Не суждено

…Конечно, он с самого начала понимал, что им не суждено быть вместе.
- Я бы вышла за тебя замуж, - сказала она, умиротворенная после бурных ласк, как затихшее море в первых лучах солнца. После ночного шторма утренний штиль кажется особенно глубоким, будто природа в изнеможении накапливает силы для обычной жизни.
Он стоял на берегу пустынного залива, смотрел на лазурно-серебристые перекаты воды у самых ног, пытаясь ощутить и почувствовать, каким должен быть первый крик утренней зари, задающий тональность целому дню, сотканному из тысяч встреч и расставаний, запахов и ароматов, звуков и оттенков…?
Розовым, слегка пряным, мускусным, как едва распустившийся цветок магнолии? Или серо-голубым с едва заметной лиловой дымкой предвозвестницей торжествующего красного? Или…
Он прикрыл глаза, оттенки растворились… Аромат ее тела, едва ощутимый и тем не менее из тысяч узнал бы его! – дурманящий, возбуждающий, заставляющий звенеть освободившейся тетивой его тело, и горячий шепот: «Любимый, любимый…» как ритуальный клич на вершине блаженства – теперь все это будет преследовать его, особенно в предрассветные часы, когда жизнь уже вполне осязаема – да, конечно, надо было бы закрыть жалюзи поплотнее, да больно уж душно тут в это время – а подсознание еще находилось там, в мире воспоминаний, грез, вседосягаемости, в том мире, где можно быть по-настоящему счастливым…
Может быть, поэтому ему так не хотелось уходить оттуда, выныривая на поверхность дня… Чувственные ассоциации, воспоминания, зрительные образы, жесты, слова, вздохи обволакивали его, - нет! нет! не надо спасать его! Пусть он потонет в них, смотрите, он даже постригся, чтоб как утопающего нельзя было схватить за волосы! Все равно инстинкт жизни в самый последний момент катапультой выстрелит его к нам, на поверхность реальности. О! Но зато мгновения предшествующие этому стоят оставшейся жизни!
А он еще спрашивал себя, с чем можно сравнить первый крик рождающего дня!
… В полумраке изумрудных воспоминаний он видел ее тело, почти неосязаемое, в преломленных лучах рассветного солнца, казалось, жившего неконтролируемой жизнью, - он обожал его, готов целовать с головы до пят, знал каждую родинку, каждый бугорок. Особенно пленительны были руки, кисти, длани – кто когда-нибудь целовал руки молодой пианистки, поймет, что он имел ввиду! – твердые, ровненькие, аккуратные пальчики, лаская, могли доводить его до экстаза. Женщина с такими пальцами не может быть некрасивой. Целуя ее, он удивлялся, как может быть такой нежной – прямо-таки младенческой – кожа на внутреннем своде стопы, ведь не летает же она! А может она ангел? Его сводили с ума пальчики-опята на ногах, ровненькие, один к одному с обязательным бесцветным педикюром…
Он понимал, что отдается этому ангелу по частям, по кусочку, каждый раз упрекая себя в этом, сознавал, что у пары «июнь – декабрь» перспектив мало, но тут круглый год тепло, что в июне, что в декабре, и, может быть, поэтому он не чувствовал возраста, «черный принц» - что взять? – ну, и сладостный самообман был так соблазнителен, что не поддаться ему было бы большим грехом, … чем сопротивляться.
Он долго не мог заснуть, спускаясь с вершины блаженства, ощущая каждой клеточкой бездонную нежность к теплому комочку, который, прижавшись, мерно посапывал, как после тяжелой работы, у него на плече.
Он старался дышать в такт – не получалось все равно – чтобы не нарушать ее сон, думал о том, что враждебному и агрессивному миру над поверхностью его (их?) мира иллюзий и надежд можно противопоставить только любовь, нежность, преданность… И если люди способны на эти чувства, то у них больше шансов выжить, они никогда не будут одиноки.
С другой стороны, сестрой одиночества является бедность, а ведь только одиночество дает возможность всему определить свою цену – и любви, и преданности… Хотя, наверное, можно быть одиноким и преисполненным любви, но таких людей называют святыми…
… Грязное ругательство, как первый удар плети, заставило его вздрогнуть, сжаться и, оставив теплый комочек в счастливом мире отрешенности, вернуться к реальной жизни, тем самым пытаясь отгородить ееот этой мерзости…
Идущая навстречу женщина остановилась, от неожиданности уронив маленькую Рождественскую елочку и большое расписанное пасхальное яйцо. Жизнь ее стала на два праздника короче…
Он вспомнил, что следующее Рождество они решили встречать в Париже, побывать в вечном городе Любви, - это было давнее его желание - , насытиться воздухом свободы и счастья…
…Внизу, по Сене сновали украшенные гирляндами прогулочные катера, гремела музыка. Он стоял на высоком гранитном парапете набережной, ощущая себя частичкой вселенского праздника, слева от Александровского моста, позолоченного русским золотом. Правее через реку виднелась Эйфелева башня, на которой цифры высвечивали уже начало нового тысячелетия. Внизу, почти у самой воды, где обычно парижские художники предлагали туристам свои работы (Эйфелева башня, дождь на Елисейских полях, Мулен Руж…) вспыхнула фотовспышка, и он успел увидеть трех полицейских, и белую простыню… Он уже знал, что под ней… Огненный шар разорвался внутри, распространяясь, раздирая всего его на капельки, на клочки, рассеивая вокруг… Последнее, что его сознание успело выхватить – еще влажные ненакрытые простыней пальчики-опята…
И он понял, что она не смогла вырваться из мира грез, где им было так спокойно, где они принадлежали только друг другу, она ждала его там…
Ночью его разбудил телефонный звонок. Она поздравляла его с Рождеством.
О Боже! Неужели еще одна сладостно-мучительная смерть позади?!
А может быть, все еще впереди???


02-03.01.2000

Париж