На свидание с кошкой-инвалидом

     Почти каждое утро бесснежной осени я выезжаю на велосипеде в парк на берегу реки Яуза. В парке весной и летом много птиц. С апреля здесь поют зяблики, в мае даже соловей рассыпается в трелях, но осенью парк тихий. Голосистые певцы уже улетели в теплые края. Остались только нахальные и преуспевающие в жизни, молчаливые вороны, да голуби и мелюзга вроде воробьев. На речке, правда, плавают утки, но они даже не крякают. Холодно и голодно. Впрочем, тут я не прав. Гуляющие в парке люди обильно кормят уток и голубей, а заодно и воробьев, крошками булки. Не хлеба, а именно булки. Так что голодать оставшимся в Москве птицам не приходится. Я выезжаю из парка и вскоре достигаю ограды церкви. Вообще-то я не верующий. Но около церкви есть скамейка, на которой можно посидеть, посмотреть на прихожан церкви, иногда послушать колокольный звон. В прежние времена, когда церковь не пользовалась популярностью ни у государства, ни у граждан я любил иногда захаживать в неё, смотреть на убранство, иконы, редких коленопреклоненных людей. Церковь как-то связывала меня с далекой историей страны, с моими предками, среди которых значились священнослужители Сретенские. Мой прадед Дмитрий Сретенский в царское время был священником в церкви села Лозьево Тверской губернии. Я любил слушать пение маленького церковного хора и думать о незримых нитях, которые связывали меня с прошлым моей страны. Теперь не то. Теперь я в церковь на Яузе обычно не захожу, так как меня стала раздражать многолюдная толпа верующих, безоглядно ринувшаяся молиться и лобызать иконы после почти ста лет равнодушного отношения к религии. В советские времена люди молились на другие иконы и почитали других идолов. Для этого они ходили на демонстрации, несли портреты советских святых, орали воинственные песни революционных дней и приветствия стоящим на трибуне идолам. Это время прошло и даже те, кто раньше исповедовал и внедрял в стране атеизм, быстро научились возлагать на себя крестное знамение и ринулись креститься, венчаться, молиться. Теперь мне не интересно ходить в церковь. Но рядом с маленькой церковью на Яузе есть скамеечка, на которой я отдыхаю после нескольких километров поездки на велосипеде. Я сажусь и пытаюсь понять, почему люди так любят хоровую веру во всякую муть. Почему им не жалко денег на оплату суеты жиреющих священнослужителей. Почему им для душевного равновесия не достаточно вот этих, склонившихся над могилами кладбища тополей и ясеней, а нужно обязательно уверение в своем совершеннейшем почтении к малопонятному, несуществующему божеству. К скамейке, на которой я отдыхаю, почти каждый раз приходит также не верующее ни во что, кроме еды и удовлетворения инстинктов, милое существо, называемое людьми кошкой. Она вскакивает на скамейку и уверенно располагается у меня на коленях. Я глажу её по холке, щекочу за ушком и слушаю благодарное мурлыкание. Кошка еще молода, у неё красивая серая шубка с белым фартучком. Но у неё в жизни уже произошло событие, сильно испортившее её судьбу. У моей знакомой почти полностью отсутствует правая задняя лапка. Где она потеряла ногу, кошка не может мне рассказать. Церковный сторож также не смог прояснить причину колченогости домашнего зверя. Несмотря на свою инвалидность кошка, по-видимому, чувствует себя вполне удовлетворительно. Она умело вспрыгивает на скамейку, уверенно передвигается на своих трех лапах. Она выглядит довольно хорошо, упитанно. Шёрстка у неё лоснится, а усы задорно торчат вверх. Я провожу с моей знакомой 10-15 минут, и отправляюсь домой. До свидания, мой союзник по атеизму. До следующей встречи и так далее, пока я сам не окажусь рядом с церковью, но уже на вечные времена.

Ноябрь 2012 года