Письма прошедшего времени. 39-ое, часть II

Котик, привет-приветище, и едем дальше, пока не забылось...

               
                Куда уходят подводники. Продолжение...

   Зою Алька встретил, когда к маме на побывку приехал. В новенькой, с иголочки форме двинул на старую пристань народ посмотреть. Навстречу девчонки-практикантки из молочного техникума. Зоя в жёлтом платье, лицо от заката тёмно-бронзовое, строгое, фигурка точёная, стройная. Не то чтобы запал, нет, в голову пришла одна лаконичная мысль: моё... А больше про их первую встречу-знакомство никогда и ничего ему не вспоминалось. Странно. Разве что, в часть когда уезжал, помнил, как сестре Нинке наказывал:

 - Смотри за ней, с кем заметишь - сразу пиши. А ему скажи, смертнику: Алька с моря придёт, голову открутит, заместо глубинной бомбы в реку кинет...

   Переехали в Ригу. Маринка родилась. Красная, морщинистая. Неделька, другая,  отъелась, разгладилась. Комнату им дали. На радостях и Андрюшку заделали. Опять переезжать. Была комнатка 9 метров, стала 15! Хоромы и палаты царские. Деньжат, правда, не хватало. Зарплата у мичмана какая? Слепой дождик в июльский день: покапал, а сухо, как и не было. Альку, как не просился, однако, увольнять не хотели. Видно, прав был Сутягин: акустик от Бога...

  «Ах, так, ну, глядите!» - во сне лицо Алика расплылось в улыбке. Не открывая глаз, он скрутил пробку, отхлебнул живительного пойла, и, причмокнув губами, повернулся на другой бок.

   185 суток губы за год! Вечный, не побитый рекорд. Самой экзотичной причиной ареста стало прибытие на торжественное построение части, по случаю проверки из округа, верхом на лошади, с шашкой наголо. В объяснительной Алька указал, что подводник в морском походе испытывает колоссальные нагрузки и стресс, поэтому лучшим профилактическим средством на суше для моряков являются скачки и  общение с  лошадьми. Животное было испрошено Аликом в хозчасти для личных, якобы, нужд и украшено им цирковыми перьями собственного изготовления. С древних времён, указывал он в своей объяснительной записке, лошади использовались как прекрасное терапевтическое средство даже для излечения больных церебральным параличом детей.

   Рубка же лозы шашкой и кручение клинка, по его мнению, как нельзя лучше развивают кисти рук, что весьма необходимо любому подводнику при срочном погружении или всплытии. Только лишь с целью донести эту информацию до высокой комиссии он и был вынужден прибыть верхом. А перья, это, конечно же, он согласен, лишнее, баловство и больше не повторится. Его исключили из кандидатов в члены партии и списали на берег. Когда Алик рассказывал эту историю, Зоя смеялась, а Андрей с Маринкой, глядя на мать, радостно гукали.
   Первый раз с детьми к маме приехали. Сперва, как и положено, радость, охи, ахи, ути-пуси, потом пошёл быт. Мать - женщина суровая, по другому детей не подняла бы... Привыкла, что хозяйка, что старшая рода. И слова поперёк сказать никто не решался. Сверкнёт исподлобья глазами так, что соседи дверь с испугу захлопывали, штукатурка со стен летела, боялись. Ведьма,  говорили, проклянёт. Ерунда, Алька-то знал: мать его больше жизни любила. Она больше с характеру бесилась: что не её сын уже, что взрослый.

  Неделя, другая, смотрит Алька: мать-то то на Зою ворчит, то дурой выставляет. Не стерпел, дождался, пока наедине останутся, тихо подошёл и сказал: «Зою вытравишь, из дому уйду». Видно, так сказал, что мать поверила. Поплакала, поплакала и приняла. А уж во внуке души не чаяла, он для неё, словно Алик из дества вернулся. Так и жили: летом у мамы, в Устье, на зиму она к ним в Ригу греться приезжала, для одной дом топить было дорого.

   С мелкими что сделаешь? Растут и всё тут. Кадр такой: Маринке семь, Андрею шесть соответственно – вместе из комнаты ракеты дымовушные на улицу запускают. Делается это так: берётся старая расчёска, или линейка, обязательно пластмассовая, отламывается кусочек, заворачивается в фольгу, плотно, чтобы щелей не было, лишь сзади оставляется отверстие... Готово, поджигаешь, «ракета» потихоньку разгорается, шипит, пластмасса пузырится, плавиться, и вот... Оставляя за собой дымный след, срывается с места и взлетает!..

   Пролетев метра три, падает на дорогу, вертится на месте, догоняющей хвост собакой, отчаянно шипит, плюётся, чадит чёрным  и сизым... Соседка, попав в дымовую завесу, чертыхается и кашляет, мелкие от радости выпрыгивают из штанов... На звонкий, разносящийся дому смех в комнату заходит Зоя, очередная ракета, подхваченная сквозняком, приземляется на Андрейкину подушку и прожигает в ней большую дыру... Пока они с Зоей выясняют отношения за дверью, Адрейка, чтобы не ругали папу, старательно замазывает дырку белой гуашью и бежит к ним:

- Вот, вот, мамочка, я всё исправил, смотри: ничего же не видно! А комнату мы приберём. 
   
   Аля на гражданке и сварщиком был, и комбайны ремонтировал, и на крановщика выучился. Дети до школы доросли, всё бросил, пошёл с Зоей резину варить. Вулканизировать, по-научному. Она в первую смену серой дышит. Он во вторую. Всё для того, чтобы кто-то всегда дома был. Чтобы и завтрак, и обед, и уроки чтобы делались. Так, в привыкании к преисподней, шутил Алик, проходила жизнь. Раз - и десять лет съедено, не вернёшь. Ну, и шут с ними – думал Алька.

   Летом любил в шесть утра вскочить, на смену не скоро, после обеда, деток растормошит и на электричку. Мордочки сонные, глазки слипшиеся, а Альке смешно, он подтрунивает. В электричке пусто, весь народ на работу, они, королями в пустом вагоне, на пляж. Там песок, ещё от росы сырой, лежать зябко. Они часок в тарелочку погоняют, потом солнце пригреет, искупаются и домой. Пора, работа...

   Зимой казни египетские лыжами устраивал. Поутру в субботу, ещё затемно, тихо, аки тать, зайдёт в детскую, выпросив предварительно, для  бодрости и неожиданности, в школе горн и... Свет на полную, окна настежь: ту-та-по палатам-пионерам-октябрятам! Подъём! Подъём! На зарядку мы встаем! Загорелся кошкин дом! Ту-таааа! В общем, из-за таких побудок он с Маринкой отношения и сломал. Пропустил момент, выросла девочка, Алик даже растерялся. Как так? Вот это родное, преданное существо, в котором твоё всё, имеет отличное от тебя, своё мнение, свой взгляд на жизнь? И не перебить ни ремнём, ни словом - взрослая. Женщина!..

  Но Алька хорохорился. Верил в свою планиду и в то, что будущего для него ещё на вырост ого-го осталось. Может, он и был рабочим, но в его шкафу всегда имелись модный костюм и белые парусиновые штаны. В душе он стоял на рейде Рио, где лазурь океана сливается с небом, а мелкое ледяное крошево украшается долькой лайма и ласкает слух неземным для советских времён словом – мохито. Он был азартен и имел принципы. Вот бежит на репетицию хора,  заскакивает в шестой трамвай, выходит в Агенскалнсе, покупает лотерейный спринт, разворачивает, а там, чёрными буквами на рябом фоне, написано: ГАЗ 24 – Волга!

   Тем, у кого в далёкой, как космос, Америке нечаянно не умерла, оставив наследство, забытая всеми бабушка-миллионерша, кто не находил сокровищ Трои, и, будучи в здравом уме и таком же теле, не получал отсрочку от армейского призыва, кого не ждала в детской песочнице зелёная, как доллар, эсесеровская трёшка, никогда не понять, что пережило Алькино сердце!

   Он вспотел - ладони, подмышки, даже пах. Сбилось дыхание. В висках запульсировало. Не начались ли галлюцинации? Куда положить билет, чтобы не потерять? Чтобы ты, Котя, и другой сов (от современный) читатель до конца поняли объём свалившегося на Альку  богатства, автору следует пояснить, что автомобиль Волга по тем временам стоил 15000 рублей, Алькина зарплата - 300, Зои того меньше. В ту благословенную нашей юностью пору одному человеку было вполне по силам прожить на 40 рублей в месяц, не голодая.

   Эта сумма, если пытаться копить, была запредельна не только для рабочего с резиновой фабрики «Метеор». Далёкой, как Альфа-Центавра, всеобщее счастье и равенство, она была и для профессора вуза, и для командира полка советской армии. Просто у тех шансов заполучить подобное средство передвижения всё-таки было больше. Настолько же насколько шансы мухи обыкновенной долететь до Луны выше шансов рыжего лесного муравья.
 
   Но и это ещё не всё. Пятнашка – цена номинальная, государственная. На чёрном рынке двадцать четвёртый ГАЗ легко уходил за вдвое большие деньги. Алька совершил неплохую сделку: он продал свой выигрышный билет за семнадцать с половиной тысяч начальнику цеха. Грузину с рынка, с ходу предложившему тридцать две, отказал гордо и резко: «Чтобы через меня этому барыге счастье? Дудки, свирельки еловые, накося выкуси!.. И потом, не могу, товарищу уже обещал!..» Товарищ этот, кстати, грузину его билетик в результате и перепродал, разумно рассудив, что «Волга» для него жирно, а жигулёвская копейка – в самый раз, ещё и на дачу хватит.

   Алик  улыбался. Вспоминал, как «Волгой» отдали долги, как, отстояв в очереди, купили двухдверный шкаф. Маринке он выкатил кольцо, Андрюшке джинсы, Зое золотой гарнитур, совсем бросил пить, стал строить планы на будущее. Завёл сберкнижку. Ему нравилось доставать, разворачивать, смотреть, как округлой красивой прописью поверх гербовой бумаги написано: Корнилов Альберт Владимирович, тринадцать тысяч, четыреста сорок два рубля, тридцать копеек. Приятно и необычно было чувствовать себя зажиточным. Он дышал полной грудью, будто морской бриз с размаху бил в лицо и доносил круглые, ладные звуки бразильской самбы. В мечтах Алька был на Копакабане, в белых штанах, с детьми и любимой женой...

продолжение следует,
д. Вадим