже никто в Петербурге не вспоминал своих восторгов по поводу появления «ангела на престоле», все чаще в разговорах возникала тема отречения царствующего монарха, казалось  вернулись времена предшествующие  страшному финалу Павла I.
 Шведский посол  граф Стединг доносил королю Густаву IV: «Неудовольствие против императора все более и более возрастает, и на этот счет говорят такие вещи, что страшно слушать».
Первой, в числе немногих людей полностью поддержавших Александра, была  Елизавета Алексеевна, как всегда, в трудную минуту, вставшая на сторону супруга. В августе 1807 года она писала матери: «Императрица, которая как мать должна была бы поддерживать, защищать своего сына, по непоследовательности, в следствии самолюбия дошла до того, что стала походить на главу оппозиции; все недовольные, число которых очень велико, сплачиваются вокруг нее, прославляют ее до небес, и никогда еще она не привлекала столько народа в Павловск как в этом году» (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т.2.С.211).
Даже Наполеон был напуган известиями о настроениях в Петербурге, кому как не ему были памятны обстоятельства гибели его союзника Павла I, ставшего  жертвой заговора, спровоцированного англичанами. Вторично наступать на грабли французский император не желал и уполномочил своего посла Савари предупредить Александра о грозящей опасности.  Генерал Савари - более военный, чем дипломат, прямо сказал царю об обеспокоенности своего императора.  Государь спокойно выслушал генерала и, на мгновение задумавшись, ответил, что несмотря ни на какую опасность, он не изменит свою внешнюю политику до тех пор, пока сочтет это необходимым. «Пусть торопятся те, кто имеет в виду отправить меня на тот свет, - заметил Александр Павлович, - но только они напрасно воображают, что они могут принудить меня к уступчивости или обесславить». Так сказать мог только мужественный и умный человек...
Можно полностью согласиться с мнением историка и генерала Н.К. Шильдера, писавшего по поводу Тильзитского мира: «Государь обнаружил в этом деле замечательную стойкость, выдержку и политическую прозорливость; если этот замечательный в его жизни подвиг не был оценен современниками, то, по крайней мере, потомство должно восстановить истину и воздать должную дань признательности памяти своего венценосного вождя» (Шильдер Н. К. Император Александр I. Т. 2. С.210)
Известный историк А.З. Манфред, считал, что «среди монархов династии Романовых... Александр I был, по-видимому, самым умным  и умелым политиком. И среди монархов начала девятнадцатого столетия от тоже был, вероятно, наиболее современным, во всяком  случае более ловким и умным политиком, чем Фридрих Вильгельм Прусский или австрийский император Франц» (Манфред А.З. Наполеон Бонапарт. М. 1972. С.513).
Думается, этот перечень очевидно не полон без имени французского императора. Несмотря на свои очевидные дипломатические ошибки, политические просчеты, Наполеон более десятка лет был культовой политической фигурой, определявшей весь ход европейской истории. И даже сойдя с мировой политической сцены, он еще долго оставался  кумиром   для  миллионов людей.
                х х х
В своей деятельности Наполеон неизменно преследовал совершенно конкретные цели,  добиваясь их наиболее простым и конкретным путем, стараясь быстро устранить все препятствия для их осуществления.
Именно так он  решил  закрепить свой самозванный монаршеский статус законным династическим браком с одним из самых могущественных императорских домов Европы.
Самым сложным на этот раз оказался разрыв с Жозефиной Богарне. Он любил эту женщину и суеверно связывал с ней все свои удачи. Эта примета казалась проверенной тринадцатью годами совместной жизни, но новые обстоятельства требовали новых решений.
Жозефина  прекрасно понимала, что дело идет к разводу – кроме законного титула, Наполеону был нужен наследник его империи, его побед. Для развода Наполеону пришлось преодолеть немало юридических препон. Но трудности никогда не смущали этого человека.  С папой Римским император никогда особенно не  церемонился, но церковное разрешение на развод получить было необходимо.  В кратчайший срок все было улажено:  Жозефине сохранялся титул императрицы, она получала соответствующее содержание и неизменное благоволение Наполеона. Теперь дело оставалось за невестой.
Французский император через своего нового посла маркиза Коленкура обратился к Александру I  с просьбой руки  младшей сестры русского царя великой княжны Анны Павловны.
Александр по дипломатическим соображениям склонялся к тому, чтобы  принять предложение Наполеона, и отвечал, что тронут лестным предложением, но для принятия  окончательного ответа он обязан выслушать мнение матери.  Ответ Марии Федоровны был категоричен: ее дочь никогда не станет женой узурпатора. Отказу был придан пристойный вид: с одной стороны, предлогом послужил юной возраст Анны, которой исполнилось всего пятнадцать лет, с другой стороны, ставилась на вид разность веры, хотя французская сторона даже не поднимала вопрос о  переходе девушки в католицизм. Как ни ловко был составлен дипломатический ответ, Наполеон прекрасно понял, что стоит за вежливыми формулировками. Он был оскорблен и  обижен. Тем не менее, матримональные заботы не были оставлены, Наполеон переадресовал свое предложение австрийскому императору Францу. В Вене идея Наполеона взять в жены дочь императора Марию-Луизу вызвала бурный восторг. Дом Гагсбургов имел многовековой опыт династических браков, когда в угоду политическим или меркантильным целям, составлялись самые невероятные партии. Сватовство воинственного и непобедимого французского императора казалось австриякам счастливым подарком судьбы.
1 апреля 1810 года в Сен-Клу состоялось гражданское бракосочетание дочери австрийского императора Марии-Луизы и мелкопоместного корсиканского дворянина Наполеона Бонапарта. На следующий день в Лувре прошла торжественная церковная церемония венчания. В Париже и во всей империи этому событию был придан характер всенародного праздника: взрывались фейерверки, сияла иллюминация, но и армия, и народ отнеслись к свадьбе императора на австрийской принцессе более чем прохладно. В головах французов еще не стерлась плохая память о ее тетушке, другой австрийской принцессе, ставшей их последней королевой Марией-Антуанеттой. По словам современника, церемония бракосочетания в Сен-Клу «прошла  холодно и грустно, как если бы это были бы похороны». (Манфред С.593)
В России женитьбу Наполеона восприняли еще более холодно, прекрасно понимая, что сближение Франции с Австрией, ставит дальнейший союз с Веной под большие сомнения. Что касается отношений с Францией, то иллюзий на долгий мир с Наполеоном в Петербурге никто не питал - впереди уже все явственнее мерцали зарницы великого московского пожара.
12 июня 1812 года французские войска форсировали Неман и вторглись на территорию Российской империи. Началась Отечественная война.
                х х х
Еще со времен "красной профессуры" советских времен, принято упрекать российских императоров и их жен иноземным происхождением, германскими корнями родословного древа Романовых. В самом деле, могли ли юные немецкие  принцессы,   полностью принять новую родину, стать русскими великими княгинями и императрицами не только по титулу, но и по духу?
Сколько бы ни иронизировали скептики на тему особого пути России, история доказывает: он действительно существует. Огромные пространства, тяжелые климатические условия, специфика становления нации,  православная религия, - все эти факторы не могли не сказаться на особом историческом пути нашего Отечества. И каждый, кого судьба заносила в далекую Россию из комфортной и ухоженной Европы, не мог не ощущать этого своеобразия, не мог не почувствовать ее особый характер, проникнуться симпатией к ее народу, истории, религии... Если человек не испытывал подобного чувства, то он неизбежно  становился изгоем, независимо от своего происхождения и социального положения. Именно такова судьба первой немецкой принцессы, оказавшейся в России - Софии-Шарлотты - жены царевича Алексея Петровича.(2)
Тем не менее,  немецкое  происхождение не помешало  принцессе Ангальт-Цербстской стать великой русской  императрицей Екатериной II. Русской по духу, религии, по отношению к миру и войне стала и маленькая баденская принцесса, русская императрица Елизавета Алексеевна.
В отличие от вдовствующей императрицы и цесаревича Константина Павловича, которые с первых дней войны  требовали от Александра немедленно начать мирные переговоры с агрессором, Елизавета Алексеевна оказалась стойкой и последовательной сторонницей русской партии, требовавшей вести войну с захватчиками до победного конца. «Надо, подобно нам, - писала она во время наступления Наполеона на Москву, - видеть и слышать ежедневно о доказательствах патриотизма, самопожертвования и героической отваги, проявляемых всеми лицами военного и гражданского сословий... О, этот доблестный народ наглядно показывает, чем он является в действительности и что он именно таков, каким издавна его считали люди, принимавшие его, вопреки мнению тех, которые упорно продолжали считать его народом варварским» (Шильдер Н.К. Император Александр I Т.3 С.114).
Совсем иначе повела себя императрица Мария Федоровна, когда война, о которой императрица так страстно мечтала в 1807 году, стала реальностью в двенадцатом. Мария Федоровна  впала в панику.
Позволим привести фрагмент из «Войны и мира», где гениальный писатель описывает настроения, царившие в первые недели войны в высшем петербургском обществе: «Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы.  Императрица Мария Федоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга».
Эти слова из романа Льва Толстого подтверждаются и воспоминаниями его дальнего родственника гравера и художника графа Федора Петровича Толстого: «Императрица Мария Федоровна собрала не только свои драгоценности, но и все, что ей принадлежит до простых медных шандалов, щипцов, разной глиняной посуды и тому подобного. Императрица Елизавета Алексеевна поступила иначе. Когда ее спросили, сколько ей нужно подвод для вывоза ее вещей, она отвечала, так как нет возможности спасти имущество всех жителей Петербурга и последней бедной, то и она должна терпеть одну участь, и оставила все свои драгоценности и любимые вещи, не трогаясь с места. Эта кроткая,  умная женщина во всех случаях поступала как истинная царица» (Толстой Ф. Записки. М.2001. С.159).
Но если из Петербурга эвакуировать богоугодные заведения не понадобилось, то  Москву  они покинули вместе со всеми москвичами перед вступлением в город французов.  Однако Мария Федоровна осталась недовольна деталями эвакуации ее подопечных.
«Не могу вспомнить без огорчения и почти без слез, - писала она, - это отправление девиц, особливо дщерей российского дворянства, в телегах, и то откуда? - Из столицы российской! Пусть так, что необходимость принудила прибегнуть к сему экипажу для воспитанниц Александровского училища, дочерей нижних офицерских чинов и подобного сему звания или еще ниже онаго людей; но для девиц из лучшего дворянства неужели бы не нашлось в обширной, изобильной Москве способа достать, хотя наймом, достаточного числа карет...»  Вряд ли императрица-мать  реально представляла масштабы паники, царившие в те дни в Москве, но ее забота о сословных привилегиях воспитанниц  в такое время, не может сегодня не вызвать улыбки.   
В Петербург победная реляция Кутузова о Бородинском сражении пришла во время торжественного молебствия по случаю именин императора 30 августа, а спустя три дня в столице уже знали о сдаче Москвы.
Елизавета Алексеевна  описывала те события в письме к матери: «... вы в Германии плохо представляете себе, что происходит у нас, и поэтому, кроме всегдашнего удовольствия поговорить свободно с вами, я чувствую необходимость просветить вас о положении дел.
Мне отвратителен дух лжи, каковой составляет основу всех дел Наполеона. Каждый, у кого есть возможность, обязан противодействовать  ему всеми силами. Битву при Бородино изобразили поражением, хотя она и была  полностью выиграна нами с такой совершенною победой, что сам Наполеон, метался среди солдат и кричал: «Французы, битва потеряна! Меня никогда не били, неужели теперь вы допустите это?» А на следующий день он издал приказ, в котором говорилось, что французская армия покрыла себя позором.
К несчастью, мы не смогли или не сумели воспользоваться этой победой; в конце концов, Кутузов решил оставить Москву, и сия орда варваров оказалась на руинах прекрасной этой столицы и вела себя так же, как и  повсюду. Народ наш принялся жечь все, что ему столь дорого, не желая ничего оставлять неприятелю, а  Великая Нация продолжает грабить, разорять и уничтожать то, что еще оставалось в сохранности. Тем временем армия наша обошла Москву и, остановившись неподалеку от той дороги, по которой пришел неприятель, начала действовать на путях его сообщений.
Войдя в Москву, Наполеон не нашел там ничего, на что надеялся. Он рассчитывал на жителей - их не было, все бежали от него. Он рассчитывал на провиант и припасы, но почти ничего не нашел. Он рассчитывал на моральную победу, подавленность, упадок духа, уныние русских, но возбудил в них лишь гнев и жажду мести. Он рассчитывал, что теперь будет заключен мир - я посылаю вам декларацию, сделанную императором в тот день, когда стало известно об оставлении Москвы. Не сомневаюсь, вы будете довольны ею, дорогая маменька. Она исполнена благородством и достоинством, в ней выражен характер нации, к коей она обращена. Могу заверить вас, что решимость в душе императора непоколебима".
На самом деле все обстояло далеко не так радужно, как Елизавета пыталась  представить далекой родне.  В  годовщину коронации, 15 сентября 1812 года,  уличная толпа  встретила  императора мрачным молчанием. «Никогда в жизни не забуду тех минут, когда мы вступали в церковь, следуя посреди толпы, ни единым возгласом не заявлявшей  своего присутствия, - вспоминала графиня Эдлинг. - Можно было слышать наши шаги, а я была убеждена, что достаточно было малейшей искры, чтобы кругом все воспламенилось. Я взглянула на государя, поняла, что происходило в его душе, и мне показалось, что колена подо мною подгибаются» (Державный сфинкс. С.179).
Император не столько надеялся на воинскую мудрость своих генералов, сколько возлагал  надежды на «время и пространство», которые должны были поглотить Наполеона вместе с его ордами. Кто только не обвинял в те дни Александра в поражениях нашей армии. Елизавета Алексеевна просила своих фрейлин чаще бывать в обществе и по мере сил опровергать клевету и вздор, который несли в светских салонах об императоре. Это потом они будут рукоплескать и славословить Александра. Но пока государь старался как можно меньше видеть людей, часами закрываясь в кабинете, где в одиночестве, то работал с  государственные бумаги, то читал Библию.  В эти дни он произнес свою знаменитую фразу,  исключавшую мирную ничью в шахматной партии с французами: «Наполеон или я; я или он, но вместе мы не можем царствовать; я научился понимать его, он более меня не обманет» (Николай Михайлович, великий князь. Император Александр I Т.1 С.
А 6 октября произошла битва под Тарутином, где блестящий фигляр Мюрат был разбит. И, хотя результаты сражения оказались не столь впечатляющими, каковыми  могли бы стать, тем не менее,  это была полная победа русской армии. В ту же ночь Наполеон покинул Москву.  Напоследок он не удержался от искушения отомстить русским  варварам, взорвав их национальную святыню – Кремль. Кремль выстоял и на этот раз, а французов ждала печальная судьба.
Так шахматная партия двух выдающихся гроссмейстеров  после бородинского миттельшпиля перешла в закономерный эндшпиль, и спустя недолгое время Наполеон сдал фигуры в том самом Париже, откуда все и начиналось.
            х х х
Когда в начале 1813 года  Александр I принял решение отправиться в армию,  начавшую заграничный поход, Елизавета Алексеевна хотела сопровождать мужа, но он, предвидя трудности военного быта или, не желая связывать себя лишними заботами,  просил ее задержаться в столице. Только в конце года Александр предложил императрице выехать в Европу.
 Елизавета впервые за многие годы казалось почти счастливой. «Император в секрете замыслил мой приезд - да благословит его Бог тысячу раз за это! Лишь бы мне иметь возможность доказать ему хоть как-нибудь мою нежную и глубокую привязанность!... Радость приготовления к путешествию, так давно желаемому мною  и так внезапно объявленному, и с просьбой ускорить его, -  от всего этого, я теряю голову! Дорогая маменька, боюсь, как бы мне не умереть от восторга, чем больше я думаю, тем больше проникаюсь этим чувством», - в предвкушении поездки  писала императрица матери.
 В лютый декабрьский мороз 1813 года она в сопровождении принцессы Амалии и свиты  выехала из Петербурга в Ригу. После тожественной встречи и непродолжительного отдыха, путешественники двинулись в Кенигсберг. Дорога шла по берегу штормящего моря,  бушующие волны хлестали по колесам кареты, и путникам иногда казалось, что они находятся на борту корабля. Мороз, дорога, усталость изматывали путников, что незамедлительно сказалось на отношениях между императрицей и ее спутниками. Графиня Р. Эдлинг с юмором описывала некоторые моменты этого утомительного путешествия: «В Кенигсберге мы ее видели печальную, усталую и вовсе нелюбезную к своим спутникам, которые в свою очередь, не таили своего недовольства... Иной раз мне  было забавно наблюдать, как, собравшись к императрице как будто по-семейному, путешественники начинали ссориться. Она выражала неудовольствие против них, они против нее. Растворялись двери, перед нами являлось многолюдное общество, и внезапно, как будто по удару волшебного жезла, императрица принимала вновь кроткий и любезный вид и очаровательно беседовала с приближенными. Мы также меняли наши лица и выслушивали похвалы иностранцев нашей ангельской царице, показывая вид, что мы в восторге от их общества, и комедия сходила превосходно.
Только что двери затворялись, императрица кидалась в кресло, усталая от скуки и довольная тем, что, наконец, избавилась от этих несносных людей. Вслед за любезными словами и ласковыми улыбками, которые расточались этим бедным людям, мы обязаны были смеяться от радости, что больше их не видим. Такова история всех дворов на  свете...» (Державный сфинкс С.189)
Пруссия приняла  императрицу с великим почетом. В первый же день, уставшие и продрогшие путники, вместо отдыха должны были присутствовать на большом обеде и торжественном спектакле. Несколько дней были заняты приемами, визитами и прочей парадной суетой, которую так не любила в обычное время Елизавета Алексеевна. Но сейчас, являясь в качестве супруги победителя Наполеона, она с достоинством несла нелегкие представительские обязанности русской государыни.
В середине января императрица из Берлина выехала в Веймар. Путь лежал через Лейпциг, еще не оправившийся от знаменитой битвы народов (3). Бесчисленные стаи воронья еще продолжали тучами парить над полем сражения. Но солнце светило по-весеннему,  зимние холода остались где-то далеко позади, в России, а впереди Елизавету ждала встреча с родными, свидание с родиной, которую она не видела уже столько лет.
В Веймаре императрица познакомилась с Гете, который на этот раз выступал не в качестве великого поэта, а сановитого  министра, облаченного в мундир, украшенный лентами и орденами. Его высокомерная и холодная манера поведения, казалось, совсем не вязалась со славой  человека, чьи творения зажигали воображение современников. Но иногда взор его оживлялся и, случайно сказанное меткое слово, удачная шутка  обличали в нем замечательного поэта.
Наконец после долгого путешествия в резиденции маркграфини Баденской Бруксальском замке состоялась встреча Елизаветы с матерью и родными.
После первых восторгов и слез началась размеренная и однообразная жизнь в старинном замке. Обед всегда проходил очень торжественно. На нем присутствовали почти все съехавшиеся с Германии родственники русской императрицы, среди которых выделялись королевская чета из Баварии и королева шведская Фредерика, так много испортившая в свое время крови императрице Марии Федоровне. Теперь она была всего лишь женой бывшего короля Густава IV, отрекшегося от престола (4),  но ее красота и лукавая улыбка нисколько не напоминали о несчастьях, постигших бывшую королеву..  В отличие от Елизаветы  младшая сестра была оптимистка и очень жизнелюбивый человек. Кто знает, как сложилась бы судьба Александра, если бы когда-то он выбрал ее  своей невестой?
Елизавета с замиранием сердца ждала свидания с Александром, понимая, что их встреча способна многое решить в ее жизни. Она уже знала, что он навсегда расстался с  Марией Нарышкиной, и государыне очень хотелось надеяться, что отныне у них нет препятствий к сближению.
Получив известие о скором прибытии императора, Елизавета с сестрой поехали ему навстречу. По дороге они увидели экипаж Александра.  «Государь обнял ее с пленительною простотою и нежностью и спросил, узнает ли она его постаревшее лицо, - писала присутствовавшая на той встрече графиня Эдлинг. - Он был растроган тем, что она поспешила его встретить, обращался к ней с разными любезными вопросами, поцеловал невестку свою...» (Державный сфинкс С.195)
Несколько дней были заняты официальными приемами, а затем государь вновь собрался в дорогу. На этот раз путь его лежал на родину, в Россию. Елизавета просила взять ее с собой, с грустью она говорила, что жизнь в Германии вовсе не отвечает ее ожиданиям, что тут ей не место и что она может быть спокойна только тогда, когда возвратится в страну, которую привыкла считать своей родиной.
Александр был взволнован словами супруги, но тяжелая дорога и необходимость скорого возвращения обратно в Австрию, заставили его отговорить Елизавету от поездки. Они договорились встретиться в Вене, где должен был собраться конгресс  стран-победителей, для выработки соглашения по устройству послевоенной Европы.
Спустя несколько месяцев Елизавета выехала в столицу Австрии, навестив по дороге  Баден.  «Вот уже четыре недели я нахожусь в одном из красивейших мест на земле, — писала Елизавета Алексеевна в Россию. — Я рада жить в старом замке, все этажи которого украшены семейными портретами. Это настоящая колыбель моей семьи, окруженная скалами и древними дубами!»
                х х х
В столице Австрии к 1 октября 1814 года собрались  главы почти всех европейских государств. Здесь присутствовали два императора, четыре короля, два наследных принца, три великих герцогини и 215 глав княжеских домов. Каждого сопровождала  свита и приближенные. Кроме того, в Вену приехали 450 дипломатов и многочисленный персонал посольств.
  На кону стояли интересы большинства европейских держав. Предстояло провести очередной передел Европы, закрепить сложившуюся систему новых союзов и блоков. определить роль Франции в послевоенном мире, попутно решив судьбы миллионов человек, становящихся гражданами других государств. Россия на Венском конгрессе стремилась получить герцогство Варшавское и усилить позиции своего союзника – Пруссии, передав ей часть Саксонии. Александр был убежден в успехе. Он прямо заявил: «Прусский король будет королем Пруссии и Саксонии, как я буду императором России и королем Польши» (. Борисов Ю.В. Шарль Морис Талейран. М.1998. С. 270)
Партнерами, а по существу противниками, на венских переговорах у Александра были монстры тогдашней мировой внешней политики - француз Талейран и австрийский канцлер князь Меттерних. Разгромленная и униженная Франция не могла выступать на равных с великими державами-победительницами, но благодаря интригам главы делегации Талейрану, французам удалось многого добиться от победителей. Главной своей победой Талейран считал успешный развал  коалиции союзников...
 Шарль Морис Талейран-Перигора, князь  Беневентский, герцог Дино  был аристократ,   епископ-расстрига, дипломат. Блестящее остроумие  роднило его с Вольтером,  а хромота - с Мефистофелем.  Всю жизнь он любил книги - они отвечали ему взаимностью: о великом дипломате написаны тома на разных языках, составившие  внушительную библиотеку.  Но, вероятно, нет ни одного сочинения, в котором бы Талейрана не  именовали предателем, человеком без принципов и чести. Он не спорил с обвинениями в предательстве;  его колкие,  ироничные реплики разили обвинителей сильнее оправдательных речей. Наполеон, стуча ногами,  кричал, узнав о сношениях Талейрана с русским императором: «Я прикажу вас повесить!»  Спокойно поклонившись, тот отвечал: «Как будет угодно,  но, право, жаль, что такой великий человек, столь  плохо воспитан».
     Его остроты расходились по всей Европе, становясь афоризмами и девизами. В самом деле,  кто не знает:  «Язык дан дипломату,  чтобы скрывать свои мысли» или «В политику никогда не следует  вкладывать всю душу»?
 «Слуга всех господ»,  предавший и продавший всех поочередно, Талейран, по его собственному признанию, 14 раз в жизни приносил противоречившие друг другу присяги.  Он изменял вдохновенно, изобретательно и профессионально.  А профессионал тем и отличается от любителя, что за свою работу он получает деньги.  Вне всякого сомнения, Талейран был высоким профи: только в 1797-1799 годах он заработал почти полтора миллиона франков золотом. Его услуги, оказанные Австрии на Венском конгрессе, стоили около 15 миллионов франков.
Под стать Талейрану был и его австрийский коллега. Меттерних, в значительной степени определявший всю политическую направленность  конгресса, считал Россию извечным врагом Австрии. Правда, в отличие от французского дипломата,  Меттерних более всего любил стабильность, предсказуемость  и порядок.. Но в чем сходились позиции этих двух совершенно разных людей , так это в глубокой убежденности,, что дипломатия не может быть нравственной категорией. Их позицию с удовольствием разделил посол Англии лорд Кастлерей. И вскоре три страны заключают между собой тайный союз, направленный против России и Пруссии. В восторге от своей ловкости Талейран сообщает Людовику XVIII: «Коалиция распалась и распалась навсегда!» Договор был подписан 22 декабря 1814 года и вскоре к нему, также тайно присоединились Нидерланды, Бавария Гессен и Ганновер. Копии  договора в глубочайшей тайне были высланы в Париж и Лондон для подписания королями.
Но  тайные договоры еще не означают принятия общего решения конгресса по ряду самых принципиальных вопросов европейской политики. Так и не был окончательно решен польский вопрос, не установлен международный статус ряда государств, появившихся в результате наполеоновских войн, нетерпеливо требовали компенсации обиженные князья и короли.
Однако, Венский конгресс, продлившийся несколько месяцев, мало напоминал  обычный дипломатический раут, где министры в чинных позах сидят в зале переговоров. Все наиболее важные решения принимались кулуарно, все интриги плелись на бесконечных балах, приемах, маскарадах. Австрийскому правительству каждый день этого  праздника  обходился в 220 тысяч флоринов, но еще дороже стоили те решения, которые предстояло принять. Однако участники конгресса не спешили с заключительными документами.
«Конгресс танцует, но стоит на месте», - заметил один из его участников, остроумный принц де Линь. «Вальсирующий конгресс», - подтвердил эту характеристику другой дипломат. В самом деле, Европа словно намеревалась вознаградить себя безудержным весельем, танцами, любовными приключениями за все испытания, войны, трагедии. «Танцам не было конца; все более или менее увлекались ими и забывали цель, ради которой съехались  и из-за которой столько потратились, - в сердцах писала Р. Эдлинг. – Мне еще памятно всеобщее веселье по поводу того, что первый министр Великобритании пустился вальсировать. Лорд  Кастлерей (позднее маркиз Лондондери) редко говорил, еще реже смеялся, и природная его важность вполне отвечала его положению. И вдруг этот лорд пустился вальсировать!» (Державный сфинкс С.206)
Елизавета также впервые за многие годы казалась веселой и оживленной и , словно очнувшейся от долгого сна. Здесь, она вновь ощутила себя  императрицей великой державы,  одержавшей победу над грозным противником. «К великому изумлению моему,  императрица вовсе не тяготилась такою жизнью, - искренне удивлялась графиня Р. Эдлинг. - Благородное и трогательное впечатление, производимое ее наружностью, а также чрезвычайная простота в наряде (в чем выражался изящный вкус как ее, так и государя) пленяли иностранцев и удивляли венских жителей...» (Державный сфинкс С. 207)  Елизавета Алексеевна писала в Петербург великим князьям Михаилу и Николаю: «Карнавал здесь закончился вчера и, хотя танцевали со дня открытия конгресса, то есть четыре месяца, но последние дни были отмечены какой-то танцевальной лихорадкой» (ГАРФ. Ф.666. Оп. 1.Д.271. Л.6)
Однако настроение государыни за это время не раз омрачалось поведением Александра. Казалось, на него накатила новая волна эротомании. Важный и недоступный в обращении с царственными персонами, император становился удивительно мил и любезен в общении с красивыми женщинами, в избытке заполнявшими в эти месяцы австрийскую столицу. Даже графиня Р. Эдлинг, благоговеющая перед императором, в сердцах признавала, что все знали о склонности государя к женщинам. По Вене бродила шутка, сказанная каким-то острословом: «Король Дании пьет, король Вюртюмберга ест, король Пруссии думает, русский император любит, а император Австрии платит».
Александр завладел симпатией герцогини Доротеи Саган, любовницы Талейрана,  к которой также питал страсть м  австрийский министр. Александр то увлечен «добродетельной красавицей» Габриель д*Ауэрсперг, то кокетничает с графиней Софи Зичи; он танцует с  княгиней Эстергази и засыпает комплиментами принцессу Леопольдину Лихтенштейн. Его родная сестра великая  княгиня Екатерина Павловна ревнует брата к  княгине Е.П. Багратион, известной своим беспутным поведением не меньше, чем ее убитый муж военными победами.
Поведение русского императора, который, по словам  секретаря английского посольства Е. Гука, «танцевал бы и во время пожара Рима», было не исключением на этом дипломатическом маскараде. Любовное безумство охватило Вену.  По данным венской полиции, терявшей голову от забот свалившейся на нее, высокопоставленные гости вели себя как студенты на каникулах..
«Лорд Стюарт снова провел ночь у герцогини Саган», «связь Франсуа Пальффи и Ла Бигготини подходит к концу». Русские дипломаты также не оставались в стороне от всеобщего поветрия, успешно конкурируя с самыми записными заморскими ловеласами. Например, князь Волконский  стал известен тем, что каждый вечер принимал у себя девиц, переодетых в мужские костюмы, а великая княгиня Екатерина Павловна не скрывала своей связи с принцем Вильгельмом  Вюртембергским.  Елизавета Алексеевна не встречалась наедине с невесткой - ей было неприятно откровенно вызывающее поведение молодой вдовы, недавно похоронившей мужа принца Ольденбургского. Впрочем, и Екатерина Павловна всегда  относилась к императрице с достаточной долей иронии. Характерно, что в обширной переписке Александра Павловича с младшей сестрой ни разу не упоминается имя Елизаветы.
Опьяненный вниманием красивых женщин,  Александр все чаще забывал о собственной супруге. «Случай поместил меня между российским императором Александром и его супругой, урожденной принцессой Баденской, - писал маркиз Кюстин. - Я принимал участие в общем  шествии, весьма смущенный тем, что невольно оказался вблизи этих августейших особ. Внезапно цепь танцующих пар по непонятной причине остановилась, музыка же продолжала звучать. Император нетерпеливо перегнулся через мое плечо и очень резко сказал императрице: «Двигайтесь же!» Императрица обернулась и, увидев за моей спиной императора в паре с женщиной, за которой он уже несколько лет открыто ухаживал, произнесла с неподражаемой интонацией: «Вежлив, как всегда!» Самодержец взглянул на меня и прикусил губу.  Тут пары двинулись вперед - танец возобновился» (Кюстин. де. Россия в 1839 году. Т.1  С.184)
Скептичный маркиз глубоко презирал и Россию, и русских, но в наблюдательности, умении постоянно оказываться в гуще событий, ему не откажешь. Хотя трудно представить, чтобы такой выдержанный и светский человек, как Александр I мог публично оскорбить собственную супругу.
Впрочем,  у Елизаветы Алексеевны во время Венского конгресса действительно было немало горьких минут, вызванных как любовными увлечениями Александра, так и собственными переживаниями.  Свидетельством тому может служить крайне любопытное письмо Елизаветы Алексеевны, отправленное из Вены к неизвестному адресату 1 февраля 1815 года, и опубликованное великим князем Николаем Михайловичем в 1916 году в журнале «Исторический вестник».
По ряду объективных признаков, великий князь предположил, что этим адресатом была принцесса Амалия. Но главное даже не в имени человека, которому предназначалось послание императрицы, а то, что оно написано, как говорится, на одном дыхании, и хорошо отображает то внутреннее состояние, в котором находилась Елизавета в то время.
«Я испытываю особое чувство удовлетворения, имея снова возможность побеседовать со своей подругой, с той, которую в течение четырнадцати лет жизни я привыкла считать как самое себя. К сожалению, что я могу тебе сообщить о себе? За последнее время, что мы провели вместе, ты могла убедиться в тех страданиях, которыми объято все мое существо. Если я тебе скажу, что это состояние еще усугубилось, то и это будет слабым отражением действительности. С каждым днем чувство одиночества делается для меня тягостнее, но, несмотря на это, я не могу подобрать в моем воображении другую личность, которая могла бы заменить ту, которую я потеряла. С каждым днем  сильнее чувствую свою ужасную потерю. Состояние, в котором я теперь нахожусь, таково, что вторично я не могла бы перенести потерю, подобную первой. Все мне представляется в другом свете. Право, не знаю, что делать; все погружено в мрак, и я только могу подтвердить, что я во всех отношениях и в полной мере несчастна. Лишь бы мои душевные страдания не прогневали Господа Бога!
Что же касается моего удаления от известной тебе личности, то оно не только не уменьшается, но растет, я ручаюсь, что нельзя найти более тяжелой обстановки, чем та, с которой я сталкиваюсь на каждом шагу.
Я знаю, что воля Божия должна совершиться; сама себе я мысленно повторяю это, но, откровенно говоря, ценою какой борьбы дохожу я до такого убеждения и, право, прихожу в отчаяние. Какая-то китайская стена окружила меня со всех сторон, и выходы все заперты. Всякие помышления о личном моем счастии кончены – где мне искать такого счастья, когда существо, которое я люблю всей душой, отторгнуто от меня навеки.
Я в состоянии исполнять еще свои общественные обязательства, но счастье домашнего очага далеко от меня, а  это было когда-то прелестью моей частной жизни.
Единственное утешение я нахожу в молитве, но сознаюсь, что вполне удовлетвориться такого рода утешением не могу. Я более не чувствую каких-либо физических вожделений, но душа  жаждет иметь около себя  подругу, близкого  сердцу человека, это влечение излить свою горечь ежедневно растет.
Вот, милая моя, то состояние духа, в котором я нахожусь с тех пор, как мы с тобой расстались. Но, увы, как будет грустно возвращение!
Нет более мужа, нельзя найти подругу, ой, которая была бы утешением моей жизни; вернусь я в Россию только для того, чтобы одинокой влачить дальше  эту тяжелую лямку. Вот та приятная перспектива, которая ожидает меня в ближайшем будущем, и которая отравляет настоящие минуты. Я отлично понимаю, что нет средств выйти из этого состояния, и, чтобы я не предприняла, все только ухудшит положение, а отнюдь не поправит его. Если бы, дав волю своему воображению, я пустилась бы  на какое-либо предприятие, то не только оно бы не облегчило меня душевно, но было бы противно всем моим принципам и религиозным убеждениям, и я бы не могла без отвращения оправиться от затеянного.
Привязаться к кому-либо другому было бы нарушением всего законного, именно того, чем я пожертвовала лучшими годами жизни и чем так дорожила.
А теперь он отшатнулся от меня после четырнадцати лет, четырнадцати лет счастья. Впрочем, кто может заменить тебя после тех лет счастья, подаренных мне тобой! Все эти грустные соображения не покидают меня и навевают глубокую меланхолию, которую не могут стереть все венские увеселения, и эта грусть навсегда останется моим уделом. Бывают дни такого маразма, что я скрываюсь от всех и запираюсь в свою комнату; там, наедине, я горько плачу и в этих слезах нахожу каплю утешения в своей житейской горечи» (Исторический вестник. 1916. № 6.С.737-738)
Биограф Елизаветы Алексеевны предположил, что письмо императрицы  вызвано эмоциональным всплеском после ее встречи с князем Адамом Чарторыйским, происшедшей на Венском конгрессе после многолетней разлуки.  «Где кроются причины такого душевного состояния? Что дало повод к такому состоянию, и отчего мысли обращены к давно прошедшим временам?», – спрашивает великий князь. И отвечает на собственный вопрос  предельно конкретно: «Единственным подходящим объяснением я могу допустить неожиданную встречу с князем Адамом  Чарторыйским, которого императрица более не видела после  увольнения с поста управляющего министерством иностранных дел  (1806г.), в переписке с ним она не состояла…  Мы безусловно допускаем, что беседы с князем Чарторыйским могли вызвать много грустных мыслей о прошлом, выразившихся в излияниях ее пера…»  (Там же С.741, 743)
Давая такое объяснение письму Елизаветы Алексеевны, Николай Михайлович, спешит оговориться, что никакой влюбленности с ее  стороны в красавца-поляка никогда не было, хотя «в конце 90-х  годов князь Чарторыйский был влюблен в великую княгиню и за ней ухаживал». Как  проходило это ухаживание, мы  знаем из мемуаров графини Головиной...  Да и обстоятельства увольнения Чарторыйского из министерства иностранных дел не позволяют говорить об особой симпатии императрицы к другу молодости. Вряд ли можно предположить, что 36-летняя женщина,  достаточно испытавшая  в жизни, внезапно почувствовала любовь к человеку, которого не только до того не любила, но и испытывала по отношению к нему отрицательные чувства.  Нельзя  говорить и о случайности свидания русской императрицы и Адама Чарторыйского, состоявшего в свите Александра I во время Венского конгресса, -  их  встреча была просто запрограммирована требованиями этикета.
 Главным же обстоятельством,  опровергающим доводы великого князя, является тот очевидный факт, что в предельно откровенном и искреннем письме Елизаветы Алексеевны имя князя Чарторыйского даже намеком не упоминается. 
Предлагая свою версию происхождения письма, такой умный и наблюдательный человек, каким, без сомнений был великий князь Николай Михайлович, почему-то обходит вниманием абзац из письма Елизаветы Алексеевны, где упоминается Алексей Охотников: «С каждым днем чувство одиночества делается для меня тягостнее, но, несмотря на это, я не могу подобрать в моем воображении другую личность, которая могла бы заменить ту, которую я потеряла. С каждым днем  сильнее чувствую свою ужасную потерю».
Заметим, что письмо написано Елизаветой практически день в день восьмой годовщины смерти ее любимого человека.  (Охотников умер 30 января 1807 года, а письмо датировано 1 февраля 1815 года). Удивительно, что биограф обошел вниманием этот очевидный факт. Впрочем, этому есть свое объяснение. Сам Николай Михайлович пишет: «Чтя память Елизаветы Алексеевны, мы не намерены распространяться о том романе, который она пережила во дни Аустерлица, будучи уже одинокой и в ту пору». Запрет Николая II на публикацию «запретной главы» биографии императрицы Елизаветы, очевидно довлел над августейшим историком.
Конечно, Елизавета Алексеевна, всегда помнившая свою любовь, не могла не поделиться в печальный день с сестрой, бывшей свидетельницей и наперсницей ее романа, чувствами, переполнявшими душу. Письмо императрицы к принцессе Амалии из Вены ни в коей мере не свидетельство в симпатиях к Адаму Чарторыйскому, а  скорее это реквием памяти Алексея Охотникова и признание в полной невозможности устроить собственную судьбу.
 Все-таки лейтмотивом венского письма  Елизаветы Алексеевны является тема ее сложных отношений с Александром I, где в клубок переплелись любовь, ревность, обида и  все еще не утраченная надежда…  С одной стороны она пишет, что «всякие помышления о личном моем  счастье кончены – где мне искать такого счастья, когда существо, которое я люблю всей душой, отторгнуто от меня навеки». Более того, довольно  странно выглядит в письме фраза о «четырнадцати годах счастья», вызвавшая недоуменную реплику великого князя Николая Михайловича: «Как считала Елизавета эти 14 лет? От брака в 1793 году до 1807 года или со своего восшествия на престол в 1801 году и до 1815?»  Биограф приходит к выводу, что по смыслу письма вернее второе предположение. В таком случае, возникают вполне законные сомнения: можно ли считать многочисленные влюбленности  Александра, его внебрачные дети от Нарышкиной, да и роман самой Елизаветы с кавалергардом  атрибутами безоблачного семейного счастья, о котором так мечтала императрица. Скорее всего, Елизавета вспоминала молодость,  когда они были влюблены и близки друг к другу. Именно то время они и могли вспоминать при встречах с князем Адамом Чарторыйским. Давно  были забыты прежние разногласия и обиды. Уже немолодые люди  вспоминали юность, Царское Село, долгие вечерние беседы.  Облако ностальгической грусти слегка кружило головы, согревало сердца и утешало надеждой на лучшее. Не случайно уже на следующий день после письма к принцессе Амалии, императрица в письме к матери говорит о своих отношениях с Александром совсем в других  тонах:  «Император был очень мил со мной, -  сообщает она 2 февраля 1815 года, - и представьте, сам предложил мне чаще обедать у него и даже вдвоем с ним, когда я буду одна. Надо уметь ценить порывы согласно характера человека, а для него это уже очень много…» (Там же С. 743)
Венское письмо Елизаветы Алексеевны является  весьма ценным медицинским документом, позволяющим судить  о глубине эмоционально-психологического стресса, переживаемого императрицей. Все послание носит на себе отпечаток выраженных  психастенических изменений личности,  развившихся на почве глубоких личных переживаний, потери дочерей, неудачной личной жизнью, отсутствием в этот период нормальных сексуальных отношений. Психологи считают, что таким людям особенно присущи повышенная чувствительность и быстрая нервно-психическая истощаемость. При этом отмечается преобладание пониженного настроения, склонность к депрессии, ипохондрическая сосредоточенность на мрачных и печальных сторонах жизни.  Принимать какое-либо решение таким людям всегда очень сложно, они сомневаются в его успехе,  останавливаются на полпути, чтобы вновь замкнуться в себе. Нельзя не отметить, что все эти черты были присущи Елизавете Алексеевне в этот период ее жизни.

                х х х
Встречи Елизаветы Алексеевны и князя Андрея Чарторыйского не прошли незамеченными для окружающих.  Их видели вместе, и по Вене пошел слух о вспыхнувшей  любви между князем и государыней. А спустя сто с лишним лет в русских исторических журналах  неожиданно появилась публикации из неизвестного дневника князя А. Чарторыйского. Приведем ее практически полностью, с соблюдением пунктуации оригинала:
«Вена, сентябрь-октябрь 1814 г). Приезд в Вену. Здесь я вижу ее, сильно изменившуюся, но для меня всегда ту же со стороны ее и моих чувств, - записал тогда князь Андрей в дневнике.  - Они утратили свой пыл, но в них сохранилось достаточно силы, что бы вовсе не видеть ее было великой мукой. Раз только до сих пор я видел ее; плохо принятый я переживаю неприятные дня…»
Не вижу ее; мне кажется, что она меняется. Всем она нравится. В некоторых отношениях похорошела… Я печален и несчастлив, каким давно не был. Я предостерег относительно его  мысли о примирении…
3 декабря… Попадаю к Нарышкину. Вторая встреча. Признаны новые обязанности… Она всегда истинный ангел. Ее письмо…
Моя тетка сплетничает; мой отец сказал ей о ней. Наука, что мало кому можно доверить настоящую и важную тайну. Третья встреча при посредстве Нарышкина… Визит императора к моей тетке… Ее  визит и письмо… Жар… и сны, и угрызения в виновности. Стан и лицо изменились, однако все та же очаровательность, а душа ангельская…
18 января (1815 г.)... К ней пишу.
До 28 января. Письмо…  отдано и сейчас на следующий день вижусь. Разнообразность моих чувств. Она всегда первый и единственный предмет. Обмен кольцами. Ее доброта, ее чувства иного рода. Она не хочет остаться в Германии; герцог Брауншвейгский советует это; она приносит себя в жертву… Мои сплины; я испорчен доброжелательностью и любовью; … душа не может подняться до ее превосходства…
Я желаю ей счастья и завидую ему; страстно люблю, а все-таки… я все посвятил бы, а святость чувства недостаточно сохраняю. Долгая неуверенность, противность и неуставные обиды, и двадцатилетнее  ожидание, и ее уже в течение стольких лет прикрытое чувство разрушили правильный порядок сердца. Несчастье одной неверности потрясли некоторые самые деликатные принципы. Но это не оправдывает меня, так как я от сердца простил; и она не прощения, но любви, уважения и обожания достойна…
16 февраля… Великая печаль угнетает меня и отвращение к свету. Она, быть может, недовольна…
До 3 марта. Боязнь за перемену в ней потрясает меня сильнее всего своего жалостью… печаль, так что чувствую себя больным. Пишу к ней… Мой разговор с императором…  Поднимаю материю о ней.
8 марта. Ее отъезд. В канун отъезда утром прощаюсь. Сила этого союза достойна внимания… между тем как время и отдаление и неизбежность должны были стереть чувство и потушить его одними препятствиями, оно собственной силой все преодолевает. Ничто уже не говорит в его пользу; ни желание счастья и наслаждения, ни рассудительность, ни какая бы то ни было надежда, ничто мирское и человеческое; однако оно сильнее стольких различных побуждений»  (Голос минувшего. 1916 № 11. С.219-220).
Этот фрагмент, так называемых дневников князя А. Чарторыйского, был опубликован  ноябрьском  номере журнала «Голос минувшего» за 1916 год профессором Львовского университета Шимоном Аскенази, как полемический ответ великому князю Николаю Михайловичу.  Спор историков касался характера отношений между Чарторыйским и Елизаветой Алексеевной. В отличие от великого князя, Ш. Аскенази в пространном предисловии к публикации утверждал, что дневники князя красноречиво свидетельствуют о былой близости между Чарторыйским и Елизаветой Алексеевной. Оставляя в стороне саму  достаточно сомнительную манеру  изложения, странным образом непохожую на обычный стиль князя Чарторыйского, заметим, что никаких убедительных  доказательств самого  факта существования этих записей не существует. Многие историки склонны считать дневники князя Адама Чарторыйского поздней литературной мистификацией. Впрочем, даже  фрагменты, приведенные в публикации львовского профессора, сложно однозначно  расценивать, как свидетельство адюльтера Елизаветы Алексеевны. Скорее, в данном случае речь идет лишь о специфическом стиле эпистолярного и мемуарного письма той романтической эпохи, хорошо усвоенного неким литературным фальсификатором, создавшим поддельный исторический документ (5).
                х х х
Танцующий конгресс продолжал в упоении вальсировать, как внезапно среди всеобщего веселья и благодушия раздался гром. В ночь с 22 на 23 февраля Меттерних получил из Генуи срочную депешу, извещавшую, что Наполеон бежал с остова Эльба и высадился на побережье Франции. Среди участников конгресса началась паника, некоторые  коронованные особы сочли за благо незаметно скрыться  из столицы вальсов. Тем временем, Наполеон форсированным маршем дошел до Парижа и вскоре сидел в кабинете  Людовика XVIII.  Покопавшись в ящиках письменного стола короля, Наполеон обнаружил злополучный договор Талейрана и Меттерниха.  Император немедленно отослал компромат Александру I, рассчитывая, что царь бросит вероломных союзников.
Однако русский император оказался благородным и великодушным человеком.  Ознакомившись с текстом тайного документа, Александр пригласил прусского дипломата барона Штейна, и дав ему прочитать договор, вызвал Меттерниха. Как только австрийский дипломат вошел в кабинет, Александр показал ему бумаги с его подписями.
- Вам знаком этот документ?
Меттерних не нашел, что ответить.
Выдержав долгую паузу,  Александр торжественно произнес:
- Пока мы живы, господин Меттерних, об этом предмете никогда не должно быть разговора между нами. Нас ждут серьезные испытания. Наполеон – наш общий враг, он возвратился, и наш союз должен быть крепче, нежели когда-либо прежде». После этих слов, Александр бросил договор в горящий камин.
Не дожидаясь окончания конгресса Александр выехал в армию, а  Елизавета заехав о дороге к родным, отбыла  в Россию.
Безумно сложно дважды войти в одну и ту же реку – спустя  сто дней агонии бывший победитель Европы был разбит под Ватерлоо и сослан на маленький островок посреди Атлантического океана. Как говорят теперь остроумные французы, на каждый Аустерлиц  есть свое Ватерлоо...
9 марта 1815 года Елизавета Алексеевна покинула Вену, и,  навестив по дороге мать в  Бруксале, уехала в Россию. В первый день зимы 1815 года императрица прибыла в Петербург.

1. Луи-Антуан де Бурбон, герцог Энгиенский (1772-1804), принц, единственный сын принца Конде, после революции 1789 года жил в эмиграции, в баденском городе Эттенгейме и не принимал никакого участия в заговоре против Наполеона, раскрытом в Париже в 1804 году. Однако Наполеон распорядился арестовать герцога. В ночь на 15 марта 1804 года отряд французских драгун пересек границу и арестовал герцога. По приговору военного суда он был расстрелян. Александр I направил резкую ноту протеста, на которую получил дерзкий ответ. В ответной ноте говорилось, что Франция не вмешивалась в русские дела, когда по проискам Англии был убит император Павел, а убийцы остались безнаказанны. Говорят, Наполеон заявил в личной беседе с русским послом: «Если бы император Александр знал имена убийц своего отца и арестовал их хотя бы даже на территории Франции, я бы возражать не стал». Такого оскорбления  Александр никогда не простил Наполеону. 
2.  Софья-Шарлотта (1694-1715),  урожденная принцесса Брауншвейг-Вольфенбюттельская. С  1711 г. жена царевича, великого князя Алексея Петровича. Брошенная мужем, не принятая русским обществом, она умерла вскоре после рождения сына, будущего юного  императора Петра II, царствовавшего всего три года и неожиданно умершего в пятнадцатилетнем возрасте, в день своей свадьбы.
3. Битва под Лейпцигом произошла 4-7 октября 1813 года.
4. Густав IV отрекся от престола в 1809 году в результате дворцового переворота и жил в изгнании в Германии и Швеции под именем полковника Густавсона.
5. Профессор Шимон Аскенази был известен антирусскими настроениями и в своих публикациях, посвященных истории Польши и русско-польских отношений в начале  XIX столетия, всячески пытался очернить позицию Александра I.  Весьма вероятно, что публикуя  заведомо  фальшивые дневники А. Чарторыйского в годы  Первой мировой войны, Ашкенази преследовал цели, весьма далекие от восстановления подлинной исторической правды…









                ЗАБЫТАЯ ЦАРИЦА


«И это пройдет…», - утверждал библейский царь Соломон. У кого-то мудрость ветхозаветная  пророка вызывает лишь раздражения – большинству из нас свойственно жить радостями сегодняшнего дня, и будущее, по мнению оптимистов, непременно должно быть  светлым и радостным. Но на свете всегда существовало немало людей, склонных  видеть в соломоновом изречение ориентир, определяющий их нравственные и моральные ценности  на  протяжении всего жизненного пути. По большей части к таким  личностям относятся  люди, склонные к размышлениям, рефлексии, познавшие и славу, и горечь утрат.  Елизавета Алексеевна – была одной из них….  Суетность придворной жизни, с ее непременными атрибутами – интригами, праздничной мишурой,  надоедливой  дружбой и утомительной враждой – никогда не привлекала ее. 
Долгие годы Елизавета Алексеевна находилась в тени общественной и светской жизни, появляясь на публике лишь на церемониях, предписанных  придворным этикетом.  Почести, полагавшиеся царствующей императрице, чаще  доставались императрице Марии Федоровне,  во многом  уступавшей невестке в уме, достоинстве и иных привлекательных чертах характера, но, несомненно,  превосходившую  ее силой воли, честолюбием, желанием повелевать и нравиться окружающим.
Елизавета предпочитала уединение,  общение с несколькими близкими  людьми, сочинение долгих писем к матери. В одном из них у нее вырвалось признание: «... лишь горе и лишения в этом мире, и я  вас уверяю, что мне часто приходит мысль: если бы был выбор снова начать жить, я бы предпочла вовсе никогда не существовать, но, раз уж я оказалась в этом мире, нужно крепиться и терпеть жизнь до конца, другого ничего нет!» (Nic/ 75). Для русского общества, привыкшего за  прошедшее столетие  к тому, что в России  императрицы всегда играли огромную роль в жизни государства, - одних только царствующих государынь  за это время на престоле побывало четыре, не считая правительницы Анны Леопольдовны,  - подобное  поведение Елизаветы было в диковинку.
Среди придворных императрицу часто называли  «le calme» - спокойствие, но  кто из окружающих мог знать, какая печаль переполняет душу, какие страсти боролись в ее сердце. «Императрица Елизавета показывалась в парке только к вечеру, верхом; я часто видела, как она проезжала по темным аллеям в сопровождении только своей фрейлины и конюшего; мне казалось, что она как бы окутана каким-то облаком печали. Говорили, что она избегает гулять в парке утром пешком из опасения стеснить государя; но откуда этот страх?», - недоумевала одна из придворных дам. (Державный сфинкс. С 368)
О супруге императора в Петербурге мало слышали, и еще меньше говорили. Зато слухи  о любовных приключениях самого государя служили любимой темой салонных  разговоров.  О  многочисленных связях Александра, о том,  кто является  подлинным отцом дочерей Марии Антоновны  Нарышкиной, знали очень и очень многие. Из аристократических  домов изящные анекдоты о романтическом государе, расходились по всему Петербургу, обрастая по пути скабрезными подробностями, и постепенно превращаясь в обывательские сплетни, отголоски которых попадали на страницы пространных  писем  к родственникам в провинцию. Послы в конфиденциальных депешах сообщали своим правительствам о любовницах императора и добровольном затворничестве молодой императрицы. История любви  Елизаветы и Охотникова оставалась почти государственной тайной. Сам Александр I  на людях предпочитал демонстрировать приверженность  классическому  принципу «жена Цезаря вне подозрений», а вслед за ним подобной манеры  поведения оказались вынужденными придерживаться все остальные члены императорской семьи и немногие посвященные в тайну лица  из царского окружения.
«Она много занимается серьезными вещами, много читает, много рассуждает о наших выдающихся писателях, мало говорит и в общем производит впечатление обладательницы крайне холодного ума. За 14 лет пребывания царствующей императрицей здесь ее характер остался неизвестен даже тем, кто ее обычно видит, - писал французский посол  Савари. - Она воспламеняет воображение чтением наших трагиков: это женщина, которую было бы легче покорить умом, чем сердцем. Никогда не было политических интриг при ее дворе, являющегося обиталищем обыкновенного частного лица. Я считаю императрицу Елизавету Алексеевну женщиной очень тонкой, с изощренным умом» (цит. по книге Исмаил-Заде Д. С.127).
На официальных церемониях Елизаветой любовались, отдавали должное ее  красоте и достоинству. По словам Ф.Ф. Вигеля, «Елизавета Алексеевна была предметом всеобщего сострадания и благоговения. Ее обожали...» (Вигель Ф.Ф. Записки. М.2003. Т.1 С. 416).  Но, сострадание и благоговение – чувства  с отрицательным градусом эмоциональной шкалы.  С каждым годом Елизавета Алексеевна все более  превращалась в некий ирреальным персонаж  русского Олимпа, став, по выражению современника, «забытой царицей».
В Европе  подобное положение дел в семействе владетельного герцога или короля вряд ли могло кого-то особенно удивить: тогдашние династические браки далеко не всегда гарантировали мирное и приятное супружество. Впрочем, и в России примеров семейных конфликтов августейших супругов всегда хватало: достаточно вспомнить любовниц  Павла I, доставивших немало слез Марии Федоровне, или обстоятельства  вступления на престол Екатерины II, сначала низложившей своего супруга Петра III, а затем не слишком препятствующей  его убийству. 
х х х.
 Елизавету Алексеевну за склонность к  меланхолии и одиночеству не осуждали,  предпочитая бывать на приемах у Марии Федоровны. Чем дальше Елизавета уходила от суеты придворной жизни, тем все настойчивее пыталась играть первую скрипку  вдовствующая императрица. Отношение Марии Федоровны к невестке принимало все более оскорбительные формы. Особенно эта неприязнь становилась заметна во время частых поездок Александра в  Европу или его многомесячных путешествий по России.  В одном из поздних писем (12/24 июля 1822 года), когда отношения Елизаветы с Александром наконец начали постепенно нормализоваться, и между ними появилась былая доверительность и теплота, государыня  пишет в Карлсруэ: «Не говоря уже о мучениях снова провожать императора на неизвестный срок и связанных с этим страхах и беспокойствах, я снова буду принуждена отбиваться от политических сплетен всех мастей, как всегда бывает при его выездах из России, которые обязательно будоражат умы (начиная с самой императрицы-матери). И  вот снова я в совершеннейшем одиночестве, среди сего семейства, где нет даже тени теплого ко мне чувства, а ведь с годами и жизненным опытом у меня все меньше потребности в легкомысленных развлечениях и сочувствие становится все более необходимым для моего сердца...
Если бы я  только могла бы удалиться от двора - тогда, может быть, нашлись бы и развлечения в каком-нибудь другом обществе, но при здешнем дворе нет ничего для  ни для ума, ни для сердца.. Когда ты приговорен постоянно вращаться в этом кругу с тяжестью в душе, то это превращается в какой-то ад! Если бы только уехать отсюда! Это мое самое мучительное желание!»
Со времен Петра I  русский   двор привык жить весело, шумно, легко увлекаясь новыми фаворитами и также быстро забывая  прежних кумиров. Балы, праздники, маскарады, торжественные и малые приемы,  хлопоты о новой награде, престижном месте или чине – составляли суть жизни  множества людей, по праву рождения или волею судеб оказавшихся  подле императорского трона. Как правило, весь сложный механизм придворной жизни  управлялся волей  царствующего монарха. Но в  эпоху Александра I  центром придворной вселенной, вокруг которого с удовольствием вращались большие и малые светила  аристократического Петербурга, стала  вдова Павла I..
Подражая Екатерине Великой, Мария Федоровна  возымела привычку присутствовать на парадах, облачившись в военный мундир, украшенный орденской лентой. Если сам император Александр обычно пользовался коляской, запряженной парой лошадей, то императрица-мать непременно выезжала в карете, запряженной шестеркой, в сопровождении конвоя гусар и пажей. «Высокоторжественные дни» в честь императрицы Елизаветы Алексеевны не могли идти ни в какое сравнение с празднествами, отмечаемыми Марией Федоровной.
Французский посол сообщал в Париж о  порядках, царящих при русском дворе: «Придворный церемониал и этикет соблюдается императрицей-матерью... Во время публичных церемоний Мария Федоровна опирается на руку императора; императрица Елизавета идет позади и одна. Я видел войска под ружьем и царя верхом, ожидающих прибытия его матери. За любое назначение, за каждую милость являются благодарить ее и поцеловать ей руку, хотя бы она не принимала в этом никакого участия; ни о чем подобном не докладывают императрице Елизавете - это не принято. Петербургская знать считает своим долгом показываться на приемах императрицы-матери по крайней мере раз в две недели. Елизавета почти там не бывает, а император обедает три раза в неделю и нередко остается там ночевать» (Цит. по кн.Чижова И. Императрица Мария Федоровна СПБ. 2001. С. 175).
По воскресениям в Павловске давали  балы, а по четвергам в  апартаментах  Марии Федоровны представляли французские спектакли и водевили. По окончанию представления следовал обильный ужин. Императрица сама никогда не ужинала, а ходила по залу и милостиво беседовала с приглашенными гостями.
«Вдовствующая императрица бывала в угощивании неподражаема, - с удовольствием вспоминал флигель-адъютант  А.И. Михайловский-Данилевский. - К этим вечерам приглашались министры, члены Государственного Совета, придворные чины первых трех классов, генерал- и флигель-адъютанты, дежурные камергеры и камер-юнкеры и несколько сенаторов, служивших в заведениях, состоявших под начальством императрицы Марии Федоровны, а равно почетнейшие из армейских генералов, приезжавшие в Петербург в отпуск»  (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т.4.  С.270)
Елизавета Алексеевна  время от времени была вынуждена приезжать в любимую резиденцию вдовствующей императрицы Павловск, «но эти поездки почти всегда были неприятны, так как между обоими дворами господствовали крайне натянутые отношения и взаимная зависть», - признавалась одна из фрейлин графиня Р.Эдлинг.  Особенно, в искусстве говорить вдовствующей императрице дерзости  с милой улыбкой,  отличалась принцесса Амалия Баденская.
Коль  речь пошла о принцессе Амалии и фрейлинах императрицы, наверное, необходимо сказать  хотя бы несколько слов об этих  ныне забытых персонажах отечественной истории.
                х х х
Принцесса Амалия Баденская была на три года старше Елизаветы Алексеевны.  Приехав в Петербург вместе с родителями в 1801 году, она пожелала остаться в гостях у сестры на несколько месяцев. Однако ее пребывание в России затянулось на целые четырнадцать лет.
Сестры  мало походили друг на друга.  В полной, рыхлой Амалии не было и следа того очарования, которое делало Елизавету одной из самых красивых женщин Европы.  Впрочем, это обстоятельство не слишком беспокоило любвеобильную принцессу Амалию, считавшую основным  делом жизни – флирт, плавно переходящий в удачное замужество. Она занималась поиском женихов с завидным упорством, но счастье каждый раз отворачивалось от нее. Не оставляя мечты подыскать себе  владетельного принца, Амалия, живя в Петербурге, заводит  менее титулованных любовников.  Князя И.И. Барятинского на этом  непростом посту сменил кавалергардский поручик П.Л. Давыдов (1). Поскольку действие романа принцессы Баденской с Давыдовым совпадает по времени с началом любовной связи  Елизаветы Алексеевны и Охотникова, можно предположить, что их переписка  могла проходить через руки опытной в подобных делах Амалии.
Когда после трехлетней связи, Давыдов  решил жениться на графине Наталье Орловой, с принцессой Амалией стало дурно и она впала в глубокую депрессию.
Во время Отечественной войны Амалия пожертвовала все свое личное состояние на лечение раненых. Особым попечительством принцессы пользовались  немецкие солдаты, служившие в армии Наполеона и взятые в плен. По выражению великого князя Николая Михайловича, в это время  «принцесса Амалия была ангелом-хранителем для своих соотечественников» (Русские портреты  XVII Iи XIX веков.СПБ.1905. Т1. С.454)
Выехав в 1813 году на родину, тридцатисемилетняя принцесса не оставляла надежды  устроить свою личную жизнь  Она возлагала большие надежды на австрийского эрцгерцога Карла. Австрийская императрица обещала свою помощь в сватовстве, но легкомысленный эрцгерцог решил, что он не готов к женитьбе. Также не состоялся  брак принцессы Амалии с герцогом Кентским, четвертым сыном английского короля Георга III, о  котором хлопотал император Александр I.
Старшая сестра не могла сравниться с  Елизаветой ни умом,  ни тонкостью натуры, что не мешало ей относится к младшей сестре как к неразумному ребенку. Вскоре после смерти Охотникова, принцесса Амалия писала в дневнике о своих взаимоотношениях с сестрой: «Я давно заметила, что мы многие вещи ощущаем по-разному, поэтому нелегко с ней общаться. Она не должна судить меня со своей точки зрения, она никогда не сможет до конца оценить ту заботу, которую я проявила по отношению к ней в ее беде, так как она не способна оказать подобную услугу мне. Несчастная привычка все воспринимать исключительно через себя сделала ее такой безразличной к другим, so untheilnehmend! (ничего значительного), что сильно затрудняет общение с ней. Если она была такой, даже  когда была счастлива, то что будет сейчас, когда она становится просто immer verschlissener (такой индифферентной)?» (Цит. по кн. Исмаил-Заде Д. С 118)
Елизавета избегала спорить с сестрой, только изредка в письмах к матери проскальзывает  осторожный вопрос:  нет ли у родных каких-либо планов о будущем  Амалии, не собираются ли они пригласить ее в гости. Но Амалию вполне устраивала жизнь в Петербурге, где ее салон славился,  как  «средоточение городских сплетен, производивших  дурное влияние на императрицу» (Царственный сфинкс. С.174).
Родных любят, невзирая на их достоинства или недостатки, - именно так  относилась Елизавета к старшей сестре. Несмотря на частые размолвки и ссоры, она нежно любила Амалию, и ее смерть в 1823 году стала тяжелым ударом для уже  больной императрицы. По ее признанию, Амалия была ближе, чем сестра – она была  «лучшим другом».
Кроме принцессы Амалии, ближний круг Елизаветы Алексеевны составляли фрейлины, в обязанности которых входило сопровождать императрицу в поездках и прогулках, нести дежурство в ее кабинете, участвовать в официальных мероприятиях.  Одним из самых главных преимуществ фрейлинского звания считалась  возможность удачно выйти замуж, составить блестящую партию. При этом, девушки получали солидное приданое от двора. Считалось общим правилом, что фрейлины должны быть хорошо воспитаны, общительны и,  при этом, не выделяться особой красотой, дабы не умалить  женских достоинств государыни. Впрочем, Елизавета Алексеевна, в отличие от своих предшественниц, на это обстоятельство внимания не обращала – ее красота не боялась соперничества.
Статс-дамы, как правило, назначались из жен видных титулованных сановников, близких к императору. Некоторые из них  именовались «кавалерственными дамами», то есть награжденными орденом Святой Екатерины.  Многие из них числились в отпуске и появлялись при дворе только в исключительных случаях.
  Как в каждом узком привилегированном кругу, а, тем более -  женском, отношения между  фрейлинами не отличались  теплотой и доверительностью.  Интриги, сплетни, лесть и зависть, продиктованные ревностью, желанием приблизиться к  своей августейшей повелительнице, делали жизнь  молодых девушек далеко не легкой забавой. Вероятно, поэтому в своих мемуарах бывшие фрейлины чаще всего дают друг другу весьма нелестные характеристики. Особенно в этом преуспела Варвара Головина, которая, не опускаясь до откровенных оскорблений  или  хулы, умела о каждой из придворных дам, окружавших Елизавету Алексеевну,  сообщить едкую колкость или какой-нибудь анекдот. 
Не стала исключением и  княгиня Наталья Федоровна Голицына, урожденная княжна Шаховская. Ревнивая Варвара Головина писала: «В это время (весна 1800 года,  когда Елизавета Алексеевна с дочерью находились на карантине перед прививкой оспы – авт.) возникла ее дружба с княжной Шаховской. Эта юная девушка только что расстроила свою предстоящую свадьбу, так как не ожидала найти счастья в браке, на который дала слишком поспешное согласие, и была рада удалиться на некоторое время от двора, чтобы избежать неприятных для себя пересудов, неизбежных в подобном случае. Она испросила у великой княгини позволение последовать за ней. Княжна была хорошая музыкантша, а великая княгиня любила музыку и сама занималась ею. У них было много свободного времени, и ей пришла в голову мысль употребить с пользой талант княжны Шаховской. Они с ней пели почти ежедневно, и таким образом завязалась дружба, продолжавшаяся до самой преждевременной смерти княжны Шаховской, вышедшей впоследствии замуж за князя Голицына» (Головина В. Указ соч. С.225).
После смерти Натальи Голицыной, ее осиротевшую маленькую дочку Лизу, взяла на воспитание Елизавета Алексеевна.  Она всей душой привязалась к девочке, но словно злой рок преследовал ее: все, кого любила императрица, уходили из жизни преждевременно. Так случилось и с Лизой Голицыной, умершей совсем юной девушкой. 
Относясь  ко всем своим придворным дамам с уважением, Елизавета Алексеевна, что естественно для любого человека, кого-то больше выдела своим вниманием, кто-то на долгие годы становился ее доверенным человеком, близким другом.
Одной из них была графиня Софью Владимировна Строганова, урожденная княжна Голицына. Их знакомство состоялось вскоре после  приезда юной баденской принцессы в Россию. Княжна Голицына рано вышла замуж за  близкого друга Александра - графа Павла Александровича Строганова, члена «Негласного комитета».
Софья Строганова, несмотря на маленький рост и сутулость, превратившую ее с годами в настоящую горбунью, обладала талантом покорять мужчин. В молодости Александр сильно увлекся  графиней, но она сумела с достоинством выйти из трудного положения, завоевав тем самым полное доверие  Елизаветы, навсегда сохранившей к ней  особое чувство женской признательности и расположения.
Графиню Строганову отличала необычная для великосветских дам того времени склонность к интеллектуальным занятиям. Впрочем, далеко не все пребывали  в восторге от подобных талантов графини.  «Будучи очаровательно умна, она постоянно давала чувствовать свое превосходство, - вспоминала о Строгановой графиня Р. Эдлинг. - Потребно много искусства, дабы скрыть такое обилие прелестей и добродетелей. Что до меня, то я восхищаюсь охотно, и потому я любила графиню Строганову и полагаю, что невозможно встретить в свете столько совершенств в одном лице» ( Державный сфинкс. С.184).
В личной жизни Софье Строгановой пришлось пережить немало горьких дней. Ее  единственный сын  Александр погиб в сражении под Красным в 1814 году. Спустя три года от чахотки  на 44 году жизни умер ее муж граф Павел Строганов. «Охватившее ее горе заставило ее родных опасаться за ее жизнь, - писал  великий князь Николай Михайлович, - и в эти тяжелые для нее месяцы проявилась с необычайной теплотою сердечная привязанность к ней императрицы Елизаветы» (Николай Михайлович. Русские портреты т 5. С. 180) .
Они на всю жизнь сохранили теплые отношения.  Софья Владимировна много способствовала окончательному примирению Александра и Елизаветы. Умерла графиня Софья Владимировна Строганова  в 1845 году, до последних дней сохранив ясность ума и силу характера.
Графиня Роксандра Скарлатовна Эдлинг - еще одна фрейлина, пользовавшаяся расположением императрицы,  родилась в Константинополе в 1786 году. Среди ее предков  были знатные молдавские  роды Стурдза и Мурузи. Вскоре  после рождения дочери семья перебралась в Россию, а в 1801 году, как вспоминала Роксандра, «родители мои решились возвратиться к светской жизни», и девушка становится фрейлиной Елизаветы Алексеевны.
В 1818 году, уже на тридцать третьем году жизни, она вышла замуж за графа Альберта-Каэтана Эдлинга, министра иностранных дел  герцога Веймарского. Графиня Эдлинг оставила обширные мемуары о эпохе Александра I, которого она боготворила. Историк П.И. Бартенев писал о воспоминаниях графини: «Высокий строй мыслей, зоркая наблюдательность, освещение лиц и событий с новых сторон, сообщение обстоятельств дотоле неизвестных и, наконец, художественная прелесть изложения придают этим запискам большое историческое значение» (Русский архив.1887. № 3.С.521).
Мемуаристка владела высоким искусством всего несколькими штрихами  воссоздать целые страницы частной жизни Александра I и Елизаветы Алексеевны. «Дворец на Каменном острове, в течение многих лет любимое местопребывание императора Александра,  не имел в себе ничего царственного. Он выстроен и убран с отменной простотою. Единственное украшение его - прекрасная река, на берегу которой он стоит. Несколько красивых дач построено рядом с императорскою резиденцией. Лицевая сторона дворца окружена прекрасными, правильно рассаженными деревьями; садовые входы никогда не запирались, так что местные обыватели и гуляющие свободно ими пользовались. Вокруг царского жилища не было видно никакой стражи, и злоумышленнику стоило подняться на несколько ступенек, убранных цветами, чтобы проникнуть в комнаты государя и его супруги...
Мы вели очень правильную жизнь. Надо было вставать рано и сопровождать императрицу в ее прогулках пешком, продолжительных и занимательных, потому что в это время она была общительна и словоохотлива. Около полудня мы возвращались к себе, а в пять часов собирались в комнаты к императрице обедать. Эти обеды бывали довольно многолюдны: к ним приглашались значительнейшие лица в государстве, а также иностранцы, которых того удостаивали. После семи часов и по вечерам мы должны были кататься с императрицею в экипаже, иногда подолгу. В это время вообще не было расположения к веселости, и мне лично было не до веселья; поэтому я отлично приноровилась к этой однообразной жизни» (Державный сфинкс. С.172).
В 1817 году, впервые со времен коронации, Елизавета Алексеевна посетила Москву. Вместе с Александром  она участвовала в торжественной церемонии закладки храма Христа Спасителя на Воробьевых горах. Она осматривала московские достопримечательности, храмы, посетила знаменитый Странноприимный дом графа Шереметева.  Несколько раз  императрица выезжала в окрестности Первопрестольной – в Новый Иерусалим, Троице-Сергиеву лавру. В честь государыни именитые москвичи дают балы и обеды, которые она с удовольствием посещает.
Особый интерес вызвали у  Елизаветы Алексеевны посещения Архива Московской коллегии иностранных дел.  Довольно странное занятие для русской царицы разбирать старинные пергаменты…  Но  Елизавета была в восторге: «Завтра для меня праздник, - пишет она матери. – Я во второй раз проведу часть утра в архиве: это меня занимает и завлекает. Ничего я так не люблю как исторический хлам…» (Русский архив. 1910.№3. С.430)

                х х х
Говоря о скромных привычках Елизаветы Алексеевны,  конечно же, не следует понимать эти слова буквально, предположив, что быт российской императрицы чем-то напоминал  жизнь провинциальной помещицы. 
Как императрица Елизавета Алексеевна  имела право на пенсион в миллион рублей. Однако, несмотря на  неоднократные настояния Александра I,  Елизавета Алексеевна сочла  возможным ограничить свой бюджет   200 тысячами рублей. Кроме этих средств ее  личные владения в Ораниенбурге (2) ежегодно приносили  около 24 тысяч рублей, часть из которых расходовались  на туалеты,  украшения и  собственные нужды. Платья и наряды Елизаветы всегда отличались изяществом и элегантностью, подчеркивая  красоту и обаяние императрицы. Среди ее любимых украшений особенно выделялось колье из розового жемчуга, подаренное когда-то персидским шахом.
В Государственном архиве Российской Федерации хранится любопытный документ:  записка-счет за туалеты императрицы Елизаветы Алексеевны, позволяющие судить о ее вкусах:
№1. Длинное парадное платье из тафты, расшитой тонким серебром, стоит 4066 франков.
№2. Длинное  нарядное платье из ткани, расшитой нитками стального цвета, 7774 фр.
№3. Стальной гарнитур украшений к указанному платью стоит 3790 франков вместе с футляром.
№4. Нарядная шляпка с декором, изображающим взлетающую райскую птицу, стоит 2110 франков.
№5. Капот из белого тюля, расшитый голубым щелком, на белой атласной подкладке, отделанный двойной оборкой из французского клетчатого тюля, с голубыми перьями, стоит 370 франков.
№6. Чепец из тонкого сетчатого тюля, с роликами из белого атласа, обшитый  пунцовым шнуром, и шапочка, украшенная с двух сторон ветками de methumque, стоит 140 франков.
Всего: 18 050 франков. (ГАРФ. Ф. 728.Оп.1.Д.1382.Л.15)
Апартаменты Елизаветы Алексеевны во всех дворцах, где она любила жить:   в Александровском дворце (3),  в Царском Селе, в дворце на Каменном острове (4), в Зимнем Дворце, неизменно служили образцом изысканного стиля, сочетая изящество, роскошь и чувство меры - непременное качество хорошего художественного вкуса.
Умение экономить деньги - типичная черта большинства германских принцесс, приехавших в Россию, сказывалась и в характере Елизаветы Алексеевны.  «Что касается свидания с вами, дорогая маменька, то это было бы уже отдельным путешествием и расходами только для меня одной, - объясняла императрица матери свой отказ от поездки в Баден, - а ныне, когда стремятся отрезать от одной для удовлетворения другой надобности, после неурожайного года, при стольких несчастных в разных губерниях, я не могу решиться на трату таких денег на себя, да еще для вывоза их из страны», пишет она  12/24 июля 1822 года*.
В то же время значительную часть своих средств Елизавета Алексеевна без малейшего сожаления тратила на благотворительные цели. Вскоре после начала войны с Наполеоном императрица Елизавета Алексеевна учредила женское патриотическое общество «Училище женских сирот» предназначенное «для вспомоществования бедным, от войны пострадавшим». В 1813 году по указу императора Александра общество было преобразовано в Патриотический институт, в задачи которого входила раздача пособий, размещение бедных и раненных по бесплатным больницам, обучение сирот за счет казны различным ремеслам и профессиям.  За несколько лет до своей смерти Елизавета Алексеевна взяла в долг в ломбарде сто тысяч рублей, чтобы оплатить покупку нового здания для этого учреждения.  Государыня  аккуратно и исправно платила проценты и успела при жизни сделать несколько взносов в счет погашения своего долга.
Личную благотворительную помощь пострадавшим от войн с Наполеоном Елизавета Алексеевна до конца  жизни считала своим гражданским и государственным долгом, нарушить который она не могла и не хотела.
                х х х
Вернувшись в декабре 1815 года из Европы в Россию, Елизавета Алексеевна продолжала вести уединенную жизнь. Книги, музыка, одинокие прогулки стали ее любим времяпрепровождением.  В круг чтения Елизаветы Алексеевны входят серьезные исторические сочинения, философские трактаты, книги по истории религии и юриспруденции.
Среди авторов, которых она читает,  тогдашний  властитель умов – Байрон, романы французских писательниц мадам де Сталь и де Суз, русские поэты и писатели. Императрица подписывается на собрание сочинений В.Л. Пушкина, и благодарит Карамзина за присылку первой главы «Евгения Онегина».
 Сохранился экземпляр книги английского историка Э. Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи», испрещенный ее пометками.  Короткие ремарки на полях страницы свидетельствуют о том, что прочитанное воспринималось императрицей с позиций общечеловеческих ценностей и наводило на глубокие философские обобщения.  Императрицы оказались близки идеалы стоической философии, утверждавшие возможность стать человеку свободным и счастливым посредством добродетели.  Значительную часть досуга Елизавета Алексеевна отдавала музыке и пению. Любимыми инструментами императрицы была арфа и клавесин, среди композиторов – М. Гальяно, П. Гаво, Н. Цингирелли, В. Мартин-и-Солег, Д.С. Бортнянский, одна из любимых опер Елизаветы - «Волшебная флейта» Моцарта. Нотная библиотека русской императрицы, составленная композитором О.А. Козловским,  считалась самой полной  в Европе.  Переплетенная в кожаные переплеты, тома с нотами, занимали большой кабинет в дворце. В этой коллекции многие ноты с дарственными подписями композиторов  и музыкантов.
Постепенно вокруг Елизаветы Алексеевны формируется узкий кружок интеллектуалов. Мнением императрицы дорожат, к ее оценкам прислушиваются столичные и заезжие  знаменитости.
«Ее ум имел свойство созерцания, позволяющий ей видеть во всем окружающем серьезную сторону; но вместе с тем пылкое и богатое воображение придавало этому строгому уму прелесть и грацию простоты, - писал  современник.  – Знакомая со всей европейской литературой и постигая отдельный характер каждой нации, императрица почерпала из всех источников умственной жизни богатство мысли и зрелое мышление, придававшее ее беседе замечательный характер. Императрица поражала с первого впечатления своим здравым смыслом, умом строгим и просвещенным и совершенной простотой…» (Русская старина. 1884. №1 С. 227).
 На страницах  своих  воспоминаний мадам де Сталь описала впечатление о встрече  с Елизаветой Алексеевной: «Сначала я  была представлена императрице Елизавете, и она показалась ангелом-хранителем России. Ее обращение крайне сдержанно, но то, что она говорит, полно жизни, и ее чувства и мнения почерпнули силы и пылкости  у самого источника великодушных мыслей. Слушая ее, я была взволнована чем-то невыразимым, совершенно не зависящим от ее высокого положения, но обусловленным гармонией ее жизни; давно уже я не встречала такого сочетания мощи и добродетели».
 Государыня с большим интересом следит за новыми произведениями отечественных сочинителей. В январе 1816 года, вскоре после приезда в Россию,  императрица просит автора «Истории государства Российского»  писателя и историографа Николая Михайловича Карамзина прочитать ей новые главы его знаменитого труда.  «Государыня Елизавета Алексеевна изъявила намерение принять меня без чинов на сих днях слушать мою Историю», - писал Карамзин жене  14 января 1816 года
                х х х
Очень редко писателям, историкам при жизни удается получить титул классика.  Николай Михайлович  Карамзин – счастливое исключение из этого правила. Человек, первым в России рискнувший писать большие художественные произведения на родном  языке, он стал и первым отечественным историографом. Благодаря Карамзину,  россияне в начале девятнадцатого столетия, наконец,  смогли узнать историю своего Отечества. Потом   «Историю государства Российского» будут много раз переписывать и переиначивать, но роль Карамзина, как первого русского историка, не оспаривалась даже  «красными профессорами» времен СССР.
По выражению князя П.А. Вяземского, пострижение Карамзина в историографы состоялось в 1803 году, когда маститый  писатель смог   приступить к главному делу своей жизни. Тогда Александр I подписал указ, в котором говорилось, что, одобряя  желание Карамзина в столь похвальном предприятии, как сочинении  полной истории Отечества нашего,  император жалует ему  ежегодный пансион в две тысячи рублей и производит отставного поручика в надворные советники, вновь зачисляя его на службу в качестве историографа, дабы он имел беспрепятственный доступ во все государственные архивы.   
«История  в некотором смысле есть священная книга народов:  главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего», - объяснял Карамзин свое понимание истории. (Карамзин Н.М. История государства Российского. М. 1990. Т.1.С. 43)
С первых опубликованных  глав, успех нового труда Карамзина был ошеломляющим – его читали, о нем говорили, им восторгались и критиковали.  Будучи убежденным монархистом, Карамзин отказывался воспринимать либеральные идеи. Никакие лозунги о равноправии, свободе и равенстве не могли поколебать убеждения Карамзина в необходимости самодержавного монархического правления в России. По мнению Карамзина,  вся государственная жизнь России базировалась на нескольких основополагающих началах:   «Дворянство и духовенство, Сенат и Синод, как хранитель Законов, над всеми Государь, единственный законодатель, единственный источник властей. Вот основание Российской Монархии, которое может быть утверждено, или ослаблено правилами Царствующих». (Карамзин Указ соч. Т.4 с 549) .  Историограф становится главным носителем национальной государственной идеологии, которую в следующем царствовании сформулирует граф Уваров: «Самодержавие, Православие, Народность»
О своих личных отношениях с императором, Карамзин писал  в конце жизни:  «Александра любил я как человека, как искреннего, милого приятеля, если смею так сказать: он сам называл меня своим искренним другом. Его величие и слова, конечно, давали этой связи особенную для меня прелесть…»
Но если отношения между государем и его историографом, несмотря на взаимную доброжелательность, все-таки носили полуофициозный характер, то дружеская связь  между  Карамзиным и Елизаветой Алексеевной строилась на совершенно ином духовном базисе.
Случается, что люди, впервые встретив друг друга, тотчас испытывают взаимную симпатию. Потом, они пытаются проанализировать, понять -  откуда взялась та искра доверительности, пролетевшую между ними, что превратилась в многолетнюю крепкую дружбу, привязанность. Чаще всего ответ находят в том, что они испытывали одинаковые чувства, исповедовали общие идеалы, их связывало родство вкусов, интересов, пристрастий. Очень может быть, что дело обстояло именно так. Но, кто знает, какие  истинные цели преследует  Судьба, сводя на жизненном пути, прежде совершенно далеких друг от друга людей... В чем-то  личные судьбы писателя и императрицы оказались схожи – они оба, всю жизнь избегали суеты придворной жизни; оба пережили смерть своих  детей – у Карамзина умер сын Андрей и дочь Наталья.
Говорят, что между мужчиной и женщиной не  бывает дружбы, - кто-то из них, обязательно должен быть влюблен. Может быть,  стареющий писатель  в самом деле испытывал платоническое чувство к  Елизавете Алексеевне.  Карамзин в одном из писем воспроизводит подробности первой встречи с Елизаветой Алексеевной: «Вчера, в 7 часов вечера, приехал я с Уваровым к императрице Елизавете Алексеевне. Мы нашли ее совершенно одну, в большом кабинете. Она еще очень хороша лицом, миловидна, стройна, имеет серебряный голос и взор прелестный. Читали долго, но в глубоком молчании, следственно холодно. К сожалению, уткнув глаза в книгу, я не мог часто взглядывать на императрицу; а на нее приятно смотреть. В ее глазах есть нечто красноречивое. Она казалась довольною. После мы говорили с час, ловко и свободно, о войне Французской, о пожаре Московском и проч. В начале одиннадцатого она изъявила мне благодарность, мы расстались, и я вышел с приятным воспоминанием. Надобно видеть эту интересную женщину одну, в прекрасном белом платье, среди большой,  слабо освещенной комнаты: в ней было что-то магическое и воздушное. Она будет говеть и сказала мне, что не имеет  надежды видеть меня в другой раз до моего отъезда». (РА. 1911 №8 С.591)
В письме к поэту  И. Дмитриеву от 30 января 1821 года Н.М. Карамзин писал, что счастлив общаться с такой "редкой женщиной", и посвящает ей, быть может, последние в своей жизни стихи:
Здесь все мечта и сон, не будет пробужденья!
Тебя узнал я здесь в прелестном сновиденье:
Узнаю наяву!
 Приведем мнение наиболее авторитетного биографа императрицы великого князя Николая Михайловича, считавшего, что «отношения между Елизаветой Алексеевной и знаменитым историком заслуживают внимания, потому-то они сразу приняли особо интимный характер взаимного доверия. Н.М. Карамзин сумел заинтересовать государыню своими беседами и чтением «Истории  государства Российского». Частенько для практики в русском языке императрица сама читала вслух произведения историка, и при этом происходил оживленный обмен мыслями.  В последующие годы доверие Елизаветы к Карамзину настолько окрепло, что она начала ему читать свои дневники за все время пребывания в России.
Карамзина это чтение живо интересовало; бывали моменты, когда императрица не решалась ему читать вслух некоторые отрывки слишком интимного свойства, тогда она передавала тетрадь Николаю Михайловичу, и он молча прочитывал означенные строки». (Николай Михайлович. Императрица Елизавета Алексеевна. Т.3.С. 16) 
Карамзин общался  с государыней, как ее близкий друг, он  мог выслушать ее откровенные признания, шуткой отогнать тяжелые раздумья: «Не забудьте, что Вы обещали быть милостивы к историографу и в полях  Елисейских, где я буду ждать вас однако ж с нетерпением; ибо в вечности для всего найдется время, ничто не уйдет, - предполагает Карамзин, как он  будет наблюдать  за Елизаветой из иного мира.. –Тени летают. Куда хотят: ссылаюсь на предания всех народов.  Могу оттуда заглянуть опять в Царское Село, даже и в Ораниенбаум. Буду вас видеть, хотя и невидим, буду Вас слушать, хотя и бессловесен… а почему знать? Может  быть и шепну Вам что-нибудь на ухо, хотя теперь и не люблю наушничать: шепну нескромную весть Ангельскую, чтобы Вы лишний раз улыбнулись как ангел на земле» (ГАРФ. Ф.728. Оп 1. Д.1098.Л.3-4)
Особый статус Карамзина, позволявшего в присутствии императрицы свободно шутить,  смеяться,  вызывал удивление  иностранных послов. Один из них как-то спросил, почему допускается  такое поведение историографа, на что получил многозначительный  ответ: «Карамзину можно!».
Иногда Карамзин утомлял императрицу, но она  терпеливо выслушивала его размышления и любезно улыбаясь, считала минуты, в ожидая, когда почтенный историограф наконец надумает раскланяться. Простодушный Николай Михайлович, казалось, не замечал, что его общество  может показаться  утомительным. «Стоило мне только похвастаться своим досугом, как явился неожиданный посетитель, - сообщает Елизавета Алексеевна матери 6 мая 1821 года. -  Это добрейший г-н Карамзин, немного похожий на неотвязную муху, который, основательно просидев у меня вчера, явился и сегодня. В разговорах с ним я тысячу раз повторяла, сколь часто неожиданные гости портят мне драгоценные для меня утренние часы. Тем не менее, он продолжает утренние визиты с изрядной бестактностью»
 Как  все близкие и дружные люди, каждый из них  терпеливо мирился с недостатками другого. «Меня надолго прервал г-н Карамзин, явившийся сообщить о родах этой ночью его жены; с ним никак не получалось серьезного разговора – целых полчаса он убеждал меня в том, что по характеру своему он человек молчаливый, - с долей иронии жаловалась  9 февраля 1821 года Елизавета в письме в Баден. – Если бы я сказала об этом кому-нибудь другому, кроме вас, дорогая маменька, сие было бы предательством, поскольку добрейший г-н Карамзин высказывает мне трогательную привязанность». 
Их дружба продолжалась до последних дней жизни Елизаветы Алексеевны. В Таганроге больная   государыня получила письмо жены  Карамзина Екатерины Андреевны, в котором она пишет  о смертельной  болезни писателя: « Сегодня мне выпало счастье отвечать на письмо, которое Ваше Величество соблаговолили нам написать, письмо столь трогательное и столь полное доброты к нам, что оно заставило нас прослезиться. Умирающий, чье сердце едва способно снова найти всю силу   чувств, дабы понять  все, тот умирающий – мой бедный муж, который болен уже шесть недель, находится при смерти из-за воспаления легких. Последние несколько дней, благодаря Богу, наступило некоторое улучшение, но врачи объявили, что выздоровление будет чрезвычайно медленным, потребует забот и предосторожностей бесконечных. Я осмелилась писать эти подробности Вашему Величеству, вдохновленная чрезвычайной добротой, которую Вы к нему всегда проявляли, и которая столь глубоко запечатлелась в наших сердцах…» (ГАРФ. Ф. 728. Оп.1.Д.1461. Л.7)
Судьбе было угодно, чтобы  Карамзин  ненадолго  пережил свою августейшую подругу и покровительницу. Он умер 22 мая 1826 года, всего две с половиной недели спустя, после кончины Елизаветы Алексеевны.
                х х х
Таков уж выпал жребий этой женщине -  воспламенять воображение поэтов. Одним из них стал Александр Сергеевич Пушкин.  19 октября 1811 года произошло событие, навсегда вошедшее в историю отечественной культуры. Именно в этот осенний промозглый день состоялось торжественное открытие Царскосельского лицея, где присутствовала вся императорская семья. Елизавета Алексеевна стала августейшей покровительницей нового учебного заведения, «величавая жена, над школою надзор хранила строго», писал  в 1830 году А.С. Пушкин, вспоминая раннюю юность.
«Поэт увидел ее в день торжества, когда его эмоциональный мир был предельно напряжен и открыт впечатлениям. Она как бы олицетворяла собой все то прекрасное, что происходило в тот день. Она стояла на вершине удивительной пирамиды, каковой была в то время Российская Империя, в ореоле божественной красоты», - пишет филолог Леонид Аринштейн.(Ариншттейн Л.М. Пушкин «Видел я трех царей...» М.1999. С.11)
Юный лицеист был очарован царицей.  Об этом стороне жизни Пушкина известно крайне мало, но все-таки воспоминания лицейских друзей поэта оставили некие намеки  и даже прямые указания о его душевных переживаниях. И.И. Пущин описывает веселую пирушку, которую он организовал совместно с Пушкиным и Малиновским. Веселье неожиданно закончилось тяжким похмельем. Дело дошло до министра, зачинщиков записали в «черную книгу» и «давнишняя шалость... могла иметь влияние на всю будущность после выпуска» (Пушкин в воспоминаниях современников М. 1974. Т.1. с.85)
Почему невинная мальчишеская  шалость имела столь серьезные последствия, становится понятным, если вспомнить, что пирушка происходила 5 сентября, в день рождения императрицы. Так Пушкин решил отметить праздник дамы своего сердца и, возможно, как-то неосторожно проявил свои чувства к ней, что и переполошило начальство. (Аринштейн.Л. Указ. Соч. С. 19)
На этом  приключения лицейского Керубино не заканчиваются. Пущин приводит еще один эпизод,  также имеющий весьма двусмысленный характер: «Иногда мы проходили дворцовым коридором, в который был выход из комнат, занимаемых фрейлинами императрицы. Этих фрейлин было тогда три: Плюскова, Валуева и княжна Волконская. У Волконской была премиленькая горничная Наташа... Однажды идем мы, растянувшись, по этому коридору.
Пушкин, на беду, был один, слышит в темноте шорох платья, воображает, что непременно Наташа, бросается поцеловать ее самым невинным образом. Как нарочно, в эту минуту отворяется дверь из комнаты и освещает сцену: перед ним сама княжна  Волконская...» (Пушкин в воспоминаниях. Т.1. С90)
Вряд ли юный Пушкин мог обознаться в полутемном коридоре. Скорее, это была дерзкая выходка  молодого повесы: не имея возможности поцеловать императрицу, он обнял ее фрейлину. Возможно, таким образом он питал свое воображение или желал привлечь внимание своей «богини». Проступок  Пушкина не прошел мимо внимания императора, который  строго отчитал директора Лицея Егора Антоновича  Энгельгарта: «Что ж это будет? Твои воспитанники не только снимают через забор мои наливные яблоки, бьют сторожей, садовника... но теперь уже не дают проходу фрейлинам жены моей» (Пушкин в воспоминаниях Т.1С.91)
Похоже, тонкий психолог, немало испытавший любовных приключений, Александр I прекрасно понял, кому предназначался поцелуй дерзкого лицеиста. 
 По мнению Л. Аринштейна,  Пушкин посвятил Елизавете Алексеевне несколько стихотворений, среди которых «Стансы», написанные в 1814 году на французском языке, стихотворения «Роза», «Лишь розы увядают», «Жил на свете рыцарь бедный». Но самое известное произведение классика, посвященное  императрице Елизавете Алексеевне, -  стихотворение, написанное им  в 1819 году. 
На лире скромной, благородной
Земных богов я не хвалил
И  силе в гордости свободной
Кадилом лести не кадил.
Свободу лишь учася славить,
Стихами жертвуя лишь ей,
Я не рожден царей забавить
Стыдливой музою моей.
Но, признаюсь, под Геликоном,
Где Касталийский ток шумел,
Я, вдохновленный Аполлоном,
Елизавету втайне пел.
Небесного земной свидетель,
Воспламененною душой
Я пел на троне добродетель
С ее приветливой красой.
Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу гимн простой,
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.
В советских изданиях это стихотворение было озаглавлено  «К Н.Я. Плюсковой», хотя в первой журнальной публикации оно называлось иначе: «Ответ  на вызов написать стихи в честь Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Елизаветы Алексеевны».  Пушкиноведы объясняют смысл авторского названия стихотворения  тем, что  Пушкин принялся за сочинение, по просьбе  фрейлины Натальи Яковлевну Плюсковой, которая передала юному поэту пожелание императрицы видеть его стихи.
Получив поэтическое послание Пушкина, Елизавета Алексеевна просила Карамзина благодарить его и передала обязательный в таких случаях подарок – как правило, это были часы или перстень с вензелем августейшей персоны.
Императрица не забывала талантливого поэта и в дальнейшем. В 1820 году  над головой Пушкина стали собираться тучи, речь пошла о ссылке  поэта. Особенно напряженной стала ситуация после того, как Александру I доложили о новом пушкинском творении – оде «Вольность», где прямо говорилось о больной для  государя теме – убийстве Павла I. Пушкина вызвали к военному генерал-губернатору Петербурга М.А. Милорадовичу для дачи объяснений, на квартире поэта был произведен обыск.
Друзья Пушкина не на шутку забеспокоились. Н.М. Карамзин решился просить  Елизавету Алексеевну, с просьбой заступиться  за  поэта. Императрица очень редко обращалась к супругу  с личными просьбами, но на этот раз Елизавета Алексеевна проявила удивительную настойчивость.
Пушкин прекрасно знал, кому он обязан своим спасением, и в его творчестве зазвучали новые ноты.  По мнению, Л. Аринштейна, участие  Елизаветы Алексевны оживило в Пушкине чувства, которые в бурях петербургской жизни стали тускнеть. Недосягаемая императрица спустилась в его воображении с небес на землю, стала реальной спутницей его жизни. Своим заступничеством она как бы ответила на его возвышенную любовь и тем самым стала ближе, человечнее, осязаемее. ( Аринштейн Л. Пушкин. «Видел я трех царей» М.1999. С.31).  В романтических мечтаниях поэта она становится желаемой женщиной, любимой и любящей. Именно такой богиней-царицей он грезит в стихотворении «Прозерпина»
Пред богинею колена
Робко юноша склонил,
И богиням льстит измена:
Прозерпине смертный мил.
Ада грозная Царица
Взором юношу зовет…
 .    .   .    .
Прозерпина в упоенье,
Без порфиры и венца,
Повинуется желаньям,
Предает его лобзаньям
Сокровенные красы,
В сладострастной неге тонет
И молчит и томно стонет…
Но бегут любви часы…
В 1829 году, по дороге на Кавказ, Пушкин делает крюк в 200 верст, чтобы посетить городок Белев, где  умерла Елизавета Алексеевна. Это было данью памяти той, которую в тайне от всех  любил великий поэт.



1. Сведения о поручике Кавалергардского полка Петре Львовиче Давыдове дает в своем издании «Русские портреты XVIII и  XIX веков» великий князь Николай Михайлович. Однако,  в «Сборнике биографий кавалергардов», куда вошли  материалы о всех офицерах полка, указаны только знаменитый партизан Денис Васильевич Давыдов и его брат Евдоким Васильевич.
2. Оранниенбаум (с 1948 г. – Ломоносов)– уездный город Санкт-Петербургской губернии, расположенный на берегу Финского залива.
3. Царскосельский  Александровский дворец, построен по проекту Джакомо Кваренги. В здании имелось около  ста апартаментов. По обе стороны от увенчанной куполом полукруглой портретной галереи, шли  длинные крылья, которые соединялись перед средним фасадом величественной колоннадой с капителями коринфского ордера.
Пять подъездов, выходящих на южную сторону, вели к пруду. Шестой подъезд, расположенный с северной стороны, выходил в парк. Центром портретной галереи, украшенной неоклассическими колоннами, служила двухэтажная ротонда.
4. Дворец на Каменном острове  был построен между 1776 и 1781 годами, по указанию Екатерины II для великого князя Павла Петровича. Имя автора проекта неизвестно; строительство велось под руководством архитектора Ю.М. Фельтена.
              ТАЙНЫ ПЕТЕРБУРГСКОГО ДВОРА

Послевоенный Петербург заезжему провинциалу казался городом  таинственным и загадочным. Немало такому восприятию способствовала мрачная темнота  долгих зимних ночей   и иррациональность бесконечного июньского дня. Но куда больше, чем географические диковины северной столицы, изумляла атмосфера инфернальности, окутавшая Петербург. Гадалки, маги, мистики всех рангов и мастей тучей слетались  сюда со всей Европы. Россияне, всегда чуткие к модным веяниям, с интересом и энтузиазмом включились в новую для них игру, и, как часто случалось в иных сферах деятельности и культуры, быстро обогнали своих учителей. Тайна окутывала многочисленные масонские ложи, члены которых, встречаясь в обществе, подавали друг другу  только им понятные загадочные знаки. Таинственным для большинства горожан казался и Зимний дворец, окна которого все реже светились длинными зимними вечерами, когда его владелец – государь-император Александр I Благословенный находился в очередном многомесячном вояже. 
Но все-таки, самая главная тайна царского двора, до поры до времени была известна только немногим членам императорской фамилии и нескольким высшим сановникам.  А ведь речь шла ни много, ни мало,  как об основе любого монархического государства – о  передаче  прав наследования престолом от законного наследника Константина Павловича его младшему брату великому князю Николаю. Однако, вся эта история,  имеющая столь важное  государственное значение, получилась донельзя запутанной, а реализации  механизма династического передела, как показало время, оказалась выполненной на редкость плохо, хотя в числе лиц, обязанных по своей должности решать подобные щекотливые  проблемы, были люди, изрядно поднаторевшими в  изощренном искусстве придворных интриг.
Поколения историков пытались понять скрытые причины, приведшие в действие  одну из сложнейших политических интриг, когда-либо случавшихся в политической жизни России. В качестве объяснения поступков императора, великого князя Константина, обеих императриц – Елизаветы и Марии приводились самые различные факты, гипотезы и версии.  Но все-таки большинство исследователей Александровской эпохи, склоняются к мысли, что первопричиной острейшего политического кризиса, постигшего страну в конце 1825 года, стало давнее  желание Александра I  «абдикировать» (1) - добровольно отречься от престола, стать, наконец,  обыкновенным, простым человеком, не обремененным тяжестью короны и грузом колоссальной ответственности.   Это желание стать свободным человеком, вступало в жесткое противоречие с глубинными понятиями Александра I о долге государя перед государством  народом. Внутренний конфликт длился годами, то заставляя царя  предпринимать шаги для скорейшей реализации своих планов, то откладывая их на неопределенное будущее.
В сентябре 1817 года за обедом в Киеве, Александр говорил: «Когда кто-нибудь имеет честь находиться во главе такого народа, как наш, он должен в минуту опасности первым идти ей навстречу. Он должен оставаться на своем посту только до тех пор, пока его физические силы ему это позволяют. По прошествии этого срока он должен удалиться». 
После минутной паузы, император продолжил свою мысль:  «Что касается меня, - я пока чувствую себя хорошо, но через 10 или 15 лет, когда  мне будет 50…» (Барятинский В.В. Царственный мистик. С.4)
Спустя два года, будучи осенью 1819 года в Варшаве, в разговоре с Константином, Александр развил свою идею:
- Я должен сказать тебе, брат, что я хочу абдикировать; я устал и не в силах сносить тягость правительства; я предупреждаю тебя для того, чтоб ты подумал, что тебе надобно будет делать в сем случае.
Пораженный Константин, более всего  в жизни боявшийся, что ему когда-нибудь придет черед взойти на отцовский престол, тут же открестился от нерадостной перспективы:
- Тогда я буду просить у вас место второго камердинера вашего; я буду служить вам, и если нужно чистить ваши сапоги. Когда б я это теперь сделал, то почли бы подлостью, но когда вы будете не на престоле, я докажу преданность мою к вам, как благодетелю моему.
Александр обнял брата и крепко поцеловал.
- Когда придет время абдикировать, - сказал государь, - то я дам знать, и ты мысли свои напиши матушке. (Барятинский В.В. С.6)
Мысли о добровольной отставке не покидали государя, об этом он говорит самым разным лицам. «Весною 1825 года приехал в Петербург принц Оранский, которому император Александр поверил свое намерение сойти с престола и удалиться в частную жизнь. Принц ужаснулся и старался отклонить государя от подобного намерения. Но Александр остался при своем мнение, и старания принца не привели к желаемой цели; ему не удалось поколебать намерения государя»  (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т.4. С.350) 
Вероятно, если бы Александр имел  законным  наследником собственного сына, его поступки носили бы более определенный и четко регламентированный  характер. Но ему наследовал  младший брат Константин, которого он искренно любил, прощал  многочисленные проступки и шалости, но  никогда не обольщался относительно государственных способностей цесаревича. Знал Александр Павлович  и о нежелании  брата когда-либо царствовать в России. Да и разница в возрасте  между ними  была слишком незначительной, чтобы сохранялась длительная  династическая  стабильность. В тоже время их третий брат - великий князь Николай Павлович, бывший на девятнадцать лет моложе Александра, уже имел сына.
                х х х
Природа не поскупилась, создавая великого князя Николая  - высокий, сильный, красивый, он был наделен ясным умом, сообразительностью, чувством личной ответственности и долга. Правда, окружающим он казался замкнутым, и уж совсем не таким любезным, как  Александр I, умевший обворожить всех европейских дам. 
С годами многие хорошие качества души Николая Павловича оказались,  как бы, затушированы внешними обстоятельствами - лестью и угодничеством окружающих,  подозрительностью, страхом перед возможным предательством близких людей.  Причин для таких опасений у него, как и у Александра I,  хватало – перед его  глазами всегда висел  портрет отца -  императора Павла I; да и бурные события, сопровождавшие его собственное вступление на трон, долго не давали Николаю Павловичу покоя.
Возвращаясь в 1814 году домой  из Парижа после зарубежного похода русской армии, великий князь Николай заехал в Берлин. Здесь то и состоялась первая встреча Николая и прусской принцессы Шарлотты. Долговязый, худой, хмурый юноша вдруг почувствовал женский взгляд, в котором светилась нежность, участие и какое-то необъяснимое даже для поэтов движение души, что заставляет настоящих  мужчин бросать все на свете, ради той одной и единственной. Наверное, это была  первая любовь.
Спорить не приходится: браки совершаются на небесах, но знакомятся, женятся, рожают детей и умирают люди все-таки здесь - на грешной земле.  И очень многие возвышенные и романтические вещи объясняются просто и банально. Неожиданно, влюбленность молодых людей оказалась весьма сильной картой в политических играх Александра I, решившего  их браком, укрепить русско-прусский союз.  Будь необходимость искать тесной дружбы с Францией или Англией, может статься, Александр уговорил бы младшего брата изменить свое решение.
Как бы то ни было, в июне 1817 года принцесса Шарлотта приехала в Россию невестой великого князя Николая. Девушка подробно  зафиксировала свой приезд в Петербург: « Мой экипаж остановился у собственного садика ее Величества вдовствующей государыни, которая прижала меня к своему сердцу. Император Александр поцеловал меня; тут вдруг ласковый голос произнес, обращаясь ко мне: «А для меня вы не имеете и взгляда!» - и вот я бросилась в объятия к императрице Елизавете, которая тронула меня своим радушным приветствием, без всяких преувеличений, без всяких показных чувств…
Сколько раз впоследствии мне говорили о моем первом появлении; юную принцессу осматривали с головы до ног и нашли, по-видимому, не столь красивой, как предполагали; но все любовались моей ножкой, моей легкостью походки, благодаря чему меня даже прозвали «птичкой»...
Я почувствовала себя очень, очень счастливой, когда руки наши наконец соединились; с полным доверием  отдавала я свою жизнь в руки моего Николая, и он никогда не обманул этой надежды!», - сказано в дневнике Александры Федоровны (Николай I. Муж, отец, император. С.141-144).
Спустя три недели, 1 июля 1817 года, состоялась их свадьба. Перейдя в православие, принцесса  Шарлотта Прусская  приняла  имя Александры Федоровны.
17 апреля 1818 года в 11 часов утра в апартаментах Александры Федоровны раздался детский писк: на свет появился будущий император Александр II. На тот момент он оказался единственным законным наследником русской короны мужского пола в третьем поколении, хотя его дед – император Павел и имел десять детей.
«Никс поцеловал меня и плакал, и мы поблагодарили Бога вместе, не зная даже еще, послал ли Он нам сына или дочь, но тут подошла к нам Maman и сказала  «Это сын». Мы почувствовали себя еще более счастливыми при этом известии, но помнится мне, что я ощутила нечто важное и грустное при мысли, что этому маленькому существу предстоит некогда сделаться Императором» ( Там же. С.153). Материнское предчувствие не обмануло Александру Федоровну: ее родившийся сын станет замечательным русским Царем-Освободителем и будет убит кучкой полубезумных террористов...
Но пока жизнь шла своим чередом - балы, приемы, воспитание детей.
Летом 1819 года случилось важное событие, предопределившее дальнейшую жизнь Николая Павловича, его жены, детей, да и всей России.  Во время маневров в Красном Селе, у императора Александра I  состоялся долгий разговор с  младшим братом  и невесткой.
Впоследствии сам Николай подробно описал этот разговор и свою реакцию на ошеломляющую новость: «Государь начал говорить, что он с радостью видит наше семейное блаженство (тогда был у нас один старший сын Александр, и жена моя была беременна старшей дочерью Мариею); что он счастия сего никогда не знал, виня себя в связи, которую имел в молодости; что ни он, ни брат Константин Павлович не были воспитаны так, чтоб уметь ценить с молодости сие счастье; что последствия для обоих были, что ни один, ни другой не имели детей, которых признать могли, и что сие чувство самое для него тяжелое. Что он чувствует, что силы его ослабевают; что в нашем веке государям, кроме других качеств, нужна физическая сила и здоровье для перенесения больших и постоянных трудов; что скоро он лишится потребных сил, чтоб по совести исполнять свой долг, как он его разумеет; и что поэтому он решился, ибо сие считает долгом, отречься от правления с той минуты, когда почувствует сему время. Что он неоднократно о том говорил брату Константину Павловичу, который был одних с ним почти лет, в тех же семейных обстоятельствах, притом имея природной отвращение к сему месту, решительно не хочет ему наследовать на престоле, тем более, что они оба видят в нас знак благодати Божией, дарованного нам сына. Что поэтому мы должны знать наперед, что мы призываемся на сие достоинство.
Мы были поражены как громом. В слезах, рыдании от сей ужасной, неожиданной вести мы молчали! Наконец, государь, видя, какое глубокое, терзающее впечатление слова его произвели, сжалился над нами и с ангельской, ему одному свойственною, ласкою начал нас успокаивать и утешать, начав с того, что минута сему ужасному для нас перевороту еще не настала и не так скоро настанет, что может быть лет десять еще до оной, но что мы должны заблаговременно только привыкать к сей будущности неизбежной» (Николай I.Муж, отец, император. С. 42)
Так постепенно затягивался сложнейший политический  узел, распутать который оказалось очень непросто. И важная, если не главная роль, благодаря которой его имя навсегда осталось в анналах русской истории, выпала на этот раз великому князю Константину Павловичу – в то время, еще законному наследнику  русского престола.         
                х хх
Великий князь Константин Павлович при каждом удобном случае  подчеркивал  свое  стремление отстраниться от  большой политики.  Спустя день или два после убийства Павла I, великий князь в разговоре с Н. А. Саблуковым решительно заявил: «После того, что случилось, брат мой может царствовать, если хочет, но если бы престол достался бы мне когда-нибудь, то я, конечно, никогда его не приму», (Шильдер Н. К. Император Николай I. СПБ. 1903. Т.1 С.134)
В письме к Александру, написанному 14 января 1822 года,  он еще раз твердо  подтвердил свое намерение отказаться от всяких претензий на наследование престола: «Не чувствуя в себе ни тех дарований, ни тех сил, ни того духа, чтобы быть, когда бы то ни было, возведен на то достоинство, к которому по рождению моему могу иметь право, осмеливаюсь просить Ваше Императорское  Величество передать сие право тому, кому принадлежит после меня  и тем самым утвердить навсегда непоколебимое положение нашего государства» (ГАРФ.Ф.679.оп.1. Д.67.Л.2)
Но в демонстративном отказе Константина от своих прав на престол, присутствовали  и глубоко личные причины, подтолкнувшие великого князя  к столь решительным заявлениям. Как говорят в таких случаях французы: «Ищите женщину!» А женщины в жизни Константина Павловича, как мы уже видели,  всегда играли особую роль…
 Спустя два года после отъезда великой княгини  Анны Федоровны за границу  великий князь Константин предпринял первую попытку развода с женой.  Это желание было вызвано  влюбленностью цесаревича в княжну Жанетту Антоновну  Святополк-Четвертинскую, младшую сестру фаворитки Александра I Марии Антоновны Нарышкиной.
Между великим князем и Анной Федоровной началась переписка, касающаяся  наиболее щекотливых деталей  бракоразводного процесса.  В одном из писем Константин убеждал отсутствующую супругу: «Вы пишите, что оставление вами меня через выезд в чужие края последовал потому, что мы не сходны друг с другом нравами, почему вы и любви своей ко мне оказывать не можете, но покорно прошу вас, для успокоения себя и меня в устроении жребия жизни нашей, все сии обстоятельства изобразить письменно и что, кроме сего, других причин вы не имеете, и то письмо с засвидетельствованием, что оно действительно вами писано и подписано рукою российского министра или находящегося при нем священника, доставить к вашему покорному слуге Константину» (Карнович Е.П. Указ. соч. С.496).
Великая княгиня не согласилась с таким предложением. Еще более сильное сопротивление  встретил Константин Павлович в Петербурге у своих ближайших родственников. Александр I и вдовствующая императрица Мария Федоровна категорически возражали против бракоразводного процесса.
Мария Федоровна была в гневе от поведения сына. Спустя более полувека  А. И. Герцен опубликовал в Лондоне любопытный исторический документ - письмо Марии Федоровны сыну. Вероятно, оно было написано на французском языке, но уже вскоре после того,  как адресат получил матушкино послание, неизвестно откуда взявшиеся копии письма на русском языке  стали распространяться по Петербургу.
В письме мать напоминала сыну, что он  обещал  довольствоваться удалением жены из России и  пребыванием ее у  родителей. «А вас однакож я вижу обращающимся паки к сей пагубной и опасной мысли о разводе, - писала императрица. - Сим растворяются все раны сердца моего. Но при всем том, мой любезный К.П., несмотря на скорбь, которую я чувствую, занимаясь печальною сею мыслью, я изображу вам мое по сему предмету мнение, как оно мною видится, и, наконец, объявлю вам условия, на которых нежная моя к вам любовь может склонить меня заняться мыслью о вашем разводе» (Исторический сборник Вольной русской типографии в Лондоне.  London. 1859. Кн.1. С.3-8.).
Порассуждав о нравственном вреде публичного бракоразводного процесса, императрица переходит к рассмотрению личных отношений между супругами, и, что обычно редко бывает в семейных  конфликтах, решительно берет сторону невестки: «Обратитесь к самому себе, - пишет она, - и вопросите совесть свою, оправдает ли она ветренность, горячность, вспыльчивость при начале несогласия между вами и великой княгиней существующего, оказанные вами, вопреки сильнейших моих представлений при возвращении вашем из инспекции в последнюю осень царствования покойного отца вашего, когда я в присутствии брата вашего просила, умоляла вас жить в супружеском с женою дружелюбии, а вы противу всех стараний матери вашей остались непреклонны. Спросите, говорю я, -  сами у себя: укоризны сердца вашего дозволяют ли вам помышлять о разводе?»  (Там же. С.6)
Константин был вынужден отвечать матери, «что принадлежит до развода - молчу и повинуюся, каков есть долг мой».  Его роман с княжной  Святополк-Четвертинской закончился ничем и, какое-то время, великий князь, похоже, действительно, выбросил из головы помыслы о разводе, смирившись со холостяцкой жизнью.
Но в 1818 году, в бытность свою в Варшаве главным предводителем польских войск (2), он знакомится с графиней Иоанной Грудзинской,  сразу очаровавшую великого князя.    Черты ее лица, обрамленного русыми локонами,  были тонки, носик очаровательно вздернут. Большие голубые глаза умно и ласково смотрели из-под длинных ресниц. Сорокалетний Константин был сражен. Отныне все его помыслы были направлены только на то, чтобы прекрасная полька стала его законной супругой. Однако  морганатический брак Константина, на котором он настаивал, да еще на католичке, подразумевал  если не безусловный отказ от престола, то, по крайней мере, отсутствие у детей от такого союза каких-либо прав на его наследование. Это обстоятельство не смущало Константина – надо отдать должное великому князю: выбирая между любимой женщиной и царским престолом, он избрал лучшее…
Приехав в Петербург, цесаревич объявил Александру и императрице-матери о своем твердом решении отказаться от престола и жениться на Грудзинской.
 На этот раз императрица Мария Федоровна оказалась более  сговорчива и не слишком возражала против намерений Константина. Долгожданное материнское благословление прагматичной императрицы, объяснялось ее симпатией к Николаю Павловичу и  великой княгине Александре Федоровне,  к которой она относилась намного благосклоннее, чем к Елизавете Алексеевне. Сыграло свою роль и рождение в семье Николая Павловича сына Александр, одним своим появлением на свет  внесшим наконец  стабильность в династический порядок в России. Более того, великая княгиня Александра вновь была на сносях, что не могло не радовать чадолюбивую Марию Федоровну.
Александр I также на этот раз решил  не препятствовать брату  устраивать личную жизнь. Государь обещал Константину составить соответствующий акт, который до поры до времен должен будет храниться в строгой тайне.
Тем не менее, Александр, всегда с большой симпатией относившийся к Анне Федоровне,  написал ей трогательное письмо, датированное  6 января 1820 года, в котором предупреждал о предстоящем разводе с Константином: «Оставаясь верным обещанию, которое я дал вам, мой дорогой друг, в наше последнее свидание, беру перо, чтобы сказать вам, что брат мой год тому назад отсрочил развод только по поводу смерти моей сестры (3), намерения же своего не оставлял никогда.  Он приезжал на очень короткое время в Петербург,  чтобы возобновить это дело, и предоставил официальное письмо с просьбой о разводе. Оно написано с полной искренностью. В виде причины развода мой брат выставляет единственно ваше удаление от него, в котором, по состоянию вашего здоровья, вы живете вот уже 19 лет, а также заявление ваше, вами сделанное ему в Швейцарии в 1814 году, что, по тем же обстоятельствам, вы более никогда не намерены возвращаться в Россию. Согласно его желанию, письмо это должно было передать в Синод, который, внимательно рассмотрев дело, нашел, что по правилам нашей церкви нельзя признать существующим такой брачный союз, при котором супруги более 18 лет находятся в разлуке безо всякой надежды когда-либо соединиться. Из этого следовало, что просьбу о разлучении должно было принять и удовлетворить.
Я спешу, друг мой, известить вас об этом, чтобы вы приняли свои меры по отношению к родителям вашим, в том смысле, как мы с вами условились, то есть вы должны приготовить их к событию, сказав им, что со своей стороны также желаете и что вы говорили и писали мне в этом духе. У вас будет достаточно времени озаботиться этим, ибо до того, как постановления будут выработаны, утверждены, подписаны, а тем более обнародованы, наверное, пройдет недели три, а может, и более того.
Что касается до изложения этих постановлений, вы можете положиться на меня. Само собою разумеется, в них будет говориться о 19-летнем разлучении, в котором вы находитесь по причине вашего здоровья. Ваши доходы останутся неизменными, и я устрою при этом случае все, что касается ваших денежных дел в России так, как мы с вами условливались. Так как самого события нельзя было отвратить, то оно, по крайней мере, произойдет наилучшим из возможных способов, со всеми необходимыми предосторожностями. Воспрепятствовать ему было немыслимо; брат мой слишком желал свободы, а ваше 19-летнее отсутствие в связи с вашим решением не возвращаться в Россию давало ему слишком неоспоримые права, чтобы можно было отвергнуть его прошение. Я уверен, что, поразмыслив хорошенько обо всем, что я вам сейчас сказал, вы сами с этим согласитесь, Вы найдете также, что, в сущности, ваше положение мало изменяется и особенно, если вы будете во всех случаях, которые вам могут представиться, отвечать правду, то есть что вы сами желали развода. Что касается меня, дорогой друг, то вы можете быть уверенной, что решительно всегда и моя дружба, и мои отношения к вам остаются вечно неизменными...
P.S. Все дело велось в тайне и никому не будет известно до окончательного его утверждения» (Русский архив. 1902 №2 С. 112).
20 марта 1820 года появился высочайший манифест, извещающий, что цесаревич Константин Павлович, принесенною императрице Марии Федоровне и государю просьбою «обратил внимание на домашнее его положение в долговременном отсутствии супруги его великой княгини Анны Федоровны, которая еще в 1802 году, удалясь в чужие края по крайне расстроенному состоянию ее здоровья, как доныне к нему не возвращалась, так и впредь, по личному ее объявлению, возвратиться в Россию не может, и вследствие сего изъявил желание, чтобы брак его с ней был расторжен...
... Из всех сих обстоятельств усмотрели мы, что бесплодное было бы усилие удерживать в составе императорской фамилии брачный союз четы, 19-й год уже разлученной без всякой надежды быть соединенною, а потому, изъявив соизволение наше, по точной силе церковных узаконений, на проведение вышеизложенного постановления Святейшего Синода в действие - повелеваем: повсюду признавать оное в свойственной ему силе» (Карнович Е.П. Указ. соч. С.499-500).
Это был первый случай расторжения брачного союза в русском царском семействе. Петр Великий, разлучившись со своей первой супругой Евдокией Федоровной,  не счел необходимым утруждать себя юридическими формальностями и разрешением церковных властей на развод. Он решил вопрос предельно просто -  заточив жену в монастырь. Больше подобных прецедентов в истории царствующей династии Романовых не отмечалось. 
 «Как и следовало ожидать, акт наделал здесь много шума, - сообщала Елизавета матери 9 апреля 1820 года подробности развода Константина. - По большей части порицают вдовствующую императрицу, вспоминая, что пятнадцать лет назад она сказала императору и великому князю Константину,  при таких же обстоятельствах, что согласится на развод только в том случае, если великий князь Константин изберет себе жену своего ранга. Спрашивают, почему теперь, в подобном же случае, она изменила  свое мнение, и на это вполне резонно отвечают: из расположения к Николаю и его потомству! Не обходится, конечно, и без преувеличений, будто она сама требовала этот развод, что не так. Все это доставило мне немало неприятных минут».
12 мая 1820 года великий князь Константин Павлович вступил в морганатический брак с графиней Грудзинской, получившей титул княгини Лович.
В переписке с Лагарпом  спустя шесть лет Константин писал в 1826 году о своей супруге: «Я  ей обязан счастьем, спокойствием и получил  ее из рук покойного императора, который удостаивал ее своею дружбой и особым доверием».  По меткому выражению современника: «Лев был побежден голубицею» (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т.4. С.176)
Теперь оставалось только оформить формальности и публично назвать нового наследника престола – великого князя Николая Павловича.
Но тут наступила малообъяснимая пауза, которая длилась более трех лет. Только в август 1823 года в условиях  строжайшей конспирации был подписан манифест о передаче  права наследования Николая. Александр лично передал конверт  со своим политическим завещанием митрополиту Филарету для хранения этого государственного документа высочайшей важности в Успенском соборе Московского кремля. На конверте  рукой императора было начертано: «Хранить в Успенском соборе с государственными актами, до востребования моего, а в случае моей кончины открыть Московскому Епархиальному архирею и московскому генерал-губернатору в Успенском соборе, прежде всякого другого действия». 
Сохранить в тайне столь важное дело – невозможно. О  загадочных пакетах, тем или иным путем, стало известно достаточно широкому кругу людей, хотя о содержании бумаги  доподлинно знали только Аракчеев, митрополит Филарет, князь А.Н. Голицын, обе императрицы и  великие князья.
Нередко в исторической литературе встречается утверждение, что Елизавета Алексеевна не была посвящена в эту важнейшую государственную тайну, однако ее письмо от 10 февраля 1826 года, написанное уже после смерти Александра I из Таганрога, свидетельствует об ином: «Вы спрашиваете, маменька, знала ли я об отречении великого князя Константина. Да, я уже давно знала об этом, а также и об опубликованных ныне письмах. Однако, как и многие, я полагала, что когда  дойдет до дела, он откажется от своего решения. Я не сомневалась, что никогда не доживу до этого трагического часа, и просто забыла обо всем этом деле и даже не знала о существовании такой торжественной формы отречения. Император был уверен, что предупредил все неопределенности, связанные с престолонаследием. Все зло произошло от поспешности Николая, которую я хотела бы приписать лишь его излишнему рвению. Он знал о существовании акта, и,  к тому же, через несколько часов после получения рокового известия Государственный Совет вскрыл копию, хранившуюся в Сенате. Не следовало торопиться с присягой Константину, но если Николай действовал в спешке, то Совет просто потерял голову, и они превратили присягу в какой-то фарс».
Зачем нужна была такая  таинственность, в деле  касающегося столь важного предмета для всего государства, убедительно объяснить не смог ни один из историков. Но, как бы то ни было, отныне преемником Александра I становился  третий сын Павла I , великий князь Николай Павлович. Елизавета Алексеевна дала свою оценку этому событию: «У Николая  только одна мысль в голове – царствовать». (Николай Михайлович, великий князь. Император  Александр I  Т.1. С. 76) .
События, последовавшие за внезапной смертью сорокасемилетнего Александра I 19 ноября 1825 года, показали, что механизм передачи престола оказался совершенно не отработан,  не были  предусмотрены самые элементарные мероприятия, последовавшие за смертью государя.  Даже то, что манифест хранился в Москве, а не в Петербурге, лишь  запутывало дело, а слова о том, что вскрыть конверт необходимо «прежде всякого другого действия», оказывались фактически невыполнимыми. Правда, позднее  князем А.Н. Голицыным были сделаны копии с манифеста,  доставленные в Государственный Совет, Сенат и Священный Синод. Однако эти копии не имели законодательной силы и являлись скорее  ознакомительным документом, на основании которого следовало предпринять следующие действия.
Историки по-разному отвечают на  вопрос, почему же Александр не обнародовал манифест. Н.К. Шильдер считал, что Александр твердо намеривался  отречься, почему и написал на конверте: «хранить до востребования моего». Современный историк С.В. Мироненко предположил, что в условиях назревающего политического кризиса, публичное провозглашение манифеста, стало бы признанием императора в крахе его начинаний: «Это  одновременно делало очень сомнительной и возможность собственного отречения» (Мироненко С. Страницы тайной истории самодержавия. М. 1990.С. 87)
Впоследствии, в очевидных упущениях всей процедуры изменения порядка престолонаследия,  многими усмотрели  потаенное желание Марии Федоровны перевести "стрелки" на себя. Среди своих младших детей Мария Федоровна пользовалась непререкаемым авторитетом, она решала судьбы дочерей и определяла на службу младших сыновей. Неудивительно, что в тревожной обстановке  междуцарствия среди придворных немедленно пошли разговоры, о намерении  императрицы Марии Федоровны взять власть в свои руки. Такая версия развития событий выглядела вполне реально – возможно, что если бы Мария Федоровна была моложе, именно такой вариант развития событий и оказался наиболее вероятен.
По свидетельству  великого князя Михаила Павловича, судьбоносный вопрос о том, кто будет наследовать бездетному Александру, решался в кабинете его матери за закрытыми дверями. (Николай I. Муж. Отец. Император. М.2000. С.127) Когда из Варшавы, наконец прибыл гонец с категорическим  отказом  Константина  от престола, Мария Федоровна с величественным видом обратилась к младшему сыну: "Преклонитесь, Николай, перед вашим братом, он отрекся от престола и передает вам свои права".
 Пока шли все эти бесконечные семейные переговоры о судьбе российского престола, обстановка в столице накалялась. Заговорщики, входящие в Северное общество, давно замышлявших государственный переворот, решила использовать благоприятный момент и взбунтовала несколько  полков столичного гарнизона. Началось, так называемое, восстание декабристов на Сенатской площади 14 декабря 1825 года.
Хронология событий декабря 1825 года изучена по часам, и можно с уверенностью сказать, что только решительность Николая Павловича спасла Россию от очередного русского бунта - бессмысленного и беспощадного...
1.Абдикарция  - отречение от престола. В российской истории от престола отреклись: великий князь-цесаревич Константин Павлович (1822 ),  император Николай II (02.03. 1917) и великий князь Михаил Александрович (03.03.1917).
2.  Великий князь Константин Павлович в 1814 году был назначен главнокомандующим польской армией  и постоянно проживал в Варшаве.
4. Речь идет о великой княгине Екатерине Павловне (1788-1818).





               


                ОСЕНЬ ЖИЗНИ

Время неумолимо для всех - крестьянок и императриц, богатых и бедных...  В 1823 году Елизавете Алексеевне исполнилось 45 лет. Государыня все еще  прекрасна, стройна, хорошо сложена, но все чаще она стала ощущать сильное недомогание, одышка и резкая слабость не позволяли совершать любимые  пешие и конные прогулки.  «Нежный цвет ее тонкого лица пострадал от сурового климата, можно было представить себе, как очаровательна была государыня в весеннюю пору своей жизни, - писала в тот год  графиня  София Шуазель-Гуффье. - Ее разговор и приемы, в которых отражалась какая-то трогательная томность и в то же время полный чувства взгляд,  грустная улыбка, захватывающий душу мягкий звук голоса, наконец, - что-то ангельское во всей ее личности - все как бы грустно говорило, что она не от мира сего, что все в этом ангельском существе принадлежит Небу» (Державный сфинкс. С. 367).
Но, подобно тому, как сквозь разорвавшиеся осенние тучи проникает луч заходящего солнца, в жизнь Елизаветы Алексеевны вернулась ее первая любовь.  В Александре, казалось, вновь  возродились те давние юношеские чувства, которые он когда-то испытывал в Царском Селе при виде маленькой принцессы Луизы. В их отношениях опять появляется доверительность и откровенность, которой они так долго были лишены. Александр  делился с Елизаветой Алексеевной своими заботами и тревогами. Но былого не вернешь…
Одно из писем императрице к матери  особенно проникнуто сожалением о минувшей молодости, о несостоявшемся  счастье. Во время пребывания Александра в Москве в 1823 году, она пишет: «Я уже получила одно письма из Москвы от императора, которому там очень понравилось за то малое количество дней, что он провел там; он говорит мне, что желал, чтобы и я была с ним. Увы! Я бы не просила лучшего, но это было бы слишком легко!..» (Николай  Михайлович, великий князь. Император Александр I. Т.1. С.311) 
Между строк этого грустного послания явственно ощущается недосказанность чувств, что тревожили душу,  полная обреченность перед судьбой.  Елизавета Алексеевна прекрасно осознавала, что нельзя дважды войти в одну реку. «Быть одинокой – самое лучшее для меня, - признавалась она, - все остальное трудно, за исключением только того, что я делаю для императора». (Шильдер Н.К. Император АлександрI. Т.4. С. 272)
Тяжело было в это время и на душе Александра. Князь П.А. Вяземский  в нескольких фразах описал тогдашнее состояние царя: «В Александре не могло уже быть прежней бодрости и самонадеянности. Он вынужден  был сознаться, что добро не легко совершается, что в самих людях часто встречается какое-то необдуманное, тупое противодействие, парализующее  лучшие помыслы, лучшие заботы о пользе и благоденствии их… Тяжки должны быть эти разочаровании  и суровые отрезвления. Александр их испытал: он изведал всю их уязвительность и горечь…» (Шильдер Н.К. Исператор Александр I. Т.4.С. 202).;
Князь  Меттерних – тонкий психолог и физиогномист,  также определял тогдашнее  внутреннее состояние русского императора, как «утомление жизнью». Похоже, и князь Вяземский, и австрийский дипломат были  правы.  Неприятности и беды преследовали Александра.
Летом 1819 года вспыхнуло восстание в Чугуевском военном поселении. Бунт был подавлен усилиями Аракчеева, под стражу взяли более двух тысяч человек. Двести из них были признаны виновными  к подстрекательству к беспорядкам и участию в них. Каждого приговорили к 12 тысячам ударов шпицрутенами. Унтер-офицеры медленно вели несчастного сквозь две шеренги солдат, каждый из которых был вооружен длинным деревянным прутом – шпицрутеном. По  команде офицера экзекуция начиналась, и на спину осужденного сыпались удары, разрывающие кожу и мышцы. В солдатской песни наказание шпицрутенами, называлось «прогуляться сквозь зеленые леса». Для 25 человек прогулка оказалась последней…
Александр был удручен происшедшим, как очередным крушением его любимых  прожектов. В письме к Аракчееву он высказывал сомнения: не следует ли «строго, искренно и беспристрастно нам самих себя вопросить: выполнено ли все обещанное полку? Не имев с собою положения и грамоты, данной полку, сего я теперь решить не могу. Но прошу тебя искренно, обрати особое внимание на этот предмет». (Шильдер Н.К. Император Александр I Т. 4. С.172) Следует ли говорить. что царские вопросы остались без ответа?
А осенью следующего года случилась другая история, еще больше огорчившая императора. 15 октября 1820 года началось, так называемое, восстание любимого государем, гвардейского Семеновского полка. Собственно, ни о каком восстании речи и не шло. На вечернем построении первая – «государева рота» заявила жалобу  своему ротному на бесчинства полкового командира полковника Г. Е. Шварца - садиста в погонах,  измывавшегося не только над солдатами, но и над офицерами полка. Известие о протесте солдат узнал весь полк, а вскоре и весь Петербург. 17 октября рота в полном составе была арестована и отправлена в Петропавловскую крепость. В полку начались беспорядки, но войска столичного гарнизона окружили семеновцев и перепроводили их вслед за товарищами в крепость.
Генерал-адъютант А.А. Закревский писал князю П.М. Волконскому, что происшествие Семеновском полку «не имеет никаких побочных причин, как только ненависть к Шварцу» (Николай Михайлович, великий князь. Император Александр 1 Т. С 232)
Но Александр, находившийся в то время в Европе,  рассудил случившееся иначе: несмотря на былые  воинские заслуги и боевые раны, он потребовал, чтобы  наказание для восставших было крайне суровым. В приказе говорилось: «всех нижних чинов лейб-гвардии Семеновского полка распределить по разным полкам армии, дабы они, раскаясь в своем преступлении, потщились продолжением усердной службы загладить оное. Виновнейшие же и подавшие пагубный пример прочим, преданные уже военному суду, получат должное наказание по всей строгости законов» (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т.4 С 184)
В Сибирь было послано 172 нижних чина, в Оренбург – 276, на  Кавказ – более 400..  Гвардейских семеновских офицеров перевели в простые армейские полки, расквартированные в провинции. Главный виновник – полковник Шварц отдавался под суд «за неумение поведением своим удержать полк в должном повиновении». Полковник отделался  лишь отстранением от должности, что не помещало ему в дальнейшем дослужиться до генеральских эполет, но состав  прославленного боевого Семеновского  полка оказался полностью заменен. Приказ о расформировании полка Александр подписал 2 ноября 1820 года, а спустя три дня в доверительном письме Аракчееву, император объяснил причины своей строгости: «С тобою привыкнув говорить со всей откровенностью, скажу тебе, что никто на свете меня не убедит, чтобы  сие происшествие было вымыслено  солдатами или происходило единственно, как показывают, от жестокого обращения с оными полковника Шварца. Он был всегда известен за хорошего и исправного офицера и командовал с честью полком. От чего же вдруг сделаться ему варваром? По моему убеждению, тут кроются другие причины. Внушение, кажется, было не военное: ибо военный умел бы их заставить взяться за ружье, чего никто из них не сделал, даже тесака не взял. Офицеры же все усердно старались пресечь неповиновение,  но безуспешно. По всему вышеописанному заключаю я, что было тут внушение чуждое, но не военное.
Вопрос возникает: какое же? Сие трудно решить; признаюсь, что я его приписываю тайным обществам, которые, по доказательствам, которые мы имеем, все в сообщениях между собою…  Цель возмущения, кажется, была испугать. Если к сему присовокупить, что день был выбран тот самый, в который императрицы возвратились в город, то, кажется, довольно ясно обнаруживается, что желали их встревожить, дабы сими опасениями меня принудить бросить занятия наши в Троппау (1) и воротиться поспешнее в Петербург» ». (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т.4. С. 185) 
Сама Елизавета Алексеевна отнюдь не была склонна драматизировать происшествие в Семеновском полку,  - об этом свидетельствует строки из ее письма, написанное по свежим следам тех событий - 20 октября   1820 года: «Наверное, до вас дойдут преувеличенные слухи о событии, которое случилось на днях и которому отсутствие государя придало большее значение, чем оно заслуживает. В Семеновском полку произошло волнение против одного полковника, своим поведением вызвавшего неповиновение…  Во всем этом не было и тени политики; несмотря на справедливое недовольство против этой личности, солдаты вели себя очень сдержанно. Подобные вещи, конечно, случаются в любых армиях, тотчас устраиваются и забываются, если удается избежать взрыва. В данном случае молва хуже самой беды…»
Последующие события доказали, что Александр на этот раз был гораздо ближе к истине, говоря о постороннем и вредном влиянии на солдат.  Уже с мая 1821 года ему становятся известны детали о готовящемся заговоре среди офицеров гвардии. Но император не спешит с репрессиями – его все еще мучают воспоминания о  дворцовом перевороте, в котором он сам когда-то принял участие. Когда командир гвардейского корпуса генерал-адъютант И.В. Васильчиков доложил о некой тайной организации, ставящей целью свержение императора, и передал императору списки заговорщиков, Александр бросил бумагу в горящий камин со словами: «Дорогой Васильчиков, вы, который находитесь на моей службе с начала моего царствования, вы знаете, что я разделял и поощрял эти иллюзии и заблуждения. И не мне их карать». (Шильдер Н.К. Император Александр I Т.4 С.204)
                х х х
С годами Александр старается, как можно меньше времени проводить в столице,  месяцами он колесит по стране, выезжает в Европу. Историки подсчитали, что только за 1818 год император  проехал более 14 тысяч верст, но теперь он избегает балов, карнавалов, шумных торжеств. Бродя в одиночестве или с прусским королем Фридрихом, Александр неизменно остается грустен и печален. Как-то в разговоре с ним он признался, что чувствует приближение скорой смерти.
Но после  каждого путешествия он возвращается в любимое им Царское Село. «Бог даровал мне это место для моего успокоения, - говорил он, - здесь я удален от шума столицы, неизбежного этикета фамильного, и здесь я успевать сделать в один день столько, сколько мне не удается сделать в городе во всю неделю».
Здесь,  в Царском Селе,  он проводит время с Елизаветой Алексеевной. Они вместе прогуливаются по аллеям, долго беседуют о чем-то личном. Их потянуло  друг к другу -  прожив жизнь, испытав многое, познав печали и потери, они вновь почувствовали, что покойно и тепло им только вблизи друг друга.
«Вниманию Александра к нервной, больной и впечатлительной Елизавете не было пределов; он всячески старался приласкать и утешить ее в различных печальных случаях, происшедших за последнее время в Баденской семье, и особенно, когда скончалась любимая сестра Императрицы, принцесса Амалия, так долго прожившая при русском дворе. Елизавета была весьма чувствительна к таким проявлениям нежности своего супруга, которого она не переставала обожать и считать кумиром, - писал Николай Михайлович. – И в эти недели кратковременных пребываний государя в столице, на Каменном острове и особенно в Царском Селе, и Александр, и Елизавета снова сходились и привыкали друг к другу, изъясняясь с полной откровенностью о всех злобах дня и о давнишних воспоминаниях, откровенно говоря о всем том, что могло в былое время тревожить их чуткие сердца» (Николай Михайлович, великий князь. Император Александр I. Т.1. С. 310-311).
12 января 1824 года, возвратившись с прогулки, Александр почувствовал, что серьезно занемог. Причиной болезни стала травма левой ноги, полученная еще осенью во время маневров – тогда, подъехавший к императору адъютант, не справился с лошадью, которая ударила копытом Александра.  До поры до времени, рана не слишком беспокоила, но вот, спустя несколько месяцев, она открылась, и началось рожистое воспаление, появился резкий озноб, слабость. Лейб-медики  Д.К. Тарасов и Я В. Виллие были озабочены.  «Когда я доложил все это баронету Виллие, - писал доктор Тарасов, - он крайне встревожился и сказал: «Боже сохрани, если это перейдет в антонов». Опасения его было справедливо, ибо рожа сосредоточилась на середине берца, в том самом месте, где нога в последний раз была ушиблена копытом лошади на маневрах в Брест-Литовском» (Барятинский В. С 7).
Александр тяжело переносил недуг, в это тревожное время Елизавета не отходила от супруга. Она читала ему вслух романы, часами могла молча сидеть возле задремавшего мужа. Она придумала специальное кресло, в котором больной чувствовал себя спокойнее, протянув ногу на подставку с мягким сафьяновым валиком.  «Одной ногой в могиле», - как-то грустно пошутил над собой император.
Недуг, на этот раз, отступил. Постепенно Александр начинает ходить, силы возвращаются к нему. Но  болезнь оказалась не последним испытанием, выпавшим на долю императора в тяжелом  1824 году.
                х х х
Самой тяжелой личной трагедией в этот период для Александра стала смерть от чахотки 23 июня 1824 года его любимой дочери Софьи, рожденной от М.А.Нарышкиной. Это была хрупкая, милая девушка, очень похожая на юного Александра. «Ее детское, как бы прозрачное личико, большие голубые глаза, светло-белокурые вьющиеся кудри придавали ей отблеск неземной», - вспоминал граф В.А. Соллогуб (Соллогуб В.А, Воспоминания М.1998. С. 42).   «Человек с нечистой  совестью не мог бы в них смотреть», - сказал о глазах этой девушки князь А.Н. Голицын.
 Во время болезни дочери, Александр делился с  Елизаветой Алексеевной своей тревогой  за ее жизнь. Государыня пыталась поддержать мужа в эти тяжелые минуты.  Она давно примирилась с тем, что у Александра есть дочь от Марии Антоновны, и с большим участием относилась к девочке. Это чувство было взаимным.   Дмитрий Мережковский в  психологическом романе «Александр I», основанном на документах,  немало страниц уделил отношениям Александра и Елизаветы, их близких людях. Он писал о любви, которую испытывала Софья к законной супруге своего отца; во время болезни девушка «вспомнила свои редкие, словно запретные и влюбленные,  встречи с нею, то в церкви, то во время прогулки на набережной, в Летнем саду или на Крестовском острове; вспомнила ее усталое, почти старое, но все еще прекрасное, не женское, а  девичье лицо; благоуханную свежесть, как будто не от духов от платья, а от нее самой, как от цветка; торопливые, словно тоже запретные и влюбленные, ласки; теплоту поцелуев и слез ее на лице своем и робкие взоры, которыми оглядывалась императрица, как будто боялась, чтобы их не увидели вместе; и почти безумный, жадный, страстный шепот: «Девочка моя милая, любишь ли ты меня хоть чуточку?» - и своей ответный, такой же безумный, страстный шепот: «Люблю, маменька, маменька!» -  и такое при этом счастье, какое бывает только во сне». (Мержековский Д. Собр. Соч.М.1990 Т.3. С.116)
   По свидетельству С. Шуазель-Гуфье, Елизавета Алексеевна, «удрученная потерей собственных детей, полюбила эту молодую девушку; и когда, гуляя, императрица случайно встретила ее еще ребенком, она прижимала ее к своей груди и в детских чертах ее печально пыталась отыскать сходство с тем, кого она обожала". (Державный сфинкс .С. 374).
Утром 23 июня 1824 года были назначены большие маневры в Красном Селе. Весь генералитет гвардии собрался во дворце и ожидал выхода императора, которому лейб-медики Я. В. Виллие и Д.К. Тарасов должны были сделать перевязку  ноги. В это время с дачи Нарышкиных прискакал  фельдегерь, принесший весть о кончине девушки. Никто из придворных не решался сказать об этом Александру. Самым решительным оказался врач. Виллие, подойдя к государю, тихо сказал по-английски: «Все  кончено: она более не существует…»  Александр  зарыдал, придворные тихо вышли из кабинета. Кто-то из генералов предложил отложить маневры, но спустя четверть часа император вышел к присутствующим. Один из очевидцев этого дня с удивлением писал: «При выходе императора в приемный зал я внимательно наблюдал лицо его, на котором, к величайшему моему удивлению, я не мог заметить ни малейшей черты, обличающей внутреннее положение растерзанной такой важной потерею великой души его. Он обычно был ко всем приветлив, некоторым делал вопросы, пояснял ответы и до того сохранил присутствие духа, что кроме нас троих, бывших в кабинете его, никто не мог знать о его внутреннем состоянии души». (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т.4. С.322)
Русская пословица недаром вещает: чужая душа - потемки. Внешне спокойный, как всегда, выдержанный и безукоризненно вежливый, Александр  сумел под маской невозмутимости, так часто вводящей в заблуждение окружающих, скрыть отчаяние, переполнявшее его душу. Только после маневров Александр поскакал  проститься с дочерью. Во дворец он вернулся поздно ночью. Не  заходя к императрице, он тихо прошел в свой кабинет и сел за письменный стол. На листке бумаге он написал всего две фразы: «Она умерла. Я наказан за все мои грехи».  Слуга отнес записку Елизавете Алексеевне…
Она не спала всю ночь – молилась, на память приходили страшные картины из прошлого – смерть дочерей.  Мучила мысль:  «Стоит мне полюбить кого-нибудь, как Бог отнимает его у меня. Уж лучше бы никого не любила. Боюсь любить».
Долго колебалась - не пойти ли к Александру, чтобы обнять, попробовать утешить его горе. Но знала: может встать во весь рост - лицо непроницаемое, совсем чужое, спросит безразличным тоном: «Что вам угодно, мадам?»
Только утром осторожно зашла в кабинет, спросила,  не болит ли нога?  Он посмотрел ей прямо в глаза и тихо ответил: «Телом я здоров, но что касается духовного моего состояния, я все страдаю, и горе мое тем сильнее, что я не могу проявить его» .
Князь А.Н. Голицын прислал государю  в знак соболезнования странное, пропитанное фанатичной религиозностью, письмо: «Я не мог удержаться, государь, чтобы не написать вам несколько слов в той скорби, которую вы испытываете, не для утешения, ибо утешает Господь, но потому, что я ощущаю потребность соединиться с вами в нашем Спасителе, чтобы пребывать в его благодати и молить Его, дабы Он поддержал вас в вашем намерении покориться Его воле, в предвиденье коей вы меня убеждали во время нашего последнего свидания в Царскосельском саду. Вы были готовы к этой жертве, и то, как вы встретили эту потерю, навело меня на мысль, которой я хочу поделиться с вами: Господь чудесным образом вырвал вас из греха, когда вы всецело предавались ему и не знали о человеческому разумению, как положить конец связи, столь прочно укоренившейся и составившей счастье (хотя незаконное) вашему существованию… Теперь Он возвращает себе плод этой связи… и тем самым исправляет ошибку, совершенную вашей личной волей, которая есть грех.. Он возвращает в Свое лоно дорогое дитя, в каком  состояние? Во всей чистоте невинности, благочестии, словом ангела, которого не коснулся грех нашего бренного мира…
Мы не можем в одночасье отдаться нашему Спасителю, Владыке сердец наших, но уже большое счастье, если по милости Его, мы сможем это сделать постепенно… Это счастье истинное и вечное, коего я желаю вам и о коем молюсь Всемилостивейшему Господу, да не оставит Он вас своими милостями и снизойдет благодатью на вас, а через вас на всю империю вашу. Да святится Имя Его и ныне и присно и вовеки веков. Аминь» (ГАРФ. Ф.728.Оп.1.Д.1204. Л.13-14)
Конечно, вера в Бога  - всегда великое  утешение  в беде и несчастье, позволяющее сохранить в душе надежду на будущую встречу с любимыми, Однако, вряд ли холодный,  нравоучительный тон послания мог поддержать отца, переживающего потерю  единственной дочери. Перед глазами Александра еще стояли строки другого письма, которое незадолго до кончины прислала ему Софья: «Мой дорогой папа. Я очень огорчена тем, что ты ушибся. Я надеюсь, что ты скоро поправишься, потому что я очень хочу тебя видеть. Я думаю о тебе каждый день. Я шлю тебе мою любовь и поцелуй. Твоя маленькая, любящая Софи.» (ГАРФ. Ф.728.Оп.1.Д.1204.Л.15)
Вскоре Александр  вновь надолго уезжает из Петербурга.  Москва, Рязань, Тамбов, Пенза, Симбирск, Оренбург, Уфа, Екатеринбург, Пермь, Вятка, Вологда, Новгород  - основные точки его  изнуряющего маршрута. Даже сегодня путешествие по российским дорогам редко у кого может вызвать прилив энтузиазма, а Александр I путешествовал в простой коляске, в сопровождении нескольких придворных и казаков. Казалось, в стремительной езде по разбитым российским дорогам, он пытался забыться, уйти от тяжелых дум, не дающих покоя.
24 октября он возвратился в столицу, а спустя две недели, 7 ноября 1824 года,   Петербург стал жертвой разбушевавшейся стихии – город оказался затоплен водами, нахлынувшими в Неву из  Финского залива. В перечне петербургских наводнений ничего подобного до того не отмечалось. Веете нагнал из Финского залива в Неву столько воды, что подъем уровня выше ординат составил около двух саженей (3,75метра).  Сорок рек и почти двадцать искусственных каналов общей длиной в 150 верст вышли из берегов, превратив город в бушующее море.
Во время  наводнения погибло более 600 человек, были снесены и разрушены почти четыре тысячи домов, от разгула стихии пострадали мосты, набережные, оказались размыты кладбища. 
Потрясенная катастрофой, испуганная Елизавета Алексеевна 11 ноября 1824 года сообщала в письме к матери: «Император чрезвычайно удручен и целыми днями занят поиском способов, чтобы исправить положение, где это только возможно. Но уже никакими силами не вернуть к жизни погибших – вот, что самое горестное! На Петергофской дороге, в четырех верстах от города, на заводе погибло почти двести душ, целые семьи, среди них отец, мать и одиннадцать детей!»
Как только вода стала спадать, Александр немедленно поехал в Галерную гавань чтобы воочию убедиться в масштабах бедствия. Выйдя из экипажа он несколько минут молча стоял окруженный такой же безмолвной толпы. Слезы текли по лицу государя.
- За наши грехи покарал нас Господь! – произнес кто-то из окружающих.
-  Нет, за мои, - задумчиво отвечал император.(Шильдер Н.К. Император Александр I. Т.4. С 324)
С этого времени Александр стал еще мрачнее обычного, все больше времени проводя за молитвой.
                х х х
Отношение Александра к православной вере с годами сильно менялось. С ранней  юности Александр,  привык относиться к религиозным обрядам православной церкви с позиции скептичного деиста, прилежного читателя   французских просветителей, Вольтера и Дидро. Екатерина – ярая противница всевозможных суеверий и мистики,  будучи мудрым  и дальновидным политиком,  прекрасно понимала важность поддержания авторитета православной церкви, как одной из важнейших составляющих всего института самодержавия. Однако религиозное воспитание внука ее интересовало мало.
Долгое время для Александра  соблюдение православных обрядов, посещение храма – являлось не более чем,  элементом этикета, который он обязан строго  соблюдать, исходя из своего положения. Стоя во время службы в церкви, Александр,  давно потерявший надежду хоть что-нибудь понять в малопонятных церковнославянских  песнопениях,  обыкновенно размышлял о мирских делах, вспоминал знакомых женщин и, переминаясь с ноги на ногу, нетерпеливо ждал, когда наконец закончится наскучившее богослужение. Ни о какой религиозности великого князя Александра Павловича говорить не приходилось.  Впоследствии Александр признавался: «Приставленные ко мне дядьки имели некоторые добрые качества, но не были верующими христианами, и потому первоначальное воспитание мое не было соединено с какими-либо глубокими нравственными впечатлениями; сообразно с обычаями нашей греческой церкви, меня приучили формально повторять утром и вечером известные заученные молитвы, но этот обычай, нисколько не удовлетворявший внутренним потребностям моего религиозного чувства, скоро надоел мне». (Русская старина. 1874. Т.IX. С.18)
Все изменилось  с  той мартовской ночи 1801 года, когда был убит Павел I. Душевное смятение, угрызение совести, непреходящее чувство вины отныне  рождали  у Александра I  тягостные  мыслей о своей греховности и вине. Он ощутил  холодящий страх перед неминуемым роковым возмездием, которое рано или поздно должно было настигнуть его, стать высшей карой за участие в отцеубийстве.
Годы несколько умерили остроту переживаний, но вторжение неприятеля в самое сердце России, сожжение Москвы, он вновь  воспринял как знак  свыше, напоминающий ему о неискупленном  смертном грехе.  Весь окружающий мир опять сделался  для Александра мрачным и страшным, порой он испытывал страстное желание  раствориться в  бесконечности, уйти от переживаний, избавиться от тяжкого бремени огромной ответственности, навалившейся на него в страшное лето и осень 1812 года.
 Тревога и неуверенность овладели тогда настроениями многих людей – стремительное  нашествие французов посеяло растерянность и панику. Люди всегда склонны верить предсказаниям и гадалкам; в годину же бед, катастроф это желание узнать будущее,  свою судьбу, становится чем-то вроде  всеобщей идее фикс.   
Жители Петербурга готовились к тому, что французы могут из Москвы двинуться на столицу. И чем ближе человек находился ко двору, тем боязливее и тревожнее становились его разговоры и мысли. Никому не приходило в голову строить какие-то долгосрочные планы на будущее, предпринимать какие-то новые проекты, обустраивать быт. И только один близкий к государю человек, в то смутное время оставался не только спокоен внешне, но даже затеял строительство роскошного  дворца в Петербург.
 Казалось, князя Александра Николаевича Голицына совершенно не беспокоит  опасность скорого нашествия неприятеля. Императору услужливо доносили, что князь Голицын –  шпион и тайный осведомитель Наполеона, что он ждет, не дождется часа, когда встретит французского императора в новом дворце. Император решил сам навестить своего старого друга и выяснить, что происходит на самом деле.
 Когда Александр приехал к Голицыну, князь  - бывший вольтерьянец, ловелас и атеист, сидел в кабинете и читал Библию. На вопросы Александра, он отвечал, что ему нет причин опасаться Наполеона, потому как на все существует воля Всевышнего, и он полностью положился на промысел Божий. В подтверждении слов, князь протянул императору толстый том Библии на французском языке, но книга упала на пол и раскрылась на одном из псалмов. Александр поднял книгу,  и взгляд его упал на  девяностый  псалм царя Давида. Голицын объяснил, что даже столь незначительное событие не могло произойти без  Божественной воли и напечатанное на этой странице имеет важное промыслительное  значении. Этот псалм, добавил  князь Голицын, читается при  внешней или внутренней опасности.
«За то, что он возлюбил Меня, избавлю его;
защищу его, потому что он познал имя Мое.
Воззовет ко Мне, и услышу его;
с ним Я в скорби;
 избавлю его, и прославлю его;
долготою дней насыщу его,
и явлю ему спасение Мое».
 На следующий день в церкви Александр неожиданно  вновь услышал уже знакомые слова. Это показалось ему промыслительно. Александру захотелось самому прочитать Библию, но на полках его библиотеки, среди французских фривольных романов, басен Лафонтена и всевозможных словарей, Библии  не оказалось. Он пошел в кабинет к Елизавете Алексеевны, которая, как он знал, часто читала Священное Писание. У государыни имелся том французской Библии в переводе де Сасси, сделанный в 1666 году.
Впоследствии Александр говорил: «Я пожирал Библию, находя, что ее слова вливают новый, никогда не испытанный мир в мое сердце и удовлетворяет жажду моей души. Господь по своей благости даровал мне своим духом разуметь то, что я читал. Этому-то внутреннему назиданию и озарению обязан я всеми духовными благами, приобретенными мною при чтении Божественного слова» (Чулков Г. Императоры М.1991.С.110)
С тех пор Библия стала настольной книгой императора, в которой он постоянно искал и находил ответы на самые сложные вопросы, волновавшие его истосковавшуюся душу.  Однажды в 1818 году Александр признался графине С.И. Сологуб: "Призывая к себе на помощь религию, я приобрел то спокойствие, тот мир душевный, который не променяю ни на какие блаженства здешнего мира". (Василич  Г. Император Александр I и старец Федор Кузьмич С.14)
С мечтательным и романтичным императором внезапно для окружающих произошла странная метаморфоза -  Александр почувствовал пресыщение жизнью, женщинами, триумфом, мировой славой,  которой еще  так недавно он домогался. Он нетерпеливо искал спасительный выход из создавшегося тупика, надеясь уйти от хандры, упадка сил, депрессии. Таким выходом для него стал  мистицизм и религия.
Старый приятель князь  Голицын  терпеливо объяснял  восторженному неофиту, что основной секрет заключается не столько в православии или любой другой религии, а в  личном мироощущении бытия, внутреннем опыте. Существуют, говорил князь, такие духовные люди, которые, не будучи посвящены в духовное звание, одарены свыше особым талантом провидения воли Всевышнего.  Таким избранным дана способность без всякого церковнославянского занудства или католической латыни, на прекрасном французском языке, объяснить смысл не только евангельских заповедей, но мрачные предсказания Апокалипсиса. Александр стал искать встреч с такими людьми, и  в его окружение все чаще стали попадать всевозможные мистики и провидцы. 
В отличие от Александра Елизавета воспитывалась в комфортной, не требовавшей особого подвижничества протестантской религии. Перемена вероисповедания  не стала для нее большим потрясением -  она восприняла православие с его обрядностью, византийскими традициями, как дополнение к вечным христианским ценностям, заложенным в ее сознании с детства. «Вера укрепляется во мне ежедневно, чувствую, что мне от этого очень хорошо», -признавалась он в одном из писем.
Бог Елизаветы Алексеевны был строгим,  требовательным, но милосердным и, главное, вполне реальным фактором ее вселенной.
Такой же реальностью для нее являлась  и земная церковь, и ее пастыри. Но нынешнее положение православной церкви императрицу, как и Александра I,  во многом не устраивало.  «Народное благочестие связано с сохранением монастырей, - вполне разумно и прагматично рассуждала Елизавета Алексеевна, -  а в сложных, до бесконечности разнообразных обстоятельствах человеческой жизни  убежище, представляемое монастырем, бывает для иных подчас благодеянием. Царящая же в них обыкновенно праздность и вызываемые ею гнусные или хотя бы даже только нежелательные последствия делают то, что мысль останавливается на этих убежищах чаще всего рядом со страхом проникнуть туда…»
Вопросы веры слишком деликатная и личная тема, чтобы о ней часто говорить, приличные люди избегают разговоров о Боге и религии за обеденным столом. Но в дневниках, письмах  подчас вырываются признания, позволяющие судить о том, во что верует человек, какие идеалы, волнуют его душу, что он ищет в молитве, каким богам молится.  В декабре 1823 года  Елизавета Алексеевна  признавалась: «Я чувствую, что для меня многое, очень многое уже безвозвратно кончилось на этом свете, особенно теперь. Временами это кажется мне жестоким, но стоит только напомнить себе, что жизнь дается не для этого  света, и тогда все становится совершенно естественным и даже милостивым со стороны Бога, который не допускает меня привязываться к тому, что не относится до моего предназначения. Да это мне и легче, чем другим: ведь у меня нет детей!»

 1. С 20 октября по 15 декабря 1820 года  император Александр I  находился в Троппау, где  проходил конгресс Священного союза.
               



               

ПОСЛЕДНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Елизавета Алексеевна с детства не отличалась крепким здоровьем. Приехав в ранней юности в Россию, она большую часть жизни провела в промозглом  петербургском климате, способствующему развитию легочных заболеваний. Пневмония, туберкулез, хронические заболевания бронхов  всегда были постоянными спутниками петербуржцев, ежегодно унося из жизни  тысячи людей любого возраста, звания и пола. Даже стены царских дворцов были не в состоянии защитить их обитателей от тяжелых недугов. Императрица Елизавета Алексеевна часто простуживалась, подолгу болела, мучительно и надрывно кашляла, что не раз вызывало серьезную тревогу врачей, опасающихся развития чахотки. В конце 1824 года состояние здоровья Елизавета Алексеевна значительно ухудшилось.  «Мы здесь уже около недели и в беспокойстве о здоровье императрицы Елизаветы Алексеевны, которая от простуды имела сильный кашель и жар,  - сообщал Н.М. Карамзин в письме к И.И. Дмитриеву. - Я видел государя в великом беспокойстве и в скорби трогательной: он любит ее нежно. Дай Бог, чтобы они еще долго пожили вместе в такой любви сердечной!» (Шильдер Н.К. Император Александр I, Т. 4 С. 328)
6 декабря император написал Н.М. Карамзину: «Хотя есть некоторое улучшение в здоровье жены моей, но далеко еще до того, чтобы успокоить меня. Кашель не унялся и много ее беспокоит, но что еще  важнее, мешает начать надлежащее врачевание,  дабы уменьшить биение сердца и артерии» (Там же. С.329).
К лету 1825 года состояние здоровья императрицы стало внушать такое опасение, что лейб-медики Виллие и Штофреген уже настойчиво рекомендовали  императрице не оставаться на осень и зиму в Петербурге, а отправиться на лечение в страны с более мягким и теплым климатом. Врачи единодушно высказывались за поездку в  Италию или на  юг Франции. Однако,  Александр I неожиданно предложил отправиться в мало кому ведомый, небольшой провинциальный городок Таганрог, приютившийся на  пустынном берегу  Азовского моря. Елизавета Алексеевна, со скрытой иронией, писала матери 29 июля 1825 года о прошедшем консилиуме: «Мною изрядно занимались на сих днях, к счастью, в секретном комитете, состоявшем из самого императора, Виллие и Штофрегена. Я тоже получила слово и, изъяснив свои мысли, сказала, что всецело полагаюсь на общее мнение. Было окончательно решено ни под каким видом не оставлять меня на зиму в Петербурге. Сначала речь шла об Италии. Но среди ста тысяч неудобств, с нею связанных, я указала и на то, что столь долгое пребывание в чужих краях, когда я не смогу уделять время ни вам, матушка, ни вообще всему нашему семейству, окажется для меня скорее испытанием, нежели отдыхом: придется, проведя всего несколько дней с вами, делать на всем пути утомительные остановки.  Другое дело, если бы мне предложили юг Германии, вместо юга Франции, Пизы или Рима, но об этом совсем не говорилось. Остановились на юге России, сочтя, что в прекрасной Италии пришлось бы постоянно менять резиденцию из-за малярии, и к тому же   возвращение оттуда для обитательницы севера может оказаться слишком опасным. Виллие вполне резонно сказал мне: «При итальянской жаре вы захлебнетесь от пота!» Наконец было предложено три места, и император остановился на самом отдаленном – Таганроге, портовом городке на Азовском море. Поскольку я не хотела предъявлять какое-либо  свое желание, то не возражала на это предложение. В сущности, мне все равно, и у меня нет предпочтения для одного места перед другим, если не считать удобства сообщения с Петербургом и с вами, матушка…»
Заключает  письмо горькое признание, которое неожиданно прорывается наружу сквозь привычную броню  иронии: «…я смогла бы повидаться с вами только проездом, а остальное время пришлось бы отдать без остатка всем, кто только обитает ныне в Италии, для показа от города к городу больной императрицы. Понятно, матушка, как это отвращает меня! Если бы я дала свободу своему перу, то пришлось бы написать многие тома».
Император, много путешествовавший по России, бывал и в Таганроге. Тем не  менее, близкие к императору люди терялись в догадках, чем мог привлечь царя маленький  уездный городок, в котором не только отсутствовали столь  модные тогда минеральные воды, но не было даже сколько-нибудь приличных условий для жизни царской четы. «Признаюсь, не понимаю, - писал князь Волконский своему приятелю А.А. Закревскому, - как доктора могли избрать такое место, как бы в России других мест лучше сего нет» (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т.4.С.349)
В самом деле, Таганрог не был ни курортом, ни комфортабельной  виллой на берегу моря. В городе тогда проживало около восьми тысяч жителей «мужеского и женского пола», а располагался  он всего на шестистах десятинах земли – площади владений южнорусского помещика средней руки.
Само внутреннее Азовское море, соединенное с Черным узким проливом,  - мелководное,  с заболоченными заливами, ничем не напоминает, воспетые художниками,  живописные  прибрежные пейзажи Средиземноморья, а частые зимние бури и влажный, холодный ветер едва ли могли способствовать выздоровлению больной императрицы.  Более того, в городе не было даже  усадьбы, соответствующей статусу царской резиденции.
Выбор захолустного Таганрога в качестве курорта для лечения императрицы вызвал не только недоумение у современников, но и породил массу самых фантастических домыслов и гипотез у  историков. Например, современный историк и эссеист А. Архангельский полагает, что  Таганрог был избран Александром I, как место наиболее удобное для реализации его плана отречения от престола. «Объявить невероятную, взрывоопасную новость в столице было бы куда рискованнее, чем объявить о свободе крестьянству, - пишет А. Архангельский. - Передавать же корону, скипетр и державу Российской империи в наполовину чужеземной Польше – значило бы толкнуть страну в бездну пучины. По той же причине отпадали южноевропейские города, куда врачи настойчиво советовали Александру Павловичу отправиться вместе с тяжкоболящей Елизаветой Алексеевной ради продления ее жизни хотя бы до зимы. Не годился и Крым, слишком «маркированный» в российской государственной символике, чересчур связанный с блаженным царством августейшей бабки Александра Павловича, эпохой екатерининских завоеваний… Обещавший в Манифесте по воцарению править «по ее духу», Александр не мог отречься в Крыму...  Для столь грандиозного  шага подходил бы лишь небольшой, свободный от исторических ассоциаций, равноудаленный от столиц, центров дворянской оппозиционности и войсковых соединений город.
Город, надежно прикрытый верными верному Аракчееву военными поселениями и немнимо преданными царю - царю лично – казаками Войска Донского; тем более что они независимы как от крестьянства, так и от  дворянства». (Архангельский А. Александр I. 2000. С.433).
Конечно, каждый историк имеет право на собственное видение исторической проблемы, но трудно поверить, в то, что  Александр I стремился отречься от престола именно в Таганроге, постоянно находясь рядом с больной императрицей.  Да и тезис о  стратегическом преимуществе  «равноудаленности от столиц» и воинских частей от Таганрога,  звучит  малоубедительно.  Решиться на такой ответственный шаг, как отречение от престола, императору было бы намного проще в столице, имея рядом с собой не смертельно больную жену, а законного наследника, которому он мог вполне легально, под звон колоколов и залпы салюта, передать бразды правления. Не вызывает сомнений, что при таком раскладе событий, верные престолу войска, гвардия оказались бы  гарантом того, что решение императора будет исполнено быстро и точно.
Подчас, мы склонны усложнять  проблемы. Не проще ли,  чисто по-человечески предположить, что смертельно уставший  император, к тому же  всерьез обеспокоенный состоянием жены, захотел пожить с ней вдвоем вдали от столицы, чтобы насладиться покоем и обществом женщины, к которой вновь ощутил  любовь?
                х х х
Загодя в Таганрог был послан придворный архитектор Иосиф Шарлеман, которому поручалось срочно приготовить более-менее сносную резиденцию к прибытию  императорской четы. Первым из столицы на юг выезжал Александр, чтобы на месте убедиться в сделанных приготовлениях. Перед самым отъездом, 1 сентября 1825 года, император посетил могилы своих дочерей, а затем пожелал в одиночестве присутствовать на ночном богослужении в Александро-Невской лавре. После службы царь прошел  к схимнику  Алексию и долго беседовал с ним в полутемной келье, наполовину занятой гробом, служившим ложем благочестивому отшельнику.  «Смотри, - сказал схимник, - вот постель моя, и не моя только, а постель всех нас; в ней все мы, государь ляжем и будем спать долго».
Слова монаха показались Александру  вещими, он остановился у входа, а  Алексий продолжил свою речь: «Государь, я человек старый и многое видел на свете, благоволи выслушать слова мои. До великой чумы в Москве нравы были чище, народь набожнее, но после чумы нравы испортились; в 1812 году наступило время исправления и набожности, но по окончанию войны сей нравы еще более испортились. Ты – государь наш и должен бдеть над нравами. Ты - сын православной церкви и должен любить и охранять ее. Так хочет Господь Бог наш».
Александр был поражен речью старика. Он повернулся к сопровождавшему его митрополиту  и задумчиво произнес: «Мне довелось слышать много длинных и красноречивых речей, но ни одна не понравилась мне так, как краткие слова сего старца». (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т.4. С.354).
. Выехав за заставу, император привстал в коляске и долго смотрел на Петербург, словно желая навсегда запечатлеть его в памяти. Как пишет Н.К. Шильдер, «было ли то грустное предчувствие, навеянное встречей со схимником, была ли то твердая решимость не возвращаться более императором – кто может решить этот загадочный вопрос» (Там же. С. 355)
Всю дорогу через Россию Александром владело настойчивое желание быстрее достичь конечной цели своего путешествия: безжалостно сокращались официозные встречи, отменялись парады и аудиенции.  Специально объехали Москву, чтобы избежать торжественного приема.  У императора была маленькая маршрутная книжка с названиями станций и числом верст. Всего от Петербурга да Таганрога 85 станций, 1894 ; версты. Александр повсюду внимательно осматривал приготовленные для императрицы ночлеги, но сам не останавливаясь, спал по ночам в коляске. 
 В Таганрог император прибыл 13 сентября. Стремительный темп поездки сменила размеренная жизнь в по-осеннему сонном,  ласково  теплом южном Таганроге, когда музицирование, сменялось степенной прогулкой  императора в сопровождении немногих придворных. Александр был покоен душой, весел и необычно доступен. Единственно, что тревожило императора   - опасение, как больная Елизавета Алексеевна перенесет тяготы путешествия. Александр взял за непременное правило каждый день отсылать  жене трогательные и задушевные письма и записки. Император внимательно следил за приготовлением апартаментов для супруги, сам показывал,  как расставить в комнатах мебель и собственноручно  вбивал гвозди для картин.
Одноэтажный домик, в котором предстояло перезимовать Елизавете Алексеевне,  был выкрашен в желтый цвет. Половина императрицы состояла из восьми небольших комнат, из которых две предназначались для двух фрейлин. Потолки низкие, небольшие окошки, печи, как в купеческих домах, покрыты изразцами. Здесь же, в одной из комнаток, помещалась походная церковь.  В средней части здания находился зал, служивший одновременно столовой и приемной. В противоположном крыле дома находились две комнаты, в которых располагался Александр. Одна служила императору кабинетом и спальней, вторая – туалетом, с окном, выходящим во двор. При доме был запущенный плодовый сад, который к приезду императрицы постарались привести в более - менее приличный вид. 
Елизавета Алексеевна выехала из столицы 3 сентября. Ее сопровождали князь П.М. Волконский, статс-секретарь Лонгинов, камер-фрейлины княжна В.М. Волконская и Е.П. Валуева, две камер-юнгферы, доктора Штофреген, Добберт, Рейнгольд, придворный аптекарь Протт. Елизавета Алексеевна была счастлива оставить постылый Петербург и, наконец, оказаться наедине с мужем, вдали от гнетущей ее столичной суеты, от постоянных интриг  вдовствующей императрицы.
Кортеж  Елизаветы Алексеевны двигался с частыми остановками, и в Таганрог  она прибыла только  23 сентября 1825 года.
 Александр встречал жену  на подъезде к городу. Потом они заехали в греческий Александровский монастырь, где их ожидало духовенство и почти все местные жители города. Елизавета Алексеевна смогла самостоятельно, без посторонней помощи, выйти из кареты, и войти в церковь. Прослушав службу, супруги  направились в приготовленный для них особняком.
«Затем жизнь пошла совсем помещичья, без всякого церемониала и этикета, - пишет Николай Михайлович. - Их Величества делали частые экскурсии в экипаже, вдвоем, по окрестностям, оба восхищались видом моря и наслаждались уединением. Государь совершал, кроме того, ежедневные прогулки пешком; трапезы тоже обыкновенно происходили без лиц свиты, словом, все время протекало так, что супруги оставались часами вместе и могли непринужденно беседовать между собой, так как это было им приятно. Казалось, наступила пора вторичного lune de miel (медового месяца), и все окружающие были поражены таким отношением между супругами, какого никому из лиц свиты, кроме старых врачей, Виллие и Штофрегену, и князя П.М. Волконского, не привелось раньше наблюдать. И Александр, и Елизавета наслаждались таким образом жизнью и только сожалели, что не приходилось им до этого так проводить время в загородных дворцах и дачах окрестностей Петербурга» (Великий князь Николай Михайлович. Император Александр I. Т.1. С.328)
Здоровье  Елизаветы Алексеевны с приездом в Таганрог начало быстро улучшаться, уже через несколько дней она окрепла и физически и морально.   «Все свитские, - пишет Тарасов в своих записках, - радуясь такой семейной жизни государя с императрицей, называли их между собою молодыми супругами» (Шильдер Н.К. Император Александр I.  Т.4. С.356).
Елизавета не верила своему неожиданному счастью, она боялась загадывать и не хотела вспоминать прошедшие годы.  «Недавно я спросила у императора, когда он собирается возвращаться в Петербург, потому что мне очень важно заранее это знать, чтобы приготовить себя к мысли о расставании, как к хирургической операции. Он ответил мне: «Думаю, по возможности позднее и во всяком случае не ранее Нового года».
Она, как  маленькая девочка, едва не захлопала в ладоши от этих слов, потом обняла и нежно поцеловала.
– Господи, как хорошо! - повторяла она про себя, боясь произнести заветные  слова вслух. Сердце замирало от страха перед нечаянной радостью, счастьем, которого боялась, едва ли не более  прежнего отчуждения и одиночества.
Однако в России все проходит слишком быстро: слава, любовь, сама жизнь... Несмотря на семейную идиллию, спустя несколько недель после приезда Елизаветы Алексеевны,  Александр, уступая просьбам  генерал-губернатора графа М..С. Воронцова,  решил посетить южные губернии и Крым.   Во время посещения Севастополя 27 октября 1825 года государь сильно простудился.  Стоял теплый осенний день. Александр ехал верхом в одном мундире. Парило солнце, вдали сиренево мерцало море. Но вскоре погода резко изменилась, подул свежий ветер, и, приехав на ночлег, император почувствовал жар и озноб.
В Таганрог  император вернулся 5 ноября. «Я чувствую маленькую лихорадку, которую схватил в Крыму, несмотря на прекрасный климат, который нам так восхваляли. Я более чем когда-либо уверен, что, избрав Таганрог местопребыванием для моей жены, мы поступили в высшей степени благоразумно», - отвечал он на вопросы приближенных, обеспокоенных его здоровьем.  (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т. 4. С. 373). Однако ночью ему стало хуже. Впрочем, в  письме Елизаветы Алексеевны от 8 ноября еще не чувствуется особой тревоги: «В четверг император воротился из Крыма, но моя радость от его возвращения была отравлена его простудой, каковую столь легко получить в жарком климате, где вечера отличаются изрядной свежестью…   Даст Бог, пока мое письмо дойдет до вас, мы уже обо всем забудем. У врачей нет ни малейших опасений, но когда я вижу как ему плохо, то страдаю более,  чем он сам. Все эти дни у него был постоянный жар. Тем не менее, он и не думал ложиться в постель, а сегодня вечером отлично поспал. Надеюсь, это начало выздоровления».
Однако, смерть, уже постучала в царские двери. Дневник лейб-медика Якова Виллие - объективное свидетельство важного исторического события, сделанное профессионалом.
«Ночь прошла дурно. Отказ принимать лекарство. Он приводит меня в отчаяние. Страшусь, что такое упорство не имело бы когда-нибудь дурных последствий» (Шильдер Н.К. Император Александр I.Т.4. С. 374).
На следующий день лейб-медик измерял пульс, смотрел язык, после чего диагностировал лихорадку - уникальный диагноз, подразумевающий по нынешним медицинским знаниям, как минимум с десяток самых серьезных недугов.
В тот же день Александр последний раз обедал вместе с Елизаветой. Посредине обеда он внезапно встал и вышел – у него появилась сильная испарина и озноб. Виллие по обыкновению назначает больному слабительную микстуру. Его коллега, доктор Тарасов замечает по этому поводу: «Означенные пилюли и микстура были главными лекарствами баронета Виллие, которыми ему неоднократно удавалось помогать своему августейшему пациенту, не прибегая к другим средствам, которые были не нужны при мужественном и сильном телосложении государя» (Шильдер Н.К. Император Александр  I. Т.4.С. 375)
8 ноября Виллие наконец определился с диагнозом и записал в дневнике: «Эта лихорадка, очевидно febris gastrica biliosa (1), это гнилая отрыжка, это воспаление в стороне печени...» (Там же. С. 375)
Больного с трудом уговорили принять восемь слабительных пилюль, после которых он почувствовал некоторое облегчение. Весь следующий день Александр был весел и любезен с окружающими. Но уже утром 8 ноября последовал новый приступ. Елизавета Алексеевна была близка к панике. В письме к матери чувствуется полная обреченность перед новым ударом судьбы:  «Где же убежище в этой жизни? Когда думаешь, что все устроилось к лучшему и можешь насладиться им, является неожиданное испытание, лишающее возможности воспользоваться тем добром, которое окружает нас. Это не ропот - Бог читает в моем сердце - это лишь наблюдение, тысячу раз сделанное и теперь в тысячный раз подтверждаемое событиями». ( Там  же С. 376)
Несколько дней больной самостоятельно боролся за жизнь, упрямо отказываясь от всех лекарств. «Когда я ему говорил о кровопускании и слабительном, он приходил в бешенство и не удостаивает говорить со мною», - жаловался  на больного в дневнике Виллие. (Там же С. 377).
Порой казалось, что больному действительно удается справиться с болезнью, и 11 ноября Елизавета Алексеевна с надеждой записала: «Около пяти часов я послала за Виллие и спросила его, как обстоит дело. Виллие был весел, он сказал мне, что у него жар, но что я  должна войти, что он не в таком состоянии, как накануне». (Барятинский В.В. Царственный мистик. СПБ.1912. С.43).
Однако уже 13 ноября у Александра появилась резкая сонливость и заторможенность. На следующий день он попробовал встать, но силы оставили его, и царь потерял сознание. Придя в себя, государь твердым голосом высказал последнее желание: «Я хочу исповедоваться и приобщиться Святых Тайн. Прошу исповедовать меня не как императора, но как простого мирянина, Извольте начинать, я готов приступить к Святому Таинству».
После свершения Таинства, Александр взял руку императрицы и, поцеловав, сказал:: «Я никогда не испытывал большего наслаждения и очень благодарен вам за него» (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т. 4. С. 382).
Елизавета Алексеевна вместе с духовником, воспользовавшись душевным умиротворением умирающего, умоляли его не отказываться от лечения. Сквозь слезы она , убеждала супруга, что такое пренебрежение здоровьем, равносильно самоубийству.
Только тогда император разрешил врачам приступить к лечению: «Теперь, господа, ваше дело; употребите ваши средства, какие вы находите для меня нужными». (Шильдер Н.К.Указ соч. С. 382).  Медики прибегли к популярному в то время средству лечения лихорадки: за уши поставили 35 пиявок, которые оттянули немало крови, но облегчения страданий не принесли.
«Дорогая маменька, я сама не понимаю, как еще жива, - пишет Елизавета Алексеевна 15 ноября – у императора, этого ангела доброты, тяжелая горячка! Маменька! если Бог не поможет нам, я предчувствую ужасное несчастье. Только бы сжалился Он над нами и еще над 50-ю миллионами! О, маменька, остается только одна надежда на Господа! И вы тоже будете страдать вместе со мной. Но я надеюсь и не перестаю надеяться. Да помилует нас Бог!»
В дневнике  Виллие 18 ноября записано: «Ни малейшей надежды спасти моего обожаемого повелителя. Я предупредил императрицу и князя Волконского и Дибича, которые находились - первый у себя, а последний у камердинеров». (Шильдер Н.К. Т.4.С. 384).
Всю ночь у больного был сильнейший жар. Елизавета Алексеевна не отходила от постели умирающего,  держа его за руки. «Последние слова он произнес как в бреду во вторник вечером, а в среду  уже не мог говорить, но всех узнавал, - спустя почти месяц написала Елизавета матери. – Он еще раз поцеловал меня, и я ощутила его губы на моей щеке» (10 января 1826 г.)
Последние сутки император почти не приходил в сознание. В четверг 19 ноября 1825 года началась агония, к дыханию примешивались стоны, свидетельствующие о страданиях больного. Дыхание становилось все короче. В три четверти одиннадцатого император Александр I испустил последний вздох. Ему было  всего 47 лет.
Елизавета Алексеевна опустилась на колени и долго молилась. Потом перекрестила императора, поцеловала его и закрыла ему глаза...
Потрясенная горем Елизавета Алексеевна пишет в тот вечер два письма - своей матери  и вдовствующей императрице Марии Федоровне.  Это вскрик смертельно раненного человека, раздавленного безысходным горем...
«О, матушка! Я самое несчастное существо на земле! Я хотела только сказать вам, что я осталась в живых после потери этого ангела, страшно измученного болезнью и который, тем не менее, постоянно находил для меня улыбку или ласковый взгляд даже тогда, когда он не узнавал никого. О, матушка, матушка, как я несчастна, как вы будете страдать вместе со мною! Великий Боже, что за судьба! Я подавлена печалью, я не понимаю себя, не понимаю своей судьбы, одним словом, я очень несчастна...» (Там же. С. 386).
В письме к императрице Марии Федоровне она восклицает: «Наш ангел на небесах, а я осталась на земле; о, если бы я, самое несчастное существо из всех оплакивающих его, могла скоро соединиться с ним!» (Там же. С. 386). Эти проникновенные и искренние слова, ставшие достоянием истории, приводятся почти во всех книгах,  посвященных  Александру  I.
Она осталась одна в незнакомом пустом городишке, больная, убитая горем, полностью опустошенная душой. Жить ей не хотелось – оставалось ждать смерти.
 «Я пишу вам, милая и дорогая матушка, не  зная,  что сказать вам. Я не способна передать то, что испытываю: это беспрерывная скорбь, чувство печали, которые, я иногда опасаюсь этого, убьют во мне религию. О, мой Боже, это почти сверх моих сил. Если бы еще я не получала от него столько ласк, столько проявлений нежности почти вплоть до последнего мгновения! И кроме того пришлось видеть, как угасло это ангельское существо, сохранившее способность любить, уже утратив способность сознания. Что мне делать со своей волею, которая всецело была предана ему, с своею жизнью, которую я любила посвящать ему! О, матушка, матушка, как быть, что делать? Я ничего более не вижу перед собою. Я останусь здесь, пока он будет находиться здесь, когда он отправится, я тоже отправлюсь; я не знаю когда,  куда пойду я. Я ничего не могу сказать вам больше, моя добрая матушка – я здорова, не слишком беспокойтесь за меня, но если бы я смела, как бы  я желала последовать за тем, кто составлял цель моей жизни». (Шильдер Н.К. Т.4.С.387)
В первые дни она оставалась в доме, где скончался Александр. Только 21 ноября, когда врачи решили вскрыть тело умершего государя и провести бальзамирование, Елизавета Алексеевна переехала в другой дом.
При вскрытии врачи констатировали, что император «был одержим острою болезнью, коею первоначально была поражена печень и прочие, к отделению желчи служащие, органы. Болезнь сия в продолжении своем перешла в жестокую горячку с приливом крови в мозговые сосуды и последующим затем отделением и накоплением сукровичной влаги в полостях мозга и была, наконец, причиною самой смерти его императорского величества» (Шильдер Н.К.Император  Александр I. Т. 4. С 574)
Этот ученый вердикт, мало что говорящий современному врачу, был скреплен подписями восьми докторов и генерал-адъютанта Чернышева. С позиций современной медицины, можно предположить, что причиной смерти императора Александра I  стала  острая  гемморагическая лихородка, встречающаяся в Крыму, которая из за  отсутствии должного лечения - как и  было в случае с императором, - способна давать самые тяжелые осложнения.
                ххх
23 ноября зал обили черным сукном, поставили трон, надели на умершего императора порфиру и золотую корону и положили тело в деревянный гроб, обитый золотой парчей с орлами. Этот гроб был помещен в другой – свинцовый.
Князь П. М. Волконский в письме к генерал-адъютанту Закревскому рассказывал об обстановке в Таганроге: «… Теперь, быв здесь совершенно один, в ужасной горести занимаюсь учреждением печальной церемонии. За две тысячи верст от столицы, в углу империи, без малейших способов и с большою трудностью достать самые необходимые вещи, по сему случаю нужные, за всякой безделицею принужден посылать во все стороны курьеров, распоряжать всем и не только толковать, но даже самому рисовать разные планы и фигуры, потребные для церемонии, и признаюсь, что ежели бы меня здесь не было, не знаю, как бы сие пошло, ибо все прочие потеряли совершенно голову. Императрица во время болезни также не покидала государя и за ним ухаживала, при кончине оказала удивительную твердость. Печаль свою, по слабому ее здоровью, переносит благодаря Богу хорошо; не знаю, что будет впоследствии…
Теперь не знаю еще, на что решится императрица, которую оставить одну в сем положении нахожу что грешно, но быть удалену от своего семейства, при столь худых обстоятельствах, также весьма затруднительно. Решился положиться на Бога, который меня никогда не покидал, надеюсь, и в сем несчастном положении не оставит. Я воображаю, в каком унынии должна быть столица, особенно государыня императрица Мария Федоровна. Я боюсь за нее, так и за императрицу Елизавету Алексеевну, которая сколько не крепится, но страдает ужасно от удара, ее постигшего…» (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т.4. С.394)
Елизавета Алексеевна прекрасно понимала, что ее жизнь подошла к концу. Она не строила никаких планов на будущее, единственным ее желанием было оставаться рядом с Александром. По завещанию императора ей доставались два дворца – Ораниенбургский и Каменноостровский. Елизавета сразу отказалась от них, подарив их великому князю Михаилу Павловичу и его жене Елене Павловне.
«Что касается меня, то скажу истинную правду: мне ничего не нужно, ничто меня не интересует, у меня нет никаких  желаний, - писала императрица 7 декабря 1825 года. – Не знаю, что буду делать и куда поеду, но только не в Петербург, это было бы для меня просто немыслимо! Если бы только я могла остаться здесь, возле его дорогого праха, но его увезут, и тогда мне тоже надобно в путь. Он еще в доме, в двух шагах от меня, но скоро его перенесут в церковь, и я опасаюсь этого».
  Два раза в день, она стояла  на панихиде в зале около гроба Александра, где совсем еще недавно они вместе обедали. «Всякий раз выходила из своих  комнат императрица, совершенно одна, никем не поддерживаемая, всходила на ступени трона и начинала целовать тело и молиться», - писал один из офицеров, находившийся в те дни в Таганроге. (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т. 4. С. 392)
Однажды утром  государыне принесли письмо из Женевы. Она увидела на конверте знакомый почерк  Чарторыйского. Не было даже сил, чтобы взять письменный нож и вскрыть конверт. Да и что мог написать в утешение князь Чарторыйский? Вечером она вспомнила о письме и решила прочитать послание князя. «Мадам. Божественное Провидение послало Вашему императорскому и Царскому Величеству самое жестокое и мучительное испытание, обрекши вас оплакивать вашего августейшего супруга, славу и счастье его народов.
Горе и потрясение, в какие это ужасное событие повергло империю и всю Европу, служат откликом на глубокую печаль вашего сердца, но не могут его уменьшить.
Те, кто имел счастье встречаться с августейшим императором Александром и ближе узнать его душу. Его великие достоинства, его редкую добродетель, горюют о нем с особенной остротой и должны вечно его оплакивать…»
Слова, слова… Пустые утешения, которые не в малой степени не могли умерить глубину ее боли. Елизавета хотела уже бросить письмо в ящик для бумаг, но ее взгляд упал на заключительную строку:  «Среди всеобщей печали, вызванной этим роковым событием, со всех сторон раздаются горячие пожелания, дабы Господь сохранил драгоценное здоровье Вашего Императорского Величества, а ваше благочестие и высокие добродетели дали вам силы вынести эти страдания». (ГАРФ. Ф.728. Оп.1. Д.1461. Л.2-2 об)
«Кому теперь нужны высокие слова о благочестии, высокой добродетели, кому нужна я сама», - подумалось Елизавете.  Она еще находила силы, чтобы писать матери и близким. Одно из писем, адресованное Лагарпу, звучит как реквием: «Из всех, разделивших со мною, глубокую скорбь, воспоминание о вас в эту жестокую минуту – самое драгоценное для меня. Мне отрадно было бы оплакивать вместе с вами обожаемого человека, прекрасная душа которого была известна вам; вы следили за его развитием, вы способствовали оному, он вам был обязан частью тех превосходных и редких на его месте качеств, которые делали его предметом любви и восхищения его народа и иностранцев; никто поэтому лучше вас не может понять всей громадности моей утраты и говорить мне тем языком, которого более всего жаждет мое сердце. Вы знаете, что он любил сознавать, чем он был обязан вам, и я нахожу утешение в повторении вам этого. Вы говорите, что остаток жизни вашей расстроен нашим несчастьем, и я верю этому; но вспомните о непосредственном влиянии, которое вы имели на его молодость, о благе, которое вы этим принесли ему и всему человечеству, и вы еще найдете утешение в этом воспоминании.
Что сказать вам о себе? Не имея надобности говорить вам, что я совершенно несчастлива, что я потеряла все на сем свете, где его любовь была для меня первейшим, неоцененнейшим из благ. Быв счастлива ехать с ним в эти отдаленные места, пребывание в которых он считал полезным для моего здоровья, могла ли я предвидеть, что он сделается жертвой своей деятельности и своего рвения для своей страны. Быстрые успехи южных провинций привязывали его и занимали; он слишком утомился, объезжая Крым, не принял надлежащих предосторожностей для своего здоровья в этом климате, опасном самой красотой своей, и вывез оттуда первые задатки той жестокой скоротечной болезни, которая отняла его у нас. Он недостаточно сознавал цену своей жизни – это единственный упрек, которого он заслуживал. Я считаю своим долгом сообщить все эти подробности его старейшему другу и нахожу утешение, говоря с вами о нем. Вместе с вами я сожалею о разделяющем нас расстоянии, тогда как мы обоюдно желаем сообщить друг другу искреннюю, глубокую скорбь, которая тяготит нас и которая не прекратится до конца дней наших» (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т.4.С.396)
              х х х
 Поездка в Таганрог изначально  предполагала возможность неких трагических событий – слишком серьезны были опасения медиков за жизнь императрицы, и, собираясь в дорогу, Александр даже захватил с собой ритуал похорон Екатерины II, чтобы  использовать этот документ в случае смерти Елизаветы Алексеевны. Но, как гласит известная мудрость, «Если хочешь насмешить богов, расскажи им о своих планах…»  Судьбе было угодно, чтобы Таганрог стал местом смерти не жены, а мужа. Скоропостижная, какая-то нелепая смерть Александра I в глухомани, на берегу   Азовского моря,  не могла не породить лавины мифов и сказок, на которые так охоч русский народ. Одной из наиболее популярных исторических  легенд, до сих пор возбуждающей воображение  романистов, стала история о превращении русского царя в  сибирского старца-отшельника Федора Кузьмича.
Уже вскоре после смерти Александра в народе появились упорные слухи, что царь не умер. Постепенно слухи обрастали подробностями, стали называться конкретные факты и имена. Говорили, что император только имитировал болезнь, а в гроб был положен похожий на царя фельдъегерь Масков, разбившийся насмерть  при падении из коляски. Правда, произошел этот инцидент за шестнадцать дней до официальной даты смерти императора.
В конце 30-х годов девятнадцатого века легенда об исчезновении Александра I вновь начала  занимать досужие умы. Причиной послужило появление в Сибири старца Федора Кузьмича, прославившегося редкой добродетельностью и святостью жизни. Он поражал величественным видом, прекрасным образованием и некоторым  сходством с покойным императором. Сходство усугублялось характерной сутулостью и глухотой, которой с детства страдал и Александр I. Перед смертью старец уничтожил какие-то бумаги, оставив лишь один листок со странными шифрованными записями и инициалами «А.П.»
На просьбу местного архирея, открыть ему свое настоящее имя, Федор Кузьмич с достоинством отвечал: «Если бы я на исповеди не сказал про себя правды, небо бы удивилось; если же бы, я сказал  кто я, удивилась бы земля».
Будучи ровесником Александра I, старец скончался в возрасте 87 лет 20 января 1864 года. Его могила надолго стала местом  паломничества. Во время путешествия по Сибири на могиле Федора Кузьмича побывал наследник престола, будущий император Николай II.
Легенда имела своих ярых противников и почитателей. Среди тех, кто верил в ее подлинность, были Лев Толстой, великий князь Александр Михайлович, историк князь В. Барятинский. С иронией относился к гипотезе великий князь Николай Михайлович, писавший, что: «В серьезной исторической работе такие гипотезы лишь смущают читающих и могут  порождать легенды, ничего не имеющие общего с историей». ( Николай Михайлович, великий князь. Император Александр I. Т. 1. С. 327). Большинство современных серьезных историков также склоны  считать версию о превращении Александра I в старца Федора Кузьмича  красивой исторической легендой. По мнению известного российского ученого-историка академика А. Н. Сахарова: «Жизнь и смерть Александра I - это действительно драматическая страница русской истории; в еще большей степени - это драма мятущейся человеческой души, вынужденной сочетать в себе, кажется, столь несовместимые начала, как власть и человечество». ( В книге: Российские самодержцы. М. 1994. С. 90).
                х х х
Острейший политический кризис, вызванный восстанием декабристов, привел к тому, что гроб с телом покойного монарха  оставался в Таганроге до конца декабря. Только  за два дня до нового года, 29 декабря 1825 года,  траурный кортеж  медленно тронулся в Петербург. Накануне отъезда Елизавета Алексеевна вызвала к себе доктора Д.К. Тарасова и обратилась к нему с просьбой:  «Я знаю вашу  преданность и усердную службу покойному императору и потому я никому не могу лучше поручить. Как вам, наблюдать во все путешествие за сохранением тела его и проводить гроб до самой могилы»( Шильдер Н.К. Александр I. Т.4. С. 435)
Все эти дни Елизавета заново переживала в уме всю длинную и непростую историю своих отношений с Александром: «Друзья с детства, мы шли вместе в течение тридцати двух лет. Мы вместе пережили все эпохи жизни. Часто отчужденные друг от друга, мы тем или другим образом снова сходились; очутившись наконец на истинном пути, мы испытывали лишь одну сладость нашего союза. В это-то время она была отнята от меня! Конечно, я заслужила это, я не достаточно сознавала благодеяния Бога, быть может, еще слишком чувствовала маленькие шероховатости... Когда я думаю о своей судьбе, во всем ходе ее я узнаю руку Божию». (Шильдер Н.К. император Александр I.Т. 4.С. 434)
Перенесенные переживания не могли не сказаться на здоровье императрицы, которое после смерти мужа стало быстро  ухудшаться.
Генерал-адъютант князь Петр Михайлович Волконский 12 апреля 1826 года сообщал  новому императору Николаю I из Таганрога: «... слабость здоровья вдовствующей государыни императрицы Елизаветы Алексеевны вновь увеличивается. Сверх того ее императорское величество чувствует в груди иногда сильное удушение, которое препятствует даже говорить, и сама изъявила г. Штофрегену опасение водяной болезни в груди. Хотя г. Штофреген не уверен, что таковая болезнь существует, но начинает однако сильно беспокоиться, предложил ее величеству лекарства для предупреждения оной и надеется. что предполагаемое путешествие может предотвратить сию болезнь». ( Шильдер Н.К. Император Александр I. Т 4. С. 443).
Только весной Елизавета Алексеевна наконец собирается в дорогу. 21 апреля 1826 года Елизавета Алексеевна покинула Таганрог и через Харьков направилась в Калугу, где на Страстной неделе ее должна была встречать императрица Мария Федоровна.
Состояние  Елизаветы Алексеевны с каждым днем становилось все хуже. «Не могу описать всех беспокойств моих насчет здоровья ее императорского величества во время путешествия и беспрестанно молю Бога, чтобы сподобил благополучно доехать до Калуги», - сообщал князь Волконский 2 мая 1826 года.  (Там же. Т. 4 С. 444)
Весна в тот год выдалась дождливой, все дороги оказались размыты дождем, и  поездка оказалась  чрезвычайно  утомительной и тяжелой для больной императрицы.
Лейб-медик императрицы Штофреген делился с Виллие своими наблюдениями: «Вы видели страдающего ангела, выпущенного теперь из темницы. Вы должны были видеть, с каким терпением и смирением она переносила страдания до самого последнего дня. Всегда спокойная, она не произносила жалоб».  (ГАРФ Ф.728. Оп.1.Д.1381. Л.6-7)
Вечером 3 мая 1826 года карета императрицы въехала в уездный город  Белев и остановилась для ночлега в доме купцов Дорофеевых.  С трудом Елизавета Алексеевна поднялась на второй этаж в приготовленные для нее комнаты.
По рассказу очевидца, опубликованному  много лет спустя  в первом номере  исторического журнала "Русский архив" за 1904 год,  «... государыня по входе в спальню тотчас села на приготовленную кровать и, будучи в сильном на лице поту, говорила, что желала бы  знать, может ли кто другой вспотеть так, как она. На предложение камер-юнгферы  г-жи Малышевской, не угодно ли будет ее величеству переменить белье, сказала: "Не нужно".  И приказала только обтереть себе лицо, шею и затылок. После чего выкушали чашку чая, который пила весьма медленно, и потом изволила скушать ложки четыре  саго, делая все сие, как бы принуждая себя.
Говорила тихо, но скоро и смотрела на все бегло. Причесав ее величеству косу, г-жа Малышевская оставила ее с  дежурной в тот день г-жой Тиссо, от которой я слышал, что слабость ее величества дошла до такой степени, что она ложась  в постель, не могла поднять на кровать ноги. В сию ночь государыня не почивала до пяти часов утра,  принимая два раза капли и порошки и спросила около сего времени доктора.  Когда Тиссо доложила, что пошлют за ним, государыня сказала, что посылать не нужно и, подтвердив о сем два раза, заключила тем, что ей очень хорошо и что она хочет уснуть, приказала идти спать и Тиссо. Все убеждения сей  девицы позволить остаться были тщетны: государыня настоятельно требовала оставить ее одну.
Между тем пришел лейб-медик Рейнгольд, в разговоре с которым о слабости здоровья ее величества прошло довольно много времени, но призыву все не было. Хотя он и не одобрял девиц сих, что сон может подкрепить силы к величества, но Тиссо опять решилась войти в спальню и вышла оттуда встревоженная. Необыкновенная белизна в лице государыни и открытый рот весьма ее испугали, что побудило войти в спальню в ту же минуту и Рейнгольда, который по довольном сначала рассматривании государыни через ширмы подошел наконец к кровати. Но монархиня покоилась уже вечным сном».
Он умирала,  как и жила – в одиночестве, непонятая окружающими, лишенная внимания и любви. Только надежда встретить в иной жизни тех, кого она любила здесь на земле, давала ей силы и волю выдерживать испытания. Лейб-медик Штофреген написал Якову Виллие в те дни: «Дорогой баронет! Вы видели страдающего ангела, выпущенного теперь из темницы. Вы должны были понимать, с каким терпением и смирением она переносила страдания до самого последнего дня. Всегда спокойная, она не произносила никаких жалоб».  (ГАРФ. Ф.728.оп.1. Д.1381. Л.6-70
Через день, 5 мая в семь часов вечера, спустя 37 часов после кончины, состоялось вскрытие тела умершей императрицы. В официальном акте, медики особо подчеркивали крайнее истощение – «тело было исключительно худым, особенно грудь и шея».  «После проведенного осмотра, можно предположить, - говорилось в протоколе, - что Ее Величество испытывала сильные страдания  вследствие ненормального строения сердца, что стало причиной нарушений циркуляции крови… Полное расстройство кровообращения должна было стать причиной смерти» (ГАРФ.Ф.728.Оп.1 Д.1381.Л.3-4)
Тело умершей императрицы было забальзамировано, сердце запаяли в серебряный сосуд, который затем положили в гроб, а остальные внутренности, захоронили в саду дома Дорофеевых, в специально построенном подземельном склепе. Позднее на этом месте был поставлен мраморный памятник.
20 мая под несмолкаемый звон колоколов гроб императрицы вынесли из дома и поставили на катафалк, который должен был отвезти ее в Петербург, где ей предстояло навсегда лечь рядом  с мужем в царской усыпальницы Петропавловской крепости.
Елизавета Алексеевна не оставила никакого завещания: она всегда говорила, что не привезла с собой в Россию ничего и потому ничем распоряжаться не может. Только после ее смерти узнали о многих негласных пенсиях и пособиях, выдаваемых из ее средств. Бриллианты императрицы были обращены в деньги и вся сумма в 150 тысяч рублей передана в основанные Елизаветой Алексеевной Патриотический институт и дом трудолюбия, получившего название  Елизаветинского института в Санкт-Петербурге. В Белеве, в доме  где скончалась императрица Елизавета Алексеевна, была учреждена богадельня для призрения 24 вдовых женщин из всех сословий, которая просуществовала до революции 1917 года.
По России распространились гравюры, на которых была изображена исхудавшая женщина, совсем непохожая на самую красивую русскую императрицу. Внизу была подпись, выражавшая воззрение тогдашнего общества на императрицу:  «Надеюсь скоро с ним соединиться; Елизавета – добродетельная, царица кроткая, навек от нас сокрылась» (Николай Михайлович, великий князь. Русские портреты XVIII и XIX веков. Т. 4.СПБ.1908..С. 109)
Смерть императрицы Елизаветы Алексеевны, также как и кончина Александра I, вызвала появление смутных слухов о ее исчезновении и уходе от мирской жизни.
Агенты III отделения доносили о толках по поводу смерти императрицы: «… рассказывали, что блаженной памяти Ее императорское Величество Елизавета Алексеевна якобы была беременна; чтобы не разрешиться наследником, то ей помогают нарочно умереть…  В Кремле у Архангельского собора во время панихиды блаженной памяти императрице Елизавете Алексеевне в народе сетовали, что Ее Величество, бывшая в большой горести в Таганроге, из императорской фамилии никто ее не проведал, осталась точно сирота, что ее совершенно убило также; и при кончине ее никто не был; и теперь на панихиде помянуть ее некому было, совершенная сирота, всею царскою фамилией оставлена» (ГАРФ. Ф. 109. Оп.3. Д.2499. Л.5-6)
Говорили также, что Елизавета Алексеевна не умерла, а под именем Веры Молчальницы более 20 лет жила в Сырковом монастыре Новгородской губернии.  Местные старожилы показывали надгробную плиту, на которой были выбиты слова: «Здесь погребено тело возлюбленной Господа и Ему Единому известной рабы Божией Веры».
Однако исследования историков-архивистов позволили установить тайну монахини Веры Молчальницы. Ей оказалась дочь генерал-майора  В.А. Буткевича, принявшая монашеский постриг по личным драматическим обстоятельствам.
                х х х
14 июня 1826 года состоялись похороны императрицы Елизаветы Алексеевны. Приехавший в Россию на коронацию Николая I , французский писатель  Франсуа Ансело  был поражен торжественностью траурной церемонии и подробно описал ее детали. Простим французскому путешественнику некоторые формальные неточности в его рассказе, и проводим вместе с ним в последний путь русскую императрицу Елизавету Алексеевну.
«Кортеж, медленно двигавшийся через толпу зрителей всех сословий, под звон колоколов всех церквей и ежеминутный артиллерийский салют, прошел по мосту в следующем порядке.
Церемонийместер на коне, с черно-белой перевязью; за ним рота гвардейского Преображенского полка; служащий императорских конюшен в мундире с траурным крепом; маршал двора в черной мантии и шляпе с опушенными полями; кавалергарды и конногвардейцы с литаврами и трубами; сорок ливрейных лакеев; четверо скороходов, восемь камер-лакеев, восемь придворных, наконец, гофмейстер пажеский, следующий за шестнадцатью пажами и четырьмя камер-пажами и замыкающий первую часть процессии.
Вскоре в воздухе затрепетали флаги провинций и всех губерний империи; каждый из шестидесяти двух флагов нес офицер, сопровождаемый двумя ассистентами; за этими знаменами следовал, возвышаясь над ними, черный шелковый штандарт с гербом России.
Затем вперед вышел латник в черных доспехах с опущенным вниз обнаженным мечом. Но здесь траур кортежа смешался на мгновение с пышностью придворных празднеств: двенадцать гвардейских гусар во главе с офицерами прошли перед парадной каретой, увенчанной императорской короной и запряженной восьмеркой лошадей в праздничной упряжи; в сопровождении восьмерых стремянных, держась за дверцу кареты шел шталмейстер, с каждой стороны два лакея, а за ними четверо стремянных верхами. Все эти люди в ярких мундирах и великолепных ливреях, казалось, снова провожают на праздник сияющую колесницу, которую смерть лишила ее главного украшения.
Мимолетно, как символизируемое  ею земное величие, эта карета пронеслась передо мной, и черные мантии и фетровые шляпы с длинным крепом снова вернули кортежу траурный вид, какового требовала печальная церемония. Гофмаршал в мундире со знаками траура шел перед гербами великих княжеств Баденского, Шлезвиг-Голштейнского, Таврического, Сибирского, Финляндского, Польского, Астраханского, Казанского, Новгородского, Владимирского, Киевского и Московского; щиты с гербами несли чиновники шестого класса, в сопровождении двух ассистентов; далее за четырьмя генералами, следовал большой герб империи; его несли два генерал-майора и два полковника, ассистировали два старших офицера.
Церемониймейстер на коне вскоре открыл дорогу сословию ямщиков. Они были одеты в национальные костюмы, а те из них, кто получил от императора почетные кафтаны, имели на рукаве черный креп.
Далее шли старшины ремесленных цехов, по три в ряд а сопровождении старейшин своих корпораций; перед каждым отделением развевался небольшой флаг с отличительными знаками цеха.
Сразу за ними шли представители мещанского и купеческого обществ, потом петербургский городской голова, затем Русско-Американская компания, Экономическое и Человеколюбивое общества, Общество попечительства о тюрьмах, чиновники Императорской публичной библиотеки, петербургского университета, Академии художеств и Академии наук; маршал совета воспитательных институтов, покровительствуемых императрицей-матерью, шел впереди воспитанников и служащих этих учреждений.
За чинами придворных контор следовали генералы, генерал-адъютанты и адъютанты императора; статс-секретари, сенаторы, министры и члены Государственного совета; воспитанницы Дома трудолюбия и тех школ, которым покровительствовала покойная императрица.
Затем за двумя отрядами конной гвардии и двумя герольдами в траурных мундирах пронесли иностранные и российские ордена и императорскую корону на подушках, покрытых золотой парчой.
Наконец, певчие Александро-Невской лавры и вслед за ними духовенство с зажженными свечами, а затем три иконы, одну из которых нес императорский духовник, а две другие – архидиаконы и священники двора.
Едва успел я рассмотреть этих священников, чьи длинные волосы и бороды развивал ветер, как мой взгляд привлек траурный катафалк с телом покойной императрицы: штанги, на которых покоился балахин, держали четверо камергеров, шнуры и кисти – придворные, кисти траурного савана – двое камергеров, а с двух сторон колесницы шли дамы ордена св. Екатерины (2) и фрейлины, провожая свою императрицу в последний путь; шестьдесят пажей с факелами окружали экипаж, а восемь придворных вели лошадей.
И тогда показался император, в траурной мантии и шляпе с опущенными полями; он шел в сопровождении великого князя  Михаила, начальника Генерального штаба, военного министра, инспектора инженерного корпуса, генерал-квартирмейстера и дежурного генерала; затем траурная карета с царствующей императрицей и юным наследником престола. На некотором расстоянии и с двух сторон от императора и императорской фамилии двигались двадцать четыре гвардейских подпрапорщика.
За герцогом Вюртембергским, его двумя сыновьями и дочерью прошли пешком две Имеретинские царицы, Мингрельская правительница, все фрейлины двора, все дамы, состоявшие на службе у покойной императрицы, а замыкала процессию рота Семеновского полка.
Кортеж останавливавшийся перед всеми церквами, встречавшимися на его пути, прошел перед статуей Суворову, и этот воин, в одной руке держащий меч, а другую протянувший к крепости, казалось, брал под свою защиту прах царицы, чью империю защищал столько лет.
Я поспешил в Петропавловский собор, где для меня было оставлено место, и мог наблюдать заупокойную службу. Саркофаг, снятый с траурной колесницы, был водружен на великолепный катафалк, приготовленный  в середине церкви. Служил митрополит, и как только были прочитаны заупокойные молитвы, все члены императорского дома подошли проститься к той, чьи добродетели украшали корону. Когда последний долг был исполнен, гроб сняли с катафалка, и митрополит со священниками проводили его к могиле, куда его и опустили под тройной ружейный залп и общий залп всех пушек крепости» ( Ансело Ф. Шесть месяцев в России.  М.2001. С.59-61).
                х х х
Ее жизненный путь  был чередой бесконечных испытаний, тяжких потерь и душевных мук, по ее глубокому убеждению, «ниспосланных свыше».  Наверное,  многие причины   жизненных неудач крылись в ее же характере – чутком, ранимом, не находящего удовлетворения в простых жизненных радостях. Она всю жизнь искала счастья, и так же постоянно убегала от него,  словно боясь этого чувства.
Нередко попытки анализировать собственные мысли  и поступки заменяли ей сердечные порывы. Она всегда жила более головой, чем сердцем.  Когда же она все-таки пыталась поступить по велению сердца, то делала это нерешительно и робко, упуская возможность исправить ошибки судьбы, получить, наконец, свою долю счастья.
Многие современники не могли рассмотреть этот внутренний конфликт, в котором прошла жизнь императрицы  Елизаветы Алексеевны. «Прекрасная собою, любезная, умная Елизавета Алексеевна показала большую твердость духа в ту эпоху, когда нашествие Наполеона угрожало целости империи, - писал граф А.Х. Бенкендорф. – Она имела свои слабости, свои вины перед супругом, и хотя сначала играла роль. Всегда вызывающую участие, женщины покинутой, ревностной патриотки, но ее холодность и совершенное удаление от общества внушили всей почти нации полное к ней равнодушие…» (Шильдер Н.К. Император Александр I. Т.4.С.445)
 Во время, когда особенно ценились решительность и стремление блистать в обществе,  она никогда не была энергичной, цельной, властолюбивой натурой; рефлексия, сомнения и колебания чаще всего наполняли ее душу. Лишь в минуты реальной опасности, угрожавшей ее мужу, Елизавета могла стать его надежной опорой.  Без  личности государыни  Елизаветы невозможно правильно судить и о психологическом портрете ее супруга  замечательного русского императора Александра I -  «сфинкса, не разгаданного до гроба», спутницей которого ей суждено было быть. И когда его звезда погасла, тотчас исчезла  и  она. Вероятно, Амур и Психея просто не могли существовать  на этой земле друг без друга...
Великий князь  Николай Михайлович в одном из своих трудов оставил лапидарную  эпитафию, посвященную императрице: «Елизавета Алексеевна принадлежала к числу идеальных натур, которые редко бывают вполне счастливы в жизни» (3) (Николай Михайлович, великий князь. Русские портреты XVIII и XIX веков. Т. 4.СПБ.1908..С. 108.)  Увы, великий князь очевидно был прав - счастье, добро и порядочность слишком редко живут вместе...

1. желчная лихорадка
2. Орден св. Екатерины-Великомученницы – дамский орден,   учрежденный Петром I в 1714 г. В день тезоименитства царицы Екатерины Алексеевны, в память Прутского похода (1711) против турок.
3. Эти грустные слова с полным правом можно отнести и к их автору -  великому князю Николаю Михайловичу, внуку императора Николая I. Он родился 14 апреля 1859 года. В 1878 году был произведен в офицеры, участвовал в русско-турецкой войне  1877 - 78 годов , затем десять лет служил в Кавалергардском полку, командовал 16-м гренадерским Мингрельским полком, был начальником гренадерской дивизии.
В юности Николай Михайлович   влюбился в свою двоюродную сестру принцессу Викторию Баденскую. Но православная церковь не допускала браков между близкими родственниками. Спустя годы принцесса, выйдя замуж, станет шведской королевой.
Несчастливый в любви, не понятый ни своими августейшими родственниками, ни либеральной интеллигенцией, великий князь Николай Михайлович посвятил всю свою жизнь  науке, коллекционированию, изучению истории,  литературе. Его исторические исследования остаются фундаментальными трудами для изучения эпохи Александра I.
В 1913 году под почетным председательством  великого князя Николая Михайловича прошел съезд представителей губернских ученых архивных Комиссий. Великий князь состоял председателем Императорского Русского Исторического общества, Императорского Русского Географического общества.
Финал жизни этого замечательного человека  был трагическим - в январе  1919 года большевики расстреляли его вместе с четырьмя другими членами царской фамилии на парапете Петропавловской крепости.
Главные сочинения великого князя Николая Михайловича: «Князья Долгорукие»   (1902); "Граф Павел Александрович Строганов» (1903); «Дипломатические сношения России и Франции 1808 - 1812" в семи томах  (1905 - 1908 - 1914);  «Александр I » (1912); "Императрица  Елизавета  Алексеевна" (1908 - 1909); "Переписка  императора Александра I с его сестрой великой княжной Еленой Павловной" (1910); "Генерал-адъютанты императора Александра  I" (1912); "Донесения австрийского посланника Лебцельтерна 1816 - 1826" (1913); «Русский некрополь в Париже», «Петербургский некрополь», «Московский некрополь», «Провинциальный некрополь», «Русские портреты XVIII и XIX веков».


               БИБЛИОГРАФИЯ
  АРХИВНЫЕ ИСТОЧНИКИ
     Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ)
Ф. 658. Императрицы Елизаветы Алексеевны
Ф. 728. Императора Александра I.
Ф. 663. Императрицы Марии Федоровны.
Ф. 672. Императора Николай I.
Ф. 670. Великого князя  Николай Михайлович.
Ф.678. Рукописный отдел Зимнего дворца.
 
              ОПУБЛИКОВАННЫЕ ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

Ансело Ф. Шесть месяцев в России.М.2001.
Аринштейн Л.М. Пушкин «Видел я трех царей» М.1999.
Архангельский А. Александр I. М.2000.
А се грехи злые, смертные. Любовь, эротика и сексуальность в доиндустриальной России. М.1999.
Балязин В. АлександрI. М.1999.
Барятинский В.В. Царственный мистик (Император Александр I – Федор Кузьмич). Спб.1912.
Богданович М.И. История царствования императора Александра I и Россия в его время. Т.1-6. Спб. 1869-1871.
Брикнер А. Смерть Павла I. Спб. 1907.
Валишевский К. Сын Великой Екатерины. Император Павел I, его жизнь, царствование и смерть. Спб. 1914.
Валишевский К. роман императрицы. Екатерина II. Спб. 1908.
Василевский И.М. Романовы. Л.1924.
Василич Г. Император Александр I старец Федор  Кузьмич. М.1911.
Вигель Ф.Ф. Записки. Т.1-2. М. 2003.
Вяземский П.А. Стихотворения. Воспоминания. Записные книжки. М.1988.
Вяземский П.А. Старая записная книжка. Л.1929.
Вяземский П.А. Мемуарные заметки. // Державный сфинкс. М.1999
Головина В.Н. Мемуары// История жизни благородной женщины. М.1996.
Головкин Ф. Двор и царствование Павла I. М. 2003.
Госпожа Виже-Лебрен в России. Древняя и новая Россия. СПБ. 1876.
Грибовский А. Записки о императрице Екатерине Великой. М. 1864.
Данилова А. Пять принцесс. Дочери императора Павла I. М. 2002.
Дашкова Е.Р. Записки. М.1987.
Декабристы. Биографический справочник. Л. 1988.
Державин Г.Р. Стихотворения. М. 1958.
Екатерина  II и ее окружение. М.1996.
Записки императрицы Екатерины Второй. Спб. 1907.
Император Александр Павлович и его двор.// Державный сфинкс. М.1999
Императрица Мария Федоровна. Павловск. 2000. 
Исторический сборник Вольной русской типографии в Лондоне А.И. Герцена и Н.П. Огарева. Т.1-3. М.1971.
Исмаил-Заде Д. Императрица Елисавета Алексеевна. Единственный роман императрицы.М.2001.
Карамзин Н.М. Письма к кн. П.А. Вяземскому. Спб.1897.
Карамзин Н.М. Записка «О Древней и Новой России в ее политическом и гражданском отношении». В кн. История государства Российского. Т.4. М. 1990.
Карнович Е.П. Цесаревич Константин Павлович. Т.3. М. 1995.
Кобеко Д. Цесаревич Павел Петрович. Спб. 2001.
Комаровский Е.Ф. Мемуары.// Державный сфинкс. М.1999
Крылов-Толстикович А.Н., Арутюнов Б.Н. Чужая кровь. Немецкие принцессы в России. М.2003.
Кюстин А. де. Россия в 1839 году. Т.1-2. М. 1996.
Манфред А.З. Наполеон Бонапарт. М. 1972.
Масонство в его прошлом и настоящем. Т.1-2. М.1916.
Мемуары декабристов. Северное общество. М.1981. Мережковский Д.С. Собр. соч. Т.3. М. 1990.
Мироненко С.В. Самодержавие и реформы: Политическая борьба в России в начале XIX в. М. 1989.
Николай Михайлович, великий князь. Переписка Императора Александра I с сестрой великой княгиней Екатериной Павловной. Спб. 1910.
Николай Михайлович, великий князь. Император Александр I. Т.1-2. Спб. 1914.
Николай Михайлович, великий князь. Императрица Елисавета Алексеевна
Николай Михайлович, великий князь. Русские портреты XVIII – XIX столетий. Т.1-5. Спб.1905-1909.
Николай I. Муж. Отец. Император. М.2000.
Оболенский Г.П. Император Павел I. Cмоленск. 1996.
Осемнадцатый век. М. 1869. Т.1.
Отечественная война и русское общество. Т.1-7. М.1912.
Панчулидзев С. А. Сборник биографий  кавалергардов. Т. 1. Спб. 1906.
Платонов О. Терновый венец России. История цареубийства. М. 2001.
Протасов А.Я. Дневниковые записки о воспитании Великого Князя Александра Павловича. Древняя и новая Россия. 1880. Т.17
Путь к трону. История дворцового переворота 28 июня 1762 года. М.1997.
Пыпин А.Н. Общественное движение в России при Александре I. Спб.1910.
Рассказы бабушки.  Л. 1989.
Рассказы о Пушкине, записанные Бартеневым.М.1925
Русская старина. 1883. Т.37.
 Русская старина. 1884 . Т. 44.
Русские императоры, немецкие принцессы. М..2002.
Русский архив. 1869. №2.
Русский архив. 1878. № 9.
Русский архив. 1886.№5
Русский архив.1887. № 3
Русский архив. 1902 №2
Русский архив. 1909. № 1.
Русский архив.1913. № 9.
Русский биографический словарь. Спб.1908-1915.
Сахаров А.Н. Александр I. // Российские самодержцы. М.1994.
Соловьев С.М. Александр I. М.1995.
Соллогуб В.А. Воспоминания. М.1998.
Сперанский М.М. Проекты и записки. М-Л. 1961.
Стегний П. Хроники времен Екатерины II. М. 2001.
Тарасов Д.К. Император Александр I. Последние годы царствования, болезнь, кончина и погребение. Пг. 1915.
Тарле Е.В. Наполеон. М.1942.
Толстой Л.Н. Собрание соч. в 12 т. М. 1974.
Толстой Ф.П. Записки. М.2001.
Томсинов В.А. Временщик (А.А. Аракчеев) М.1996.
Троицкий Н.А. Александр I и Наполеон. М.1994.
Труайя А. Александр I, или Северный сфинкс. М. 1997.
Турчин В. Александр I и неоклассицизм в России. Спб.2003.
Уваров С.С. Императрица Елисавета Алексеевна. // Русская старина. 1884. Т.41. С 426
Чарторыйский А. Мемуары. М. 1998.
Черейский  Л.А.  Пушкин и его окружение. Л.1976.
Чижова И. Императрица Мария Федоровна. Спб.2001.
Чулков Г. Императоры. Психологические портреты. М. 1991.
Цареубийство 11 марта 1801 года. Записки участников и современников. Спб. 1907.
Федорченко В. Дом Романовых. М.2003.
Фукс Э. История нравов. Т.1-3 М. 1994.
Шильдер Н.К. Император Павел  I. М. 1998.
Шильдер Н.К. Император Александр I. Т. 1-4. Спб. 1904.
Шильдер Н.К. Император Николай I. Т.1-2. М.1997.
Шуазель-Гуфье С. // Державный сфинкс. М.1999
Эдлинг Р. Записки.// Державный сфинкс. М.1999














              ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Август II (1697-1763), король Польский (1733-1763) курфюстр Саксонский.
Августа-Каролина  (1724-1892), принцесса Саксен-Заальфельд-Кобургская, мать великой княгини Анны Федоровны.
Александр I  Павлович  (1777-1825), император с 1801 г.
Александр II Николаевич (1818-1881), император с 1825 г.
Александр III (1845-1894), император с 1881 г.
Александр Михайлович (1866-1933), великий князь, генерал-адъютант, адмирал, четвертый сын великого князя Михаила Николаевича, с 1894 г. женат на дочери Александра III великой княжне Ксении Александровне.
Александра Павловна (1783-1801), великая княгиня, супруга (1799) австрийского эрцгерцога Иосифа, палатина Венгерского.
Александра Федоровна (1798-1860), русская императрица с 1825 г., урожденная принцесса Шарлота  Прусская, супруга императора Николая I.
Александра Федоровна Федоровна (1872-1918), урожденная принцесса Гессенская Алиса-Виктория-Елена-Луиза, с 1894 г. жена императора Николая II.
Алексей Петрович  (1690-1718), цесаревич, сын Петра I.
Анна Леопольдовна (1718-1746), правительница (регент) при сыне императоре Иоанне VI (9.11.1740-7.03.1746), урожденная принцесса Елизавета-Христианина Мекленбург-Шверинская. С 1739 г. в браке за Антоном-Ульрихом герцогом Брауншвейг-Люнебергским.
Анна Павловна (1795-1865), великая княжна,  младшая сестра императора АлекксандраI,  королева Нидерландов, жена короля Вильгельма II Оранского.
Анна Федоровна (1780-1860), великая княгиня урожденная принцесса Юлия-Генриетта-Ульрика Саксен- Кобургская. С 1776 г. жена великого князя Константина Павловича. С 1820 г. в официальном разводе.
Ансело Жак Арсен Франсуа (1794-1854), французский литератор.
Апулей – древнеримский писатель.
Араужо ( ум. 1802), жена  французского торговца в Петербурге. 
Аракчеев Алексей Андреевич (176 9-1834), граф, генерал от артиллерии, военный министр с 1808 г.; председатель военного департамента Государственного совета с 1810 г.
Аринштейн Л. – литературовед.
Архангельский А.  – историк.

Аскенази Шимон (1867-?), профессор новой истории Львовского университета.
 Баден-Дурлахские:
 Амалия (1754-1832), урожденная принцесса Гессен-Дармштадтвская, жена принца Карла-Людвига, мать императрицы Елизаветы Алексеевны.
Амалия (1776-1823), принцесса, сестра императрицы Елизаветы Алексеевны.
Карл -Bильгельм ( ум.1738), маркграф.
Каролина  (1723-1783), урожденная принцесса Гессен-Дармштадская, первая жена маркграфа Карла III-Фридриха, бабка императрицы Елизаветы Алексеевны.
Каролина (1778-1841), принцесса, младшая сестра императрицы Елизаветы Алексеевны; с 1797 г. в браке с королем Максимилианом I Баварским.
 Карл III Фридрих (1728-1811), маркграф, дед императрицы Елизаветы Алексеевны.
Карл-Людвиг (1755-1801), наследный принц, отец императрицы Елизаветы Алексеевны.
Людвиг I (1763-1830), c 1818 г. великий герцог, дядя  императрицы Елизаветы Алексеевны.
Мария (1782-1808), принцесса, младшая сестра императрицы Елизаветы Алексеевны, жена герцога  Фридриха Брауншвейгского.
Фредерика  (1781-1826), принцесса, младшая сестра императрицы Елизаветы Алексеевны, жена короля Густава IV Шведского.

Багратион Екатерина Павловна, княгиня, урожденная графиня Скавронская. Жена героя войны 1812 года генерала от инфантерии П.И. Багратиона.
Барант Амаль-Гильом де (1782-1866), барон, французский посланник в Петербурге.
Барах де фаворитка Александра I.
Бартенев Петр Иванович (1829-1912), историк, археограф, издатель.
Барятинский Владимир Владимирович (1874-1941), князь, историк.
Барятинский Иван Иванович (1767-?), князь, посланник в Мюнхене, любовник принцессы Амалии.
Барятинский Федор Сергеевич (1742-1814), князь, гофмаршал.
Баур Федор Виллимович, генерал-лейтенат, флигель-адъютант великого князя Константина Павловича
Безбородко Александр Андреевич (1746-1799), граф с 1785 г., светлейший князь с 1796 г., обер-гофмейстер, статс-секретарь, с 1798 г. Государственный канцлер.
Бек Иван (Жан) Филиппович (1735-1811),  лейб-медик Екатерины II
Бенкендорф Александр Христофорович (1781-1844), граф с 1832, генерал-адъютант, генерал от кавалерии, с 1826 г. шеф Корпуса жандармов и начальник III отделения собственной Е.И.В. канцелярии.
Бенкендорф Юлиана (ум.1797), урожденная Шиллинг фон Канштадт.
Бобринская (возможно Анна Владимировна), графиня.
Бобринский Алексей Григорьевич (1762-1813), граф, генерал-майор, внебрачный сын Екатерины II и Григория Орлова.
Богарнэ Жозефина (1763-1814), первая жена Наполеона I.
Богданович Модест Иванович (1805-1882), генерал-лейтенант, историк.
Бонапарт Карл (1746-1785), отец императора Наполеона.
Бортнянский Дмитрий Степанович (1751-1825), композитор, директор вокальной музыки и управляющий  Придворной певческой капеллой с 1796 г.
Браницкий Франц-Ксарверий (1731-1831), граф, великий коронный гетман Польши. Генерал-аншеф русской службы.
Брозин Павел Иванович (1783-1845),  флигель-адъютант Александра I, генерал-майор, с 1817 г. второй муж М.А. Нарышкиной.
Буткевич Вера Александровна  (ум. в1861 г.), дочь  генерал-майор, затворница Сырковского монастыря Новгородской губернии, где получила имя Веры Молчальницы.
Бухальский Николай, камердинер.
Буше Франсуа  (1703-1770), французский художник.

Валишевский Казимир (1849-1935), польский историк.
Валуев Петр Степанович (1743-1814), обер-церемонийместер, сенатор..
Валуева Екатерина Петровна (1774-1848), камер-фрейлина императрицы Елизаветы Алексеевны.
Васильчиков Илларион Васильевич (1775-1847), князь с 1839 г., генерал-адъютант.
Великий Семен Афанасьевич (ум. 1794), внебрачный сын Павла I.
Вигель Филипп Филиппович  (1786-1856), литератор, директор Департамента духовных дел иностранных вероисповеданий, тайный советник.
Виже-Лебрен Луиза (1755-1842), французская художница.
Вилламов Григорий Иванович (1773-1842), статс-секретарь императрицы Марии Федоровны, действительный тайный советник, член Государственного совета.
Виллие Яков Васильевич (1765-1854), баронет, с 1808 г. лейб- медик Александра I, президент Медико-хирургической академии.
Вильгельм I Фридрих (1781-1864), король Вюртембергский с 1816 г. В браке с великой княгиней Екатериной Павловной с 1816 г.
Витворт Чарльз (1768-1842), лорд, английский посланник в Петербурге.
Витт Иван Осипович (1781-1840), граф, генерал-лейтенант, начальник военных поселений в Новороссии.
Витт Софья Константиновна (1766-1822), урожденная Клявоне, в первом браке за графом И. Виттом, во втором браке княгиня Потоцкая.
Волконская Варвара Михайловна (1781-1865), княжна, камер-фрейлина.
Волконский Петр Михайлович (1776-1852), светлейший князь, генерал-фельдмаршал, генерал-адъютант, министр императорского двора и уделов.
Вольтер Мари-Франсуа Аруэ (1694-1778), французский писатель, философ.
Воронцов Семен Романович (1744-1832), граф, генерал от инфантерии, дипломат.
Воронцов Михаил Семенович (1782-1856), граф, светлейший князь с 1852 г., генерал-фельдмаршал, генерал-адъютант, член Государственного совета, генерал-губернатор Новороссии (1823).
Вяземский Петр Андреевич (1792-1878), князь, литератор, академик Петербургской академии наук.

Гагарин Павел Гаврилович (177-1850), князь, полковник.
Гагарина Анна Петровна (1777-1805), княгиня, урожденная Лопухина, фаворитка
Павла I. Жена П.Г. Гагарина.
Гаво Пьер (1760-1825), французский композитор и певец.
Гальяно Марко (1582-1643), итальянский композитор.
Гейерберг Гейер фон (1768-1820), вторая (морганатическая) супруга маркграфа Карла III Фридриха Баденского. В замужестве получила титул маркграфини фон Гохберг.
Георг III (1738-1820), король Англии с 1760 г.
Гепьер де ла Л.Ф.,  французский архитектор.
Герцен Александр Иванович (1812-1870), писатель, общественный деятель.
Гете Иоганн Вольфганг (1749-1832), немецкий писатель, государственный деятель.
Гиббон Эдуард (1773-1794), английский историк.
Глинка Сергей Николаевич (1776-1847), писатель, журналист.
Глинка Федор Николаевич (1786-1880), литератор, декабрист.
Голицын Александр Николаевич (1773-1844), князь, камергер (1795), обер-гофмейстер двора императрицы Елизаветы Алексеевны. Обер-прокурор Святейшего Синода (1803), министр духовных дел и народного просвещения (1817-1824).
Голицын Александр Михайлович (1772-1821), князь, гофмейстер двора императрицы Елизаветы Алексеевны.
Голицын Николай Федорович (1728-1780), князь, генерал-поручик.
Голицына Елизавета Александровна (1806- 1816), княжна, дочь Н.Ф. Голицыной.
Голицына Наталья Федоровна (1779-1807), княгиня, урожденная княжна Шаховская, фрейлина, жена А.М. Голицына.
Голицына Софья Алексеевна (1776-?), княжна, фрейлина, в замужестве графиня де
Сен-При.
Головин Николай Николаевич (1756-1821), граф, гофмаршал двора великого князя Александра Павловича, член Государственного совета (1816), действительный тайный советник.
Головина Варвара Николаевна (1766-1819), графиня, урожденная княжна Голицына, жена Н.Н. Головина, фрейлина Екатерины II. Автор мемуаров.
Головкин Федор Гаврилович (1766-1823), граф, церемониймейстер (1796-1799), посол в Неаполе.
Гохберг см. Гейерберг
Грив Яков, английский врач.
Гримм Фридрих Мельхиор (1723-1807), барон, литератор, дипломат. Корреспондент Екатерины II.
Грибовский Адриан Моисеевич (1766-1833), статс-секретарь,  полковник.
Грубер Гавриил (1740-1805), генерал ордена  иезуитов.
Гук Е., секретарь английского посольства на Венском конгрессе.
Густав IV Адольф (1778 -1837) шведский король (1792-1809). После низвержения с престола жил в Германии под именем полковника Густавсона. Женат на принцессе Фредерике, младшей сестре императрицы Елизаветы Алексеевны.

Давыдов Денис Васильевич (1784-1839), генерал-адъютант, организатор партизанского движения в Отечественную войну 1812 г., поэт.
Давыдов Евдоким Васильевич (1786-1843), офицер Кавалергардского полка (1801-1805), участник Аустерлицкого сражения и Отечественной войны 1812 года. Флигель-адъютант. Брат Д. В. Давыдова.
Давыдов Петр Львович (1782-1842), гофмейстер, генерал-майор.
Данилевский см. Михайловский-Данилевский.
Дашкова Екатерина Романовна (1744-1810), княгиня, урожденная Воронцова,  президент Российской академии и Академии российской словесности.
Державин Гавриил Романович (1743-1816), поэт, президент Коммерц-коллегии, министр юстиции.
Дидро Дени (1713-1784), французский просветитель, философ, энциклопедист.
Дмитриев Иван Иванович (1760-1837), поэт, действительный статский советник, обер-прокурор Синода.
Дмитриев-Мамонов Александр Матвеевич (1758-1803), граф с 1788 г., генерал-поручик, генерал-адъютант, фаворит Екатерины II.
Долгорукова Екатерина Алексеевна (1811-1872), княгиня, урожденная Малиновская.
Добберт Яков Данилович, лейб-хирург, гоф-медик, сопровождал императрицу Елизавету Алексеевну в Таганрог.
Домер,  французский актер.
Дубровин Николай Федорович (1837-1904), историк, генерал-лейтенант.
Дюран Дистроф де,  полномочный министр Франции (до 1775 г.) при дворе императрицы Екатерины II.

Евгений (1788-1858), принц Вюртембергский, генерал от инфантерии.
Екатерина I Алексеевна (1684-1727),  русская императрица с 1725 г., урожденная Марта Скавронская, жена ПетраI,
Екатерина II Алексеевна (1729-1796), русская императрица с 1762 г., урожденная Софья-Фредерика-Августа принцесса Ангальт-Цербстская, замужем за великим князем Петром Федоровичем (1745), впоследствии императором Петром III.
Екатерина Павловна (1788-1818),  великая княгиня, младшая сестра Александра I. В первом браке за Петром-Фридрихом-Георгием принцем Ольденбургским (1809), во втором за Фридрихом-Вильгельмом королем Вюртембергским (1816).
Елена Павловна (1784-1803), великая княгиня, младшая сестра Александра I. C 1799 г. в браке с герцогом Фридрихом Мекленбург-Шверинским.
Елена Павловна (1806-1873), великая княгиня, урожденная Фредерика-Шарлотта-Мария принцесса Вюртембергская. С 1824 г. замужем за великим князем Михаилом Павловичем.
Елизавета Алексеевна  (1806-1808), великая княжна, дочь императрицы Елизаветы Алексеевны.
Елизавета Маврикиевна (1865-1927), великая княгиня, урожденная принцесса Саксен-Альтенбургская, жена великого князя Константина Константиновича.
Елизавета Петровна (1709-1761), русская императрица с 1741 г.


Жорж (Веймер) Маргерит Жозефин (1787-1867), французская актриса.

Завадовский Петр Васильевич (1739-1812), граф с 1797 г., министр народного просвещения в 1802-1810 гг., член Государственного совета. Фаворит Екатерины II.
Загряжская Наталья  Ивановна (1785-1848), в замужестве Гончарова, теща А.С. Пушкина.
Закревская Аграфена Федоровна (1799-1879), графиня, урожденная графиня Толстая, жена А.А. Закревского.
Закревский Арсений Андреевич (1786-1865), граф с 1830 г., генерал-адъютант, министр внутренних дел, московский военный генерал-губернатор с 1848 г.
Зичи Софии, графиня.
Зотов Захар Константинович,  камердинер Екатерины II.
Зубов Валериан Александрович (1771-1804), граф с 1793 г., генерал-аншеф, генерал-адъютант, участник заговора против Павла I.
Зубов Николай Александрович (1763-1805), граф с 1793 г., обер-шталмейстер, убийца  Павла I.
Зубов Платон Александрович (1767-1822), граф с 1793 г., светлейший князь с 1796 г., генерал от инфантерии, генерал-адъютант, участник заговора против Павла I. Фаворит Екатерины II.

Иннокентий (Дубровинский) (ум. 1799), архимандрит, ректор Александро-Невской главной  семинарии. Законоучитель великой княжны Елизаветы Алексеевны.
Иосиф-Антон (1776-1847), эрцгерцог австрийский, палатин Венгерский, муж великой княгини Александры Павловны.
Исмаил-Заде Д., историк.

Канова Антонио (1757-1822), итальянский скульптор.
Карамзин Николай Михайлович (1766-1826), поэт, писатель, историограф, действительный статский советник.
Карл VI (1685-1740), австрийский император с 1711 г.
Карл Людвиг Иоанн (1771-1847), эрцгерцог австрийский, фельдмаршал.
Карнович Евгений Петрович (1823-1885), историк, издатель, директор тюремного комитета.
Карпов А. С. психиатр.
Кастлерей (Кастльри) Генри-Роберт-Стюарт (1756-1842), с 1816 г. маркиз Лондондери, английский государственный деятель, военный министр с 1805 г., министр иностранных дел с 1809 г.
Кастера Жан, французский писатель.
Кваренги Джакомо, (1744-1817), архитектор.

Кеслау Ф-А,  германский  архитектор
Ключевский  Василий Осипович  (1841-1911), русский историк, профессор Московского университета.
Кобеко Дмитрий Фомич (1837-1918), историк, библиограф, директор Императорской  публичной библиотеки.
Кобенцель Людвиг фон (1753-1809), граф, австрийский посол в России.
Ковалевский Павел Иванович (1850-1923), профессор психиатрии Харьковского университета.
Козловский Осип Антонович (1757-1831), русский композитор, в 1799-1819 гг.служил в Дирекции императорских театров, с 1803 г. директор музыки.
Комаровский Евграф Федотович (1769-1843), граф, генерал-адъютант.
Конде Людовик Жозеф де Бурбон (1736-1818), принц, французский военачальник.
Константин Константинович (1858-1915), великий князь. Генерал-адъютант, генерал от инфантерии, с 1891 г. командир Преображенского полка,  начальник военно-учебных заведений в 1900-1910 гг., генерал-инспектор военно-учебных заведений с 1910 г., президент Академии наук с 1889 г. Поэт, драматург, литературный критик (псевдоним К.Р.).
Константин Павлович (1779-1831), великий князь, цесаревич, второй сын императора ПавлаI, главный предводитель польских войск с 1816 г.
Кочубей Виктор Павлович (1768-1834),  граф, князь с 1831 г. Министр внутренних дел в 1802-1807 и 1819-1823 гг., председатель Государственного совета и Комитета министров с 1827 г. Член «Негласного комитета».
Круз (Крупс) Шарль,  лейб-медик Екатерины II.
Кузьмин Роман Иванович (1811-1867), архитектор
Куракин Александр Борисович (1759-1829), князь, генерал-прокурор в 1796-1798 гг,, генерал-губернатор Малороссии в 1802-1807 гг., министр внутренних дел в 1807-1811 гг. Член государственного совета.
Кутайсов Иван Павлович (1759-1834), граф с 1799 г., обер-шталмейстер, до этого брадобрей и камердинер Павла I.
Кутузов Михаил Илларионович (1745-1813), светлейший князь Смоленский, генерал-фельдмаршал.
Кюгельхен Герхард фон (1772-1820), придворный художник.
Кюстин Альфред де (1790-1857), маркиз, французский литератор.

Лагарп Фредерик Сезар де (1754-1838), генерал-лейтенант, воспитатель Александра I, директор Швейцарской республики.
Ланжерон Александр Федорович (1763-1831), граф, генерал от инфантерии. Херсонский генерал-губернатор, градоначальник Одессы.
Ланской Александр Дмитриевич (1754-1784), генерал-адъютант, фаворит императрицы Екатерины II.
Леонтьев М. офицер Петербургского гарнизона.
Леопольд I (1790-1865), король Бельгии с 1831 г., сопровождал Александра I на Венском конгрессе.
Ливен Шарлотта Кароловна  (1742-1828), урожденная фон Поссе, баронесса, графиня с 1796 г., воспитательница дочерей Павла I.
Линдеман Андрей, лейб-медик Екатерины II, член Медицинской коллегии.
Линь Шарль-Жозеф де (1735-1814), принц, австрийский фельдмаршал, дипломат.
Лихтенштейн Леопольдина, австрийская княгиня.
Лобанов Михаил Естафьевич (1787-1846), переводчик, драматург.
Лович Иоанна (Жаннета) Антоновна (1795-1831), княгиня, урожденная графиня Грудзинская, морганатическая супруга великого князя Константина Павловича с 1820 г.
Лонгинов Николай Михайлович (1775-1853), сенатор, член Государственного совета, секретарь императрицы Елизаветы Алексеевны.
Лопухин Иван Владимирович (1756-1816), известный мистик, масон, председатель москосвской уголовной палаты.
Лопухина Анна Петровна см. Гагарина Анна Петровна.
Луиза-Августа-Вильгельмина-Амалия  (1776-1810), королева Прусская, урожденная принцесса Мекленбург-Стрелицкая. Мать императрицы Александры Федоровны, жены Николая I.
Лунин Михаил Сергеевич (1787-1845), декабрист.
Людовик XIV (1638-1715), король Франции с 1643 г. Получил имя «король-солнце»
Людовик  XV (1710-1774), король Франции с 1715 г.
Людовик  XVI (1754-1793), король Франции в 1774-1792). Казнен по приговору Конвента.
 Людовик XVIII (1755-1824), король Франции в 1814-1815 и 1815-1824.

Мадатова Софья Александровна  (1787-1875), княгиня, урожденная Муханова, фрейлина императрицы Елизаветы Алексеевны. Жена генерал-майора князя Г.В. Мадатова.
Мак Карл фон, (1752-1828), барон, австрийский фельдмаршал.
Малиновский Иван Васильевич (1796-1873), полковник, лицейский товарищ А.С. Пушкина.
Малышевская, камер-юнгфера императрицы Елизаветы Алексеевны.
Манфред А.З., историк.
Маркс Карл (1818-1883), основоположник теории научного коммунизма.
Мария-Луиза (1791-1847), французская императрица с 1810 г, урожденная эрцгерцогиня Австрийская, вторая жена Наполеона I, герцогиня  Пармская с 1815 г..
Мария Александровна (1799-1800), великая княжна, дочь императрицы Елизаветы Алексеевны.
Мария-Антуанетта  (1755-1793), французская королева с 1774 г., урожденная эрцгрцогиня Австрийская, жена короля Людовика XVI.
Мария Федоровна (1759-1828),  великая княгиня, императрица с 06.11.1796г, урожденная принцесса София-Доротея-Августа-Луиза Вюртембергская. С  1776 г. жена великого князя Павла Петровича, впоследствии императора Павла I. Мать императоров Александра I и Николая I.
Мармонтель Жан Франс (1723-1799), французский писатель.
Мартин-и-Солет Висенте (1754-1806), испанский композитор.
Меттерних Винебург Клеменц Венцель Лотар (1773-1859), граф, затем князь, австрийский государственный деятель, канцлер в 1821-1848 гг.
Ментеон Франсуа де (1635-1719), маркиза, любовница, а с 1684 г. морганатическая супруга французского короля Людовика XIV.
Мережковский Дмитрий Сергеевич (1866-1941), русский писатель.
Милорадович Михаил Андреевич (1771-1825), граф с 1813 г., генерал от инфантерии, петербургский генерал-губернатор, смертельно ранен декабристом Каховским на Сенатской площади.
Мироненко С.В., историк.
 Миропольский С., историк
ихаил Павлович (1798-1849), великий князь, младший сын Павла I, генерал-фельцейхмейстер, генерал-инспектор по инженерной части, главнокомандующий Гвардейским и Гренадерскими корпусами. Муж великой княгини Елены Павловны, урожденной принцессы Каролины Вюртембергской.
Михайловский-Данилевский Александр Иванович  (1790-1848), генерал-лейтенант с 1835 г., флигель-адъютант императора Александра I. Военный историк.
Мольер Жан Батист Поклеен (1622-1673), французский драматург.
Монгофьер Иосиф-Мишель (1740-1810) и Монгофьер Жак-Этьен (1745-1799), изобретатели воздушного шара.
Моренгейм Иосиф фон (ум. в 1797 г.), барон, в Россию приехал в 1783 г., гоф-медик, член Российской академии наук.
Моренгейм фон,  баронесса.
Мориц Саксонский (1696-1750), граф, маршал Франции, незаконный сын короля Августа II.
Мюрат Иоахим  (1767-1815), маршал Франции, герцог Бергский и Клевский с 1806 г., король Неаполитанский с 1808 г. Расстрелян  при попытке отвоевать Неаполитанское королевство.
Нарышкин Дмитрий Львович (1758-1838), граф, обер-егермейстер.
Нарышкина Мария Антоновна (1779-1854), графиня, урожденная княжна Святополк-Четвертинская, жена Д.Л. Нарышкина. Во втором браке Брозина. Официальная любовница императора Александра I.
Нарышкина Софья Дмитриевна (1808-1824), графиня, дочь М.А. Нарышкиной и Александра I.
Нарышкина Зинаида Дмитриевна (1810), дочь М.А. Нарышкиной и Александра I. Умерла в младенчестве.
Наполеон I Бонапарт (1769-1821), французский император (1804-1814, март-июнь 1815 г.).
Наталья Алексеевна  (1755-1776), великая княгиня, урожденная принцесса Вильгельмина-Луиза Гессен-Дармштадтская, с 1773 г. жена великого князя Павла Петровича.
Нелидова Екатерина Ивановна (1758-1839), фрейлина, фаворитка Павла I.
Николай I Павлович (1796-1855), русский император с 1825г.
Николай II Александрович  (1868-1918), русский император с 1894 г. Убит большевиками в Екатеринбурге в 1918 г.
Николай Михайлович (1859-1919), великий князь, сын великого князя Михаила Николаевича, генерал от инфантерии, генерал-адъютант, командующий Кавказской гренадерской дивизией с 1897 г. Историк, писатель, энтомолог. Расстрелян большевиками в Петропавловской крепости.
Новиков Николай Иванович (1744-1818), масон, литератор.
Новосильцев Николай Николаевич (1761-1836), граф, член «Негласного комитета» в 1801-1803 гг., дипломат, президент Российской  академии наук, вице-президент временного совета варшавского герцогства.

Обольянинов М.П. новгородский губернатор.
Огиньский Михаил-Клеофас Андреевич (1765-1833),  граф подскарбий великий литовский, сенатор, композитор.
Ожаровский Адам Петрович (1776-1855), граф, генерал от кавалерии, генерал-адъютант, член Государственного совета.
Ольга Павловна (1792-1795), великая княжна, дочь Павла I.
Ольденбургский Георгий-Петр-Фридрих (1784-1812), принц, с 1809 г. В браке с великой княгиней Екатериной Павловной. Генерал-губернатор Эстляндии, затем генерал-губернатор тверской, ярославский и новогородский, главный директор путей сообщения.
Орлов-Чесменский Алексей Григорьевич (1737-1807), граф, генерал-аншеф, победитель турок в Чесменской гавани.
Орлов Григорий Григорьевич (1734-1783), граф, государственный деятель, фаворит Екатерины II.
Орлов Василий Петрович (1744-1801), генерал от кавалерии, атаман войска Донского.
Орлова Наталья Владимировна, графиня, с 1803 г. жена П.Л. Давыдова.
Охотников Алексей Яковлевич (1780-1807), штабс-ротмистр Кавалергардского полка. Любовник императрицы Елизаветы Алексеевны.

Павел I Петрович (1754-1801), русский император с 1796 г.
Пален Петр Алексеевич (1745-1826), граф, петербургский военный губернатор, глава заговора против Павла I.
Панин Никита Иванович (1718-1783), граф, обер-гофмейстер, возглавлял Коллегию иностранных дел, воспитатель (1760 г.) цесаревича, впоследствии императора Павла I.
Панин Никита Петрович (1770-1837), граф, генерал-майор, посланник в Берлине, затем вице-канцлер.
Панчулидзев Сергей Алексеевич (1855-1917), историк, управляющий архивом Государственного совета.
Перекусина Мария Саввишна (1739-1824), камер-юнгфера Екатерины II.
Пестель Павел Иванович (1793-1826), декабрист.
Петр I Алексеевич (1672-1725),   первый русский император с 1721 г.
 
Петр III Федорович (1728-1762), русский император с 1761 г.

Пик Шарль (1749-1806), балетмейстер и танцовщик.
Платон (Левшин) (1737-1812), митрополит Московский, член Святейшего Синода.
Плюскова Наталья Яковлевна (1780-1845), воспитанница Смольного института (выпуск 1797 г.), фрейлина  императрицы Елизаветы Алексеевны.
Протт, придворный аптекарь.
Протасов Александр Яковлевич (1742-1799), генерал-майор, сенатор, действительный тайный советник. Воспитатель великого князя Александра Павловича.
Протопопов Лукьян Федотович, протопресвитер  Спасо-Преображенского храма.
Пугачев Емельян Иванович (1742-1775), предводитель крестьянского восстания.
Пушкин Александр Сергеевич (1799-1837), русский поэт.
Пущин Иван Иванович  (1798-1859), лицейский товарищ А.С. Пушкина, впоследствии декабрист.

Радищев Александр Николаевич (1749-1802), писатель, масон.
Разумовский Андрей Кириллович (1752-1822), граф, с 1815 г. светлейший князь,  дипломат, действительный  тайный  советник. Фаворит великой княгини Натальи Алексеевны, первой  жены великого князя Павла Петровича.
Рейнгольд Эмилий Иванович (1784-1867), лейб-медик, действительный тайны советник,  сопровождал императрицу Елизавету Алексеевну в Танганрог.
Рибопьер  Александр Иванович (1785-1865), граф, камергер, дипломат.
Рикардо Давид (1772-1823) английский экономист.
Роджерсон Иван Самойлович (1741-1823), лейб-медик Екатерины II.
Ростопчин Федор Васильевич (1765-1826), граф, генерал от инфантерии, московский генерал-губернатор.
Румянцев Николай Петрович (1754-1826), граф, канцлер и председатель Государственного совета.
Румянцева-Задунайская Екатерина Михайловна (1725-1779), графиня, урожденная княжна Голицына, гофмейстрина  великой княгини Натальи Алексеевны. Жена генерал-фельдмашала графа П.А. Румянцева-Задунайского.
Руссо Жан Жак (1712-1778), французский просветитель.

Саблуков Николай Александрович (1776-1848), генерал-майор.
Савари Анн-Жорж-Мари-Рене (1774-1829), генерал, с 1800 г. адъютант Наполеона, посланник в Петербурге с 1807 г., с 1810 г. министр полиции Франции.
Савва о., духовник Екатерины II.
Саган Доротея (1793-1862), герцогиня, урожденная принцесса Курляндская,  любовница Талейрана.
Салтыков Николай Иванович (1730-1816), граф, генерал-фельдмаршал, военный губернатор Москвы.
Салтыков Сергей Васильевич (1726-1813), генерал-поручик, камергер великого князя Петра Федоровича, посланник в Париже и Гамбурге. Фаворит Екатерины II.
Санглен Яков Иванович де (1776-1864), чиновник департамента полиции в Петербурге, в дальнейшем директор канцелярии министерства полиции. Писатель.
Сахаров А.Н. историк
Святополк-Четвертинский Антонин-Станислав (убит в 1794 г.), князь, каштелян перемышльский. Отец М.А. Нарышкиной.
Святопол-Четвертинская Жаннета (ум. в 1854 г.),  княжна, в замужестве Вышковская, сестра М.А. Нарышкиной. Любовница великого князя Константина Павловича.
Сегюр Луи Филипп д*Агюссе (1753-1830), граф, французский посол в России при Екатерине II.
Северин Жанетта (ум. 1823 г.), фаворитка Александра I.
Сергеев Александр Сергеевич,  сенатор, глава масонской ложи «Елизаветы к добродетели».
Смит Адам (1723-1790), английский экономист.
Собанькая Каролина Адамовна (1794-1885), урожденная графиня Ржевуская.
Соллогуб Владимир Александрович (1813-1882), граф, писатель.
Соллогуб Софья Ивановна (1791-1854), графиня, урожденная Архарова.
Софья-Шарлотта  (1694-1715),  урожденная принцесса Брауншвейг-Вольфенбюттельская. С  1711 г. жена царевича, великого князя Алексея Петровича.
Сперанский Михаил Михайлович (1772-1839), граф с 1839 г., государственный деятель.
Сталь-Гольштейн Анна-Луиза-Жермена  де (1766-1817), баронесса, французская писательница.
Стегний П. В., историк
Стединг, граф, шведский посланник в Петербурге.
Стрекалов Степан Федорович (1728-1805), тайный советник, находился при Кабинете и при собственных Е.И.В. делах
Строганов Александр Павлович (1798? -1814), граф.
Строганов Павел Александрович (1772-1817), барон, граф, генерал-адъютант, генерал-лейтенант. Член «Негласного комитета»
Строганова  Софья Владимировна (1775-1845), графиня, урожденная княжна Голицына, статс-дама императрицы Елизаветы Алексеевны. Супруга П.А. Строганова.
Стурдза Роксана Скарлатовна см. Эдлинг Р.С.
Суворов Александр Васильевич (1730-1800), светлейший князь, генералиссимус.
Суз Аделаида-Мария-Эмилия де (1761-1836), французская писательница.

Талейран-Перигор Шарль-Морис де  (1754-1838), князь Беневентинский, герцог Дино, министр иностранных дел Франции.
Тарасов Дмитрий Клементьевич (1792-1866), почетный лейб-хирург, тайный советник, гражданский генерал-штаб доктор.

Тиссо,  камер-юнгфера императрицы Елизаветы Алексеевны.
Тоде Матиас, акушер.
Толстая АннаИвановна (ум. В 1825 г.), графиня, урожденная княжна Барятинская, фрейлина императрицы Елизаветы Алексеевны.
Толстой Лев Николаевич (1828-1910), граф, русский писатель.
Толстой Федор Петрович (1783-1873), граф, вице-президент академии художеств, тайный советник.
Торсукова Екатерина Васильевна (ум. 1842 г.), камер-фрау.
Труайя Анри (Лев Тарасов), французский беллетрист.
Тутолмин Иван Васильевич (1762-1815), камергер великой княгини Елизаветы Алексеевны, шталмейстер, действительный тайный советник.

Уваров Сергей Семенович (1786-1855), граф с 1846 г. президент Академии наук с 1818 г. министр народного просвещения в 1834-1849 гг.
Ушакова Софья Степановна, фаворитка великого князя Павла Петровича, впоследствии императора Павла I, была замужем за князем Михаилом Чарторыйским

Фельтен Юрий Матвеевич (1730-1801), архитектор.
Ферроннэ Огюст-Пьер-Мария де ла (1777-1842), граф, пэр Франции.
Фрагонар Жан Оноре (1732-1806), французский художник.
Франк Иван Петрович (1745-1821), лейб-медик.
Франц I (1768-1835), император «Священной римской империи» в 1792-1806, император австрийский с 1806 г.
Фридрих-Вильгельм III (1770-1840), король Прусский с 1797 г.
Франц-Фридрих Саксен-Заальфельд-Кобургский ( 1750-1806 ), принц, отец великой княгини Анны Федоровны.
Фридрих II Великий (1712-1786), прусский король с 1740 г.
Фридрих-Вильгельм (1781-1864) король Вюртембергский, второй муж великой княгини Екатерины Павловны.
Фукс Эдуард (1870-1940), немецкий историк нравов.

Ханыков Петр Иванович (1743-1812), адмирал, начальник Балтийского флота.
Храповицкий Александр Васильевич (1749-1801), сенатор, статс-секретарь императрицы Екатерины II.
Цингарелли Николо Антонио (1752-1837), итальянский композитор.

Чарторыйский (Чарторижский) Адам-Юлий (1770-1861), князь, министр иностранных дел, член «Негласного комитета».
Чернышев Александр Иванович (1786 -1857), граф с 1826 г., светлейший князь с 1841 г., генерал-адъютант, генерал от кавалерии, председатель Государственного совета с 1848 г..
Чиж Владимир Федорович (1855-1922?), профессор психиатрии Юрьевского университета.

Шарлеман Иосиф Иванович (1782-1861), профессор архитектуры.
Шаховской Федор Петрович (1796-1829), князь, декабрист.
Шварц Григорий Ефимович (ум. 1882), полковник, командир Семеновского полка.
Шварц Иван Григорьевич (ум.1784), профессор философии Московского университета, масон.
Шевалье (1774-?), урожденная Парро, французская актриса.
Шереметев Николай Петрович (1751-1809), граф, обер-камергер, сенатор, основатель Странноприимного дома в Москве.
Шеридан Ричард Бринслей (1751-1786), английский драматург.
Шильдер Николай Карлович (1842-1902), генерал-лейтенант, историк.
Шишков Александр Семенович (1754-1841), адмирал, председатель академии наук, государственный секретарь с 1812 г. министр народного просвещения в 1824-1828 гг.
Шкурин Василий Григорьевич (ум. 1782), камердинер императрицы Екатерины II, в дальнейшем камергер, сенатор, действительный тайный советник.
Штейн Генрих-Фридрих-Карл (1757-1831), барон, прусский дипломат.
Штенгель Владимир Иванович (1783-1862), барон, декабрист.   
Шуазель-Гуфье София (1796?-1860), графиня, урожденная графиня Тизенгауз, фрейлина, жена французского дипломата, автор мемуаров.
Шувалов Иван Иванович (1727-1798), граф обер-камергер.
Шувалова Александра Александровна (1775-?), графиня, в замужестве Дитрихштейн.
Шувалова Екатерина Петровна (1743-1817), урожденная графиня Салтыкова. статс-дама Екатерины II.
Шумигорский Евгений Севастьянович (1857-1920), историк.
Щербатов Михаил Михайлович (1733-1790), князь, историк, сенатор, президент камер-коллегии, автор памфлета «О повреждении нравов в России».
Щербатова Дарья Федоровна (1762-1801), княжна, фрейлина императрицы Екатерины II, с 1789г. жена графа А. М. Дмитриева-Мамонова.


Эдлинг Альберт-Каэтен (1774-1841), граф, министр иностранных дел и маршал герцога Веймарского, супруг Р.С.Эдлинг.
Эдлинг Роксана Скарлатовна (1786-1844), графиня, урожденная Стурдза, фрейлина императрицы Елизаветы Алексеевны. Автор воспоминаний.
Энгельгарт Егор Антонович (1775-1862), директор Царскосельского лицея в 1816-1822 гг.
Энгинский Луи-Антуан де Бурбон (1772-1804), принц, расстрелян по приказу Наполеона.
Эпинус Франц Федорович (1724-1802), профессор физики и математики, писатель, воспитатель великого князя Павла Петровича.
Эстергази,  княгиня, жена  австрийского дипломата.

Юсупов Николай Борисович (1750-1831), князь, действительный тайный советник, сенатор, член Государственного совета, директор Мануфактур-коллегии.

Якубович Александр Иванович (1793-1845), декабрист.
Якушкин Иван Дмитриевич  (1793-1857), декабрист.
Янькова Елизавета Петровна (1768-1861), урожденная Римская-Корсакова.