Через две зимы...

“Армия – хорошая школа,
но лучше пройти ее заочно”.
Народная мудрость.

“Карантин”.

…Было холодно и сыро. С высокого потолка свисали лохмотья отслоившейся старой водоэмульсионной краски. На серых обшарпанных стенах едва виднелись поблекшие от времени и сырости рисунки, изображающие уродливые фигуры спортсменов. Эти рисунки, видимо, должны были пропагандировать различные виды спорта: бег, плавание, прыжки и тому подобное. Но у меня они вызывали только отвращение, как и сладковатый запах гнилой картошки, который витал в этом помещении, именуемым спортивным залом одной из войсковых частей, куда я был призван отдать свой гражданский долг. Я стоял в этом вонючем зале и думал: 
-Куда же я попал? И что меня ждет теперь впереди?
Мне не хотелось думать о чем-то совсем плохом, но мысли, словно назойливые мухи, начинали роиться в моей голове. Еще вчера я был на гражданке, еще вчера я целовал свою любимую, а сегодня я стоял в строю среди таких же, как я растерянных новобранцев. Я смотрел на грязный заплеванный пол и, пытаясь уйти от этой гнетущей реальности, в своих мыслях удалялся в прошлое.
Чуть более года назад меня и двух моих однокурсников Сергея Архипова и Юру Семенова после окончания техникума направили по распределению работать в город Оленегорск на механический завод. Архипов сразу же поселился в рабочем общежитии, а я, узнав о том, что для семейных там не предусмотрено отдельных комнат, вынужден был отказаться от этой затеи и остаться жить в Мончегорске вместе со своей молодой женой Ольгой у ее родителей. Впрочем, вскоре после свадьбы Ольга уехала на пару месяцев в Ленинград, чтобы закончить свое обучение в медицинском училище. Юрка Семенов, как и я, решил не заселяться в общежитие, и на работу мы вместе с ним стали ездить из Мончегорска рейсовым автобусом.
Но Архипову недолго пришлось потрудиться с нами на механическом заводе, так как через полтора месяца его призвали в армию. А нам с Семеновым почему-то дали отсрочку до осени, чем Юрка остался очень недоволен.
-Ведь чем раньше призовут, тем раньше домой вернемся, - считал он.
А мне, наоборот, совсем не хотелось идти в армию. Хотя я и понимал, что этого не избежать, но мне хотелось подальше отодвинуть этот момент. Ведь мы с Ольгой только-только начали жить вместе. Впрочем, меня тогда никто не понимал: ни мои родители, ни друзья, ни знакомые. Многие даже думали, что мы с Ольгой поженились якобы из-за ее беременности, но вскоре они должны были удостовериться в несостоятельности своих домыслов.
Сколько раз мне приходилось слышать:
-Зачем ты надел этот хомут себе на шею? Мог бы еще погулять вволю…
А мне не хотелось “гулять”, я торопился жить. Ольга вскоре закончила свою учебу в медучилище, сдала экзамены и, вернувшись из Питера в Мончегорск, устроилась на работу. И тут нас ожидало очередное испытание. Дело в том, что я работал в две смены: одну неделю – с утра, другую – вечером. А Ольгу взяли работать в больницу с трехсменным графиком. И вот иногда так получалось, что мы с ней неделями практически не виделись, работая в разные смены. Поэтому я был очень благодарен своему бывшему однокурснику Игорю Константинову, который иногда приезжал вместе с Ольгой на мотоцикле ко мне на завод, когда я работал во вторую смену. Работа у меня была не очень сложная. Я в ту пору исполнял обязанности дежурного электрика, то есть производил мелкий ремонт станков, у которых вдруг случалась какая-нибудь неисправность. Крупным ремонтом я не занимался, его производила специальная ремонтная бригада в утреннюю смену. Мне только нужно было записать в журнал о случившейся неисправности. Поэтому во вторую смену у меня почти всегда было очень много свободного времени, особенно в конце месяца, когда станочники “гнали план” и меня по мелочам к себе не вызывали. Когда мы с Игорем еще учились в техникуме, то между нами не было никаких особенных близких отношений. А вот после нашей с Ольгой свадьбы он как-то сблизился с нами. Я даже начал подозревать, что он не равнодушен к моей жене. Нет, я не стал ревновать. Ведь ревность – это удел слабых людей. Я же был уверен в Ольге и в ее чувствах ко мне.
Осенью нам с Юркой опять дали отсрочку. Советской армии почему-то не нужны были электрики со среднетехническим образованием, а нужны были лишь тупоголовые стройбатовцы, и Юрка с большим трудом уговорил военкома направить его служить в этот самый “стройбат”. Итак, я остался на механическом заводе один из нашей группы.

Однажды я случайно встретил в Мончегорске Володьку Локтева, который когда-то был у нас в техникуме старостой. Володька должен был в это время быть в городе Заполярном, куда его направили работать по распределению. А тут вдруг он оказался в Мончегорске. Мы с ним поздоровались, и я поинтересовался, что он тут делает.
-Я здесь по делам, - ответил Володька. – А так я сейчас в Мурманске живу и работаю.
-Как это? – удивился я. – А почему не в Заполярном? Ведь нам надо, кажется, три года отрабатывать после техникума.
-Вот кому надо, тот пусть и отрабатывает, - засмеялся Володька. – А мне сам министр дал “добро” не отрабатывать.
-Какой еще министр? – не понял я.
И тут Володька мне поведал о том, как он написал письмо в министерство цветной металлургии, к которой принадлежал наш техникум, с просьбой освободить его от обязанности отрабатывать эти три года, и как ему эту просьбу удовлетворили.
-Ты тоже можешь написать, только надо указать какую-нибудь вескую причину, - пояснил Володька. – Я, например, написал, что у меня мать одна больная в Мурманске осталась, и за ней некому ухаживать. И ты что-нибудь придумай.
В завершении нашего разговора Локтев рассказал мне о том, что в Заполярном посадили за драку нескольких наших ребят, в том числе Игоря Антонова и Сергея Колескина. Эта новость для меня была неожиданна и неприятна. Мне было искренне жаль ребят, у которых жизнь сломалась в самом начале.
О встрече с Локтевым я рассказал Ольге.
-Мне Володька дал адрес этого министерства, куда он писал. Я решил тоже туда написать. А если придет разрешение, то давай поедем жить в Мурманск, - предложил я ей. – Там на работу легче устроиться, да и своим жильем можно быстрей обзавестись. Сперва у моих родителей поживем, потом комнату снимем. А там, глядишь, и свое жилье получим. Отец говорил, что у них на заводе сейчас можно быстро жилье получить. Завод в последние годы много домов строит для своих сотрудников.
Ольга со мной согласилась, и я, не откладывая это дело в долгий ящик, принялся писать письмо. Я не стал выдумывать никаких особых причин, а просто написал правду о своем нынешнем положении. То есть о том, что руководство механического завода, куда я был направлен по распределению после окончания техникума, не может меня, как молодого специалиста, и мою семью обеспечить отдельной жилплощадью, и мне приходится добираться на работу из другого города, расположенного за тридцать с лишним километров. Вскоре мне пришел ответ с разрешением, и я тут же подал в отдел кадров заявление на увольнение по собственному желанию. Но мое начальство в лице директора завода решило мне немножко потрепать нервы. Это проявилось в том, что директор, к которому я пришел со своим заявлением, меня просто выгнал из кабинета со словами:
-Иди, работай! Это мне решать: увольнять тебя или нет.
После его слов я просто оторопел от такого беспредела, но ребята из бригады меня успокоили:
-Чего ты волнуешься? Подал заявление и жди теперь. Через две недели они тебя должны рассчитать. А если не рассчитают, то можешь на работу не выходить и смело подавать в суд. Но до этого вряд ли дойдет.
Само слово “суд” тогда для меня было чем-то ужасным. Это позднее я ближе познакомился с законом и понял, что кроме обязанностей у меня есть еще и права. А права у меня были большие. Если я считался молодым специалистом, то мне по закону много чего полагалось.
Но все произошло так, как и предполагали ребята из бригады. Ровно через две недели меня вызвали в отдел кадров и выдали на руки мою трудовую книжку с записью “уволен по собственному желанию”. Теперь нам с Ольгой можно было спокойно ехать в Мурманск. Но на этом наши проблемы не закончились. Оказалось, что, женившись, я потерял право на проживание в квартире родителей, а без прописки мне невозможно было устроиться на работу. Но в этом деле нам помог друг отца Иван Суяков, у которого обнаружилась знакомая в паспортном столе. И вот, наконец, после новогодних праздников я получил мурманскую прописку и затем устроился работать на судоремонтный завод электромонтажником. А с Ольгой решилось все гораздо проще. Ее без всяких проволочек прописали по моему месту жительства, и она устроилась работать медсестрой в детскую больницу. Прописавшись в квартире моих родителей, мы тут же принялись искать съемное жилье, а на заводе я записался в очередь на получение комнаты. И еще. Мы с Ольгой приняли важное решение: больше не тянуть с ребенком, даже если меня призовут в армию.
А в середине апреля меня вызвали в военкомат. Там какой-то майор – связист провел своеобразное собеседование со мной и еще с десятком таких же, как я, ребят. Во время этого собеседования он пытался у нас выяснить две вещи: музыкальность нашего слуха и уровень знания английского языка. Я тогда не понял, для чего ему это было нужно. Было ясно только одно: моим отсрочкам пришел конец. И точно: после майских праздников меня все-таки призвали в армию. В военкомате, где нас собрали для отправки в часть, я встретил двух своих бывших однокурсников Сергея Тарасова и Василия Попова, а также Саню Бабакова, с которым познакомился на том  собеседовании…

Мои мысли вдруг прервала команда:
-Выходи строиться на улицу!
И вот нас строем из вонючего спортзала отвели в баню.
Это была моя первая солдатская баня. А всего их будет чуть больше сотни. Но запомнится именно эта первая, когда ты с себя смываешь последнее, что у тебя еще осталось от “гражданки” – это ее запах. Здесь мы полностью очищаемся, но только снаружи, а вот изнутри нам еще предстоит очиститься. Наши “цивильные” мысли здесь никому не будут нужны, они будут только мешать нашей дальнейшей службе. Вот уже осталось совсем немного, и скоро мы будем думать по-иному, мыслить совершенно другими категориями. А пока что нам после помывки сержант-каптерщик вместо наших вещей выдал казенную одежду и обувь: белые кальсоны с завязочками вместо пуговиц, нательную рубаху такого же пошива, гимнастерку и брюки из “х/б”, пилотку, ремень, портянки и тяжелые кирзовые сапоги. Все это еще предстоит научиться правильно носить и на два года забыть о трусах, майках, носках и теплых свитерах. Новая одежда  непривычна, сидела мешковато и нисколько не согревала.
Не успели мы одеться-обуться после бани, и опять нас строем отвели в столовую на обед. В столовой – длинные деревянные столы, накрытые на десять человек. Одинаковые алюминиевые миски и ложки, одинаковые зеленого цвета железные кружки. В армии во всем должно быть единообразие.
Новая команда:
-Приступить к приему пищи!
Здесь все делается по команде. Сегодня на первое: какая бурда, смутно напоминающая щи из прокисшей капусты. На второе: что-то похожее на перловую кашу, называемую здесь “кирзухой”. А на третье: компот из сухофруктов. Только этот компот имеет какой-то специфический привкус. Потом доброжелатели из старослужащих нам объяснят, что этот привкус из-за специальных таблеток, добавляемых в компот для угнетения мужской потенции, чтобы ни у кого из нас “дурных” мыслей не возникало. Такая пища с трудом лезла в горло. От нее с непривычки тошнило. Мы не успели поесть, как опять прозвучала команда:
-Закончить прием пищи! Выходи строиться!
Недоеденные куски хлеба, который еще можно назвать съедобным, мигом исчезли в карманах брюк. Хотя это здесь запрещено. Теперь строем – в казарму. Казарма – длинное одноэтажное здание, разделенное перегородкой на две половины. Одну половину занимала рота хозяйственного обеспечения или сокращенно РОХО. Здесь обитали водители, дизелисты, электрики, повара и даже свинари, то есть все те, кто не имел непосредственного отношения к боевым дежурствам. “На тумбочке” у них был постоянный дневальный – Костя Пилипенко. Иногда он отдыхал от “тумбочки” в медсанчасти с очередным приступом энуреза и все мечтал о своем “комиссовании”.
Вторую половину казармы занимала учебная рота или “учебка”. Здесь нам предстояло прожить полгода, а затем уже перейти в одно из боевых подразделений. Теперь перед нами поставили задачу – “подшиться”, то есть нам нужно пришить погоны, эмблему войск связи, полоску на рукав, означающую первый год службы, к шинели, парадной форме и гимнастерке. А еще не забыть подшить белый подворотничок, который теперь придется подшивать каждое утро. И если не подошьешься из-за собственной лени, то можешь заработать в лучшем случае наряд вне очереди, а в худшем – фурункулы на шее. В армии почему-то всякая зараза к тебе очень быстро пристает.
-Курсант Луцик, ты куда погоны пришил? На плечи надо, а не на спину, - сержант сделал замечание низкорослому розовощекому пареньку, и тот смешно захлопал глазами под громкий хохот остальных ребят.
Тем, кто на “гражданке” не был дружен с иголкой и ниткой, пришлось с трудом постигать эту науку. Впрочем, как и другую – мытье полов. Первый дневальный занимался этим делом несколько часов подряд.
-Михайлов, а сколько же времени ты будешь драить пол в “подразделе”? – орал на него сержант, наблюдая за тем, как прыщавый верзила размазывает тряпкой грязь по коридору. – Ведь там коридор в казарме в два раза длинней.

Тот майор, который с нами беседовал в военкомате, оказался командиром нашей учебной роты. Он опять решил нас проэкзаменовать по части музыкальности и знания английского языка. После этого нас распределили по взводам. “Музыкантов”, то есть тех, у кого обнаружился музыкальный слух, зачислили в первый взвод. Из них будут готовить телеграфистов (“слухачей” и “стукачей”). Остальных, в том числе и меня, определили во второй взвод. Как нам пояснил наш командир отделения ефрейтор Величко, из нас будут делать “микрофонщиков”. Но те, кто не освоит эту науку, станут потом “пеленгаторщиками”. А самых “тупых” из нас сразу переведут в РОХО. 
Так постепенно и закончился первый день моей службы в нашей Советской Армии. А этих дней у меня будет еще никак не меньше семьсот тридцати. А после отбоя, когда офицеры уже покинули роту, вдруг в темноте послышались голоса:
-Электрики среди вас есть? А дизелисты?
Это “деды” из РОХО, которым скоро на “дембель”, пришли искать себе замену. А я лежал и думал:
-Что лучше: остаться в “учебке” и вместе со всеми “нести свой крест” или завтра же перейти в РОХО, где я буду ОДИН в этой роте?

“Карантин” – это период со дня призыва в Армию и до дня принятия присяги. По-другому это называется “курсом молодого бойца”.  Находясь в карантине, мы не имеем права в одиночку передвигаться по территории части. Мы везде должны ходить только строем, даже в туалет. А также мы не имеем права посещать магазин и солдатскую чайную, которые находятся совсем рядом с нашей казармой и своими запахами напоминают о такой недалекой “гражданке”. В карантине мы обязаны изучить “Уставы” – основы армейской жизни. А еще – политзанятия, на которых зачем-то надо в который уже раз конспектировать какую-нибудь работу нашего вождя Владимира Ильича Ленина. Но это все ерунда по сравнению со строевой подготовкой.
-Делай раз! – командовал наш командир взвода “летеха” Дурнев, который всего-то на несколько лет старше нас. – Тяни носок! Держи ногу!
И мы тянули носок, держа ногу на весу, в проклятых кирзовых сапогах, которые с каждой секундой становились все тяжелей, как будто наливались свинцом.
-Делай два!
И мы все в испарине с удовольствием опускали ногу, чтобы хоть немного передохнуть перед следующей командой. Это нас так учили строевому шагу.
Кроме этого была еще и физподготовка, но пока спортзал находился в аварийном состоянии, то ее проводили в помещении казармы, заставляя нас делать упражнения на перекладине. К остальным “развлечениям” карантина можно еще добавить субботний парко-хозяйственный день (сокращенно ПХД), во время которого приходилось драить полностью всю нашу казарму и убирать территорию вокруг нее, устраивая бурные похороны всем обнаруженным на земле окуркам. А после вечерней поверки и отбоя в роте начинали хозяйничать сержанты, которым наплевать на то, устали мы за день или нет. А чтобы нам крепче спалось и ни о чем не думалось, они иногда устраивали “скачки”.
-Сорок пять секунд – подъем!
И мы вскакивали, как угорелые, быстренько влезали в брюки, наматывали на ноги портянки и, натянув сапоги, неслись строиться в коридор, на ходу еще успевая застегнуть гимнастерку. А сержанты следили по секундомеру, все ли успели встать в строй. Затем они начинали проверять то, как мы намотали портянки. И если сержантам что-нибудь не нравилось, то “скачки” продолжались еще очень долго.
В воскресенье нам тоже не давали отдохнуть, ведь в армии нет выходных дней. В этот день обычно устраивали какие-нибудь спортивные мероприятия. А еще нас учили ходить со строевой песней. И мы шагали строевым шагом по плацу злые, усталые и вечно голодные и орали во всю глотку:
Гимнастерку одену зеленую,
Подпояшу потуже ремень
И пилотку от пота соленую
Я надену чуть-чуть набекрень…

“Учебка”.


Все мы с нетерпением ждали дня принятия присяги, мечтая о той капельке свободы, которая у нас появится после этого дня. Но при этом почти никто из нас не осознавал того, что пока мы находимся в карантине, нас и наказать то по-настоящему невозможно. А вот после принятия присяги мы уже будем нести полную ответственность за все свои действия.
И вот он наступил этот долгожданный день. Мы стояли на плацу в ожидании своей очереди для чтения текста Присяги. На душе было радостно и от этого торжественного момента, и от теплого июньского солнца, выглянувшего из-за туч, и от предстоящей встречи со своими родными, которые приехали в часть. Ко мне тоже приехали: родители, брат Володя, мой друг детства Сергей Голубев и, конечно, моя Ольга. Прошло совсем немного времени, как мы расстались, а я вдруг почувствовал, что даже за этот короткий срок во мне произошли какие-то необратимые перемены. Мой мир сузился, ограничившись пределами нашей части.
-Конечно, хорошо, когда к тебе приезжают, - думалось мне. – Плохо только то, что опять придется расстаться…

Кончился для нас карантин, и вместе с правом свободного перемещения по территории части мы приобрели дополнительные обязанности. Теперь мы должны были ходить в наряды на кухню, на КПП и в караул, а также овладеть непосредственно своей будущей воинской специальностью. Для этого существовал специальный предмет, называемый СЭС. Как расшифровывалась эта аббревиатура, мы не знали. Но у сержантов об этом лучше было не спрашивать. Достаточно было того, что мы знали, что СЭС – это наш основной предмет. В армии не принято быть слишком любознательным. Как говорится: “Меньше знаешь – крепче спишь”. Если политзанятия у нас проводились в Красном Уголке в помещении роты, то на занятия по СЭС мы ходили в специально оборудованный учебный корпус. Там мы одевали наушники, и сержант Гера Ефимов включал огромный металлический магнитофон. Вращались огромные бобины, медленно ползла магнитофонная лента, и в наушниках звучало:
-Sky king, Sky king! Do not answer…
Мы пытались “просечь” английский текст и записать его карандашом на листке бумаги. Обязательно карандашом, а не ручкой. Поэтому карандаш должен быть всегда хорошо отточен, а рядом на столе лежать еще один – запасной. И бумага здесь  была не из обычной тетрадки, а нелинованная из рулонов. Ко всему этому следовало привыкнуть. По окончании занятий по СЭС все листки бумаги бросали через щель в большой деревянный опечатанный ящик. Когда ящик полностью заполнялся, то бумагу сжигали. Из учебного корпуса нельзя выносить ни одной бумажки. К такому режиму секретности тоже надо было привыкнуть.
Гера Ефимов – это наш заместитель командира взвода. Все ребята его уважали, не то что ефрейтора Величко. Считалось, что ефрейтор – это солдат-выскочка. Даже существовала присказка: “Лучше иметь дочь-проститутку, чем сына-ефрейтора”. А Гера был все-таки сержантом и не “жлобом”. К тому же он был мне почти земляком. Он родом из Мончегорска, в котором я прожил четыре с лишним года и нашел там себе жену. Кстати, Гера был тоже женат. Правда, ему осталось служить уже меньше полгода. Вот он выпустит нас из “учебки” и демобилизуется.
-Те, кто будут иметь “отлично” по СЭС, пойдут в увольнение, - предупредил Гера. Вот мы все и старались, “наращивали скорость”. В перерыве между занятиями вышли на улицу покурить. От ярких лучей летнего солнца пришлось даже зажмуриться.
-Курсанты, у кого есть сигареты? – спросил Гера.
-У меня есть, - откликнулся белорус Алисиевич, хитро улыбаясь. – Только они у меня в кармане, который вы приказали зашить.
-Ладно, - Гера посмотрел на Алисиевича со своим уникальным прищуром, - Можешь расшить карманы. Но если опять у кого-нибудь увижу руки в карманах, то накажу по-другому. Давно уже пора бросить эту вашу гражданскую привычку.
Помимо учебы и нарядов у нас появились еще и другие “развлечения”: ремонт спортзала, выравнивание дороги, ведущей от нашей части до железнодорожной станции, разгрузка вагонов на этой же станции…
Ремонтом спортзала нам пришлось заниматься по вечерам, то есть после ужина и до отбоя. Так что свободного времени у нас практически не было. Мы, стоя на лесах, скребками очищали потолок спортзала от старой водоэмульсионной краски, чтобы затем покрасить его заново.
Заниматься выравниванием дороги было гораздо приятней, особенно если погода позволяла. Мы засыпали ямки на дороге песком для того, чтобы начальство могло проехать по ней без особой тряски. Это было наше обычное воскресное развлечение.
А вот на разгрузку вагонов нас могли послать в любое время, даже ночью. Но туда посылали обычно добровольцев, которых всегда находилось в роте достаточно. Дело в том, что во время этих разгрузок всегда удавалось разжиться спиртными напитками. И при этом не важно, что надо было разгружать: уголек или картошку. С нами старшим всегда ездил наш старшина роты прапорщик Гломбодский, а он сам был любитель выпить. Бывали дни, когда он с самого утра ходил по роте с сизым носом и пытался у нас “стрельнуть” денег на опохмелку. Но мы уже знали, что возврата денег не будет, и поэтому старшине их никто не давал.

Однажды среди ночи подняли “дежурный караул”, то есть тех, кто должны были заменить действующий караул. Значит, в части случилось какое-то ЧП. Мы лежали в постелях, тихонько переговариваясь между собой. Теперь на было уже не до сна. Мы гадали, что там могло произойти в карауле. Вскоре вызвали добровольцев для уборки караульного помещения. Похоже, что дело случилось серьезное. Оказалось, что начальник караула сержант Зверев из третьего подраздела застрелил из автомата своего подчиненного. У этого сержанта привычка дурацкая была. Он любил попугать молодых солдат, заступивших с ним в наряд. Направит ствол прямо между глаз кому-нибудь из ребят и медленно нажимает указательным пальцем на курок, а в последний момент щелчком большого пальца ставит автомат на предохранитель. При этом выстрела не происходит. Такой вот фокус он обожал проделывать. Но в этот раз фокус не удался, и выстрелом из автомата снесло пол головы у рядового Смирнова. Вот такая нелепая смерть…
Мы все думали, что Зверя (это была кличка сержанта) накажут по всей строгости. Но все оказалось иначе. В нашем клубе устроили показательный суд и присудили сержанту всего три года дисциплинарного батальона по статье “неосторожное убийство”. Дело представили так, как будто начальник караула “случайно” взял автомат из пирамиды, “случайно” передернул затвор, заслав патрон в патронник, “случайно” снял предохранитель, “случайно” нажал на курок, и пуля случайно попала в караульного из бодрствующей смены. Все это было странно слышать.
-Наше начальство просто не захотело выносить мусор из избы, - подумалось мне.    – Для них, конечно, лучше представить все это удивительным совпадением случайностей, чем признать свою вину в том, что они не смогли из Зверя сделать Человека. А он и через три года дисбата все равно останется зверем.

Где-то в середине октября, когда уже были сданы все полугодовые зачеты и нормативы, а мы готовились к переходу из “учебки” в подраздел, со мной произошло одно неприятное событие. После обеда в нашей солдатской столовой у меня вдруг очень сильно скрутило живот, и я был вынужден обратиться за помощью в медпункт. В армии почему-то всякая зараза пристает, даже мелкая царапина начинает гноиться. А тут – живот. Короче, врачиха дала мне каких-то таблеток и положила отдыхать в изолятор. А вечером в медпункт с теми же жалобами обратился еще один курсант нашей роты – Толик Домарацкий. И тогда нас с ним решили отвезти в госпиталь в Мурманск с подозрением на дизентерию.
-Только этой гадости мне не хватало, - подумал я. – Когда-то в стройотряде в Астрахани меня миновала эта участь, хотя большинству наших ребят тогда не повезло. А теперь вот пришла моя очередь. Кажется, так давно это было, а прошло всего лишь три года. И столько событий произошло за это время. Интересно, как там Наташка Елохина поживает? Мне мой брат Володя как-то говорил, что, оказывается, она вышла замуж за его однокурсника, с которым он учился в ПТУ, Александра Пархоменко. Он однажды был у них в гостях, и Наташка передавала мне привет…
 
Оказалось, что госпиталь находится на проспекте Ленина как раз напротив кафе “Юность”. Из окна палаты, в которую нас с Домарацким поместили, было видно и само кафе и памятник Анатолию Бредову около центрального стадиона.
-Надо бы Ольге сообщить, что я в госпитале, - мелькнула у меня мысль.
Ольга в это время была уже в декретном отпуске и находилась у своих родителей в Мончегорске. Я написал ей письмо, выпросив в долг у ребят конверт и бумагу. Я сообщил Ольге о своем местонахождении и заранее предупредил, что ее ко мне на “инфекцию” могут не пропустить. 
Но через пару дней мы с ней встретились. Ольге удалось уговорить здешний медперсонал, и ее ко мне пропустили, чему я был необычайно рад. Ведь мы уже с ней не виделись несколько месяцев, потому что я Ольге запретил ко мне в часть приезжать из-за ее положения и плохой погоды, надеясь, что сам смогу приехать в увольнение. Но в последнее время нам запретили увольнения. Вначале из-за того убийства в карауле, а потом из-за некоторых долбо…., которые вернулись из увольнения в нетрезвом состоянии. Мы сидели с Ольгой в коридоре нашего госпиталя. Я погладил рукой ее уже заметно округлившийся живот:
-Скоро уже. Как жаль, что меня рядом не будет. А мне еще служить больше полутора лет.
-А может тебя отпустят ко мне на роды? – она положила голову ко мне на плечо.
-Не знаю. Буду проситься, но от меня мало что зависит. Служба есть служба.


“Огурцы”.

Наш диагноз на счет дизентерии не подтвердился, но все равно нас с Домарацким продержали в госпитале более двух недель и выписали только после ноябрьских праздников. Когда мы с ним возвратились в часть, то оказалось, что всех наших ребят уже перевели по подразделам. Теперь мне одному предстояло “вливаться” в ряды доблестной второй роты, так как Домарацкого командование решило оставить в “учебке” вместо демобилизовавшегося Геры Ефимова.
Вторая рота была самой большой ротой в нашей части и занимала весь второй этаж здания казармы. На первом этаже располагались первая и третья роты. Командовал второй ротой майор Андронов. Но все солдаты его уважительно называли “Дядей Борей”. По сравнению с другими офицерами части Дядя Боря был довольно представительным офицером. Старослужащие рассказывали, что он когда-то был подполковником и командовал какой-то небольшой частью, вроде нашей. Но позднее он был разжалован и переведен сюда из-за пожара, случившегося в его части. И теперь Дядя Боря строго следил за соблюдением правил пожарной безопасности во вверенной ему роте. И не дай бог, чтобы кто-нибудь из подчиненных ему попался на глаза с самодельным кипятильником или с сигаретой в месте, непредназначенном для курения. За это он наказывал очень строго. Вот в этой роте мне и предстояло продолжить свою дальнейшую службу.
Волей судьбы я попал во второй взвод, которым командовал капитан Лисицкий, по кличке “Пузо”. Непонятно, кто и зачем придумал ему эту кличку, но она к нему просто “приклеилась”. К тому времени, когда я прибыл в подраздел, уже все наши ребята отстажировались и самостоятельно несли боевое дежурство. А мне еще только предстояло пройти стажировку. Меня определили на пятый пост, назначив моим куратором сержанта Калинина, который был у нас еще и заместителем командира взвода. На “точке”, где проходило наше боевое дежурство, кроме пятого поста в этом же зале располагались еще три поста: второй, четвертый и шестой. Второй и шестой посты считались наилучшими в плане карьерного роста, так как на них можно было очень быстро “заработать” и сержантские лычки и отпуск. Дело в том, что на этих постах прослушивались основные частоты, на которых переговаривались наши потенциальные “враги”, то есть  американские и натовские летчики. А пятый пост был предназначен для прослушки дополнительных запасных частот, на которые “враги” переходили, если они не могли связаться со своими наземными операторами на основных частотах.
Дежурство на “точке” у нас было круглосуточным, а смен было четыре, по шесть часов каждая. Всем ребятам больше всего нравилось ходить в ночную и вечернюю смены, когда на “точке” из начальства никого не было кроме дежурного офицера. Во время такой смены можно было спокойно послушать музыку по “Радио Люксембургу”, попить чайку или просто покемарить. Конечно, все эти удовольствия были доступны только старослужащим. А нам, солдатам первого года службы, пришедшим из “учебки”, то есть “огурцам”, вменялось в обязанность стоять на стреме, да заваривать чай для старослужащих. Чай мы заваривали в трехлитровых банках, при этом использовались самодельные кипятильники из обломков ножовочных полотен. Нашему начальству было известно об этом пристрастии старослужащих, и, пытаясь его искоренить, оно постоянно устраивало на “точке” обыски. Однажды во время моей стажировки наш комвзвода Пузо производил такой обыск и, обнаружив трехлитровую банку с уже заваренным чаем, со злости разбил ее. Тогда после смены “старики” поручили мне и Сереге Донченко, который сидел на шестом посту, раздобыть такую же банку. А где ее раздобыть? Можно, конечное, было купить в магазине какой-нибудь сок, но у нас с Доней просто не было столько денег. Тогда Доня предложил:
-Давай, сходим в офицерский городок. Может, там чего-нибудь найдем.
Офицерским городком называлось несколько двухэтажных зданий, находящихся тут же на территории нашей части, в которых жили офицеры и прапорщики со своими семьями. Доня оказался удивительно прозорлив, так как в подъезде одного из домов мы с ним обнаружили целую кладовую с домашними заготовками, а в ней нашли и необходимую нам баночку с томатами. Мы вдвоем уничтожили эти томаты, которые оказались удивительно вкусными, а баночку доставили на “точку”.

Кроме меня с нашего призыва на пятый пост назначили еще Славку Евдокимова. Родом он был из моего любимого города Мончегорска. А ростом он вымахал более двух метров, за что и получил прозвище “Туча”. Ему даже не смогли у нас в части подобрать парадную форму, и пришлось ее заказывать шить в офицерском ателье в Мурманске. Характер у Славки был очень спокойный. Он со всеми ребятами ладил, а “старики” его даже и не пытались “оседлать”.
Славка очень быстро прошел стажировку и стал ходить на смены. А я оказался при этом, как запасной игрок. Это в том смысле, что нас на посту сразу стало четверо: “старик” Калинин, “фазан” Фаронов, Туча и я.
Вчетвером на посту, конечно, быть тесно, кто-то из нас должен был еще ходить и в наряды. И этим кем-то, конечно, оказался я. Это было по всем правилам неудачи. А наряды в подразделе – это совсем не то, что наряды в “учебке”, где все мы были на равных. Это касалось как нарядов по роте, так и нарядов по кухне. Наряд по роте – это основной наряд в армии, через который прошли все, кто служил. Заступить в наряд дневальным по роте – это значило “встать на тумбочку”. В обязанности дневального входило: поддержание чистоты и порядка в помещении роты, подача различных команд для личного состава, ответы на телефонные звонки, ведение журнала, в который записывались все основные события, происходящие в роте, и еще очень многое. Хорошо, если в наряде стояли все с одного призыва. Тогда все по очереди и “на тумбочке стояли”, и отдыхали, и порядок в роте наводили. Но в подразделе мы чаще попадали в наряд со старослужащими, среди которых встречались и откровенные “жлобы”, такие как Федя или Фил. Мне довелось однажды дежурить в наряде с Федей. Федя – это не имя, это была его “кликуха” (по фамилии Федоров). А своего имени он нам и не оставил, он его потерял вместе со своим “жлобством”. Так вот, мне пришлось почти сутки без перерыва “отстоять на тумбочке”, когда я дежурил с этим Федей. К концу дежурства я едва стоял на ногах. Хорошо, что мне не пришлось еще заниматься уборкой помещений и сдачей наряда. Для этого Федя “припахал” всех свободных “огурцов”. А вообще сдача наряда – это крайне неприятная процедура, особенно если приходилось сдавать наряд старослужащим. И это касалось всех нарядов без исключения: и “тумбочки”, и кухни, и караула, и КПП.
Кухонный наряд у нас тоже считался самым поганым нарядом после “тумбочки”. В обязанности нарядчиков входило: получение продуктов на складе, помощь повару в приготовлении пищи (чистка и резка овощей), накрывание столов, мытье посуды и уборка помещений кухни и столовой после приема пищи. Я как-то раз попал в наряд, когда на кухне сломалась картофелечистка, и нам пришлось всю ночь чистить картошку вручную. А это - целая ванна. Я после этого не могу без смеха смотреть эпизод из фильма “Максим Перепелица”, где нарядчики чистят вручную картошку и запросто отпускают героя фильма из наряда за халвой. Как все-таки были далеки такие фильмы от реальной армейской жизни. Нашу часть лишь условно можно было назвать частью: у нас было всего лишь четыре роты плюс “учебка”. А в фильме была показана крупная боевая часть, и чтобы накормить весь личный состав такой части, потребовалась бы не одна такая ванна картошки.
Заступить в наряд в караул – это уже считалось некой привилегией по сравнению с другими нарядами. Но и здесь были свои заморочки. Наряд в карауле – в три смены: дежурная, отдыхающая и бодрствующая. В хорошую погоду смена караула производилась через четыре часа, а зимой в мороз – через два. Но даже при четырехчасовой смене караула не удавалось нормально выспаться: только начнешь засыпать, а тебя уже будят. У нас в части было два поста. Первый – это охрана штаба вместе со знаменем части. Среди командования он считался самым ответственным постом, ведь после утраты знамени часть должна была расформироваться. Но никто из караульных не любил этот пост. А кому это может понравиться: нарезать круги вокруг здания штаба у всех на виду? И покурить нельзя, и по нужде сходить запрещается. Вот второй пост в этом отношении был гораздо лучше: это обход всей территории части по заданному маршруту. Здесь можно было кое-где и зашхериться. Необходимо было только время от времени подавать контрольные сигналы  в караулку с определенных точек маршрута. И время на втором посту двигалось гораздо быстрее, чем на первом. А я еще, чтобы ускорить движение времени и чтобы не уснуть, иногда пел про себя:
“Ты получишь письмо, как обычно без марки солдатское,
И прочтешь торопливо, а может, не станешь читать.
Обращаюсь к тебе не за нежностью и не за ласкою,
Не пришлю никогда я в твой дом почтальона опять”…

Тринадцатого декабря Ольга родила сына. Из дома мне прислали телеграмму, и я сразу же пошел отпрашиваться у Дяди Бори. В результате мне предоставили краткосрочный отпуск на три дня. А старики мне намекнули, чтобы я не забыл по этому поводу “проставиться”. Я им пообещал привезти пару бутылок водки и затем отправился домой в Мурманск. Только дома я понял, что совершил большую глупость. Мне надо было отпрашиваться не сразу, а на выписку Ольги из роддома. Но, во-первых, я не знал, когда ее выпишут, а во-вторых, я думал, что мне дадут не три дня, а больше. Поэтому, полюбовавшись на свою жену с улицы Карла Маркса через окно второго этажа роддома, я направился в комендатуру с надеждой о продлении своего отпуска. Но мне в комендатуре посоветовали возвращаться в свою часть и там решать эту проблему. Мне пришлось так и поступить. Захватив с собой водку, мы с братом отправились ко мне в часть. Володя поехал со мной за компанию. Мы надеялись, что мне просто продлят отпуск на пару дней, и мы вместе с ним вернемся домой. Но все получилось не так, как мы ожидали. И Пузо и Дядя Боря на меня просто наорали:
-Надо было головой думать, прежде чем отпрашиваться. А теперь можешь считать, что твой отпуск закончился.
-Разрешите мне на КПП сходить. Меня там брат остался ждать.
Начальство дало “добро”, и я с поникшей головой отправился на КПП. Объяснив брату создавшуюся ситуацию, я спрятал бутылки с водкой в снег и вернулся в казарму. Володе одному пришлось добираться до Мурманска. А вечером после отбоя, когда начальство удалилось из казармы, а дежурный по части улегся отдыхать, мы с сержантом Калининым провели операцию по доставке водки в роту.

Дядя Боря все же отпустил меня через несколько дней домой. Наконец-то я встретился с Ольгой и впервые взял на руки своего сына. Нельзя сказать, что я тут же ощутил себя отцом. Конечно, если бы я был с Ольгой всю ее беременность, то все было бы по-другому. И опять из увольнения мне пришлось везти старикам спиртное. На этот раз я в качестве контейнера для водки использовал обычную грелку. Под шинелью ее очень легко было спрятать. Правда водка из такого контейнера потом немного отдает резиной, но это уже были не мои проблемы. Вернулся я из увольнения, и опять потянулись бесконечные и безрадостные будни. Единственная была отдушина – это письма из дома. Ольга мне писала довольно часто, в подробностях описывая все события, происходящие с ней и нашим сыном. Мы его решили назвать Сергеем в честь моих обоих друзей – Голубева и Архипова. Еще я часто получал письма от мамы. Поначалу у нее с Ольгой складывались не совсем гладкие отношения. Так часто бывает между свекровью и невесткой, если им приходится жить вместе. Но после того как я написал маме, чтобы она не ссорила меня с Ольгой, ее жалобы на мою жену тут же прекратились. Еще мне мама как-то сообщила, что наши родственники (сестра отца с семьей) переехали жить из Воркуты в Одессу. Вернее не в саму Одессу, а в село Дачное, где они купили себе дом. Одесса – это был один из тех немногих городов, в котором я бы хотел побывать. Я заочно полюбил этот город, воспетый еще Леонидом Утесовым. А после просмотра фильма “Опасные гастроли” с Владимиром Высоцким в главной роли, я просто бредил Одессой. И теперь появился реальный шанс исполниться моей мечте – побывать в Одессе.
-В Одессе еще должна учиться Таня, - вспомнилось мне. – Как бы мне хотелось просто посмотреть на нее со стороны. А еще лучше – встретиться, но боюсь, что Ольга меня не поймет…

Всех офицеров и прапорщиков нашей части можно было поделить на две категории: “ротные” и “направленцы”, которые непосредственно занимались выполнением боевой задачи. “Направленцев”, таких как майор Грачёв, капитан Николаев или прапорщик Зубов, все в части уважали за их знания. А про Зубова даже ходила легенда, что он якобы должен был демобилизоваться еще в хрущевские времена, но этому “помешал” американский летчик Пауэрс, залетевший на территорию нашей страны на самолете-разведчике U-2. “Направленцы” тоже относились к солдатам с уважением, так как они вместе с нами делали одно общее дело. Еще в нашей части был один офицер, которого нельзя было причислить ни к одной из этих двух категорий. Это был старший лейтенант Волков, который занимался тем, что ходил по части и пытался “разнюхать” о каких-либо нарушениях. Он любил поговорить с молодыми солдатами об их взаимоотношениях со старослужащими. Не смотря на столь незначительное звание Волкова, его побаивались даже старшие офицеры. Ведь от него зависела их дальнейшая карьера. Поэтому его побаивались и не любили. В нашей роте еще был один офицер, которого я бы тоже не стал причислять к “ротным”. Это был наш замполит капитан Иванов. Замполит – эта должность, уходящая своими корнями в “комиссары”, и, на мой взгляд, самая бесполезная в нашей армии. Капитан Иванов для получения очередного звания заочно обучался в каком-то высшем учебном заведении, но контрольные работы за него делал один из молодых солдат нашего призыва рядовой Трухин. Он на “гражданке” был преподавателем математики, а теперь его вовсю использовал наш замполит, освобождая при этом своей властью от всех нарядов, смен и работ. Мы, конечно, были от этого не в восторге, потому что нам приходилось вкалывать за Трухина (то есть “за себя и за того парня”).
В нашей маленькой части развлечений для офицерского состава было не так уж много. Некоторые из них занимались рыбалкой, так как условия для этого были великолепные: рядом с частью находилось большое озеро. Но большинство офицеров просто пьянствовали от скуки, а по пьянке случались даже драки между ними. Все это не проходило мимо наших солдатских ушей и глаз. Мы посмеивались над нашими командирами, в душе понимая, что им заняться больше не чем. По выходным в клубе крутили какие-то старинные заезженные киноленты. Но иногда на праздники там устраивались концерты художественной самодеятельности, в которых принимали участие и офицерские жены. А один раз нам даже устроили танцы, на которые привезли девиц из ближайшего поселка. Мы потом удивлялись, как это начальство осмелилось пойти на такой рискованный шаг. Ведь бывали уже  случаи, что после таких мероприятий некоторые девицы оставались тайно жить в армейских казармах, по ночам обслуживая всех “стариков”. Я никогда не мог понять таких девиц. Что толкало их на такие поступки? Я бы еще мог понять, если бы они это делали за деньги. А тут ради чего? Ради приключения и удовольствия? Что-то это было слишком сомнительное удовольствие: пропустить через себя пару десятков солдат.
Со мной на “гражданке” был один случай, когда я еще учился в техникуме. В “общаге” тогда делали ремонт и меня временно подселили к Володьке Локтеву и Витьке Максимову. Эти ребята были старше всех у нас на курсе: они уже отслужили в армии. Однажды вечером они ушли на танцы, а я завалился спать. Ночью меня разбудили какие-то голоса. Оказывается, Володька с Витькой привели с собой двух девиц. Непонятно, каким образом ребятам удалось провести их в “общагу” через вахту, но, тем не менее, они умудрились это сделать. Вся компания была слегка навеселе, но ребята старались слишком не шуметь. Они даже свет не стали зажигать, думая, что я сплю. Но и без света в комнате было достаточно светло, ведь у нас летом солнце совсем не заходит за горизонт. Поэтому я мог спокойно наблюдать за всем происходящим в комнате, тем более на меня никто из них и не обращал особого внимания. А то, что происходило между ними, было для меня неким открытием. Конечно, о взаимоотношении полов я знал и раньше, но в основном из всяких пошленьких рассказов и анекдотов. А тут я увидел все воочию. Я никогда раньше так близко не наблюдал обнаженных женских тел. Тяжелыми молоточками кровь стучала у меня в висках, и мне казалось, что этот стук услышат все и обнаружат, что я не сплю. Мне было стыдно подглядывать за ними, но природное любопытство одерживало верх над всеми остальными чувствами. Той ночью мне так и не удалось уснуть. Даже после того, как вся компания затихла в своих постелях. Меня тогда очень удивило то, что девицы весьма спокойно отнеслись к предложению ребят о перемене своих партнерш. Значит, им было все равно с кем и как. Но я видел, что они при этом получали удовольствие. А вот если бы вместо двоих ребят было два десятка изголодавшихся солдат?
Вот такие воспоминания возникли у меня, когда я увидел в нашем клубе на танцах этих размалеванных девиц из поселка. Но никакого ЧП у нас в части не случилось: начальство сумело проследить за тем, чтобы ни одна из девиц не осталась здесь после танцев. Да и во время танцев за ними очень строго наблюдали, чтобы не было ничего аморального.

Между тем неизбежно приближалась долгожданная весна. Эту весну ждали не только “старики-дембеля”, но и “фазаны”, чтобы перейти в следующую категорию, то есть стать “стариками”. И, конечно, для нас молодых эта весна тоже была долгожданной. Теперь, наконец, мы перестанем унижаться перед теми, кого призвали на службу на год или на полгода раньше нас, теперь мы станем “фазанами”. Осталось только чуть-чуть потерпеть, подождать, пока уйдут сержант Калинин, Федя с Филом и все остальные наши “старики”. И тогда закончится самый тяжелый период нашей службы.


“Фазаны”.

Тех, кто отслужил год службы, в разных частях называли по-разному. Где-то их звали “черпаками”, где-то “карасями”. А у нас в части их называли “фазанами”. Это, видимо, из-за того, что после года службы им позволялось “распушить свои перья”. Теперь им можно было и чаю попить на “точке” и в казарме, вскипятив воду при помощи запрещенных самодельных кипятильников. Кстати, чай при этом получался почему-то очень вкусный. Это, наверное, потому что “запретный плод всегда сладок”. Теперь можно было на посту и музыку послушать одним ухом, если в эфире не было в это  “врагов”. Самое главное: при этом не пропустить важного сообщения, иначе могло достаться всем “по шапке”. А еще “фазанам” было позволено после отбоя смотреть телевизор в “Красном уголке”.
Но некоторым новоиспеченным “старикам” не очень нравилось то, что “фазаны” вдруг получали такие привилегии. Они, видимо, сразу забывали, что еще вчера сами были такими же “фазанами”. И, как следствие, из-за этого возникали конфликты. Вот такой конфликт возник и у нас с Фароновым, хотя мы с ним сталкивались очень редко, потому что дежурили на одном посту. Но именно это в основном и послужило причиной нашего столкновения. Фаронову очень не хотелось ходить в наряды, гораздо лучше было сидеть на посту. Я не считал себя конфликтным человеком, но у нас с Фароновым это дело едва не закончилось дракой. Хорошо, что ему вскоре дали двухнедельный отпуск, и он уехал его отбывать в свой родной Питер.
Служба у меня между тем потихоньку продолжалась. А вот у моего друга Сергея Архипова она закончилась. Прошло уже два года, как мы с ним расстались. Вот где-то в это время я получил от него письмо, в котором он мне сообщил о том, что демобилизовался и решил ехать куда-то под Читу на строительство БАМа. Я тогда подумал, что теперь мы с ним увидимся уже не очень скоро. Но я ошибся в своих прогнозах. Сережка почему-то ненадолго задержался на БАМе. Вскоре он вернулся в Мурманск. А затем он вдруг женился и уехал жить под Питер в поселок Металлострой, устроился там работать на “Электросилу” и поступил учиться в Северо-Западный Политехнический институт. Я, когда об этом узнал, то просто удивился его прыткости и даже немного позавидовал ему. Ведь я всегда мечтал переехать жить в Питер (или поближе к нему), в который был влюблен еще с самого раннего детства. В Питер когда-то уехал Пешков, теперь вот Архипов. А мои мечты так и остались мечтами.

Ко мне в часть иногда приезжала Ольга, и всякий раз у меня возникала одна и та же мысль:
-Почему у нас в части нет комнаты для свиданий с родственниками? Ведь ко многим приезжают и не только из Мурманска, а из более отдаленных мест. И жены к некоторым иногда приезжают. Даже в некоторых колониях имеются такие комнаты, для того чтобы можно было побыть наедине со своими любимыми.
А нам с Ольгой в хорошую погоду просто приходилось уходить за пределы части подальше в сопки от посторонних глаз, чтобы там, на лоне природы предаться любовным утехам. И все было бы прекрасно, если бы не проклятые ненасытные комары, со злостью впивающиеся в наши обнаженные тела. Но мы их замечали только после удовлетворения нашей бурной страсти.
Ольга, откинувшись, шептала:
-Какими же мы были дураками. Почему мы потеряли столько времени?
  -Когда? – вопрошал я ее.
-Там. В Питере. Когда ты ко мне приезжал перед свадьбой. Ведь мы тогда были одни. И нам никто не мог помешать…
-Не беспокойся, Оль. Мы все с тобой наверстаем, у нас еще вся жизнь впереди…

А что между нами могло быть в Питере, если ни у Ольги, ни у меня не было тогда еще никакого сексуального опыта? Конечно, теоретически в этом плане я был в какой-то степени подкован. Да и практического опыта в свое время я пытался набраться с помощью одного из своих техникумовских друзей Сережки Колескина. Он учился в группе “строителей”, а сам был родом из Мурманска. И поэтому жил вместе со мной в “общаге”. Само собой нам частенько приходилось с ним сталкиваться. Хоть мы и учились в разных группах, но на начальных курсах не было большого различия в программах нашего обучения. А на выходные мы все вместе ездили домой в Мурманск. И  порой  не обходилось без настоящих приключений, когда от станции Оленья, куда мы доезжали рейсовым автобусом, до Мурманска нам приходилось добирались товарным поездом. “Для согреву” мы всегда с собой брали какого-нибудь дешевенького портвейна. Эти поездки нас всех объединяли, не зависимо от того, в какой группе кто из нас учился. И даже ребята из физкультурного техникума к нам иногда присоединялись. А с Сережкой Колескиным мы сошлись еще ближе после нашей совместной поездки в стройотряд в Астрахань. Сережка, когда узнал, что у меня еще не было сексуального опыта, решил меня “совратить”. Это дело он задумал осуществить в Мурманске на зимних каникулах. У него была одна знакомая женщина, с которой он сам впервые познал все прелести сексуальных отношений. Вот с ней Сережка и решил меня свести. Кстати, я сам был не против этого, но меня обуревал какой-то животный страх. Очень страшно было в первый раз лечь в постель с женщиной. Я ведь до этого и целовался всего только один раз, да и то это случилось не по моей инициативе.
В назначенный день мы встретились с Сережкой у него дома.
-Давай выпьем немножко для храбрости, - предложил он и налил мне в стакан вина, которое заранее купил для такого случая. – Много нельзя, а немножко не помешает. Если много выпить, то у тебя ничего не получится. Это я по себе знаю.
Мы с ним выпили и отправились к его знакомой женщине, которая жила рядом в соседнем доме. По дороге я все себе представлял, как это со мной произойдет. Я хоть немного и захмелел, но все равно мне было как-то не по себе. Мне вдруг сразу захотелось отказаться от Сережкиной затеи, но я понимал, что для меня уже обратной дороги нет.  Остальное происходящее было, как в кино. Я с большим трудом воспринимал реальность. Вот мы с Колескиным у дверей квартиры этой женщины, вот мы уже у нее в квартире, вот мы сидим втроем у нее на кухне и допиваем все вместе остатки вина из той бутылки, которую Сережка прихватил с собой. И вот, наконец, наступает “момент истины”, то есть тот момент, когда мы с этой женщиной должны лечь в постель. Но тут вдруг раздается телефонный звонок, и эту женщину срочно вызывают на работу. Вот таков был мой первый сексуальный опыт. Но Колескин после такого “облома” на этом не успокоился. Он еще пару раз попытался сделать из меня “настоящего мужика”. Только почему-то из всех его затей так ничего и не вышло. И причина была не во мне, просто каждый раз возникали какие-то непреодолимые препятствия для моего совращения. В конце концов, Сережка плюнул на это дело, сказав мне напоследок:
-С тобой чего-то и у меня все постоянно срывается. Какой-то ты невезучий. Лучше тебе и оставаться таким, какой ты есть…

Меня как-то Оля спросила:
-Почему ты больше не пишешь стихи?
Я сразу и не смог ей ничего ответить. Ведь стихи пишутся не от желания, а от озарения. Это происходит как-бы само собой. Это должно родиться. И вот в конце концов что-то родилось:
Медленная песня тишины
Стелется над городом вечерним,
И блестит на стеклах диск луны.
Город засыпает тихий, древний.

Я люблю такие вечера,
Тишину ночного небосклона.
Будто бы родился я вчера:
Все мне ново, даже не знакомо.

В небе я ищу свою звезду –
Мой маяк в пустыне голубой.
Я стою на боевом посту,
Чтобы спал спокойно город мой.
       
На “фазановстве” у меня появилось больше свободного времени. И для того, чтобы почитать книжку, да и просто для того, чтобы подумать и вспомнить свое прошлое. Я часто вспоминал свое детство, прокручивая в памяти много раз одни и те же эпизоды. Родился я и все свои детские годы провел в Росте. Роста – это самый северный микрорайон города Мурманска, который когда-то был вовсе отдельным рабочим поселком. Свое название он получил от названия речки Роста, протекающей с восточной стороны микрорайона и впадающей в Кольский залив. Старожилы говорили, что когда-то в этой речке водилась драгоценная красная рыба семга, но я этих времен уже не застал. Вот рыбу-колючку я лично в этой речке еще видел. И еще я мог бы похвастать тем, что мне довелось в детстве купаться летом в этой речке. Но это было еще до того, как ее загадили, спустив в верховьях реки несколько тонн мазута. По одной из версий это было сделано специально после открытия на берегу речки туберкулезной больницы для того, чтобы уберечь нас от заражения этим самым туберкулезом. Эта версия существовала очень долго, и она считалась самой правдоподобной. Но имела место еще одна версия, согласно которой этот мазут слили в реку просто из-за того, что его просто некуда было девать, то есть это все произошло из-за обыкновенного российского головотяпства. Во всяком случае, речку уничтожили, и нам ростинским мальчишкам, для того чтобы летом искупаться, теперь приходилось ходить далеко в сопки на озера. На “Семечку”, как ласково мурманчане называли Семеновское озеро, которое располагалось почти в центре города, мы ходить опасались по причине постоянной вражды между нами и “кварталовскими” ребятами. “Кварталовскими” считались те, кто жил между Ростой и центром города. Попав в чужой район, можно было запросто нарваться на неприятность, которая в лучшем случае закончилась бы вытрясанием денег из ваших карманов, а в худшем случае еще и мордобитием. Но и на территории самой Росты тоже было не совсем спокойно. Здесь также существовало деление на более мелкие микрорайончики, такие как “Шанхай”, “Береговой”, “Комсомольский”, “Заречка” и так далее. Центральным и наиболее многочисленным был “Восток” – огромный двор между двумя Г-образными пятиэтажками, в коммунальных квартирах которых проживало несколько сотен семей. Свое название этот двор получил из-за названия гастронома, занимавшего почти весь первый этаж одного из этих домов. А гастроному в свою очередь это название присвоили после полета в космос космонавта №1 Юрия Гагарина. Ребята с “Востока” были самой крупной “кодлой” в Росте и поэтому главенствовали над всеми остальными группировками. Свои дошкольные годы я провел как раз во дворе этого “Востока”, и поэтому был лично знаком почти со всеми лидерами этой группировки.
Моим первым другом  в “Востоке” стал Славка Карпеев, который жил в квартире по соседству. А вместе с нами в квартире жила еще одна семья. Это тетя Нюра и дядя Петя Спрыгины со своими детьми Розой и Геной. Обычно бывало, что в коммунальных квартирах между жильцами постоянно происходили склоки. Но это никак нельзя отнести к случаю с нашими соседями. Мы всегда с ними жили дружно. И даже когда в последствии разъехались, то какое-то время мои родители ездили в гости к нашим бывшим соседям. А у Карпеевых была большая семья, поэтому они полностью занимали отдельную трехкомнатную квартиру. У Славки было два старших брата и сестра. В детский сад мне не пришлось ходить, так как очередь туда подошла только тогда, когда я уже пошел в школу. Поэтому все мое дошкольное детство прошло на улице во дворе “Востока”. Мы жили не богато, потому что мама не работала, а занималась ведением домашнего хозяйства и воспитанием меня и моего старшего брата Володи. Я с какой-то легкой грустью вспоминал о своем таком недалеком и беззаботном детстве, понимая, что все это осталось в прошлом…    






“Старики”

Мой дед по линии матери Александр Иванович Перский был кадровым военным. И война для него началась 22 июня 1941 года в маленьком литовском городке Зарасае, родине белого барона Врангеля. Я в детстве смотрел однажды художественный фильм про партизанку Марите Мельникайте, замученную фашистами. Так вот действие этого фильма происходило как раз в этом городке. А окончил мой дед войну в звании гвардии майора. Но о нем я знал только из рассказов моей матери, так как дед умер почти сразу после войны от сердечного приступа. Я, конечно, гордился своим дедом, но никогда сам не мечтал быть военным. Я считал, что всяким делом надо заниматься по призванию, то есть “должна душа лежать” к службе, как и к любому другому делу. А мне всегда претило кем-то командовать, тем более подчиняться каким-то глупым и нелепым командам. Но уж если мне пришлось служить, то я старался все-таки это дело выполнять с честью. Не по Присяге, а по совести.
В декабре “дембельнулись” ребята с предыдущего призыва, и мы стали “стариками”. Надо ли объяснять, кто такие “старики” в Армии? Конечно, можно много разглагольствовать по поводу так называемых внеуставных отношений между военнослужащими. Но у меня в отношении “дедовщины” (или “стариковства”) сложилось свое мнение. С одной стороны я был противником всякого физического насилия кого-либо над кем-либо. Хотя прекрасно понимал, что можно и, не прибегая к открытому физическому насилию, а, опираясь лишь на армейские Уставы, так “задолбать” молодого бойца, что ему служба покажется адом. А с другой стороны я считал, что именно на “стариках” держится вся наша армия. Ведь “старик” – это опытный боец, который досконально знает свое дело. И беда тех командиров, которые этого не понимали и пытались равнять всех под одну гребенку. Вместо того чтобы правильно использовать высокий профессионализм “стариков”, их иногда вынуждали заниматься неквалифицированным трудом (уборкой помещений, рытьем траншей и так далее). Отсюда неизбежно возникал конфликт. Но командиров тоже можно было понять. На них сверху оказывалось давление, чтобы в доверенных им боевых единицах (части, роте, взводе, отделении) даже не было намека на “дедовщину”. Но от “дедовщины”, по моему мнению, можно было избавиться только одним способом – переводом нашей армии на профессиональную основу. Но об этом можно было только мечтать.
Во многих частях был такой традиционный “стариковский” праздник – сто дней до приказа. Но по существу – это определенная условность. Ведь никто точно не мог назвать тот день, когда министр обороны надумает подписать этот пресловутый приказ о демобилизации “стариков”. Но, тем не менее, этот день отмечался “стариками” во многих частях нашей страны. В разных частях по-разному в зависимости от сложившихся традиций. Именно с этого дня “старики” становились “дедами”. В нашей части было немножко иначе. Мы отмечали не “сто дней до приказа”, а “сто дней” до двух лет нашей службы в части. А этот день был всем точно известен, так как весь призыв у нас призывался одновременно в один день. 
Но командование старалось всеми силами искоренить эти традиции, усматривая в них признаки “внеуставных отношений”. А что плохого было в том, что в этот день “старики” отдавали за завтраком молодым свои порции масла, или в том, что они подстригались наголо, как в первые дни своей службы? Кому от этого становилось хуже?

“Дембельский аккорд” – это работа, которую предлагали выполнить “дедам”, обещая их уволить в запас в первую очередь после окончания этой работы. Вот и нам “дембелям” Дядя Боря предложил такой “дембельский аккорд”. Конечно, желающими оказались все “дембеля”. А кто не хочет уехать домой пораньше? Поэтому начальство само уже решало, кто войдет в эту бригаду. Но надо сказать, что критерием для вхождения в бригаду послужило не понятие “лучший солдат”, а нечто другое. Например, в “дембельскую бригаду” начальство определило Кольку Гордеева, который совсем недавно перед этим был разжалован из сержантов в рядовые за драку. В то же время бригадиром этой бригады был назначен Леша Петровичев, за которым никогда за всю службу никаких нарушений не наблюдалось. Просто он был отличным плотником из села Алакуртти. Про Саню Бабакова, который также вошел в бригаду, тоже нельзя было сказать ничего отрицательного. Мне лично показалось, что начальство собрало бригаду из тех, кому ОЧЕНЬ надо было побыстрей вернуться домой. Меня тоже включили в состав этой “дембельской бригады”.
Перед нашей бригадой была поставлена задача: произвести ремонт того самого спортзала, который мы ремонтировали почти два года тому назад, будучи в “учебке”. Только наша задача осложнялась тем, что мы гораздо меньшими силами должны были выполнить гораздо больший объем работ и уложиться при этом в гораздо меньшие сроки. Если мы два года назад всей ротой перекрашивали только потолок и стены, то теперь помимо этого нам предстояло еще полностью перестелить старый прогнивший пол и вдобавок отремонтировать предбанник-раздевалку. И весь ремонт надо было успеть закончить до майских праздников, потому что на майские праздники уже планировалось проведение соревнований между офицерскими командами по волейболу и баскетболу в этом спортзале. Поэтому нам пришлось работать, как говорится, не покладая рук. Хорошо еще, что нашу бригаду не дергали ни в наряды, ни на смены. Мы и в столовую ходили отдельно от роты. Единственное, что от нас требовало начальство, это наше присутствие на утренней и вечерней поверках.
Мы уже почти завершили свою работу, как произошел один неприятный случай. Кто-то у “музыканта” Васильева из его каморки, находящейся в клубе, стащил кассеты с записями. В эту каморку можно было попасть не только с центрального входа клуба, но и через зрительный зал, который в свою очередь соединялся со спортзалом. Вот как раз из спортзала и вели следы через зрительный зал в фойе клуба. Это было отлично видно даже невооруженным глазом: белые от побелки следы на чистом паркете зрительного зала. “Музыкант” сразу поднял шум, и нас стали по очереди вызывать к замполиту части, чтобы найти виновного. Мы то догадывались, кто мог стащить эти кассеты. Накануне к нам в спортзал как раз заглядывал долговязый Михайлов из третьей роты. Но “стучать” на кого-либо было не в наших правилах. Они оба и Михайлов, и Васильев были с нашего призыва, но я к ним обоим испытывал неприязнь. К Михайлову, потому что я с детства спокойно не мог относиться к тем, кто ворует у своих. Впервые я с этим столкнулся, когда отдыхал в пионерском лагере под Мелитополем, где уличили в воровстве одного парнишку из Росляково. Я тот случай запомнил на всю жизнь. А вот к “музыканту” у меня была неприязнь сравнимая с неприязнью, которую мы испытывали к “педагогу” Трухину, делающему контрольные работы за нашего замполита. Васильев так же, как Трухин, не ходил в наряды, а всю службу провел в клубе, обучая игре на аккордеоне офицерских дочек. Как можно сравнивать его службу с моей, когда я на первом году почти не вылезал из нарядов, а на втором – со смен? По правде говоря, у нас при клубе был еще один освобожденный работник – “художник” Зимин, но его все ребята уважали, потому что он занимался всеми оформительскими работами в части. Так вот, если бы с “художником” приключилась подобная история, то мы бы сами во всем разобрались, не прибегая к услугам офицерского состава.
Не смотря ни на что, кассеты так и не были найдены. Но нам это происшествие обернулось боком, в том смысле, что когда мы полностью закончили работы в спортзале (а мы успели их закончить к 1Мая), нас вопреки нашему ожиданию, не демобилизовали. Конечно, было очень обидно. Мы ведь выполнили “дембельский аккорд” в полном объеме, а начальство не сдержало свое слово. Позднее, немного остыв, я понял, что наша задержка – это не инициатива дяди Бори, это все решалось на более высоком уровне. А ротный нам тогда приказал вдобавок еще отремонтировать “бытовку” в нашей казарме. Мы с этой задачей справились буквально за пару дней. И опять нас не уволили в запас, а напротив, начали ставить на боевое дежурство в смены. Это уже было, как говорится “выше крыши”. Мы  себя ощущали совсем гражданскими, а тут…
А потом наступили майские праздники. И вот на плацу командир части зачитал приказ, в котором среди всего прочего было и о присвоении мне очередного воинского звания – ефрейтора. Мне даже стало смешно. Я два года “оттрубил” рядовым, а напоследок вдруг заслужил звание “образцового солдата”. Уж лучше бы отпустили поскорее домой. Я даже не хотел пришивать лычки к погонам. Но на следующее утро проснувшись, я обнаружил эти треклятые лычки уже пришитыми к погонам своей гимнастерки. Это наши “деды” постарались, поручив сие “святое дело” молодым “огурцам”. С утра после развода я опять заступил на смену. Хорошо хоть не в наряд. А после обеда вдруг объявили о “дембеле”. И все-таки я попал в первую партию. Дядя Боря меня не обманул. Но из нашей “аккордной бригады” кроме меня решили демобилизовать только Петровичева и Бабакова.
Самая приятная минута в армейской службе - это, наверное, ожидание убытия из части. Уже почти все было готово: отглажена “парадка”, начищены до зеркального блеска ботинки и так далее. А мы стояли и ждали, когда нам отдадут наши военные билеты с записью “Уволен в запас”. Если отдадут, то я был готов пешком идти хоть до станции, хоть до Мурманска. Только бы побыстрее домой. Томительно тянулись минуты ожидания. Но вот, наконец, нас вызвали в штаб, где вручили документы. Теперь последний неприятный момент – это обыск. Нас обыскивали на предмет вывоза за пределы части запрещенных вещей: магнитофонных и фото пленок, фотографий, в том числе и “дембельских” альбомов. А мне было смешно. Ведь об этих обысках все давно прекрасно знали, и кому было нужно, тот уже все заранее вывез из части и отправил домой. Наконец, все формальности были улажены, раздались звуки традиционного марша “Прощание Славянки”, мы попрощались с ребятами, которые подошли нас проводить, и в последний раз сели в “кунг”.  Все! Армейская жизнь закончилась! Впереди нас ждала “гражданка”.