Почему ты вздрагиваешь во сне

- Почему ты вздрагиваешь во сне, и так тяжело вздыхаешь? – спросила она.
Плотная тишина растворила вопрос.
Такая тишина бывает только высоко в горах, глубокой ночью, когда кажется, что жизнь если уже не остановилась, то сделала передышку, словно в раздумии, зачем она вообще нужна.
Вероятно, кому-то нужна, если, перевалив через сомнения, обреченно нехотя, все-таки двинулась навстречу солнцу.
Он вспомнил, что не так уж сложно расставаться с нею, жизнью, особенно своей, главное дать победить любопытству заглянуть туда, через гребень в вечность кромешную, сделать так, чтобы, заступив за краешек бытия, успеть восхититься увиденным и почувствовать красоты и богатство приобретенного…
… Шли 12-е сутки голодовки, поста, приготовления к едва ли не самому главному, как он считал тогда, событию в его жизни. Он чувствовал, нет, даже знал наверняка, уверен был, что при этом наступит момент, когда понятия рационального и иррационального перестанут быть антонимами, просто Вера, Надежда, Любовь будут его сущностью, и, следовательно, для него перестанут существовать ненависть, зависть, предательство… ибо никакими доводами рассудка, никакой целеустремленностью и рациональностью оправдать их невозможно…
Он знал, что голодать легче на высокогорье, разве что дышать нужно глубже, и, возможно, не так быстро двигаться, как хотелось бы. У него свое место на утесе, своя точка, назвал он ее репером, когда он, сидя на громадном валуне, наблюдал расставание жизни со светом, когда почти внезапно, вот еще несколько минут, - да что там минут, - секунд, все имело свой облик, - две горы, почти симметричные, и далеко внизу небольшая дубрава между ними, отрезок уже успокоившейся реки с множеством изгибов и пересечений рукавов и протоков – и вдруг, словно Всевышний закрыл диафрагму, контуры размывались, - и он становился свидетелем и участником очередного следующего акта жизни… Горы представлялись ему грудью Матушки Земли и едва различаемая внизу кучерявая дубрава только усиливала ассоциацию.
Через мгновение – тьма, ночь, вечность растворяли дневные впечатления и даже только что возникшая ассоциация стиралась зрительными компонентами все больше переходила в чувственные и, следовательно, иррациональные и, следовательно, интимно-подсознательные и только ему принадлежащие…
В багряно-розовом отсвете закатного солнца облака исчезали за горизонтом, оставляя ему воспоминания о ней – ему чудился профиль любимого лица, изгиб локтя, стопа, локон у виска, бедра…
Он испытывал при этом некий духовно-чувственный оргазм, когда осязаемые, чувственные впечатления растворялись в нем, проецировались словно лучик света в бесконечно-черную полость, из которой ему уже никогда не вырваться.
Этот процесс завораживал его, увлекал все глубже и глубже, вроде наркотика, страстно желанного и, может быть, именно поэтому, губительного… Эмбрион любопытства нормального живого человека, вследствие этого, стремительно развивался, поглощая другие желания, стремления, качества… Преобразованная чувственность наполняла его, становилась доминантой, проникающей в каждую клеточку теперь уже почти неуправляемого тела…
… Он часто вспоминал ее, притихнув на валуне, подавленный значительностью и монументальностью происходящего.
Его губы чувствовали поцелуй любимой женщины, когда они в какой-то раз оставались ночевать в горах в охотничьем морозном домике и сквозь незастекленные окна, укрывшись перинами, они видели черное небо с мириадами звезд, чувствовали эту вечность рядом с собой – вот только руку протяни через окно!... и могли противопоставить ей только неземную любовь, которая казалась такой же вечной, как кусок Мироздания, видимый через окно. Руки текли по ее упругим бедрам, прикоснулись к пульсирующей жилке в паху, ощутили низ живота… Он ощущал себя ручейком, пробирающимся через дубраву, чувствовал, что ему, все труднее и труднее сдерживать себя, чтобы не стать все сметающим на пути бурным потоком…
В тот раз ему особенно не хотелось возвращаться с той жизненной реперной точки, как он окрестил для себя этот валун. Опустошенный, в предчувствии «духовной» ломки, он успел сделать глубокий вдох и услышал собственный крик как символ удовлетворенного любопытства…
Они нашли его на 6-е сутки, она осталась дежурить и ухаживать за ним в охотничьем домике – тяжелейшая травма позвоночника и бессознательное состояние делали невозможным его транспортировку.
Ночью, лежа рядом с ним под перинами, чувствуя как он конвульсивно подергивается, она молила Всевышнего (в которого в той или иной мере верим), чтобы он остался жив. Но щедрость Всевышнего оказалась не бесконечной – после сложнейших операций он пришел в себя на 36 сутки, когда ее не было уже 9 дней. Она умерла от воспаления легких…
- Спи, дорогая, - ответил он ей и про себя добавил – «мне теперь так тяжело подниматься в горы…»


08-09.12.1999